Текст книги "Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания"

Автор книги: Виктор Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

ПРИЛОЖЕНИЯ

Л. В. ГОФМАН – БИОГРАФИЯ ВИКТОРА ГОФМАНА

Виктор Викторович Гофман родился в Москве, 14 мая 1884 года, в семье австрийского подданного, мебельного фабриканта и декоратора Виктора Францевича Гофман – родом из Триеста. Дедушка В. В. со стороны отца был австрийский немец, бабушка – южная славянка; со стороны матери – дедушка был чех, бабушка – немка. Мать В. В. родилась в Москве. По вероисповеданию В. В. был лютеранин, как и его мать, тогда как отец его католик.

Как со стороны отца, так и со стороны матери многие из членов семьи отличались художественными наклонностями, с отцовской стороны наклонности эти выражались преимущественно в способностях к живописи и архитектуре, и один из дядей В. В. был даже известным придворным архитектором сначала при мексиканском императоре Максимилиане, позже при баварском короле Людовике II. С материнской стороны наклонности эти выражались в музыкальных способностях, и как бабушка, так и мать В. В. великолепно пели.

Все детство и юность В. В. протекли в Москве в родной семье, и протекли спокойно, беззаботно и красиво.

Мать В. В., женщина в высшей степени интеллигентная, умная и энергичная, страстно любила детей и всею душой отдавалась их воспитанию. Чтобы оградить детей от всевозможных тревог, забот, печалей, чтобы сделать их жизнь возможно более покойной, радостной, светлой, она часто забывала себя и не останавливалась ни перед какими жертвами. И детство В. В. было действительно светлым. Лишенное всех минусов и уродств жизни, оно прошло в атмосфере нежной любви, в кругу любящих, заботливых людей, при исключительном внимании к В. В. еще тем более, что В. В. был первенцем.

В. В. много баловали, но несмотря на это, он не был тем эгоистичным капризным сорванцом, каким обыкновенно бывают баловни; нет, это был хрупкий нежный мальчик, с большими задумчивыми глазами, тихий, молчаливый, ласковый и добрый, не любивший шумных подвижных игр и шалостей; быть может, это отчасти объясняется тем, что В. В. рос все время с девочками и любил играть с ними. В свои игры с девочками в куклы или что-либо другое он вкладывал всегда много фантазии, и за одной из таких игр составил свое первое стихотворение: «Больное дитя», сюжетом которого была болезнь куклы. В. В. было тогда не более 6-7 лет.

Как поэтические наклонности В. В.. так и его большие способности, большая любознательность и интерес к учению обнаружились очень рано, и, научившись читать, В. В. уже все время проводил за книгами, предпочитая их всяким играм. Исключительно восприимчивый и впечатлительный ко всему окружающему, В. В. быстро развивался и становился с годами все более не по-детски серьезным; казалось, что он уже с детства жил не внешними непосредственными впечатлениями действительности, а своим собственным внутренним миром фантазии, в котором отражалась эта действительность, и поэтому-то он так часто был глубоко задумчив и рассеян. Его рассеянность иногда доходила до смешного, так, на улице он однажды не узнал своего отца, встретить которого послала его мать.

Первоначальное воспитание В. В. получил дома, занимаясь со своею матерью и с учительницей; учился он всегда очень прилежно и быстро все усваивал, – уже в это время он очень любил поэзию, а также музыку и пение, и был чуток ко всему прекрасному. Его любимыми часами было, сидя на коленях у своей матери, слушать ее игру и пение, и безусловно, что ее музыкальность передалась и ему и отразилась в его творчестве, – безусловно также и то, что развитию его чуткости к красоте, его фантазии, мечтательности и его поэтическим наклонностям способствовали не только лица, его окружавшие, но и те благоприятные условия, при которых он жил. и та обстановка, которая его окружала. Все грубое, уродливое, дурное было заботливо устранено с его пути, оставляя место лишь впечатлениям красивым, светлым и чистым.

