Текст книги "Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма"

Автор книги: Виктор Кондрашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

Ситуация с мифическими личностями – графом Орловым и генералом Бередичевым была прояснена в докладе агитатора политотдела Восточного фронта Н.Г. Петрова, датированном 27 марта 1919 г. Основываясь на своих личных впечатлениях о поездке в эпицентр восстания – с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии, он сообщил в политотдел и особый отдел фронта факты, часть из которых уже приведена нами в предыдущем параграфе. Тем не менее, повторим их и дополним интересующей нас информацией. Итак, Н.Г. Петров заявил: «Возможно еще, что часть активных кулаков из округи была между собой в немой стачке, но приемы более организованной (партийной) борьбы им были чужды. К тому же убеждению меня приводит и совершенное отсутствие следов пребывания в Новодевичье посторонних лиц, все были исключительно из местных, вопреки всем газетным сообщениям о каком-то поручике (вероятно, смешивается фамилия Поручиковых), графе Орлове-Давыдове и т. д. Выдвинувшиеся во время восстания руководители Новодевиченского «Штаба» все были исключительно из местных людей»^{956}. В данном контексте информацией для размышления может стать тот факт, что Фрунзе больше никогда не повторял высказанные им 17 марта 1919 г. в телеграмме в Центр утверждения о причастности агентов белых к «чапанной войне». Возможно, он изменил свое мнение под влиянием новых фактов, в том числе изложенных в приведенном нами докладе агитатора Петрова. С другой стороны, не исключено, что его телеграмма явилась «данью моде». Командарм следовал «общим правилам игры» и не придавал особого значения достоверности сообщаемой им информации. К 17 марта 1919 г. основные очаги «чапанной войны» были разгромлены. Опасность для фронта со стороны повстанцев миновала. Поэтому исходя из здравого смысла и политической целесообразности, переложить вину за мощнейшее крестьянское восстание на главных врагов советской власти было даже необходимо. В этом было особенно заинтересовано губернское руководство, которое понимало неизбежность серьезной ответственности за неспособность контролировать ситуацию в момент наступления Колчака. Многие губернские начальники входили в состав Реввоенсоветов армий и Восточного фронта. Поэтому корпоративные и политические интересы вполне могли доминировать в момент подготовки текста вышеупомянутой телеграммы. Заручившись авторитетом командарма, местное советское и партийное руководство убивало сразу двух зайцев: снимало с себя ответственность за восстание перед вышестоящими органами и получало серьезнейший аргумент для проведения в крестьянской среде агитационно-пропагандистской работы.

Что же касается бывших офицеров, принимавших участие в крестьянском восстании, то в этом ничего экстраординарного не было. В движении участвовало все мужское население, имеющее военный опыт. А таких, учитывая четырехлетнюю империалистическую войну и, как минимум, один год Гражданской войны, было большинство. И, естественно, что среди них оказалось немало не только бывших рядовых, но представителей младшего командного состава царской, Красной и Белой армий. Причем факт участия в восстании бывших офицеров высшего и даже среднего звена не подтвердился. Это свидетельствует о том, что его участниками были не бывшие помещики-офицеры колчаковской армии, вернувшиеся в свои бывшие имения [как, например, граф Орлов – бывший владелец Усольского имения в Сызранском уезде. – В. К.], а крестьяне, в силу своего сословного положения выслужившиеся лишь до младших офицерских чинов. Будучи офицерами Русской армии и в то же время оставаясь крестьянами по роду своей деятельности, они использовали свой армейский опыт, организуя повстанческие отряды сообразно правилам военного искусства^{957}.

Летом 1919 г. по губерниям Поволжья прокатилась новая белогвардейская волна. Южные уезды Саратовской губернии, а также восточные уезды Царицынской оказались в зоне наступательных действий рвущихся к Москве казачьих отрядов генерала Мамонтова. Продвижение деникинской армии вглубь мужицкой России оказало сильнейшее воздействие на политические настроения крестьян Пензенской и других губерний Поволжья. Так же, как и в случае с колчаковским наступлением, мы не будем акцентировать внимание на общей негативной реакции крестьянства на режим Деникина. Об этом имеется достаточно фактов в главе 3 (раздел 1) настоящей книги. Поэтому основное внимание предполагается уделить конкретной деятельности деникинцев по стимулированию крестьянского движения в прифронтовых губерниях региона. В какой мере это влияло на характер и причины конкретных крестьянских выступлений?

