Текст книги "Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания"

Автор книги: Виктор Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Такими моими взглядами объясняется и мой отзыв о первом сборнике В. Гофмана. «Книга Вступлений», вышедшем в 1906 г. («Весы». 1906 г. № 7). Я писал в этой рецензии: «У В. Гофмана есть вспышки лиризма, есть музыкальность в стихе, та непокупаемая никакой ценой певучесть, которая составляет такой же случайный и "несправедливый" дар, как голубые глаза и красивые губы». Далее следовали многочисленные «но»; я ставил в упрек В. Гофману «узость кругозора», «самовлюбленность», «наивную уверенность, что новое для него интересно и для других» и разные «внешние недочеты» формы, добавляя, однако, что «все недостатки поэзии Гофмана прежде всего недостатки ранней юности». Позднейшими стихами, особенно своей второй книгой, «Искус», В. Гофман показал, что я судил тогда излишне строго. Указанные мною «недочеты», действительно, были в его стихах, но были в них и достоинства, на которые я обратил недостаточно внимания. Эту свою ошибку я вскоре сознал. Готовя в 1911 г. свою книгу критических статей, «Далекие и близкие», я своего отзыва о «Книге Вступлений» не перепечатал вовсе, но полностью воспроизвел свой отзыв об «Искусе».

Мне неизвестно, как В. Гофман встретил мою рецензию на «Книгу Вступлений». Если мои строки огорчили автора, я горько об этом жалею. Но все же втайне надеюсь, что некоторую долю пользы они принесли. Чуткий художник. Гофман, сознавая свои силы, понимал общую неверность моего суждения, но должен был чувствовать и справедливость моих упреков. Без сомнения, и помимо моих советов, его поэзия развивалась бы в том же направлении, предрешенном всем складом души поэта; все же творчество Гофмана, с годами, освобождалось именно от тех недостатков, которые были отмечены в моей статье. Стих Гофмана стал строже, замысел серьезнее, отношение к жизни сознательнее. Стихи Гофмана «Песня к Лугу», выбранные мною, совместно с ним, для его дебюта в «Весах» в 1907 г., уж очень далеки от «Книги Вступлений». В ней были бы невозможны такие обдуманные строки:

 
Сонмы веков излупленной бурей
Мир сотрясали, – и что ж.
Светлое царство прозрачной лазури,
Светлое царство все то ж!
 

Невозможны бы были и вдумчивые «Терцины трудового утра», написанные в 1906 г.

Однако ни на миг я не хочу преувеличивать значение своего влияния. Я только говорю, что, может быть, мой строгий отзыв, – отзыв человека, суждениям которого В. Гофман когда-то доверял всецело, – в какой-то доле участвовал в новом творческом усилии молодого поэта. Ведь иногда художнику достаточно самого незначительного намека, чтоб угадать важное и нужное для себя. Но в жизнь Гофмана вошло немало других обстоятельств, заставивших его отнестись серьезней и к себе самому и окружающему. Эти факты известны мне лишь с чужих слов, и поэтому я не буду на них останавливаться долго. Знаю, что В. Гофман перенес мучительную болезнь; потом принужден был временно разойтись с семьей. Гофман начал жизнь самостоятельную, что нелегко было для юноши его лет и его привычек. Пришлось на опыте изведать «беспощадную службу бессмысленно-позорного» труда и только по вечерам восклицать облегченно:

 
Вот, наконец, свободен и один,
Могу отдаться я любимой думе…
 

Пришла и серьезная любовь, на время властно покорившая молодого поэта.

Когда я посетил В. Гофмана зимою 1906—07 г., он жил в скромных меблированных комнатах, и жил, не один, а с любимой женщиной. Кажется, приходилось средства к жизни добывать неблагодарным трудом в мелких литературных изданиях, – писать заказанные рецензии, статьи по вкусу редакторов, стихи, доступные «широкой» публике. Всем ведомо, сколько драгоценных сил отнимает такая жизнь! Но именно в эти годы Гофман слагал свои лучшие строфы. Стихи, которые составили «Искус» и которым суждено было остаться единственными образцами его творчества… В этом сказалась сила духа, которую трудно было ожидать от легкомысленного заносчивого юноши из кружка «Грифа». Гофман с достоинством пережил свой «Искус», но судьба уже не позволила поэту показать, что он вынес из этих побежденных испытаний…