11-ти лет В. В. был отдан в 1-й класс Московского Реального училища, где он пробыл, однако, лишь 11/2 года, перейдя из 2-го класса во 2-й же класс 3-й Московской гимназии; переход этот был следствием большого желания В. В. получить классическое образование и изучать древние языки и древних писателей, которые его очень интересовали. Родители, видя большие способности В. В. и его большой интерес к учению, не противились этому желанию, хотя первоначально поместили его в Реальное училище, думая, что он пойдет по делу отца. При поступлении в гимназию у В. В. было уже много недурных стихотворений, о которых учительница В. В. и рассказала экзаменаторам, – стихотворения были прочитаны и очень одобрены, в особенности одно из них: «Ангел», которое и осталось у одного из преподавателей. В гимназии В. В. считался все время очень способным, был одним из первых учеников и окончил ее с золотой медалью. Товарищи В. В. очень любили, но уже с этого времени они необходимы были ему не для общих шалостей, а для бесед, для обмена мнений и впечатлений: с ними В. В. рассуждал обо всех явлениях жизни.

В домашней жизни В. В. в это время уже очень отличался от братьев и сестер – он все более отдалялся от них и от их подвижных игр – и проводя все время за книгами, получил прозвище: «Профессор».

Гимназические годы В. В. прошли при тех же благоприятных внешних условиях и бедны большими внешними событиями и переменами; можно отметить за это время лишь сильную болезнь В. В. в 1901 г. (плеврит в сильной форме) и затем его первое путешествие в Крым. Несомненно, что море и вся южная природа произвели глубокое впечатление на В. В., чуткого ко всему прекрасному. Насколько жизнь В. В. за гимназические годы бедна переменами и внешними событиями, настолько богата она новыми переживаниями и глубокими стремлениями и исканиями.

С каждым годом В. В. все больше определяется, все шире и быстрее развиваются все стороны его души, развивается громадный интерес ко всему окружающему. Он пытливо и жадно хватается за знания, бесконечно много читает, глубоко интересуясь и вникая во все явления жизни; при этом в нем замечается какая-то ужасная неуравновешенность, непоследовательность и поспешность; его как бы поражает неизмеримость человеческих знаний, и он спешит как можно больше вместить и постигнуть – как бы боясь все это упустить.

И вот попеременно он глубоко увлекается, вдумывается и занимается то вопросами мироздания и религии, то государственным устройством, то философией, и, наконец, даже математикой и химией. В то же время он интересуется литературой и в совершенстве изучает как старые, так и новые течения в ней и их главнейших представителей; особенно глубоко его интересует, конечно, русская литература и русская поэзия. Он бесконечно преклоняется перед Пушкиным, глубоко любит Лермонтова и начинает постепенно подчиняться обаянию Бальмонта; из прозаиков В. В. больше всего ценит Тургенева и Достоевского.

Поэтические наклонности В. В. за гимназические годы быстро растут и определяются; много способствуют этому его первые сердечные увлечения, первые сердечные радости и печали, которые пробуждаются в нем очень рано; они обогащают его внутренний мир новыми грезами, они рождают в нем нежные образы, чудную гармонию неземной любви, которая уносит его все дальше от реальной действительности и пробуждает его творчество. Уже двенадцати-тринадцатилетним мальчиком В. В. любит, страдает, ревнует и без конца мечтает о своей первой любви; и в это же время появляются его первые стихи с любовным содержанием. С этого времени творчество В. В. начинает все расти, все больше захватывает его, и В. В. уже серьезнее и сознательнее относится к нему.

Многие из лучших стихотворений В. В. относятся к гимназическим годам, и многие из них к этому же времени и появляются в печати.

