Текст книги "Созидая Бога (СИ)"

Автор книги: Виктор Решетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

      Как часто в нашей жизни всё бывает поздно и непоправимо. Когда-нибудь я встречусь с ним и попрошу у него прощения, я в это верю…»

      Я замолчал, желая услышать сочувствие.

     «Бог тут ни при чём, – констатировал Сергей, – ты сам виноват. И кот не человек, не стоит по нему так убиваться. Многие вообще не любят котов, это не собаки».

     «Я знаю, – начал я горячиться, – кот не собака, собака не человек, а курица не птица. Но это моя жизнь, и я с детства люблю котов и кошек, а собак не очень. То, что я себя скверно повёл в этой истории, соглашусь, но что же Он мне не помог, не подсказал, как нужно. Выходит, Он заранее знал о плачевном финале, или Сам его подстроил. Сидел, сложа руки, а потом ими  потирал от удовольствия….

…...Ладно. Сейчас я расскажу другую историю, более жуткую».

       «У меня нет собаки, – сказал неожиданно рыжий мальчик, – а кот есть. И кошка тоже, и я их люблю. Они пушистые и мяучат».

       Мы с Сергеем раскрыли рты.

       «Франц Кафка, – подумал я, – и мальчик, и Тихий океан, и наш маленький кораблик, бегущий по голубым волнам.  Только Кафка мог описывать такие нереальные картины, но то были бредни почти помешанного, а со мной всё происходит на самом деле».

       Я закрыл рот и взглянул на небо. Тучка рассосалась, дождь так и не начался. Рыжий мальчик смотрел на меня удивлённо. Вид у него был растерянный, в глазах застыли слёзы.

       «Серёжа, отведи его  вниз к маме, – попросил я, – следующий рассказ будет не для слабонервных, и уж точно не для детей».

       «Я бы послушал», – возразил Рыжик, пуская в голосе нотку жалости и незаметно смахивая слёзы.

       «Там про голых тётей будет, – соврал я, – тебе ещё рано такое».

       Мальчик нехотя повиновался, и Сергей повёл его вниз под навес. Через минуту он вернулся.

       «Знаешь, – Сергей удивлённо поднял брови, – его мать не рыжая, она блондинка, и очень красивая»

       «Иностранцы охочи до наших баб», – хотел сказать я, но промолчал.

       «Разговор вообще-то у нас о Боге, – продолжил я, – мальчонке я соврал, как ты понял. Слушай дальше.

      Произошло это раньше первого случая, ещё на Севере, я тогда строил газопровод Уренгой – Помары – Ужгород. Работа была ответственной, но интересной.

Бригада под моим руководством производила монтаж газоперекачивающих агрегатов  фирмы «АЭГ – Канис». Я познакомился с её шеф-инженером молодым интеллигентным немцем Буркхардом, который осуществлял надзор. Ему было тридцать два, мне двадцать пять. Меня только назначили начальником самого северного участка и я уехал в Новый Уренгой принимать от заказчика турбины.   Буккхард меня ждал на «КС  Правохеттинская», чтобы совместными усилиями произвести такелаж и начать работы. Сначала он меня побаивался, как и всех русских, полагая, что я как-то связан с КГБ и  подстрою ему какую-нибудь пакость. Но потом мы с ним подружились, и у нас получилась лучшая компрессорная  на Севере.

      В тот день, в который всё произошло, я возвращался из Нового Уренгоя. Оставался последний перегон  Пангоды – Старый Надым. Я ехал по старой сталинской  узкоколейке, которая строилась в пятидесятые в заполярье и должна была протянуться от Салехарда до Норильска. На моём участке между Уренгоем и Старым Надымом она была действующей. По ней бегал, а вернее ходил, судя по той скорости, с которой он передвигался по кривым рельсам, маневровый тепловоз. Он таскал за собой небольшой грузовой состав, обычно состоявший из нескольких открытых платформ.  На них возили оборудование для компрессорных станций. Вёз турбины и я. В Пангодах прицепили ещё несколько платформ. Молодых солдатиков первогодков отправляли с машинами-вездеходами «Урал» на уборку урожая в Казахстан. Освоение целинных земель было в самом разгаре.