О степени заинтересованности деникинского режима в крестьянской поддержке дает представления его аграрная политика. Ее суть, как показало изучение аграрного законодательства правительства Деникина, в принципе мало чем отличалась от колчаковской. Однако по сравнению с законодательными актами правительства Колчака она в гораздо большей степени учитывала интересы бывших землевладельцев. В выпущенном Деникиным в апреле 1919 г. «Манифесте по крестьянскому вопросу» утверждалось, что «этот коренной вопрос может решить только Учредительное собрание после того, как снова воцарятся мир и порядок». С учетом невозможности радикального изменения земельных отношений, на переходный период была поставлена задача принудительной конфискации земли. Поскольку конституция Добровольческой армии признавала неприкосновенность частной собственности, манифест обещал землевладельцам значительную компенсацию^{958}.

Весной 1919 г. по указанию Главнокомандующего был создан специальный комитет для детальной разработки основных положений предстоящей аграрной реформы. Выработанный им план реформы предусматривал настолько высокий максимум размера земельных владений, что разделу подлежали лишь немногие частные владения. Землевладельцам, согласно данному плану, причиталась очень щедрая компенсация, так что они получили бы земли больше, чем крестьяне. В то же время в проекте содержалось требование незамедлительно вернуть все незаконно захваченные крестьянами земли. Деникин сознавал губительность политических последствий опубликования такого плана реформы и создал еще одну комиссию, которая посвятила несколько месяцев подготовке нового плана, который, впрочем, оказался не лучше первого^{959}. Летом 1919 г. в момент наступления деникинской армии на Москву решался вопрос о судьбе урожая, выращенного на подконтрольных Добровольческой армии землях. В отличие от колчаковского решения оставить его фактическим владельцам, Главнокомандующий издал приказ о передаче бывшим владельцам земли одной трети этого урожая в качестве компенсации^{960}.

Таким образом, аграрное законодательство Деникина, так же как и колчаковское, было малопривлекательным для крестьян. Оно делало их положение неопределенным, был ориентировано на защиту интересов прежних владельцев.

Содержание документов из фонда отдела пропаганды Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России о ситуации в оказавшихся под временной оккупацией уездах Воронежской, Курской и Царицынской губерний дают исчерпывающее представление о практическом применении этого аграрного законодательства. Кроме того, обнаруженные факты позволяют судить о крестьянской реакции на эту практику и деникинскую политику в целом.

Так, в политической сводке № 260 от 15 августа 1919 г. сообщалось, что в Царицынском уезде Царицынской губернии «случаи самовольной реквизиции скота и фуража» деникинскими частями «повлекли за собой упадок крестьянина»^{961}. Об этом же говорилось в сводке от 20 августа 1919 г. Весьма показательна информация из политсводки отдела пропаганды за 23 августа 1919 г., относящаяся к крестьянскому населению Астраханского края – одного из районов Царицынской губернии. Она гласила: «Крестьяне в большинстве случаев вполне соглашаются с принципами, возвещенными декларацией генерала Деникина, находя их вполне справедливыми. Однако не всеми правильно понимается истинный смысл декларации. Так, например, многие крестьяне приходят к заключению, что вся земля перейдет к ним от помещиков. Последнее же обстоятельство может повлечь за собою впоследствии крупные осложнения»^{962}.

В целом анализ теории и практики аграрной политики Деникина позволяет однозначно заключить, что ничего привлекательного в них, по сравнению с большевистскими порядками, для подавляющего большинства крестьян не было. И они это прекрасно осознавали, выразив свое отношение к очередным освободителям под белым флагом прекращением дезертирства и массовым вступлением в Красную армию в прифронтовых уездах, о чем шла речь в соответствующей главе книги.