Печатать свои стихотворения В. В. начал вообще очень рано, конечно, часто стихи возвращались ему из редакций обратно – с прибавлением нелестной критики; но все же многие ему удавалось помещать, – так мы находим его стихотворения в журналах: «Детское Чтение», «Светлячок», «Педагогический листок» и «Муравей» – в 1901, 902 и 903 году; а также в «Журнале для Всех». Пробовал В. В. писать в это время и прозу, но она была неудачна.

Большое влияние на развитие творчества В. В. оказали его литературные знакомства, и в особенности знакомства с Брюсовым и Бальмонтом, которыми В. В. в гимназические годы сильно увлекался. На литературных собраниях у Брюсова В. В. встречался еще с целым рядом других литераторов, группировавшихся вокруг журнала «Весы», и несомненно, что знакомства эти имели большое значение в его жизни.

В 1903 году В. В. окончил гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. С этого времени в жизни В. В. наступает много перемен.

Материальные обстоятельства родителей В. В. ухудшаются, и В. В. впервые приходится столкнуться с вопросом о необходимости заработка. Правда, первое время эта необходимость касается лишь собственных интересов В. В., так как он продолжает жить у своих родителей и пользуется их заботами, но постепенно ему приходится думать о том, чтобы возможно скорее стать вполне самостоятельным. В. В. начинает заниматься уроками, и первое время его это даже увлекает, но вскоре он уже не удовлетворяется этим и старается устроиться иным путем. Он пробует писать статейки, и это ему удается. В своих статьях В. В. касается всевозможных тем, он пишет и о политике, об освободительном движении, затем о театре, художественных выставках, но преимущественно о литературе. Конечно, и этому труду В. В. первое время отдается с увлечением, и он кажется ему легким, так как В. В. пишет действительно лишь о том, что его трогает, интересует, что находит отклик в его душе. К 1905 г. относятся много статей В. В. о политике, которой он очень увлекался в то время; активного же участия в освободительном движении он никогда не принимал – относясь ко всему всегда лишь как наблюдатель и отвлеченный мыслитель, – и позже В. В. стал вообще чужд политическому движению – никогда не участвовал ни в одной партии и считал себя только индивидуалистом-анархистом (по философии Штирнера).

Статьи В. В. за время 1904, 905 и 906 года появляются преимущественно в следующих газетах: «Русский Листок», «Век», «Свободный Труд», «Москвич», «Раннее утро», «Вечерняя заря». «Руль» и в журнале «Дело и отдых».

Юридическими науками в первые годы своей студенческой жизни В. В. занимался очень мало; и первое время они его даже мало интересовали; он больше занимался философией и часто посещал лекции филологического факультета. Что заставило его избрать юридический факультет, а не филологический, который был гораздо ближе к тому, что интересовало В. В., – неизвестно и необъяснимо еще более потому, что отдаться практической юридической деятельности В. В. совершенно не намеревался; с каждым годом все более и более отдавался он литературе и ставил себе в ней все большие задачи. А поэзия В. В. к этому времени достигает своего расцвета, и у него уже почти готова первая книга. В 1904 году В. В. проводит осень в Крыму, и море служит новым источником его вдохновения.

В 1905 году В. В. принимает деятельное участие в только что появившемся тогда журнале «Искусство», в издании которого и выходит в конце 1905 года его первая книга стихов; «Книга вступлений». В эту книгу вошли стихотворения его за 1902, 903 и 904 год. «Книга вступлений» была встречена очень сочувственно, и о ней много говорили – и на В. В. возлагали большие надежды. Но лишь 1904, 905 и 906 годы были годами расцвета поэзии В. В., спустя которые как в жизни, так и в душе В. В. наступает резкий перелом, который, конечно, отражается и на его поэзии. Прежде всего В. В., с таким увлечением отдавшийся сначала газетной работе, т. е. писанию статеек, мало-помалу все меньше чувствует интереса к подобной работе, и спустя года 2 начинает тяготиться ею; так, весною 1906 года он пишет своей сестре: «Газетная ерунда мешает (ужасно, мучительно) чтению, мыслям и работе; чтение и мысли мешают успешности бумагомарания, и я – принявшись как следует за Роденбаха и за философию права (нужна к экзамену), не могу уже много зарабатывать. А хочется куда-нибудь уехать – отдыхать и писать; я устал за эту зиму».

