Текст книги "Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма"

Автор книги: Виктор Кондрашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

В 1918 г. стало применяться и такое средство профилактики крестьянского протеста, как государственная амнистия. Оно было обусловлено массовостью крестьянских выступлений. Власть была просто не в состоянии арестовать и содержать в тюрьмах всех их участников. Поэтому в ноябре-декабре 1918 г. в соответствии с декретом об амнистии от 5 ноября 1918 г., приуроченной к первой годовщине Октябрьской революции, губревтрибуналы и губчека поволжских губерний прекратили сотни дел в отношении заключенных под стражу крестьян – участников летне-осенних аграрных волнений^{291}.

Другой профилактической мерой было взятие на учет органами ЧК всех «подозрительных лиц», проживающих в сельской местности, осенью 1918 г. после объявления политики «красного террора» в связи с покушением на В.И. Ленина в Москве. Чтобы избежать эскалации напряженности в крестьянской среде в связи с возможным появлением в селениях оппозиционно настроенных к большевикам представителей городских имущих классов, губчека проводили облавы и с помощью сельских и волостных исполкомов ставили этих лиц на специальный учет, а в случае их причастности к контрреволюции подвергали аресту и тюремному заключению^{292}.

§ 3. Крестьянство и Самарский Комуч

В 1918 г. крестьянство Поволжья испытало на себе не только большевистскую власть, но и власть «революционной демократии» – Самарского Комуча. История Комуча – демократического правительства, образованного в Самаре летом 1918 г. бывшими членами Учредительного собрания, представляет собой реализацию на практике, как говорится, «в чистом виде», так называемого «третьего пути» в революции. Иллюзорность подобного пути становится очевидной при обращении к истории взаимоотношений Комуча с крестьянством – основной массой населения подвластной ему территории. Этот опыт чрезвычайно важен для понимания ключевых аспектов рассматриваемой темы. В частности, он дает возможность глубже понять причины победы большевиков в Гражданской войне в условиях существования у них в тылу постоянно действующего «крестьянского фронта».

Идея Учредительного собрания была популярна среди крестьян Поволжья до тех пор, пока на него возлагалась надежда в решении земельного вопроса. Именно поэтому в поволжском регионе на выборах в Учредительное собрание 70% всех голосов получили эсеры как партия, в наибольшей степени выражавшая крестьянские интересы. В Самарской губернии из 17 депутатов эсеры провели 12 своих, так же было в Симбирской и Пензенской губерниях^{293}. Аграрное законодательство большевиков, основанное на эсеровских лозунгах, решило вопрос о земле в интересах подавляющего большинства крестьян. Поэтому после насильственного разгона большевиками Учредительного собрания никаких серьезных волнений по этому поводу в поволжских деревнях отмечено не было. Крестьянское недовольство ограничилось лишь словесным осуждением данной акции в форме резолюций крестьянских съездов. Например, такую резолюцию принял 15 января 1918 г. уездный съезд крестьян Сызранского уезда Симбирской губернии. Он осудил действия большевистского Совета народных комиссаров и поддержал Учредительное собрание. В тот же день местные большевики разогнали в Сызрани демонстрацию населения в поддержку Учредительного собрания, город был объявлен на осадном положении^{294}. Других крупных выступлений крестьян региона на почве недовольства разгоном Учредительного собрания нами не установлено.

Как уже отмечалось, пользуясь поддержкой крестьян, большевики в начале 1918 г. успешно укрепили свою власть в Поволжье и чувствовали себя уверенно до лета 1918 г., пока с помощью комбедов они не раскололи деревню и не стали осуществлять объективно неизбежные принудительные реквизиции продовольствия и мобилизации крестьян в Красную армию. В ответ на действия властей по региону прокатилась волна крестьянских выступлений.

Именно негативное отношение основной массы крестьянства к политике большевиков во многом способствовало падению советской власти в районе мятежа чехословацкого корпуса, поскольку крестьяне не стали защищать власть, грабившую и разорявшую их хозяйства. Об этом шла речь, например, в докладе председателя Высшей военной инспекции Н.И. Подвойского – «Защита советской власти в борьбе с чехословацким мятежом», направленном летом 1918 г. в СНК, ЦК РКП(б) и ВЦИК. Анализируя причины успеха антибольшевистских сил в Поволжье, автор указал на ошибки советской власти в деревне. В частности, он отметил, что в сельской местности Приволжья и Приуралья накануне мятежа вооруженные отряды красноармейцев «часто превращались в наемников-преторианцев», ведущих себя среди населения, «как в завоеванной стране»^{295}.