       Здесь я сделаю отступление. Эта история настолько страшна, что я её никому не рассказывал. Мы уже привыкли к войнам, к терактам, к захвату заложников, к тому, к чему в принципе привыкать нельзя.  По телику постоянно мелькают кадры, где по опухшим скелетикам голодных детей ползают мухи.  Этим уже никого не удивить. Человек странное существо,  ко всему привыкает, даже к жизни в концлагере, но то, что случилось на этом перегоне,  к этому я не привыкну никогда и никогда не забуду.

       Я тогда считал себя взрослым, ответственным за свою судьбу и всё такое прочее. Верил в добро и справедливость и по-прежнему полагал, что если я буду честным,  много трудиться, помогать ближним, то обязательно мне воздастся ещё в этой жизни. Правда, это не мешало мне ревновать жену до безумия, а, значит, ума я ещё не нажил. Поэтому ехал я всю дорогу, опустив глаза, не обращая внимания на ребят, и постоянно прокручивал в голове сцены жизни моей жены до меня. Мой мозг был настолько распалён этими картинками, обычно с самыми мельчайшими подробностями, воображение у меня хорошее, что я боялся как-нибудь не сорваться и не натворить дел, исправить которые уже не представится возможным. Поэтому вдогонку к куреву я завязал и со спиртным, чтобы всегда быть с адекватной головой. Это впоследствии мне пригодилось. Ребята-солдатики предлагали мне сто грамм для знакомства, но я отказался. К тому же, в пику жене я решил стать хорошим и уже потихоньку привыкал говорить «нет», когда это было необходимо.

      Надо отдать должное  ребятам,  долго они меня не упрашивали, выпили сами, оказалось, что много, потому что принялись  играть в догонялки. Я не волновался, скорость тепловоза была небольшой, километров десять – пятнадцть, можно было спрыгнуть, сорвать пару боровичков и успеть обратно. Машинист всегда возил  с собой ружьё, поохотиться на глухаря или косулю. Места были дикими, ещё нетронутыми цивилизацией. Когда мы переезжали через небольшой ручей, я вдруг очнулся от своих невесёлых мыслей и  почувствовал что-то неладное.  Ребята уже не бегали друг за другом, а кого-то искали.

      Я поднялся и попросил всех успокоиться. Потом мы  пересчитали друг друга. Одного парня не хватало.

      Может соскочил где-то по нужде и не успел запрыгнуть, – предположил я. Попросили машиниста остановиться и дать задний ход.

      Через полкилометра парень нашёлся. Он лежал на шпалах между рельсов весь в крови с белым как мел лицом. Сперва мы подумали – мёртвый. Я соскочил с платформы и подошёл к нему. Ребята попрыгали следом и сгрудились вокруг меня. То, что мы увидели, повергло нас в шок. У парня были отрезаны обе ноги по самый пах и правая рука по плечо. Когда я наклонился к нему, чтобы поднести циферблат часов к губам и проверить дышит ли он, парень вдруг очнулся и, ещё ничего не соображая, всё же он был прилично пьян, засмеялся звонко, ещё по-детски, и спросил: что стоим?  Почему не едем?

     Никто не шевельнулся. Он обвёл нас любопытным взглядом, а потом посмотрел на себя. Он сразу всё понял. Кое-как опершись на оставшуюся здоровую руку, он приподнялся и сказал спокойным трезвым голосом: ребята, добейте меня, не оставляйте таким жить.

      Солдатики, они были ещё совсем молоденькими, впали в транс, а я, чтобы не сойти с ума, начал действовать. Над трассой, достаточно низко, летел вертолёт. Я сбегал к машинисту, взял у него ружьё, патроны и стал палить в небо, стараясь привлечь внимание лётчиков. Я стрелял, перезаряжая и перезаряжая, а истекающий кровью парень умолял выстрелить в него.

     Я этого сделать не смог.  Вертолёт улетел, патроны кончились, и он умер сам через полчаса. Никто даже не попытался ему помочь. Он лежал с открытыми остекленевшими глазами и смотрел в небо. Там должен был быть Бог. Посмотрел туда и я, но никого не увидел. Его там не было, Его не было нигде. Мы завернули остывающие куски плоти в солдатскую шинель, которую должен был носить на уборке урожая этот мальчик,  и поехали дальше.  Жизнь продолжалась.