Конечно, В. В., с детства жившему своим отвлеченным миром фантазий, В. В., абсолютно чуждому всем мелочам и заботам реальной действительности, было трудно привыкать и лицом к лицу сталкиваться с этой действительностью. Он не мог, как большинство, видеть смысл в устройстве своей жизни, не мог стремиться к благосостоянию и ставить целью своей работы и своих стремлений – заработок; его действительная жизнь – был его внутренний мир, его идеи, его творчество, все остальное его не касалось и, отрывая его от его мыслей, начинало мало-помалу тяготить. А с годами В. В. все чаще приходилось сталкиваться с действительностью, и все большие заботы вырастали на его пути. Лето 1906 года В. В. провел на Кавказе, по возвращении с которого он уезжает из своей семьи и поселяется в меблированных комнатах. Больших побудительных причин к этому не было, и родители были очень огорчены его отъездом; В. В. объяснял же его – желанием настоящей самостоятельной жизни. Однако эта самостоятельная жизнь, которая так манила его и казалась ему легкой – не оказалась такою в действительности. В. В., для которого в семье все делалось как бы само собой, приходилось вдумываться и вникать теперь во все мелочи практической жизни; все эти мелкие заботы, неустроенность, беспорядочность окружающей обстановки, к которым он абсолютно не привык, да к тому же заботы о заработке, которые теперь еще увеличились, все это – нарушая гармонию его внутреннего мира – начинало все больше беспокоить его, нервировать, тяготить.

Он чувствовал и сознавал, что газетная работа, которой приходилось отдавать все больше времени и сил, гибельно отражается на его настоящем творчестве, – и он ищет выхода из этого положения. Весною 1907-го года он пишет своей сестре: «Я твердо решил бросить газетную работу, лишь только кончу университет. Выйти скорее в жизнь, не губить себя далее в газетной толчее». Но и в 1908 году по окончании университета В. В. не удается вполне отдаться своему творчеству, – некоторое время он думает сменить газетную работу на какую-нибудь частную службу – но потом решает все же жить лишь литературным трудом. И вот он продолжает писать рецензии, совсем отбросив статьи о политике, а кроме того, занимается еще переводами и особенно увлекается переводами Манна, из которого перевел: «Мнаис и Джиневра», «Актриса», «Флейты и кинжалы», «Минерва» и др. В нем вообще замечается все большее увлечение беллетристикой, и сам он уже не пишет стихов – а задумывает ряд беллетристических вещей. Лето В. В. проводит в Германии и Австрии и делает массу набросков – рассказов, над которыми он и работает зиму. В 1909 году В. В. переезжает в Петербург, – где он становится сначала секретарем, а позже помощником редактора в «Новом Журнале для Всех», в котором он остается и до самой своей смерти. В конце 1909 года в издании Вольфа В. В. выпускает 2-ю книгу стихов: «Искус». Это были его последние стихи, В. В. уже больше не признает себя поэтом, но ставит себе большие задачи как беллетристу. Он изучает, наблюдает действительность, его влечет в жизнь, к людям, во всевозможные круги общества; он мечтает уехать в еще более многолюдный город, в Париж или Лондон, чтобы больше сталкиваться с жизнью, больше испытать, пережить. В 1909 году он пишет в письме к своей сестре: «Опыт для меня долг. – Жизнь ничем не заменимое поучение. Для беллетриста нужен большой опыт, большая жизненная умудренность. Отсюда у меня такая беспокойная потребность жить, больше увидеть, проделать все на опыте, боязнь всякого успокоения, раз навсегда установленной жизни, нежелание мирного счастья». В то же время, как и прежде, в нем замечается громадная жажда знаний – он мечтает изучать историю, и его опять начинают глубоко интересовать вопросы религии, – с лихорадочной поспешностью хватается он то за то, то за другое и приходит в отчаяние, что он ничего не знает.