Однако негативное отношение к аграрной политике большевиков не означало прямого участия крестьян в установлении в регионе новой власти. Документы свидетельствуют об отсутствии в начальный период чехословацкого мятежа у большинства из крестьян точной информации о сути происходящих событий. В этом плане весьма показательно содержание слухов, ходивших по деревням в связи с выступлением чехословаков, приведенных В.В. Кабановым в специальной статье на эту тему Вот лишь некоторые из них: «Приволжское село Каменка. По слухам, будто бы в Самаре идет война. Какие-то неизвестные войска – “нехристи” – дерутся с красной гвардией. Сельчане обсуждают последние слухи. – “Чеки” – это деньги. Причем тут деньги? Но появляются толкователи: – Ленин, большевики и жиды бежали к немцам и увезли все деньги. В Москве теперь англичанин Вильсон, который выпускает новые деньги – чеки. – А может, это и не деньги совсем, а люди… – Какие те люди! Что ты, очнись! К вечеру, однако, выясняется, что “чеки” – это все-таки люди неизвестного войска, и в Самаре идет война. – Из-за чего? – Будто оттого, бают.., народ-то… В Румынии, будто, красногвардейцы опрокинули вагон с этими самыми чеками. Вагон-то они опрокинули – вот от этого и поднялась война в Самаре»^{296}.

Непосредственное участие в мятеже приняли лишь небольшие группы крестьян из так называемых «эсеровских дружин»^{297}. По воспоминаниям красного партизана Япарова, «кулаки» его деревни Каузияка Мензелинского уезда во время появления чехов в г. Мензелинске снабжали их продовольствием. Они пригласили 300 чехословаков в свою деревню и накормили их^{298}.

Следует отметить, что уже с первых дней существования новой власти для крестьян был очевиден факт, что, в отличие от большевиков, разогнанные члены Учредительного собрания смогли создать свои властные структуры с помощью штыков иностранных граждан, находящихся на территории России (чехословаков). Факт иностранного вмешательства во внутренние дела страны вызвал негативную реакцию самой активной в политическом отношении части деревни – фронтовиков, которые возмущались тем, что Россией «правят чехи», «наши пленные»^{299}. В глазах крестьян члены Комуча стали ассоциироваться с чужеземцами, которые, хотя и «прогнали большевиков», но все же действовали в своих интересах, а не в интересах России. Поэтому обвинения большевиков в «предательстве», «продаже России» и т. п. в устах представителей Комуча звучали для крестьян не очень убедительно. Комучевцы были не лучше.

В целом, как свидетельствуют документы, основная масса крестьянства заняла выжидательную позицию: крестьяне не поддержали власть Комуча, но и не выступили против нее, предпочитая оставаться в стороне от острой политической борьбы и не участвовать в Гражданской войне.

С первых же дней существования правительства Комуча крестьянский вопрос стал для него одним из первоочередных. Комуч делал все для того, чтобы создать в деревне прочную социальную опору своей власти.

Прежде всего деятели Комуча и руководящие органы партии эсеров обратились к крестьянству с воззваниями, в которых пытались разъяснить им суть происшедшего переворота, значение участия в нем чехословацкого корпуса. Они выступили с резкой критикой большевиков, обвинив их в предательстве национальных интересов России, а также в проведении антикрестьянской политики^{300}.

При этом они прекрасно понимали, что одними воззваниями, обличающими большевиков, крестьянство на свою сторону не привлечь. Сделать крестьянство своим союзником можно было только проводя ясно выраженную политику, отвечающую крестьянским интересам, решая волнующие деревню проблемы. Ключевыми вопросами для крестьян были два – о земле и о хлебной монополии.