Предпринимались ли со стороны деникинских спецслужб конкретные действия по стимулированию крестьянского недовольства большевистской властью в районах ожидаемого наступления деникинской армии? Так же как и в случае с колчаковским весенним наступлением, нам не удалось найти следов агентурной деятельности в сельской местности шпионов Деникина, находящихся там с целью организации крестьянских восстаний. В то же время изучение материалов губчека, особых отделов армий и деникинской контрразведки показало, что на территории прифронтовых губерний Поволжья деникинцы вели активную разведывательную работу. Так, например, летом 1919 г. пензенские чекисты совместно с сотрудниками Саратовской губчека провели операцию по ликвидации действовавших на территории губерний агентов деникинской и колчаковской разведок, передававших сведения о расположении, численности и боеспособности частей Красной армии. Шпионы разъезжали по подложным документам и пытались организовать диверсионные группы из числа «зеленых» для разрушения железнодорожного полотна и взрыва мостов. О серьезности организации свидетельствовал факт принадлежности к ней начальника снабжения 12-й бригады ВОХР, дислоцированной в Пензенской губернии. В еженедельных сводках СО ВЧК за сентябрь-октябрь 1919 г. содержится немало сведений о пресечении в Пензенской и Саратовской губерниях деятельности белогвардейских организаций «Возрождение России» и «Национальный центр». Однако никаких упоминаний о причастности подпольщиков к крестьянскому движению там не имеется^{963}.

В изученных нами документах губчека, советских и партийных органов лишь в двух случаях удалось найти доказательства наличия «деникинского следа» в поволжской деревне. О первом идет речь в отчетном докладе Саратовского губисполкома о работе за время с 1 июня по 1 декабря 1919 г. Характеризуя ситуацию в прифронтовых уездах летом 1919 г., составители доклада указывали: «Положение было таково, что коммунисты должны были в Балашовском и Аткарском уездах прятаться в конопли, на ночь собираться в одну избу из-за боязни расправы… отдельные волости, например Болыде-Карайская, слали гонцов к Деникину с призывами к нему, белогвардейские офицеры вели чуть не открыто свою гнусную работу»^{964}. О втором случае такой деятельности упоминается в информационном бюллетене Саратовской губчека за 5–7 сентября 1919 г., где сообщалось: «Во многих волостях Еланского района посажены старшины деникинским капитаном Гуркиным и существуют до сих пор вместо советов»^{965}.

Следует отметить, что случай с Болыде-Карайской волостью, отправившей гонцов к Деникину, является единичным и, на наш взгляд, объясняется следующим обстоятельством. Летом 1919 г. в Балашовском, Сердобском, Аткарском и Петровском уездах Саратовской губернии действовал батальон особого Саратовского полка по борьбе с дезертирством под командованием Н.А. Черемухина. Кроме борьбы с дезертирством отряд Черемухина занимался реквизициями хлеба и скота в крестьянских хозяйствах, не выполнявших продразверстки и других обязательных повинностей. Действия отряда отличались особой жестокостью. За время с 18 июля по 22 сентября 1919 г. отряд Черемухина расстрелял 130 крестьян. По приказу Черемухина в ходе ликвидации движения «зеленых» в Балашовском уезде была сожжена огнем артиллерии деревня Малиновка (283 двора). В сообщении Саратовского губкома РКП(б) указывалось, что при этом в «огне погибло много дезертиров, погиб скот, погибла часть населения»^{966}. На наш взгляд, отправка гонцов к Деникину из Больше-Карайской волости напрямую связана с результатами карательных акций отряда Черемухина. Столкнувшись с диким насилием и произволом, крестьяне вполне могли обратиться за помощью к деникинцам.

В этой связи хотелось бы напомнить одну характерную деталь, отмеченную в главе о «зеленом движении». Негативное отношение крестьян к белому движению в решающей степени определялось их практическим опытом. Самыми активными противниками белых становились те селения, которые в наибольшей степени пострадали от их грабежей и насилий. Точно так же было и в случае с красными. Остальные крестьяне, у которых, как говорится, «пронесло», вели себя пассивно до тех пор, пока и их не касалась сия беда. В этом проявилась одна из сущностных черт крестьянского движения: его ограниченность рамками селения, общинный эгоизм, нежелание «подставлять себя» без крайней надобности. Отсюда и наивная вера в доброту того или иного правителя до тех пор, пока на собственной шкуре крестьянин не испытывал эту «доброту».