«Время от времени вдруг с ужасом чувствую, как мало я знаю, вернее, ничего не знаю; начинаешь чувствовать безнадежное бессилие знать хоть что-нибудь из всего ужасающего неизмеримого, что доступно и недоступно человеку; чтобы узнать хоть что-нибудь, надо всю жизнь обратить в один исступленный подвиг, не слабея, не забываясь ни на минуту, не растрачивая бесплодно ни одного мгновения». Это пишет В. В. в начале 1910 года, и за этот год в нем сильнее и сильнее замечается рост какой-то лихорадочности, поспешности в отношении ко всему, страшного беспокойства как за свою жизнь, так и за свое творчество. Он работает над своими рассказами и постепенно печатает некоторые из них в «Новом журнале для всех», «Солнце России» и др.; но они его мало удовлетворяют, его главный интерес сосредоточен на задуманной им большой трилогии, в которую должны были войти три повести, объединенные одной общей идеей о трагедии любви, о порабощенности человека своему телу, но эта трилогия осталась неоконченной, и В. В. впоследствии ее уничтожил, и лишь одна часть ее «Обмануло море» вошла в сборник его рассказов, изданный после его смерти.

Рецензии В. В. продолжал писать и до самой своей смерти преимущественно в газетах «Речь», «Слово», в «Новом журнале для всех», «Современном мире», в харьковском «Утре»; многие из них он пишет с большой любовью – но все же о своей критической деятельности он не любил говорить и часто говорил: «От критической деятельности я вообще отрекаюсь». Последний год своей жизни в Петербурге В. В. провел очень беспорядочно, в нем замечается все большее недовольство своею личной жизнью, он жалуется на пустоту в ней, и как бы убегая от себя, от своей неустроенной беспорядочной одинокой комнаты, которая наводит на него тоску, он идет к людям – в толпу. Но – с одной стороны, этот рассеянный образ жизни – с другой же стороны, масса дела и обязанностей по отношению к редакции «Нового журнала для всех» – отнимало его время и силы; он часто мучился тем, что мало пишет свое, тем, что большая часть времени уходит на его редакторские обязанности; он часто мечтал изменить свою жизнь – мечтал уехать куда-нибудь в глушь, в деревню, чтобы только писать, работать над тою массою набросков, которая накопилась у него за это время; но у него не хватало смелости, решимости на это, и в конце концов ему надо же было так или иначе зарабатывать, – и если он порою и решает не быть больше литературным работником и писать только свободно, только свое, то сейчас же он находит и оправдание этой работе; не будь ее, он принужден был бы немедленно каждую новую вещь нести в печать. Несомненно, что В. В., этому нежному, хрупкому поэту, В. В., чуждому всей практической жизни, всех сложных вопросов жизненного благоустройства, – трудно было, столкнувшись лицом к лицу с действительной жизнью и испытав сложную жизненную борьбу – не измениться и не устать от нее; с каждым годом, разрушая его мир мечты, жизнь становилась для него тяжелее – и все больнее было на его душе… Ему хотелось отдохнуть, уехать в деревню, отдаться своему творчеству – но вместо этого он был принужден сидеть в шумном Петербурге, читать бесконечное количество чужих рукописей и приходить в уныние от своей жизни. Летом 1911 г. В. В. едет путешествовать, сначала в Швецию, Норвегию, а затем в Париж: и здесь разыгрывается его последняя трагедия. 31 июля, охваченный внезапным психозом, В. В. застрелился. Похоронен он в Париже же на кладбище Bagneux.