Раньше я сказал, что прежней близости между Гофманом и мною уже не установилось. Причину этого должно искать не только в бывшем между нами недоразумении. То состояние, в котором я нашел Гофмана после размолвки, было не таким, когда человек ищет близости. Конечно, есть слабые души, которые в дни испытаний спешат прежде всего пред кем-нибудь жаловаться – все равно пред кем. Гофман был не таков. Душа у него была гордая. Он должен был переживать свой «Искус» одиноко. Излишнее сочувствие было бы ему нестерпимо. Прикосновение даже дружеской руки к его страданиям причинило бы ему боль. Я тогда понял это и не позволил себе искать интимности, надеясь, что время постепенно нас сблизит.

Мне пришлось не только приглашать, но и настаивать, чтобы вновь привлечь Гофмана в наш круг. Я употребил много стараний, чтобы уговорить юношу отказаться, хотя бы отчасти, от своей замкнутости. Долгое одиночество плохой советчик, и то настроение духа, в каком я застал Гофмана, заставляло меня не уступать в своих настояниях. В конце концов, мне удалось убедить его бывать на наших вечерах «Общества Свободной Эстетики». Гофман несколько раз появлялся там, иногда с той, с которой разделял жизнь, читал свои стихи, возобновил прежние некоторые знакомства.

Стал появляться Гофман и в редакции «Весов». В 1908 г. он поместил в «Весах» несколько стихотворений и, по моему предложению, стал писать отзывы о книгах (13 рецензий), очень тонкие и обнаружившие в авторе большое критическое чутье. На наших собраниях в редакции «Весов» вновь воскресал прежний Гофман – мечтательный, увлекающийся, уверенный в себе. Иногда мне случалось, возвращаясь домой, идти вместе с ним по улицам. Эти маленькие прогулки напоминали мне другие, когда со мной был мой «ликтор»: только на всем Гофмане уже лежала печать какой-то всегдашней серьезности, немного грусти, вполне стереть которую он не мог никогда.

Даже самое лицо Гофмана изменилось. Мальчик он был почти красив вызывающей дерзостью лица. Помню, как Е. И. О-ва, с которой я познакомил Гофмана, отозвалась о нем после первой встречи: «Хорошенький мальчишка, только очень самоуверен!» Другая дама, в те дни, назвала Гофмана «бесенком». Этот «бесенок» в Гофмане с годами исчез совершенно. Его лицо приобрело ту задумчивость, которая знакома по его портретам. Пенсне, которое он стал носить постоянно, и две складки на лбу, между глазами, придали этому лицу выражение строгости, какого-то неизменного вопроса. Вообще Гофман вырос, возмужал, сложился во взрослого человека, и его уже никто не назвал бы «мальчишкой». Только поэзия Гофмана свидетельствует, что в глубине души он остался прежним. Нежность детской души, порывистость мальчика, пламенность юноши, все это осталось живо в позднейших стихах Гофмана, как сохранилась в них и неизменная певучесть, этот «случайный и несправедливый дар неба», роднящий Гофмана в нашей литературе с Лермонтовым, Фетом и Бальмонтом.

В своей рецензии на «Книгу Вступлений» я писал: «Суждено ли Гофману изведать смерчи жизни, он не знает и сам, как не знает, сожжет ли его этот огненный вихрь». По-видимому, «смерчи» не минули Гофмана, и сожжен он был не этим «огненным вихрем». Многое для вдумчивого читателя открывают такие строфы, как (1908 г.):

 
Там шумная вьюга, там песни метели.
Подобные пению труб,
А здесь, на горячем, на трепетном теле
Следы обезумевших губ…
Не надо теперь никаких достижений.
Ни истин, ни целей, ни битв.
Вся жизнь в этом ритме безумных движений.
Ему исступленье молитв!
 

Это – то же, что когда-то юноша Гофман пытался выразить своим парадоксом об «удовольствии мгновенья», но насколько углубленное, как-то по новому пережитое, воспринятое и отраженное!