      Религиозные адепты могут сказать, что и здесь можно найти оправдание и тут есть божественный промысел.  Из парня мог получиться Гитлер или Сталин, или Чикатило, но Бог упредил и убрал его из этого Мира. Неправда. Нет тут никакого промысла, а есть чудовищная несправедливость. Сталины с гитлерами и с чикатилами в придачу вырастают совсем из других людей, и даже как будто под чьим-то присмотром. А из этого парня не вышло бы злодея, как  из моего Стёпы – тигра. Хоть Стёпа и рычал всегда громко, но никого и никогда не укусил.

     Так что лучше, чтобы в этих двух случаях Бога не было. Пусть будет просто бездушная  Природа со своим принципом – выживает сильнейший. Она методом проб и ошибок устраивает всё что угодно, к ней я претензий не имею. Правда, тогда  и цель у неё должна быть великая, иначе и ей не оправдаться в моих глазах.

     Иногда, вечерами, когда мне бывает тоскливо и неуютно, когда жизнь кажется лишённой смысла, мне вдруг вспоминается этот парень, который просил его добить.  Мой Стёпа, когда умирал, кричал очень громко и цеплялся за жизнь, а этот парень умолял добить его тихо, и это было страшнее....

….. Что ты на это скажешь», – обратился я к Сергею, сделав паузу.

     «Ничего, – ответил он, – ни говорить, ни комментировать я не буду. Соглашусь с тобой,  всё это слишком тяжело, и ни для примера, ни для наказания не годится».

      «Есть у меня одно прозрение, – сказал я, – которое может хоть частично оправдать Его, или Его замысел, если таковой, конечно, был. Ему захотелось любви, но не той суррогатной, когда все тебя славословят, а на самом деле никто не любит, Ему захотелось настоящей любви, когда любишь другого больше, чем себя. Без такой любви жизнь не может быть полноценной, но…. Он захотел сделать другое, таким же совершенным, как Сам…. и замысел этот не удался.

      Но и это не оправдание…. мне проще думать, что Его нет. И в этом, чем дольше я живу, тем больше удостоверяюсь».

 « О Боге я послушал, – вздохнул Сергей, – попробуем перейти к душе, что ты о ней думаешь?  Хотя я уже догадываюсь что».

      «Душа – эфемерна, – начал я, –  скорее всего, она придумка тела, хитрая придумка, и нужна лишь для того, чтобы скрыть наши истинные намерения. Это тело, а не душа, жаждет жизни и стремится к бессмертию. У бесплотного нет потребностей, тому ничего не надо, кто сам под вопросом.

     Самое большое человеческое желание –  преодоление смерти. Но вечной жизни хочет не душа, она бессмертна по определению, к вечной жизни стремится тело. Оно заказывает всякие научные исследования, чтобы продлить себя в веках…

     Но природу не обманешь. Тысячи, десятки тысяч учёных работают по заказу сильных мира сего и тратят кучу денег. И что? Результат всем известен – семьдесят, восемьдесят, максимум девяносто лет, вот и весь человеческий срок. Лучше семьдесят, потому что следующие двадцать лет для большинства не жизнь, а  существование. Поэтому смысла в эфемерной душе я не вижу..».

       Я смолк и посмотрел на Сергея.

       «Да, коротко и лаконично, – сказал он, – но неужели у нас внутри  ничего нет,  кроме материального? А как же наши мысли, их нельзя пощупать, но они есть».

       «Как тебе сказать, – замялся я, –  в том, что в человеческом естестве есть нечто не совсем материальное, я не сомневаюсь. Я бы назвал это субстанцией второго порядка. Её  сам человек в себе и вырабатывает, пока живёт. Внутри мёртвого никакой души нет, с этим согласны и все религии.  Так вот, если душа не материальна, то ей должно быть всё равно, где она находится. Зачем ей привязываться к какому-то конкретному телу? Она тогда поневоле примет качества человека, в котором живёт. Но зачем это ей надо?                                                                                 Говорят, что для  её же совершенствования. Странное предположение, совершенствовать то, что ни в чём не нуждается.  Мне кажется, всё гораздо проще, если Бога нет, то нет и души. Вместо неё – симбиоз тела и той субстанции, которую мы вырабатываем, пока живём на белом свете. По принципу троллейбуса, пока по проводам течёт ток, электромагнитное поле вращает двигатель, и троллейбус едет.  То есть, он живёт.