Книга рассказов В. В. была издана «Новым журналом для всех» после его смерти – в нее вошли те рассказы В. В., которые им самим были приготовлены к печати – и в том же порядке, как это было у него намечено. Заглавие: «Любовь к далекой» было тоже предполагаемым заглавием В. В. Неоконченных рукописей после В. В. не осталось, остались только маленькие отдельные наброски и наблюдения.

В. В. ХОДАСЕВИЧ
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ ГОФМАН
(Биографический очерк)

I

Виктор Викторович Гофман родился в Москве. 14 мая 1884 года.

Отец Виктора Викторовича, по профессии мебельный фабрикант и декоратор, был человек с изрядным достатком. Детство будущего поэта протекало в мирной, культурной семье, не чуждой интересов художественных. Он был первенцем, его баловали, лелеяли, старались, чтоб детские дни его проходили поистине безмятежно. Тихий, задумчивый, большеглазый. В. В. не любил шумных игр, а научившись читать, много времени проводил за книгами. Любил играть в куклы с сестрами и в эти игры вносил элемент фантастический. О кукле же, когда ему было лет шесть или семь, написал он и первые стихи свои. Они назывались «Больное дитя».

Первоначально учился он дома, был прилежен, понятлив; любил стихи и музыку, которой много было в доме Гофманов. Таким мечтательным, тихим мальчиком он и поступил в Московское Реальное училище, но пробыл там всего полтора года. Из второго класса училища перешел он во второй же класс Московской 3-й гимназии по причине, которая встречается не часто: двенадцатилетним мальчиком сам он, по своему почину, захотел изучать древние языки, чтобы впоследствии в подлинниках читать греческих и латинских авторов.

Около этого же времени, т. е. когда Гофману было двенадцать-тринадцать лет, в его детских стихах начинает звучать новый мотив, любовный. Он вызван самой действительностью: мальчик любит, страдает, ревнует – и все эти чувства свои поверяет перу. И с того мгновенья, как в его творчестве стали разрешаться глубокие жизненные волнения, он уже сознательнее и строже относится к своей поэзии.

Учился Гофман хорошо, и судьба была к нему милостива: в те дни в 3-й гимназии был целый ряд преподавателей, умевших сделать свои уроки занимательными и ценными. Таков был П. А. Виноградов, большой любитель поэзии; В. И. Шенрок, известный знаток Гоголя; М. Д. Языков, сам писавший стихи и любезно относившийся к литературным опытам гимназистов: Т. И. Ланге, человек широчайшей эрудиции, на родине у себя, в Дании,– известный поэт и критик; наконец, Г. Г. Бахман, преподаватель немецкого языка, обаятельный человек, поэт, писавший стихи по-немецки.

Ныне все эти лица уже умерли. Из них ближе всего сошелся Гофман с Г. Г. Бахманом, у которого бывал, которого стихи переводил на русский язык. Гофман по-настоящему любил его. Когда, уже после смерти Бахмана, вышла книга его стихов, Гофман писал в «Речи»:

«Всю жизнь Бахман словно готовился к чему-то: безмерно накоплял знания, овладевая все новыми языками и новыми хранилищами литературы, совершенствовал свою исключительную личность. Он принадлежал к тем людям, вся жизнь которых – неустанная работа над собою: личность таких людей – их истинное, беспредельно совершенствуемое творение. Поэт сам становится своею лучшею поэмой. Но вот приходит смерть и одним ударом раскалывает, расщепляет драгоценное творенье. Что остается? Какая-нибудь маленькая книжка стихов, которая не передает того, что было так ценно, цельно и прекрасно. Она только осколок статуи, безжалостно разбитой… Многое еще помнится так ясно. Громкие решительные шаги: Егор Егорович входит в класс. Его не боятся: он из тех учителей, что не умеют справляться с учениками. Позже, в старших классах, понимается, что он и не хочет этого, что это ему докучно, тягостно. Тогда же впервые ощущается что-то необыкновенное в этом человеке, одетом в учительский вицмундир… Откуда-то мальчишки всегда узнавали, что Егор Егорович пишет стихи, что у него есть печатный сборник, а в альманахе "Скорпиона" помещено, хотя и без подписи, его русское стихотворение. Егор Егорович, когда ему это говорят, смущается, считает нужным от всего отрекаться. Учителю писать стихи почти столь же предосудительно, как и ученику. Но в старших классах положение дела меняется, и на уроках немецкого языка начинаются горячие, увлекательные беседы о русской и всемирной литературе, беседы между учителем и несколькими придвинувшимися к кафедре учениками – под неугомонный гвалт всех задних скамеек».