Один из руководителей Комуча, управляющий ведомством Внутренних дел П.Д. Климушкин позднее писал в своих мемуарах: «Земельная программа Комуча была весьма ясна. В отличие от Временного правительства, долго колебавшегося в этом вопросе, Комуч приступил к разрешению земельного вопроса весьма смело и решительно….Мы глубоко были убеждены, что Временное правительство сделало большую ошибку, не передав землю во временное пользование крестьян…В общем же – большинство земель перешло к общинам, к одним больше, к другим меньше, но по каким нормам перешло, по чьему распоряжению – не известно….Несомненно было только одно: отобрать землю у крестьян не представлялось никакой физической возможности… Это было неоспоримо не только для нас, но и для противников нашей земельной программы»^{301}. Руководствуясь данными соображениями, Комуч принимал многочисленные законодательные акты по земельному вопросу. Охарактеризуем наиболее важные среди них.

25 июня 1918 г. Комуч издал приказ № 15 «О земельных комитетах и земельном вопросе». Он возобновил деятельность земельных комитетов «на основаниях, предусмотренных постановлением Временного правительства». Согласно приказу, создавался губернский земельный комитет. На местах должны были действовать уездные земельные комитеты, избираемые земскими собраниями. В волостях организовывались волостные комитеты при волостных земских управах. В приказе говорилось, что все земельные комитеты, «впредь до издания земельного закона во всей его полноте Всероссийским Учредительным Собранием, в своей деятельности по земельному вопросу должны принять к точному и неуклонному исполнению первые десять пунктов основного закона о земле», принятого Учредительным собранием 5 января 1918 г. Во всех земельных мероприятиях, не предусмотренных этим законом, земельным комитетам следовало руководствоваться решениями II и IV Самарских губернских крестьянских съездов. В приказе были воспроизведены «Общие положения основного закона о земле, принятого на первом заседании Всероссийского Учредительного Собрания 5 января 1918 г. в Петрограде», которые сводились к следующему

«1. Право собственности на землю в пределах Российской Республики отныне и навсегда отменяется;

Все находящиеся в пределах Российской Республики земли со всеми их недрами, лесами и водами, составляют народное достояние;

Распоряжаться всей землей с ее недрами, лесами и водами – принадлежит Республике в лице ее центральных органов и органов местного самоуправления, на основаниях, установленных настоящим законом;

4. Самоуправляющиеся на государственно-правовых началах области Российской Республики осуществляют свои земельные права на основании настоящего закона и в согласии с федеральной конституцией;

Задачи органов государственной власти в области распоряжения землей, недрами, лесами и водами составляют: а) создание условий, благоприятствующих для наилучшего использования естественных богатств страны и для наивысшего развития производительных сил; б) справедливое распределение всех естественных благ среди населения;

Права лиц и учреждений на землю, недра, леса и воды осуществляются только в форме правопользования;

Пользователями земли, недр, лесов и вод могут быть все граждане Российской Республики, без различия национальности и вероисповедания, и их союзы, а равно государственные и общественные учреждения;

Земельные права пользователей приобретаются, осуществляются и прекращаются на началах, установленных настоящим основным законом;

Принадлежащие ныне отдельным лицам, союзам и учреждениям земельные права, поскольку они противоречат сему закону, отменяются;

Отчуждение в народное достояние земель, недр, лесов и вод, находящихся ныне у лиц, союзов и учреждений на праве собственности или ином вещном праве, производится без выкупа»^{302}.

Закон отменял право частной собственности на землю и передавал ее с недрами, лесами и водами в народное достояние. В специальной декларации Комуча от 24 июля 1918 г. решительно заявлялось, что земля «бесповоротно перешла в народное достояние и никаких попыток к возврату ее в руки помещиков комитет не допустит». В декларации запрещались сделки купли-продажи и залоги на землю сельскохозяйственного значения и лесные угодья, а также объявлялись недействительными тайные и фиктивные сделки. Кроме того, в ней заявлялось, что виновные «в нарушении сего будут подлежать строжайшей ответственности»^{303}.

6 июля Комитет издал приказ № 83, еще раз указавший, что закон о земле, «принятый в заседании Всероссийского Учредительного Собрания, должен быть обязательным для всех губерний России». Он напоминал, что вся земля на основании этого закона «поступает в распоряжение земельных комитетов, которые в соответствии с местными условиями создают временные правила пользования ею». В частности, казачьи земли на основании вышеупомянутого закона «остаются в пользовании общин на прежних условиях»^{304}.