3

В 1909 г. (сколько помнится) В. Гофман покинул Москву и переехал жить в Петроград. Внешним поводом было сотрудничество в петроградских изданиях. Москва не подходящий город для лиц, живущих литературным заработком – в ней журналов мало, круги газетных сотрудников строго замкнуты. В частности, работа в «Весах» как в журнале небольшом по размерам не могла служить сколько-нибудь чувствительным подспорьем. Но была у Гофмана и другая причина уехать из Москвы, в которой прошла его юность: необходимо было в корне изменить жизнь. Другие лучше меня смогут объяснить эти условия. Только по отрывочным намекам из слов самого Гофмана я знаю, что он более не мог продолжать жизнь, которую вел четыре года. Считаю себя вправе засвидетельствовать, что Гофман, в этих обстоятельствах, держал себя с благородством безупречным. Он сам сильно страдал от создавшегося положения, но вся жизнь казалась впереди, и было преступлением искажать ее ради педантических понятий об отвлеченном «долге». Гофман решительно рассек узы прошлого и пошел навстречу новой жизни.

После отъезда Гофмана из Москвы я виделся с ним редко, – урывками, во время его приездов к нам и моих поездок в Петроград.

Не мог я и внимательно следить за литературной деятельностью Гофмана, так как сосредотачивалась она преимущественно в петроградских газетах. Но всегда с волнением читал я новые стихи Гофмана и с интересом его рассказы. Между прочим, я просил у него рассказ для «Весов», но Гофман ответил мне, что даст только тогда, когда напишет что-нибудь достойное: напечатанными рассказами он сам не был вполне удовлетворен. Напротив, общие наши друзья отзывались о прозе Гофмана с большой похвалой. Чувствовалось (это именно «чувствуется»), что его коснулся, наконец, «успех», что лед равнодушия пробит. Проживи Гофман еще 2—3 года, для него началось бы быстрое восхождение. Уже составился круг читателей Гофмана, уже создавались страстные его поклонники, уже слабо розовела заря того дня, который именуется «славой», – тоже «случайный» и часто «несправедливый» дар неба, на этот раз предназначавшийся тому, кто его заслуживал по праву.

«Искус» я получил по почте. На книге была надпись: «Валерию Яковлевичу Брюсову, с неизменной любовью и уважением, автор, 1909, XII». Слова о «неизменной любви» были мне дороги: я их принял не как условную вежливость, а как подлинное выражение чувства. Но самая книга не вполне обрадовала меня. Я нашел в ней много стихов, которые любил и знал наизусть, но мало таких новых стихотворений, которые хотелось бы запомнить наизусть. Словно бы там, в Петрограде, опять оборвалась нить творчества. «Отметим с грустью, – писал я в своей рецензии, – что лучшие стихотворения "Искуса" помечены 1905 и 1906 г., стихотворения позднейшие слабее». Но я мог, с радостью, указать, что «Гофман сумел сохранить то лучшее, что было в его ранних стихах: певучесть. Его стихи почти все – поют. И в этом отношении, в непосредственном даре певучего стиха, у В. Гофмана среди современных поэтов мало соперников: К. Бальмонт, А. Блок, кто еще? Вместе с тем основной недостаток своей юношеской поэзии В. Гофман преодолел. С годами его муза стала серьезнее, вдумчивее. Его стихотворения стали более сжатыми; прежнее жеманство перешло в изящество…»

«Изящество» кажется мне удачно выбранным словом. Стихи Гофмана всегда изящны, – красивы своим ритмом, своими образами, своими темами. Некрасивое было органически чуждо Гофману. Быть может потому самому в его поэзии меньше силы и уже кругозор. В жизни, в мире слишком много «не красивого», «не изящного», и Гофман инстинктивно обходил все это. Претворять низменность жизни в красоту (как то делают поэты такого пафоса, как Верхарн) было ему нестерпимо: он предпочитал проходить мимо. Отсюда известная ограниченность тем Гофмана; мир, в его поэзии, предстает лишь одной своей стороной. Но все, что Гофман принимает в свою поэзию, он бережет любовно, одно – выявляет в его сокровенно-лучшем, другое – озаряет нежным светом мечты, третье – украшает яркостью своих цветных узоров. Так возникает мир Виктора Гофмана, те весенние дни, когда «становится небо совсем бирюзовым», то лето, когда «ликовал лучистый день» и сад «зеленый, розовый, лиловый» был «весь в ликующем цвету», те «прозрачные вечера», когда «тихо стынут поля, встречающие сон» и «солнце тихо поникает, стволы деревьев золотя» и самая тень «прозрачна» или даже осенние дни – «вечера золотые в венках из рубинов», и зима с ее снежной песней, в которую врываются строки:

 
В губы, мокрые от снега,
Дай себя поцеловать!
 