      Внутри нашего мозга по нейронам тоже бегут электрические импульсы. Они образуют  своеобразное поле-ауру внутри и вокруг нас. Если это образование назвать душой,  я буду не против, я только ещё раз уточню,  всё это относится к живому человеку. Если мы отбросим «рога» троллейбуса от электрических проводов, то сам троллейбус отбросит «копыта». То есть дальше он уже не поедет, он умрёт, превратившись в груду бесполезного металла. Куда, спрашивается, делась его душа-поле, в кого переселилась? Никуда и ни в кого, она исчезла, растворилась, превратилась в ничто. Можно ли её реанимировать? Можно, стоит только подать ток в провода. Так и с человеком, и не только с ним. Душа-аура есть у всех: у животных, у растений, и не только у них. Любое тело, внутри которого есть движение, будь то Земля, Солнце, нагретый камень, прибрежный залив или океан в целом – тоже одушевлены. Они живы и ничем не отличаются от нас, но… опять же, пока живы мы и пока мы это понимаем».

      «Я маме всё расскажу», – сказал рыжий мальчик, повернулся и стал спускаться на нижнюю палубу.

      «Не понял, – возмутился я, – расскажу – это похвастаюсь или наябедничаю? Ни спасибо, ни до свидания.  Вот тебе и немец. Сдаётся мне, наши женско-русские гены пересилили».

       «Интересно, как к его рассказу отнесётся  блондинка, то бишь его мама, – сказал задумчиво Сергей   и, обратившись ко мне, добавил, –  у тебя всё,  или есть ещё о чём поведать»?

        «Я могу много чего рассказать и  о чём  поведать, – вздохнул я, – но хотелось бы уже и тебя послушать. Тем более, мы прибываем».

                                    Глава  VIII    Все мы философы.

                                                                      Рыбная ловля.

       Показался берег.

       «Райатеа, – сказал Сергей, – конечный пункт. Поедем сейчас к водопаду, там есть приличный шалаш, в нём и заночуем».

       На пристань первыми сошли рыжий мальчик и его мама. Потом не спеша двинулись все остальные. Мама держала мальчика за руку, тот постоянно ей что-то говорил,  оборачиваясь в нашу сторону, и тыкал в нас пальчиком. Стройная блондинка никак не реагировала на действия сына и не обернулась ни разу. Я её понимаю, двое русских мужиков не лучшая компания даже в России.

     На пристани Сергей взял такси и долго объяснял по-французски загорелому пожилому креолу, куда нас везти.

     «Непонятливый какой-то, – разозлился Сергей, – не знает, как проехать. Я подозреваю, что он русский».

      Но мне так не показалось, креол как креол, добродушный и благообразный. Немного полноватый, всё время улыбается.

Мы сели в такси, Сергей спереди я сзади.

      «Etes-vous russe»? (эт ву рюсс – вы русский), – сразу взял быка за рога Сергей.

      «Non, точнее, oui,  je suis russe (ноу, точнее, уи, жё суи рюсс, нет, точнее, да, я русский)», – забормотал креол.

     «В смысле, – переспросил я по-русски, чуть наклонившись вперёд, – тоже потомок Грибоедова»?

     «Нет, – ответил «креол», – я приехал сюда год назад».

     «А что так, – поинтересовался я, – надоело на Родине»?

     «Надоело постоянно объяснять таким, как вы, – неожиданно грубо и откровенно сказал он, – вы только не обижайтесь, – поправился он».

     «Нас с Серёгой трудно обидеть, – самоуверенно заявил я, – мы сами можем, кого хочешь.  Давай лучше знакомиться, – я привстал с сидения, – я Пётр, он Сергей….».

     « А я, – подхватил таксист, – я Виктор, из Курска. Если вам на самом деле интересно, могу рассказать, как и когда прибыл на этот прекрасный остров и зачем».

     «Валяй, – согласился я, – рассказывай и без церемоний, обращайся к нам на «ты». Я думаю, мы с тобой примерно ровесники».