Этим обстоятельством можно объяснить неожиданно проявившуюся у части саратовских и пензенский крестьян в момент наступления Деникина симпатию в адрес его «непосредственного начальника» адмирала Колчака. Причем агитаторами за Колчака стали побывавшие у него в плену красноармейцы и, судя по всему, бывшие учредиловцы! 30 июля 1919 г. в сводке информационного стола ВЧК при Наркомате внутренних дел сообщалось, что в Аткарском уезде «появляются пленные, отпускаемые Колчаком, которые рассказывают, что Колчак не за помещиков, а за крестьян». «Что он очень добрый, раздает землю и скотину и любит, когда Богу молятся, и не за монархию, а за Учредительное собрание». «Эти агитаторы Колчака имеют благодатную почву в деревнях благодаря неурядицам деревенской жизни» – отмечалось в сводке^{967}. В сводке секретного отдела ВЧК за 1–8 августа 1919 г. указывалось, что в Чембарском уезде Пензенской губернии пользуется популярностью организация левых эсеров и меньшевиков, действующая под лозунгами: «Да здравствует Колчак и его Учредилка!»^{968}. Подобные настроения имели место, как верно подметили органы ЧК, «благодаря неурядицам деревенской жизни». Крестьянам хотелось верить, что где-то есть Колчак, раздающий скотину и любящий, когда Богу молятся. В их жизни все было по-другому. Поэтому и этот случай, полагаем, можно списать на счет крестьянской неосведомленности. С деникинцами же ситуация была иной. Они были рядом, и образ их не был таким безоблачным, как далекого доброго Колчака.

Второй случай – с деникинским капитаном Гуркиным, так же как и первый, можно объяснить последствиями репрессивных действий продовольственных и других отрядов красных. Кроме того, не исключено, что сельские старшины действовали вместо Советов из-за страха крестьян перед успешно наступавшими белогвардейцами и в скором времени могли победить большевиков. С другой стороны, в данном факте нет ничего необычного, поскольку для крестьян, как видно из опыта Самарского Комуча и всей истории Гражданской войны, форма власти как таковая была не так уж важна, важнее было ее содержание. И в советы и в волостные управы они сажали «своих людей», способных защитить общедеревенские интересы.

Подводя итог «деникинскому периоду», можно сделать вывод, что никаких оснований говорить о причастности агентов Деникина к крестьянскому движению в Саратовской, Пензенской и Царицынской губерниях в 1919 г. нет.

Последним событием в истории крестьянского движения в регионе в годы Гражданской войны, в ходе которого был замечен «белогвардейский след», стало «вилочное восстание» в уездах Самарской, Казанской и Уфимской губерний в феврале – марте 1920 г. Все упоминания о нем исходили из одного лагеря – со стороны представителей советской власти, принимавших участие в подавлении восстания. Вот лишь некоторые, наиболее типичные факты. 17 февраля 1920 г. в телеграмме из Самары в ВЧК и штаб ВОХР председателя военревштаба П. Ульянова (председателя) сообщалось: «Восстанием руководит штабс-капитан Шумановский, определенный белогвардеец, именующий себя начальником штаба зеленой армии… Обнаружен большой шпионаж прошлого элемента»^{969}. О полковнике Бурове как руководителе восстания в Бугульминском уезде шла речь в сводке оперштаба Военно-революционного комитета Самарской губернии от 18 февраля 1920 г.^{970} Еще конкретнее о влиянии белогвардейщины на крестьянство было заявлено в приказе № 7 Самарского губвоенревштаба от 20 февраля 1920 г. В нем безапелляционно утверждалось, что «белогвардейцы, офицеры, перебежавшие из колчаковского стана на почве хлебной разверстки и пользуясь религиозно-национальными предрассудками мусульманского населения, подняли восстание»^{971}. 5 марта 1920 г. командир 3-й группы карательных войск Чуйков в телеграмме командующему Запасной армии Республики Б.И. Гольдбергу указал на факт выступления повстанцев «под лозунгами Колчака»^{972}. В донесениях командиров других карательных отрядов приводились конкретные фамилии лидеров повстанцев, которых называли «колчаковскими белогвардейцами» (Заки Валева (Вальева), Седова, братьев Нефедовых, Милодова и др.)^{973}. Заслуживают внимания сведения, содержащиеся в докладе командира 1-й группы карательных войск, действовавших в Мензелинском уезде Уфимской губернии, Горбунова, направленного 8 апреля 1920 г. в особый отдел Запасной армии. В докладе сообщалось, что в ходе восстания «особенно активным» был штаб в с. Заинек, начальником которого являлся житель д. Кара-Алчи Шимоновский, «46 лет, бывший офицер, колчаковец», вернувшийся из Сибири за несколько месяцев до восстания^{974}.