Может быть, лучшим воплощением этих грез остаются стихи о «Летнем бале»:

 
Река казалась изваяньем
Иль отражением небес,
Едва живым воспоминаньем
Его ликующих чудес…
Был тихий вальс меж лип старинных
И много встреч и много лиц,
И близость чьих-то длинных, длинных,
Красиво загнутых ресниц.
 

Последний раз я видел Гофмана в Москве. Он приехал ко мне с каким-то предложением от какой-то редакции, кажется, «Нового журнала для всех», в котором принимал близкое участие. Не помню, что я ответил на это предложение, но знаю, что Гофман провел у меня несколько часов, оставив самое радостное впечатление. Не было тогда в Гофмане следов той апатии, которая сковывала его в последнее время жизни в Москве. Он казался довольным своим положением, бодрым, много говорил о разных литературных планах. Важнее было то, что в голосе Гофмана мне послышалась его прежняя, юношеская уверенность в себе. Но, когда я попросил Гофмана прочитать мне новые стихи, он ответил, что стихов давно уже не пишет, что он обратился к прозе и считает своим призванием – беллетристику. Это меня поразило. Я возражал, говоря, что «яд поэзии», «слезы вдохновения» отравляют навсегда, что от них освободиться нельзя, ссылался на прекрасные стихи «Искуса». Гофман в ответ мне сказал, что теперь он тщетно ищет прежнее одушевление и, когда пытается писать стихи, уже не в силах достичь высоты «Искуса». Надо было обратить больше внимания на это знаменательное признание. Но Гофман казался мне таким жизнерадостным, что я не совсем поверил его словам. Мне казалось, что это – лишь временное облако, которое должно пройти. Многие поэты знали периоды, когда творчество как бы иссякало, чтобы после забить с новой силой… Расставаясь, я был уверен, что Гофман еще вернется к стихам; помню, я сказал свидетельнице нашей долгой беседы: «Хотя он и не пишет стихов, но это – прежний Гофман!»

Не знаю, обманулся ли я, или, действительно. Гофман в тот день, когда был у меня, ощущал прилив энергии. Что до меня, я, внутренне, как-то «успокоился» за Гофмана. Я поверил, что он вышел на верную дорогу и твердо пойдет по ней. Поэтому в течение некоторого времени я довольствовался теми вестями о Гофмане, которые сами доходили до меня; узнал, что он уехал заграницу, и не спешил узнать подробности. Известие о трагической кончине поэта было для меня неожиданностью и горьким разочарованием. Только тогда я понял весь смысл признания, что он, Гофман, тщетно ищет прежнее одушевление. Но было уже поздно. Молодой жизни не стало. Стихи, которые должны были служить лишь прекрасным обещанием, стали всем наследием поэта.

После «Книги Вступлений» осталась лишь первая глава. Бедному «ликтору» не суждено было дожить до дней, когда и за ним пронесли бы консульские фаски. Как это всегда бывает, родилось тяжелое сожаление о многом в прошлом и о том, что так не полно удалось узнать в жизни эту прекрасную душу… Жизнь торопит, влечет все вперед, вперед, и как часто проходишь мимо прекрасного а стремлении за случайным, за той «злобой дня», выше которой, в своей поэзии умел встать Виктор Гофман.

Несколько прекрасных стихотворений, две книги истинной поэзии (несмотря на их недостатки) и образ юноши-художника, «страстно любившего Мечту и Красоту», вот – все, что осталось после Виктора Гофмана. Посмертный суд – иной, чем при жизни. Критика учит, предостерегает, указывает; посмертная оценка стремится только понять. Одно было отношение к стихам Гофмана, когда можно было надеяться, что это – светлое обещание поэта, перед которым вся жизнь; другое, когда мы знаем, что это – завершенный круг Творчества, к которому не прибавится уже ни строки.