22 июля 1918 г. Комитет издал приказ № 124 «О праве снятия озимых посевов», в котором объявлялось о том, что «право снятия озимых посевов, произведенных в 1917 году, на 1918 год как в трудовых, так и в нетрудовых хозяйствах принадлежит тому, кто их произвел». Крупные посевщики, частные экономии должны были производить уборку хлебов под контролем органов местного самоуправления, причем преимущественное право приобретать этот хлеб предоставлялось государству. Сохраняли свою силу все ранее заключенные договоры об использовании земли под озимый посев на 1917 г. Живой и мертвый инвентарь частных владельцев, распределенный между крестьянами, мог у них оставаться при условии, если «к тому не встретится препятствий со стороны земельного комитета, в ведении которого должно находиться снабжение населения инвентарем». Всем земельным органам предписывалось в срочном порядке произвести «самый строгий переучет всего живого рабочего и мертвого с. х. инвентаря». Кроме того, приказ предписывал всем местным земельным органам и органам самоуправления «в срочном порядке приступить к сбору в рассадники всего ранее учтенного и вновь разведенного скота и взять его снова на учет»^{305}. В последующих разъяснениях указывалось, что в случае посягательств на посевы их владельцам следует обращаться за помощью к воинских силам^{306}. Поделенные между крестьянами до 1 июня 1918 г. посевы оставались за ними, но получившие их при разделе должны были возместить старым владельцам затраты.

22–24 июля Комитет издал объявление «Об использовании частновладельческих посевов». В нем указывалось, что «весь хлеб, посеянный частными владельцами и арендаторами, предназначается для нужд государства»^{307}.

Исходя из вышеизложенного, можно заключить, что суть земельного законодательства Комуча сводилась к следующим положениям: отмена частной собственности на землю и передача ее с недрами, лесами и водами в народное достояние; сохранение права на пользование землей за теми, кто ее обрабатывает; признание факта «бесповоротной» ликвидации помещичьего землевладения; запрещение куплипродажи земли и лесных угодий сельскохозяйственного значения. Нетрудно заметить, что эти положения фактически воспроизвели советское аграрное законодательство. Так же, как и большевики, Комуч законодательно закрепил завоевания аграрно-крестьянской революции 1917 – первой половины 1918 гг. Единственным отличием были пункты о компенсации владельцам озимых посевов, произведенных в 1917 г. на еще не захваченных крестьянами землях. Но они не меняли общей ситуации. Результаты аграрной революции не подвергались сомнению эсеровским правительством Самарского Комуча.

Приказом № 53 о создании продовольственной управы, а при ней особого хлебного совета Комуч отменил твердые цены на хлеб и установил его свободную куплю-продажу по рыночным ценам^{308}. Этим была устранена главная причина крестьянского недовольства государственной властью.

Казалось бы, в интересах крестьян решался Комучем и вопрос об органах власти в сельской местности. 3 августа 1918 г. он выпустил специальное обращение, в котором указывалось на «необходимость немедленного восстановления волостных земств в лице земских собраний и управ, избранных на последних выборах по закону Временного правительства»^{309}.

С первых же дней своего существования Комитет решительно осудил политику большевиков по отношению к религии и церкви. Это нашло практическое воплощение в приказе № 4 от 8 июня

1918 г. «Об упразднении комиссариата по вероисповедным делам». В приказе объявлялось, что до разрешения церковного вопроса в общегосударственном масштабе административные власти не должны вмешиваться ни в какие церковные дела. Все захваченные большевиками церковные документы, деньги и имущество следовало возвратить церкви^{310}. Власти Комуча не только юридически восстановили имущественные права церкви, но и привлекли к ответственности лиц, принимавших активное участие в богоборческой деятельности большевистской власти^{311}.

В этом же ключе осуществлялись и другие мероприятия Комитета, по его замыслу, способные наглядно доказать населению его решительный разрыв с антинародной политикой большевиков.

В теории замыслы Комуча по отношению к крестьянству были почти безупречными. Комитет отменил все законы советской власти, ущемляющие права крестьян. С учетом интересов последних развивалась законотворческая деятельность учредиловцев. Но на практике вышло иначе. Реальная политика правительства Комуча, особенно подотчетных ему исполнительных структур, оказалась мало похожей на ту, которая провозглашалась в его официальных документах и заявлениях.