Приведенные примеры говорят лишь о том, что в «вилочном восстании» принимали участие бывшие военнослужащие колчаковской армии. Этим и ограничивалась связь повстанцев с белым движением. Так же, как и в ходе «чапанной войны», крестьяне с военным опытом возглавили повстанческие отряды. То, что они занимали офицерские должности в армии Колчака, не дает никаких оснований считать их защитниками белой идеи и организаторами крестьянского восстания. Подобная постановка вопроса абсурдна, учитывая «наследие», которое оставил Колчак. Например, по сообщению политсводки Восточного фронта за 6 июня 1919 г., в Белебеевском уезде Уфимской губернии, ставшим впоследствии одним из эпицентров «вилочного восстания», белыми были угнаны у крестьян почти все лошади, в результате чего землю под картофель «пришлось вспахивать» лопатами^{975}. То же самое произошло в Мензелинском, Бирском, Уфимском и других уездах, крестьяне которых под командованием бывших колчаковских офицеров поднялись на восстание в феврале-марте 1920 г.

«Пока белое дело не станет делом крестьян, успеха не будет. Кто сумеет борьбу против большевиков сделать борьбой за новую крестьянскую Россию, тот победит большевиков», – очень верно заметил один из самых непримиримых врагов советской власти Б.В. Савинков^{976}. История крестьянского движения в Поволжье, одном из крупнейших аграрных регионов России, убедительно свидетельствует, что белое движение не могло стать и не стало делом крестьян. Крестьянское движение развивалось самостоятельно, по своим законам. И если белое дело оказывало на него влияние, то не в смысле его активизации, а, наоборот, ослабляя его. Для подавляющего большинства крестьян белая гвардия так и осталась призраком недалекого прошлого. В настоящем, как бы она не рядилась в тогу «защитницы крестьян», она выступала знаменем других сил, физиономия которых четко проявилась в период Комуча и проглядывалась в аграрном законодательстве белых правительств. Столыпинщина и судебные тяжбы с бывшими землевладельцами – вот что, в лучшем случае, ожидало крестьян Поволжья после победы Белого дела. Но и до этой победы они испытали его власть и ничего хорошего в ней, по сравнению с большевистской, не было. Та же политика реквизиций, принудительных государственных повинностей, с одной лишь оговоркой: земельный вопрос еще не решен и будет решаться после победы над большевиками. Именно поэтому белое движение не стало делом крестьян Поволжья.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В Гражданской войне в России важнейшую роль сыграло крестьянство – основная масса населения страны. Оно не осталось в стороне от этой великой драмы. Крестьяне непосредственно воевали в красных и белых армиях, несли возложенные на них государством тяготы военного времени. В наиболее яркой форме их участие в Гражданской войне проявилось в крестьянском повстанческом движении. О том, как это происходило в Поволжье, рассказано в настоящей книге.

Изложенный в ней материал позволяет сделать следующие выводы. Крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг. – одна из самых трагических страниц Гражданской войны в России. Об этом свидетельствуют десятки тысяч погибших крестьян и представителей советской власти. Это движение явилось частью общероссийского крестьянского повстанчества. Оно имело единую с ним основу, причины и результаты. Так же как и по всей России, крестьянское повстанчество в Поволжье было вызвано комплексом причин объективного и субъективного характера. Главной из них была аграрная политика Советского государства, сводившаяся к принуждению и нередко насилию над деревней с целью заставить ее выполнять неизбежные в условиях Гражданской войны повинности, не считаясь при этом с интересами крестьян.