Забудем же все несовершенное, что есть в стихах Гофмана, и будем любоваться на все прекрасное, что щедро разбросано в них расточительной рукой юноши-художника. Поэзия Виктора Гофмана ведет нас в свой мир, пленительный и нежный, мир вечной красоты нетленной природы неизменного, необходимого счастья любви, вешнего восторга страсти и тихого раздумья, удела всех избранных. У Гофмана есть свои краски, есть свои звуки, он смотрит на нас «необщим» выражением лица. И в ряде русских поэтов, над которыми лучами солнца сияет лик Пушкина, должно навсегда остаться имя Виктора Гофмана. Его уже знают и будут знать, пока звучат русские стихи: его уже любят и будут любить, пока есть сердца, способные чувствовать красоту.

По смерти Гофмана «Общество Свободной Эстетики» устроило вечер его памяти. Собралось довольно много членов Общества и посетителей: всех объединяли воспоминания о юноше-поэте, которого каждый из присутствующих знал лично. Мною был прочитан краткий доклад о поэзии Виктора Гофмана. Артистка Московского Художественного театра, г-жа Барановская, давняя почитательница творчества Гофмана, великолепно продекламировала ряд его стихотворений, в том числе «Летний бал». Несколько других стихотворений было прочтено и другими лицами. Но чувствовалось, что на этот раз не важны те или другие достоинства декламации или доклада. Образ трагически погибшего поэта присутствовал среди нас, в той обстановке, в том кругу лиц, где не раз бывал и сам В. Гофман. Его поминали на одном из тех собраний, в которых он и сам принимал живое участие. И еще долго после того, как закончилась программа вечера, за чайным столом продолжалась беседа, ни на миг не покидая единой, всеми владевшей темы о поэте «Искуса», о его жизни и творчестве, об унесенных им в могилу прекрасных надеждах.

1917, г. Баку

КОММЕНТАРИИ

Книга вступлений. – Печатается по: Виктор Гофман. Книга вступлений. Лирика 1902-1904. Издание журнала «Искусство». М., 1904,

Искус. – Печатается по: Виктор Гофман. Искус. Новые стихи. Издание т-вa М.О.Вольф М.. 1910.

Любовь к далекой. – Печатается по: Виктор Гофман. Собрание сочинений Том первый. Издание Пашуканиса. М.. 1917.

Юношеские стихи. – Печатается по: Гофман В. Сочинения. Берлин: Изд-во «Огоньки». 1923. Т. 2.

Юношеские стихи В. Гофмана, созданные в 1899-1903 гг. и не включенные автором ни в один из его сборников, дают представление о том, как формировался талант молодого поэта, какие влияния испытывал он в самом начале пути. Здесь слышен голос начинающего автора, которого в кружке символистов называли «ликтором» при «консуле» – Брюсове, кого сам Брюсов называл «маленьким Бальмонтом». Панегирические стихотворения «К Бальмонту» и «Валерию Брюсову», опубликованные в альманахе «Северные цветы» в 1903 г., были весьма критически восприняты в литературных кругах [17]17
  См. Письмо В. Гофмана В. Брюсову от 20 апреля 1903 г. См. также Лавров А. В. Виктор Гофман между Москвой и Петербургом // Писатели символистского круга. Новые материалы СПб., 2003. С 195, 215.


[Закрыть]. Двустишие «Ах, я в любви своей не волен…» было позднее включено автором в стихотворение «У озаренного оконца» («Книга вступлений»). Стихотворение «Шутка», где звучит рефреном имя Брюсова, содержанием своим, возможно, связано с событиями, послужившими причиной личной размолвки Брюсова с В. Гофманом.

Письма к В. Я. Брюсову. Печатаются по автографам, хранящимся в фонде В. Я. Брюсова: РГБ. Ф. 386. Карт. 83. Ед, ip. 42.

Время, когда началась переписка Гофмана с Брюсовым. – 1902 г. – было и временем начала их знакомства. Брюсов был тогда уже известным поэтом, лидером русских символистов, одним из руководителей издательства «Скорпион», ставшего центром притяжения сторонников «нового» искусства. Знакомство произошло по инициативе Гофмана, обратившегося к Брюсову сначала с письмом, а потом пришедшего к нему, по воспоминаниям Брюсова, как дебютант к мэтру (см. Приложения). Это замечание Брюсова в его воспоминаниях о безвременно ушедшем младшем собрате не было случайным: с первых же шагов в поэзии Гофман подчеркнуто заявил о себе как о верном последователе символистов – Бальмонта и Брюсова. Переписка дает возможность проследить историю публикации в 1903 г. в альманахе «Северные цветы» двух стихотворений Гофмана – двойного панегирика ученика двум своим поэтическим учителям: «К Бальмонту» и «Валерию Брюсову», где наиболее важные ориентиры в поэзии, обозначенные двумя этими именами, были определены не только открыто, но и демонстративно. Именно эту внутреннюю связь между учителем и учеником имел в виду Брюсов в своем шутливом стихотворном послании к Гофману:

Прими послание, о Виктор!