Комуч не смог убедить крестьян в необратимости происшедших перемен в главном для них – земельном вопросе. Деревня была отдана на откуп военщине, которая принуждением и насилием пыталась мобилизовать крестьян в Народную армию. Офицерский корпус в большинстве своем был настроен монархически и не скрывал своих намерений восстановить прежние порядки после победы над большевиками. Более того, в ряде случаев офицеры уже делали это. В своих бывших имениях они наказывали крестьян за причиненные им в 1917 г. убытки: пороли и даже расстреливали зачинщиков антипомещичьих выступлений. Вернувшиеся в свои имения помещики, пользуясь законом от 22 июля 1918 г. «О праве снятия озимых посевов», при поддержке военных накладывали на крестьян крупные денежные штрафы за понесенный от революции ущерб. В результате деревня быстро осознала реальность угрозы возвращения прежних порядков^{312}.

Надо подчеркнуть, однако, что подобные действия не санкционировались Комучем. На это указал в своих мемуарах бывший управляющий Ведомством внутренних дел Комуча П.Д. Климушкин. «В Ведомстве Внутренних дел, – вспоминал он, – были получены сведения, что в некоторых уездах, пользуясь покровительством командиров Народной армии, некоторые из помещиков возвращаются в свои поместья и пытаются снова овладеть всем своим состоянием, отбирая от крестьян и землю. В ответ на это Управляющий Ведомством Внутренних Дел П.Д. Климушкин издал по всем волостям распоряжение, которое имело весьма серьезные и уже практические последствия»^{313}. В данном распоряжении, направленном 20 сентября 1918 г. в качестве Циркулярного предписания волостным земствам, указывалось: «По сведениям, поступившим в управление ведомством внутренних дел, в некоторые местности являются помещики и требуют не только возвращения живого и мертвого инвентаря, но даже и своих земель. Согласно предписания управляющего ведомством, сообщаю вам, что все подобные требования явно незаконны и исполнению не подлежат»^{314}. 21 сентября 1918 г. циркуляр был опубликован в ведущих самарских газетах^{315}. На случай вероятных осложнений в ходе выполнения данного циркуляра управляющий военным ведомством Н.А. Галкин издал приказ с требованием к начальникам гарнизонов, комендантам и начальствующим лицам военного ведомства «в случае надобности применять вооруженную силу и не останавливаться ни перед какими мерами воздействия на виновных»^{316}.

Таким образом, руководство Комуча формально осудило самовольные действия военных и бывших помещиков и попыталось остановить захлестнувшее деревню насилие. Однако при этом, как видно из документов, не был наказан ни один офицер, участвовавший в экзекуциях крестьян. Кроме того, нами не установлено ни одного факта наказания бывших помещиков, нарушавших «демократическое законодательство». Подобная ситуация была далеко не случайной. Она свидетельствовала о неспособности Комуча контролировать ситуацию в деревне. Ход событий, связанных с принудительной мобилизацией в Народную армию, подтвердит этот факт. Комуч окажется практически бессилен противостоять насилию военщины по отношению к крестьянству.

Кроме появления в деревне помещиков, опиравшихся на штыки Народной армии, на крестьян крайне негативно действовали факты намечавшихся продаж бывших помещичьих имений различным коммерческим структурам, что противоречило объявленному Комучем курсу на запрет купли-продажи земель сельскохозяйственного назначения. 20 сентября эсеровская «Приволжская правда» сообщила: «В бывших имениях графа Орлова-Давыдова у крестьян было отобрано 68 тысяч десятин земли под предлогом того, что земли переданы какому-то банкиру»^{317}. На Самарском уездном крестьянском съезде председатель земельного комитета Яковлев официально заявил, что идет спешная распродажа имений иностранным кампаниям. В частности, огромное поместье графа Орлова-Давыдова продано французскому банкиру за 12 млн. рублей^{318}.

В совокупности вышеизложенные факты не могли не вызвать у крестьян серьезных опасений лишиться главного своего завоевания – земли. Неспособность Комуча оградить их от произвола военщины лишь укрепляла эти опасения, о чем крестьяне открыто и заявили на VI Самарском губернском крестьянском съезде в сентябре 1918 г. Например, представитель Миролюбовской волости сообщил делегатам о действиях в волости карательного отряда сотника Николаева, который приказал возвратить землю и имущество прежнему владельцу, причем на протесты граждан сказал: «Помри и исполни»^{319}.