Характер аграрной политики большевиков определялся не только идеологией победившего режима, но и объективными причинами. В первую очередь это крайне тяжелая продовольственная ситуация в стране. Она досталась большевикам от прежних режимов (царского самодержавия и Временного правительства). Но еще больше положение усугубилось с началом Гражданской войны, когда в 1918 г. из-под контроля Советского правительства выпали такие традиционные житницы страны как Украина, Западная Сибирь и Юг России. В результате Поволжье превратилось в одну из основных продовольственных баз страны.

При этом в самом регионе ситуация с продовольственными ресурсами сложилась не совсем благоприятная. В начале 1918 г. из-за недорода предыдущего года в большинстве зернопроизводящих районов Поволжья не существовало излишков товарного хлеба. Данное обстоятельство сделало крайне болезненными для деревни любые изъятия продовольствия на нужды государства. Тем не менее, советская власть пошла на них летом 1918 г. из-за крайне тяжелой ситуации с обеспечением хлебом промышленных центров и городов. По этой же причине подобная политика в отношении деревни продолжалась и в последующие годы.

На практике для крестьянства Поволжья аграрная политика большевиков по обеспечению нужд Красной армии и городов вылилась в прямое насилие и грабеж. Изъятия зерна и продуктов в счет госпоставок осуществлялись на безэквивалентной основе, фактически бесплатно. Никакого справедливого обмена сельскохозяйственной продукции на промышленные товары не происходило. В этом же ряду причин – выпавшие на долю крестьян региона многочисленные тяготы самой Гражданской войны: принудительные мобилизации в Красную армию, реквизиции, подводная и другие повинности. Обрушившееся на деревню государственное насилие могло породить только насилие. В данном контексте ответная реакция крестьянства на «военно-коммунистическую политику» большевиков в форме повстанчества стала вполне закономерной. Таким образом, с 1918 г., так же как и в других регионах страны, подконтрольных большевикам, в Поволжье развернулось крестьянское повстанческое движение против аграрной политики советской власти, получившей чуть позже официальное название политики «военного коммунизма».

Объективный характер крестьянского противостояния с большевистской властью в регионе сохранялся на протяжении 1918–1919 гг. В этот период политика «военного коммунизма» большевиков была оправдана. Только с ее помощью они смогли мобилизовать подконтрольные им материальные и людские ресурсы для борьбы с белой контрреволюцией. Но в начале 1920 г., после разгрома красными основных сил белого движения ситуация изменилась. Политику «военного коммунизма», особенно продразверстку, следовало отменить. Именно в Поволжье в феврале-марте 1920 г. в ходе «вилочного восстания» выявилась вся глубина противоречий между крестьянством и большевиками по вопросу продразверстки. Но трагические уроки этого и других крестьянских восстаний не были учтены большевистской властью. Она и дальше продолжала гнуть прежнюю линию в деревне. В результате на почве недовольства продразверсткой крестьянское повстанчество усилилось и приобрело в регионе, так же как и по всей стране, в конце 1920 г. и в первой половине 1921 г. небывалый размах и еще более ожесточенный характер. Ответственность за это целиком лежит на большевистском руководстве.

На первый взгляд, крестьянское повстанчество в Поволжье в годы Гражданской войны имело явную антигосударственную направленность. Крестьяне вели себя «несознательно» с точки зрения всех властей, особенно большевистской, выступавшей «от имени народа» для защиты «его революционных завоеваний». Но своими действиями крестьяне не отрицали власть как таковую, и их выступления не были «бессмысленным и беспощадным» бунтом. Крестьянские восстания в рассматриваемый период были направлены против чрезмерных действий советской власти по принуждению крестьян к выполнению государственных повинностей, но не против самой этой власти как таковой. И парадокс состоял в том, что именно благодаря крестьянской позиции в Гражданской войне советская власть победила. Об этом свидетельствуют приведенные в книге факты, характеризующие содержание лозунгов и документов крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг., а также взаимоотношения крестьян с Красной армией и ее противниками.