В этих строках слышится свидетельство самого Гофмана о благотворном влиянии, которое имел на него Бахман в гимназические годы.

II

Гофман был на один класс старше меня, и в младших классах я его не помню. Мы познакомились, когда он был в седьмом, я – в шестом. Первоначальные литературные интересы нас сблизили. Несколько раз я был у него, он – у меня, но чаще беседовали мы, идя после уроков домой, или в гимназии, на переменах.

Не знаю, как теперь, а в наши времена в 3-й гимназии был жестокий обычай на время большой перемены гонять учеников «под своды», в сводчатый, полуподвальный этаж. Это был ряд небольших комнат, низких, мрачных, с истертым каменным полом. Там было душно до одурения, похоже на каземат и отвратительно тесно. Пахло сыром, капустой, жареными пирожками. В воздухе стоял пар от самоваров, гул, крик, рев. Кто только мог, старался туда не ходить. Но на большой перемене классы проветривались, в коридорах оставлять учеников нельзя было,– и уклонение от «сводов» каралось строго. Мне гимназический доктор раз навсегда дал разрешение не ходить туда; почему часто не ходил Гофман – не помню. Как бы то ни было, эти часы больших перемен мы, встречаясь, посвящали разговорам о поэзии. Гофман уже печатался в ряде детских журналов и в «Русском Листке». К его словам и суждениям я очень прислушивался. Он читал мне свои стихи.

Помню, сидит он на углу парты. Откинутая назад голова слегка втянута в плечи. Нога закинута на ногу, и резко очерчено острое колено. У Гофмана узкие, худощавые кисти рук и какая-то особенная, девическая ступня, с высоким подъемом, плавно изогнутая, так что кажется, будто изогнута, как у танцовщицы, и самая подошва его легкого башмака. Весь он легкий, худой. Курчавые волосы, немного прищуренные глаза и всегда немного дрожащее на носу пенсне в роговой оправе. Тихим, чуть-чуть срывчатым, с ясно слышными носовыми звуками, голосом он читает стихи. Читает уже нараспев, как все модернистские поэты, перед которыми оба мы преклоняемся.

В гимназии время от времени устраивались литературно-музыкальные вечера. Ученики играли, пели, декламировали. Оба мы принимали в этих вечерах участие. На вечере 1899 г. Гофман читал вступление к «Медному Всаднику». Он был тогда в 4-м классе. В 1901 г. он читал монолог Годунова из «Царя Федора Иоанновича»: «Высокая гора был царь Иван…»

Но вот, в 1902 году, весной, решено было поставить целый спектакль. В тот год исполнилось пятьдесят лет от кончины Гоголя и Жуковского. Шел второй акт «Ревизора» и «Камоэнс». В последнем Гофман играл самого Камоэнса, а я Васко.

От скольких уроков избавили нас репетиции) Сколько говорено было в те часы! Ведь какие времена были! – В те дни Бальмонт писал «Будем как Солнце», Брюсов – «Urbi et Orbi». Мы читали и перечитывали всеми правдами и неправдами раздобыть» корректуры скорпионовских «Северных Цветов». Вот – впервые втиснутый «Художник – Дьявол», вот «Хочу быть дерзким», которому еще только предстоит сделаться пресловутым, вот «Восхваление Луны», подписанное псевдонимом: Лионель. Но мы уже знаем: это он, сам Бальмонт.