     «Наверное, – Виктор кивнул головой и стал рассказывать. – У меня был бизнес в Курске, я был хозяином сети мебельных салонов. Лет пять назад в материальном плане всё было в полном порядке. Надо сказать, что тогда я только материальное и ценил. Не умеющих зарабатывать считал неудачниками и лентяями. Работал сам помногу и других заставлял. Но года три назад что-то стало расклеиваться  в моей жизни. Самое удивительное, меня вдруг перестала интересовать конечная цель моих усилий, а именно, деньги.  Я автоматически ходил на работу, спрашивал с подчинённых, но сам уже вовремя туда не являлся, и всё потихоньку начало разваливаться. Когда-то я мечтал сделать крепким свой тыл, заработать денег, отдать в управление бизнес, думал, что в отместку за это, благодарные жена с дочерью и, ставшие почти родными работники, будут обеспечивать мне счастливую старость. Но, оказалось, что подстраховаться в нашей жизни ни от чего нельзя, а отложить на потом её лучшие моменты тем более. Всё бывает только здесь и сейчас. Особенно подстраховка становится бессмысленной, когда уходит кто-то из близких, и необязательно человек. У Бари Алибасова на пожаре сгорел кот, так он переживал сильнее, чем когда умерли его родные, и ничего кощунственного в этом нет. Вообще, человек слишком самонадеянно узурпировал на Земле своё право на существование. Всё живое имеет равные шансы, и этот «неестественный» отбор, который организовал сам себе человек, долго не продлится. Природа исправит свою оплошность, я думаю, максимум лет через сто.

     Так вот, был у меня пёс, пёсик, который жил у меня в квартире и был, как член семьи. Жена и дочь в нём души не чаяли. И вот однажды на моих глазах его переехала машина, сломав ему хребет.  Я подхватил его на руки, заметался, побежал к ветеринару, но не добежал. Иногда всё случается очень быстро. Я запомнил только, как он тихо скулил и лизал мне лицо и руки. Наверное, ему было больно, но он меня не укусил. Он не человек и не мог отыграться за  жестокость другого.

     Я пришёл на работу после этого и вдруг понял, что всё здесь чужое: и труд не интересный, и люди – не мои. Мне даже стало обидно, что я частенько, особенно за рюмкой, бывал с ними откровенным, изливал  душу, надеясь на взаимность. От этого прозрения мне стало дурно, и я ушёл домой, но и там не нашёл тепла. Тепло было, но где-то в другом месте. К тому времени из пяти салонов у меня остались лишь два. Сказывалось не только моё нерадение, но и отношение к предпринимательству в нашей стране.

     Я переписал остатки собственности на жену и работников и уехал, ни о чём не жалея. Вот уже второй год, как я здесь».

     «Тоска не гложет»? – поинтересовался я.

     «По первоначалу было, я ведь русский человек. Через три месяца я даже пытался вернуться, уезжал в Россию, в родной  Курск.  Но там мне стало неизмеримо тоскливее. Я вернулся обратно  на Райатеа, и с тех пор тоской больше не страдаю. Шорты, шлёпки и панама, вот все мои заботы, – весело сказал Виктор, – таксую часа три-четыре в день, а потом свободен. Я даже здесь есть меньше стал. Миска супа, фрукты…. с меня хватает».

      «Ну а цель у тебя есть какая, – не выдержал я, – смысл? Таким как мы нельзя без смысла. Нам ведь с тобой осталось всего ничего, лет двадцать, двадцать пять, не больше. И наверняка не лучших. Лучшее уже всё позади».

      «У кого как, – задумчиво произнёс Виктор, – у меня ощущение, что только теперь я и живу». Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся: «Даже любовь пришла. Нежданная».

     «Ко мне тоже», – хотел сказать я, но промолчал.

      «Ну а на счёт цели, не знаю, – продолжил он, – остыл я, успокоился.  Великая Россия, русская идея – это не по мне. Да и не верю я. Чтобы к чему-то призывать, самим надо лучше жить. А мы спиваемся, деградируем и, главное, нас становится меньше. Скоро китайцы займут всю Сибирь до Урала, бывший наш ареал обитания. И ничего тут не поделаешь. Бороться за светлое будущее, всё время что-то преодолевать, не хочу я больше. Жизнь не борьба и не преодоление,  жизнь – это радость, такой теперь у меня главный принцип. А носить за спиной мешок с проблемами, которые мы перманентно сами себе организуем… нет, не желаю. Никто нам жить не мешает, ни Европа, ни даже Америка. Мне пятьдесят три, я устал от преодолений».