Так, например, из содержания представленных в книге лозунгов и других программных документов повстанцев ясно видно, что крестьянское движение в регионе в 1918–1922 гг. не было антисоветским и антикоммунистическим. «Крестьянский антикоммунизм» проявлялся на уровне осуждений действий местной власти и в большинстве своем даже не распространялся на центральное руководство. При этом нередко крестьяне оговаривались, что за коммунизмом – «великое будущее», идею его они считали «священной» и не противопоставляли ей «силу штыка». Они лишь выступали против «спекуляций на коммунизме» «насильников комиссаров», «принудительной государственной коммуны». Для повстанцев коммунизм и коммунистическая партия – понятия разные. Такое понимание проистекало из глубинных основ менталитета крестьян Поволжья, в большинстве своем общинного и коллективистского. С другой стороны, оно свидетельствовало о недостаточном укоренении в крестьянском сознании рыночных идеалов, а следовательно, и идущего с пореформенного периода процесса раскрестьянивания поволжской деревни.

Не случайно поэтому в подавляющем большинстве случаев в 1917 г. в деревнях Поволжья «общинная революция» осуществилась на основе уравнительных, «социалистических» принципов. При этом она уничтожила основные достижения Столыпинской аграрной реформы. В этой связи не вызывает удивления отсутствие в документах повстанцев упоминаний о частной собственности на землю как программного лозунга крестьянского движения. Для подавляющего большинства крестьян вопрос о собственности на землю решался так: земля – это всенародное достояние, и право на нее имеет тот, кто на ней непосредственно работает. Как известно, данный принцип был законодательно закреплен в большевистских аграрных законах.

Крестьянское движение в Поволжье в годы Гражданской войны не было антикоммунистическим и антисоветским и потому, что крестьяне не подвергали сомнению результаты самой большевистской революции 1917 г., давшей им землю. Это особенно очевидно на примере отношения крестьян к Красной армии и белому движению. В книге показано, что крестьяне в основной своей массе не желали служить большевикам. Более того, «зеленое движение» было важным элементом крестьянского движения. Такая позиция крестьян определялась вполне рациональными, здравыми соображениями, логикой их реальной жизни в условиях «военного коммунизма». В то же время в принципиальные для судеб советской власти моменты эти соображения отходили на второй план. Крестьянская позиция по отношению к мобилизации в Красную армию менялась кардинальным образом в связи с возникновением реальной угрозы белой контрреволюции, страх перед которой перевешивал ненависть крестьян к «военно-коммунистическим порядкам» Советов.

При всех своих издержках советская власть не покушалась на главное завоевание Крестьянской революции – землю. От белых же крестьяне могли ожидать чего угодно, в том числе самого страшного для себя – реставрации помещичьего землевладения. И эта перспектива явно просматривалась в деятельности Самарского Комуча и аграрном законодательстве белых правительств. Столыпинщина и судебные тяжбы с бывшими землевладельцами – вот что в лучшем случае ожидало крестьян Поволжья после победы белых. Но уже и до этой победы они испробовали их власть. Она оказалась ничем не лучше, чем большевистская.

Наступательные действия Колчака, Деникина сопровождались той же политикой реквизиций, принудительных государственных повинностей, но лишь с одной оговоркой – земельный вопрос окончательно будет решаться после победы над большевиками. И решаться он будет явно не в пользу крестьян. Именно поэтому белое движение не стало делом крестьян Поволжья. Страх крестьян перед угрозой реставрации помещичьих порядков оказался сильнее их ненависти к большевистскому режиму, поскольку последний не покушался на главное их завоевание – землю. Поэтому они поддержали советскую власть в регионе в решающие моменты вооруженного противостояния красных и белых. В то же время поддержка крестьянством большевиков не была постоянной, она обусловливалась конкретной ситуацией – реальностью существования белой угрозы. Как только она ослабевала, ослабевала и крестьянская активность в данном направлении. И продолжение массового крестьянского движения в регионе в 1920–1921 гг. – яркое тому свидетельство. После разгрома Колчака и Деникина большевистское руководство не изменило своей аграрной политики, и как результат – новый подъем крестьянского повстанчества по всей стране, в том числе в Поволжье. Крестьянство терпело и поддерживало большевистский режим лишь до тех пор, пока он обеспечивал ему защиту от «внешней опасности».