Слагаю песнь тебе я в честь.

Пусть консул я, а ты – мой ликтор.

Но сходство между нами есть [18]18
  См. Лавров А. В. Виктор Гофман между Москвой и Петербургом. С. 195-197.


[Закрыть].

Между тем оценки, которые давал «консул» произведениям своего «ликтора», были порой нелицеприятными. Отзыв его о «Книге вступлений» был не только скептическим – хотя автор рецензии отмечал и определенные достоинства первой книги поэта: подлинный лиризм, музыкальность – но и резким по тону: «…Художника в Гофмане мало: он не ищет новых форм, он однообразен, он довольствуется для подражания немногими полюбившимися ему образцами. В его стихах много внешних недочетов, смешных и досадных промахов. <…> К словам г. Гофман относится с каким-то безразличием, своего стиля у него нет» («Весы». 1905. № 1. С. 65-66). Раздраженная тональность рецензии объяснялась размолвкой Брюсова с Гофманом, связанной с легкомысленными и далекими от реальности высказываниями молодого поэта о том, что он пользуется благосклонностью дамы (Нины Петровской), которой Брюсов был тогда увлечен. Как заметил Ходасевич, «наказание оказалось во много раз сильнее вины» [19]19
  Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 287.


[Закрыть]. Отношения между поэтами были тогда прерваны более чем на два года; издания, подконтрольные Брюсову, оказались закрыты для Гофмана. Позднее Брюсов сожалел о слишком суровой оценке «Книги вступлений»: «…я судил тогда излишне строго. Указанные мною «недочеты» действительно были в его стихах, но были в них и достоинства, на которые я обратил недостаточно внимания. Эту свою ошибку я вскоре осознал» (см. Приложения). К концу 1906 г. Брюсов сумел «признать свою долю вины» и восстановить отношения с Гофманом, который с 1907 г. стал печататься в журнале «Весы», фактическим руководителем которого был Брюсов. На второй сборник стихов Гофмана «Искус» Брюсов отозвался благожелательно, писал о своеобразии стихов поэта, о переходе «прежнего жеманства» в изящество [20]20
  Брюсов В. Среди поэтов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 305-307.


[Закрыть]. В своих воспоминаниях о Гофмане Брюсов запечатлел свое первое впечатление от стихов юного поэта, привнеся в него, видимо, и позднейшую оценку дарованного ему таланта: «В них много было юношеского, незрелого; были явные недостатки техники, в темах было какое-то легкомыслие и поверхностность (да и как ждать «глубины» от «философа в осьмнадцать лет»); но было в этих стихах одно преимущество, которое искупало все: они пели – была в них «прирожденная» певучесть, не приобретенная никакой техникой, особый «дар неба», достающийся в удел лишь немногим, истинным поэтам» (см. Приложения).

1.

Датируется не ранее 10 февраля (публикация в «Русском листке») – не позднее марта 1902 г., когда в конце месяца вышел 2 альманах «Северные цветы» со стихами Гофмана. Этим письмом обозначается начало знакомства Гофмана с Брюсовым. В июле-сентябре 1902 г. В.Гофман упоминается в дневнике Брюсова как усердный поклонник и частый гость (Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза. Письма / Сост., вступ. ст. Е. В. Ивановой. М., 2002. С. 140-141,149).

«…недавно одно было помещено в «Русском листке» – стихотворение Брюсова «У моря» опубликовано в Литературном приложении к газете «Русский листок», 1902, 10 февраля. № VI.

«Juvenilia» («Юношеское») – сборник ранних (1893-1895) стихотворений Брюсова был подготовлен им в 1896 г., но не был отпечатан. В. Гофман мог знать о нем не по рукописи, а по публикации 23 стихотворений из «Juvenilia» в кн.: Русские символисты. Вып. 1. М., 1894.