Комуч оказался неспособным, так же как и советская власть, решить еще одну важнейшую, волнующую деревню проблему – товарного дефицита. Он так и не смог обеспечить крестьянство промышленными товарами и предметами первой необходимости (солью, спичками, керосином и т. д.). Поэтому крестьяне не были заинтересованы в снабжении города продовольствием и сырьем. В результате летом 1918 г. и уездные города, и столица «демократической России» Самара испытывали трудности со снабжением населения, особенно малообеспеченных его слоев, хлебом. В информационном листке отдела местного управления НКВД от 6 июля 1918 г. сообщалось, что в г. Хвалынске «население буквально голодает, по улицам ходят толпы голодных и требуют хлеба»^{320}. В политсводке главного управления контрразведки Восточного фронта за 21 июля сообщалось об отрицательном отношении к Комучу населения Самары из-за растущей дороговизны и уменьшения почти вдвое заработной платы. В ней также говорилось о закрытии приютов для инвалидов, стариков и нетрудоспособных, столовых для детей^{321}. 31 августа Бюро печати НКВД, характеризуя ситуацию в Самаре, указало: «Самара переживает острый продовольственный кризис, нет хлеба даже для отдела призрения, а когда будет, не знает даже хлебный отдел. Привоза муки на рынке нет. Продовольственным отделом “в виде пищи” в продовольственную карточку включен талон на водку»^{322}.

Подобная ситуация наблюдалась на фоне вполне нормального урожая в подвластных Комучу губерниях Поволжья. Многочисленные источники сообщали о прекрасном урожае хлебов в Самарской и Уфимской губерниях, об имеющихся там вполне достаточных хлебных запасах^{323}.

Хлебный дефицит в условиях хлебного изобилия в значительной мере обусловливался крестьянской позицией по отношению к Комучу. Документы свидетельствуют, что крестьяне под разными предлогами намеренно ограничивали подвоз хлеба в города и взвинчивали на него цены. Например, 18 июня самарская «Вечерняя заря», констатируя факт отсутствия привоза муки в Самару, объясняла его тем, что крестьяне «повсюду приступили к уборке сена»^{324}. О причинах высоких цен на хлеб и его дефиците в городах можно судить по жалобе в Комитет одного из жителей слободы Кинель-Черкассы. «В настоящее время, – сообщалось в жалобе, – крестьяне на все неимоверно подняли высокие цены, несмотря на то, что хороший урожай. Мука в последний базар доходила до 60 руб. пуд, и крестьяне говорят, что мы нарочно будем поднимать на все продукты цены, через что, конечно, могут получиться бунты, и тогда настоящая власть уйдет с места, и вернутся большевики»^{325}.

Результатом подобной позиции крестьян стали крайне высокие цены на хлеб в Самаре и других городах Комуча. Например, если на 27 февраля мука пшеничная стоила 27 руб., то на 3 июля она стоила уже 55–65 руб. В августе 1918 г. в Самаре буханка черного хлеба стоила 1 руб., калач – 2 руб. 50 коп.^{326} Из-за слабого подвоза хлеба крестьянами в «учредиловской Самаре» норма выдачи хлеба подлежащим снабжению категориям населения не увеличилась и оставаясь на уровне прежнего советского полфунта. Одновременно взлетели цены и на все прочие продукты. Например, сахар в июле дошел с 1 руб. 40 коп. за фунт до 5 руб., а размеры его выдачи сократились до полуфунта в месяц^{327}. В сентябре 1918 г. была совершенно прекращена государственная выдача сахара, за исключением детей до трех лет и железнодорожных служащих. Из-под полы фунт сахара продавался за 30–35 руб.^{328}. Аналогичная ситуация наблюдалась в уездных городах^{329}.