     «Ух ты, постарше меня, – подумал я, – а выглядит лучше».

 «Я свой мешок бросил по дороге, – закончил рассказ Виктор, –  тут я налегке».

     «После хозяина мебельных салонов работать таксистом не в лом»? – не утерпел я и задал каверзный вопрос, как мне показалось.

     «Работа от слова раб, я здесь не работаю, я просто живу».

     Машина притормозила, мы приехали. Через окно я услышал гул водопада, а потом и увидел его.  Жемчужина Полинезии, не зря его так называют. Мы вылезли.

     «Когда за вами заехать», – поинтересовался он.

     «Никогда, – сказал Сергей, – мы отсюда вниз по реке на плоту».

      Виктор сел в машину развернулся и уехал. Я посмотрел ему вслед. Двойственное чувство возникло во мне, я не знал: то ли мне порадоваться за него, то ли пожалеть.

     «Таксист – философ», – сказал я вслух.

     «Очередной неприкаянный, – возразил Сергей, – здесь таких много, и они тут счастливы. Хотя….  – он вздохнул, – надолго ли. Все проблемы у нас в голове, а она всегда с нами, куда бы мы ни поехали. Поживёт Виктор здесь ещё годик-два, и они вылезут наружу, или он себе организует новые, почище старых. «C’est la vie (сэ ля ви)», – как говорят не здешние французы».

     Я ещё раз обернулся, но машина Виктора уже скрылась из виду. Мы стали спускаться к водопаду.

     «Чем это здесь пахнет»? – спросил я.

     «Ванилью. На острове большие плантации этого ароматного растения, – ответил Сергей, – на соседнем -Тахаа, в пяти километрах отсюда,  ей засажено всё. Поэтому ванилью здесь пахнет везде и всегда. Я тут жил целый год, привык. Часа через два и ты начнёшь ощущать другие запахи».

      Мы спустились с горы к водопаду. Мощные струи прозрачной воды срывались вниз и разбивались о камни. Всё шумело, бурлило, и над всем этим поднимался влажный туман. Он переливался разноцветными красками, образуя радугу. Ниже по течению река успокаивалась и уже, не спеша, несла свои воды к океану.

      «Шалаш цел, – возвестил Сергей, разглядывая странное сооружение из стеблей бамбука и пальмовых листьев, – здесь мы сделаем привал и заночуем. Сейчас проверю, всё ли на месте».

       «А что должно быть»? – поинтересовался я.

       «Я тут ночевал пару раз, когда жил у папаши Надин, – пояснил он, – тут должна быть кое-какая посуда и пара спальных  мешков».

       Сергей зашёл внутрь и минут через пять вышел.

       «Всё на месте, – констатировал он, – сейчас мы с тобой искупаемся и половим рыбку. Здесь есть каменная ловушка, самая большая и древняя на этом острове. Ей двести лет. Что-нибудь поймаем, и я приготовлю,  а потом заночуем под звёздами».

      Мы разделись и прыгнули в воду. Сергей поплыл к водопаду, я – за ним.  Вода было тёплой, вопреки ожиданиям. Хотя она и текла  с гор, но уже успела нагреться. Такая бывает у нас в середине лета в Днепре под Смоленском. Мы забрались на камни и постояли под падающими струями. Они показались мне более прохладными. На минуту я почувствовал себя не Петром Сергеевичем,  а дельфином с …Европы.

      Хорошо, весело жить на белом свете, когда это понимаешь. Но почему так редки эти минуты счастливого понимания.

     «Каменная ловушка там, ближе к тому берегу, – Сергей показал рукой  в направлении самого широкого места реки, – там почти нет течения и достаточно глубоко, метров пять».

     «Для меня это  пустяки», – похвастался я, хотя зарекался это делать.

     «Тогда тебе и карты в руки, будешь нырять и проверять ловушку».

      Мы прыгнули обратно в воду и поплыли к противоположному берегу. Сергей  впереди, я сзади.