«Tertia Vigilia» («Третья стража»). Книга новых стихов. 1897 – 1900. М., 1990.

Сборники «Русские символисты». Выпуск 1. М., 1894; выпуск 2. М.. 1894; выпуск 3. М., 1895.

«…прекрасный и в полном смысле художественный сборник “Северные цветы”» – Имеется в виду альманах «Северные цветы». М., 1901. Во втором выпуске альманаха («Северные цветы на 1902 год, собранные книгоиздательством «Скорпион») стихи Гофмана опубликованы не были. Брюсов напечатал свой рассказ «Теперь, когда я проснулся»

«Две из посылаемых мною Вам стихотворений…» – в альманахе «Северные цветы» (1903) были опубликованы послания В.Гофмана к Брюсову и Бальмонту (см. раздел «Юношеские стихи»).

3.

«Бальмонт дает для сборника 10 стихотворений…» – Речь идет о первом альманахе книгоиздательства «Гриф» (М., 1903). Он был разрешен к печати 27 марта 1903 г. и открывался стихотворением Бальмонта «Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды…». В альманахе было 10 стихотворений Бальмонта, из них 5 за подписью «Лионель»; 5 стихотворений и отрывки из «Четвертой симфонии» А. Белого; 3 стихотворения Брюсова; «Из книги о Русалках». «Жить и жутко, и сладостно…» В. Гофмана и др.

Лионель – псевдоним поэта К. Д. Бальмонта (1867-1942). Именем Лионеля он подписывал, в частности, стихи, посвященные поэтессе Мирре Лохвицкой.

Бугаев – настоящая фамилия писателя Андрея Белого (Б. Н. Бугаев, 1880—1934).

4.

Письмо (как и следующее) написано во время пребывания Брюсова в Париже, где он провел 16 дней в апреле 1903 г.

«Относительно „Северных цветов“ в газетах как-то загадочно безмолвствуют…» – в 1903 г. вышел третий альманах «Северные цветы».

«Грифы» – авторы, объединившиеся вокруг издательства «Гриф» и одноименного альманаха С. А. Соколов, Койранские, А. А. Курсинский и др.

Курсинский Александр Антонович (1873-1919) – поэт, критик, переводчик. Товарищ В. Брюсова по университету. В письме В.К. Станюковичу от 17 сентября 1895 г. В. Брюсов пишет о Курсинском: «Поэт, подражающий мне» (Брюсов Валерий. Литературное наследства Т. 85. М.. 1976. С 737).

Пантюхов Николай Михайлович (1880-1910) – литератор, в то время – студент. В дневнике Брюсова за июль-октябрь 1902 г. отмечено: «Тогда же усердно посещали меня мои поклонники: поэт Гофман и студент Пантюхов… Пантюхов, толстый, неповоротливый, но странно любящий «новые стихи» (Брюсов В. Я. Дневники… С. 140-141).

«…ругают меня за стихи к Вам и Бальмонту…» – см. примечания к разделу «Юношеские стихи».

Вересаев (Смидович) Викентий Викентьевич (1867-1945) – русский писатель.

Собинов Леонид Витальевич (1872-1934) – русский оперный певец.

Фигнер Николай Николаевич (1857—1918) – русский оперный певец.

Демчинский Николай Александрович (1851-1914) – русский писатель, журналист, инженер путей сообщения, специалист по прогнозированию погоды. К моменту упоминания в письме Гофмана (1903) был известен своими корреспонденциями в «Голосе» в 1877 г. с дунайского театра военных действий, статьями о предсказании погоды, появлявшимися в «Новом времени» с 1900 г., беллетристическими произведениями, печатавшимися в «Русском Вестнике» и «Нови». В 1900—1903 гг. издавал журнал «Климат». Публиковал удивительно точные долговременные прогнозы погоды для России, Соединенных Штатов и Японии, основанные на астрономико-астрологических факторах.

Ребиков Владимир Иванович (1866—1920) – композитор и пианист, положил на музыку ряд стихотворений Брюсова («Детская», 1901; «С кометы», 1910). Его камерная музыка была одним из символов дореволюционной жизни. Поэт Г. Росимов, будучи в эмиграции, писал: «Смываешь остатки с блюд. / Втихомолку / Грустишь, что не для кого / Тихий сыграть прелюд или / «Елку» / Ребикова» (Голос России. Берлин, 1920. 30 (17) мая).