На возникшие трудности с продовольственным снабжением городов, так же как и частей Народной армии, власти Комуча отреагировали созывом 1 августа 1918 г. в Самаре областного продовольственного съезда, на который прибыли представители из Уфы, Симбирска, Оренбурга, Тургайской области и других подвластных ему районов. Выступивший на съезде от имени Комуча В.И. Алмазов, характеризуя важность проблемы, подчеркнул ее политическое значение. Он заявил, что демократические силы должны победить большевиков не «только выстрелами, но и хлебом». О самой же продовольственной работе в Самарской губернии проинформировал съезд председатель губпродкомитета Ф.Я. Рабинович. Он сообщил, что, несмотря на отмену твердых цен на хлеб и активную деятельность заготовительных органов, заготовки хлеба «пока производятся еще очень слабо». Более того, сказал он, «если ставить вопрос в государственном масштабе», то станет ясно, что «острота вопроса не прошла, ведь речь идет не об одной Самарской губернии, а и о других». Поэтому «хлебная монополия должна быть сохранена», и государство должно иметь полное право «распоряжаться хлебом частных лиц»^{330}. Приведенные высказывания представителей продорганов территорий Комуча однозначно свидетельствуют об осознании ими бесперспективности курса на свободную торговлю хлебом, который уже не отвечал государственным и военным интересам.

В итоге, под давлением обстоятельств, главным из которых был хлебный дефицит в городах и перебои со снабжением армии, Совет управляющих ведомствами Комуча признал свободную хлебную торговлю и свободное распоряжение частными хлебными запасами противоречащими «в данный момент» общегосударственным интересам, армии и населения и поэтому недопустимыми без контроля и регулирующего воздействия государственных органов. В связи с этим объявлялось, что весь заготовленный не для личного потребления хлеб берется правительственными организациями на учет. Закупать хлеб предусматривалось по рыночным ценам, однако предполагалось, что процесс хлебозаготовок будет «регулируемым и контролируемым государственной властью». Распоряжение и распределение хлебных запасов передавалось в руки государственных органов продовольствия, получивших право «принудительного отчуждения хлеба»^{331}. То же самое предусматривалось и для других продовольственных товаров первой необходимости. Товарами монопольного характера были объявлены не только все хлебные продукты, но также сахар и производимая из него продукция, чай, мед, соль, дрожжи, яйца, маслопродукты, мыло, нитки, обувь и т. п. В результате Казанская продовольственная комиссия, например, постановила закрыть все городские лавки, передав продажу товаров по карточкам кооперативам^{332}. В Самаре губернский продовольственный комитет постановил прекратить выдачу масла для реализации не только частным лицам, но даже и кооперативам, а отпускать его исключительно городской продовольственной комиссии для распределения между населением через квартальные организации^{333}. Красноречивым свидетельством «дееспособности» продовольственных органов Комуча и эффективности его политики в целом стало включение «в виде пищи» в продовольственную карточку талона на водку^{334}.

Таким образом, в условиях товарного дефицита эсеровское правительство Комуча вынуждено было встать на тот же путь, по которому уже давно шел их главный политический противник. Под давлением объективных обстоятельств оно эволюционировало от свободной торговли к политике продовольственной диктатуры, жесткого государственного регулирования сельского хозяйства, отвергнутого им в первые месяцы своего существования. Для деревни это означало возвращение к большевистским порядкам, но только в завуалированной форме.

Концентрированным выражением отношения крестьян к власти Комуча стали результаты мобилизации в Народную армию. Первоначально Комуч пытался создать армию на принципах добровольчества. По плану военного ведомства теоретически ожидалось принять около 120 тыс. добровольцев. Из них предполагалось сформировать 5 дивизий – Самарскую, Сызрано-Хвалынскую, Симбирско-Ставропольскую, Уфимскую и Оренбургскую^{335}. 9 июня Комитет выпустил воззвание, в котором призвал бывших солдат «немедленно вступать в ряды добровольческой армии». В воззвании говорилось, что каждый доброволец «будет сыт, одет и будет иметь 15 рублей в месяц на свои нужды», а их семьи будут обеспечены^{336}.

Несмотря на торжественные обращения Комуча к крестьянам с призывами выступить на защиту Учредительного собрания, деревня вела себя пассивно. Основная масса крестьян не шла в Народную армию. На призыв откликнулись всего только 6000 добровольцев, главным образом офицеров, студентов и других «белоручек»^{337}. Набор новобранцев, по оценке управляющего ведомством внутренних дел, прошел неудовлетворительно. Причем чем ближе район призыва находился к фронту, тем явка была ниже.