Читали украдкой и дрожали от радости. Еще бы! Весна, солнце светит, так мало лет нам обоим, – а в этих стихах целое откровение. Ведь это же бесконечно ново, прекрасно, необычайно… Какие счастливые дали открываются перед нами, какие надежды! И иногда от восторга чуть не комок подступает к горлу.

И вот, однажды Гофман, изо всех сил стараясь скрыть сознание своего превосходства, говорит мне как будто небрежно: «Я познакомился с Брюсовым». Ах, счастливец! Когда же я буду разговаривать с Брюсовым?

Помню, точно в каком-то тумане розовом шла весна девятьсот второго года. Помню и наш спектакль. Помню Гофмана в страшно «испанском» костюме (из костюмерной коршевского театра), в седом парике, с ярко-багровой чертой на лбу: это шрам, что остался от раны, которую Камоэнс получил при штурме Цейты… В последней сцене я стоял на коленях перед кроватью умирающего Камоэнса. Он простирал надо мной руку:

 
Мой сын, мой сын, будь тверд, душою не дремли!
Поэзия есть Бог в святых мечтах земли.
 

И шуршал занавес…

Немного смешно: романовский зал на Бронной, детский спектакль,– а ведь, право же, много-много всего звучало для нас в этих словах…

В следующем спектакле, через год, Гофман уже не участвовал. Шли майковские «Три смерти». Там, как известно читателю, есть ремарка автора о содержании принесенного центурионом приказа. Для понимания пьесы ремарка необходима, а между тем никто из действующих лиц прямо не говорит, в чем состоит приказ. Как быть? Т. И. Ланге уговорил Гофмана «дополнить» Майкова, – и ученик, игравший эпикурейца Люция (С. С. Егин), развернув свиток, читал стихи Гофмана:

 
Великий Цезарь и Сенат священный,
В неизреченной благости своей,
Освободил от казни вас презренной,
От рук наемных палачей.
Но смерть себе должны вы выбрать сами.
Вам эта полночь – крайний срок,
Готовьтесь к ней с смиренными мольбами,
Чтобы Юпитер вам помог.
 

Стихи, нужно сознаться, довольно слабые во всех отношениях. Но самое это задание было глубоко чуждо лирическому и мечтательному дарованью Гофмана, к тому же еще не настолько развившемуся, чтобы он мог «по заказу» написать хорошие стихи на столь необычную для него тему.

В следующем, 1903 году Гофман, ученик 8-го класса, уже ближе сходится с группой писателей-символистов, бывает на «средах» Брюсова, знакомится с Бальмонтом. За несколько недель до окончания гимназии происходит и вступление его в «большую» литературу: его стихи появляются в «Северных Цветах» и в альманахе только что возникшего «Грифа».

III

Осенью 1903 г. В. В. – уже студент юридического факультета. Тут в жизни его настают перемены. Материальные обстоятельства родителей ухудшаются, и Гофману впервые приходится столкнуться с необходимостью заработка. Правда, первое время эта необходимость касается только его личных интересов, так как В. В. продолжает жить у родителей. Но вскоре он уже вынужден стать вполне самостоятельным. Он занимается уроками, и сперва это его даже увлекает. Но в дальнейшем он уже старается устроиться иным путем; настает 1905 год, и Гофман отдается газетной работе, сотрудничая в «Русском Листке», «Русском Голосе», «Свободном труде», «Деле и Отдыхе», «Москвиче». Он пишет на самые разнообразные темы: о современной поэзии, о художественных выставках, о театре,– но больше всего на темы общественные. Политика и общественность очень занимали его в то время. Вот заглавия некоторых его статей, всегда подписанных псевдонимом: «Всеобщее голосование с точки зрения философии», «Большинство большинства», «Государство и личность», «Двухстепенные выборы» и т. д.