Соколов – Соколов Сергей Александрович (псевдоним Сергей Кречетов, 1878-1936) – поэт, владелец издательства «Гриф», редактор журнала «Перевал» (1906-1907).

Хесин – вероятно, имеется в виду журналист Николай Павлович Хессин (см. Письма В. В. Гофмана к А. А. Шамшурину. Примечание к письму 6).

Андреев Леонид Николаевич (1871-1919) – писатель, драматург.

5.

Братья Койранские – писатели из круга издательства «Гриф»: Александр Арнольдович (1884-1968) – поэт и художник; Борис Арнольдович (1882-1920) – поэт и журналист. Генрих Арнольдович / псевд. Г. Тверской/ (1883 – ?) – врач, литератор. Брюсов писал в феврале – марте 1903 г.: «Я и Бальмонт были впереди, как „маститые“ (так нас называли газеты), а за нами целая гурьба юношей, жаждущих славы, юных декадентов: Гофман. Рославлев, три Койранских, Шик, Соколов, Хесин…» (Брюсов В. Я. Дневники… С. 149). Стихи, которые Гофман характеризовал как «совершено неприличное подражание», назывались «Valse» и «В. Брюсову».

6.

«Я,рожденный, чтобы быть альбатросом…» – см. стихотворение В. Гофмана «Крик альбатроса».

Бахман Георг (1852-1907) – немецкий поэт, жил в Москве, преподавал немецкий язык в 3-й московской гимназии, где учились Гофман и Ходасевич. После смерти Бахмана в газете «Речь» в связи с выходом книги его стихов были опубликованы воспоминания В. Гофмана о «Егоре Егоровиче». О встречах с Бахманом и о благотворном влиянии его на В. Гофмана пишут Ходасевич и Брюсов (см. Приложения).

Иоанна Матвеевна – Брюсова (урожд. Рунт) – жена Брюсова с 1897 г., помощник в его литературных делах, а после его кончины – хранитель архива писателя.

8.

Рославлев Александр Степанович (1883-1920) – поэт, прозаик, журналист. См. прим. к п. 5.

9.

«Искусство» – В 1904-1905 гг. В. Гофман был секретарем московского художественного журнала «Искусство» и редактором его критико-библиографического отдела.

10.

«… посылаю Вам для “Весов” пять новейших стихотворений, объединяя их общим заглавием “Светлые песни”». – Эта публикация не состоялась ввиду продолжающейся размолвки с Брюсовым (см. письма 11, 12).

12.

«… я пишу книгу прозой, книгу фантастических сказок из обыденной жизни…» – В биографическом очерке о В. Гофмане В. Ходасевич пишет: «Первые прозаические опыты его относятся еще к 1906 году. По крайней мере, в одном издании, вышедшем в 1906 году, значится в объявлении: “Готовится к печати: Виктор Гофман. Сказки каждого дня. Проза”. От этих “Сказок каждого дня” не сохранилось ни строчки. Вероятно, Гофман не был ими доволен уничтожил рукопись». (См. Приложения).

13.

«В субботу я уезжаю в Петербург. <…>» – В. Гофман переехал а Петербург 31 января 1909 г. О причинах этого решения В. Брюсов писал в своих воспоминаниях: «Внешним поводом было сотрудничество в петроградских изданиях. Москва не подходящий город для лиц, живущих литературным заработком – в ней журналов мало, круги газетных сотрудников строго замкнуты. <…> Но была у Гофмана и другая причина уехать из Москвы, в которой прошла его юность: необходимо было в корне изменить жизнь» (См. Приложения). Что касается первой из причин переезда, о которой упоминает В. Брюсов, то суждение это подтверждается в письме В. Гофмана А. А. Шемшурину от 6 марта 1909 г.: «В своей измене Москве все еще не раскаиваюсь… Зарабатывать мне здесь несравненно легче, чем в Москве. Сейчас уже сотрудничаю в «Речи», «Слове», «Современном мире» (рецензии и заметки о литературных новостях). Кроме того, пристраиваю постепенно и стихи и т. д.» (см. Письма В. В. Гофмана к А. А. Шемшурину).