      «Примерно здесь, – сказал он, остановившись, – ныряй, только осторожней, не застрянь там».

      Я тщательно продышался, набрал в лёгкие воздуха и нырнул. Мелкие рыбёшки шарахнулись от меня во все стороны.   Внизу под собой  я разглядел овальное каменное чудо. Оно было продолговатым и достаточно больших размеров. Так и есть, это она – ловушка. Я приблизился к ней  и встал против течения.  Оно здесь почти не ощущалось. Я засунул в отверстие руку и пошевелил ей. Внутри что-то забегало, заволновалось, а потом стукнулось мне в ладонь. Я схватил рыбу за голову и сжал руку изо всех сил. Я вовремя это  сделал, недаром я рыбак с сорокалетним стажем. Рыба оказалась колючей,  это был окунь приличных размеров, килограмма на полтора. Я крепко надавил ему пальцами на глаза и стал подниматься наверх.

       «Хороший улов,  – похвалил меня Сергей и аккуратно взял рыбу из моих рук, –  я к берегу, а ты проверь  ещё.  Может там ещё что-то есть». Загребая одной рукой, он поплыл к берегу.

       Я снова нырнул, и снова в ловушке кто-то беспомощно метался. Я достал ещё одного окуня, зажал ему глаза, потом засунул левую руку и вытащил белую рыбу, похожую на нашего жереха. Замешкавшись немного, всплывать – не всплывать, я осадил свой азарт и, не всплывая,  выпустил их обоих. Больше в ловушке никого не было. На всякий случай я пошарил в отверстии рукой, даже попытался туда заглянуть, но в ловушке было тихо. Я обрадовался, ещё две живые души оказались на свободе.  Вынырнув на  поверхность, я медленно поплыл к берегу.

      Сергею надо было что-то объяснить: то ли я – никудышный рыбак, то ли ловушка оказалась не уловистой. На ходу я  придумывал, как это  сделать, чтобы пришлось поменьше врать, но он не ждал от меня никаких объяснений. Он уже вовсю орудовал на берегу, подготавливая место для костра.  Я молча вышел из воды и стал ему помогать.

      Сергей вырыл небольшую яму в песке, вынес из палатки несколько поленьев и разложил в ней костёр. Когда дрова прогорели, он срубил несколько зелёных веток с пальмы и завернул в них рыбу. Я обратил внимание, окунь уже не трепыхался, он был не живой.  Сергей положил завёрнутую рыбу на дно ямы и присыпал сверху песком.

      Мы стали ждать.

      Через полчаса Сергей раскопал песок и достал со дна дымящийся свёрток. Снизу он был пропитан чем-то влажным, и с него капало.

      «Жирненького окунька ты поймал, – провозгласил Сергей, – снимай пробу  первым».

      Он развернул пальмовые листья, и нашему взору предстало золотистое тело окуня. Глядя на эту картину, у меня потекли слюнки, но я всеми силами постарался не выказать нетерпения.

       Рыба была приготовлена превосходно.  Я оторвал боковой плавник вместе с увесистым куском рёберного мяса и принялся уплетать за обе щеки.

      Сергей последовал моему примеру.

      «Так готовят рыбу местные аборигены, – сказал он, – вождь меня научил. Бери ещё», – предложил он мне, видя, что в моих руках остался только голый скелетик.

      «Спасибо, больше не хочу», – отрезал я.

      «А я ещё съем, – не обращая внимания на мой тон, сказал Сергей и продолжил трапезу, – рыбка удалась на славу».

      Я смотрел на него и непроизвольно глотал слюну.

      «Я вижу, ты мне хочешь что-то сказать, – обратился ко мне Сергей,  облизывая пальцы, – давай, я весь во внимании».

     «Ты знаешь, – начал я горячо, – почему я бросил пить и курить? Из-за своей слишком сильной привязанности к этому делу. В своё время, ещё учась в институте, я  как-то признался своему другу, что лучше на десять лет меньше проживу, чем брошу курить».

     «Причём тут это», – Сергей посмотрел на меня внимательно.

     «А при том…. Понимаешь, – я пожал плечами, – моя страстная натура падка не только на выпивку. Я ничего не могу делать просто так. И во время рыбалки со мной что-то случается. Поймаю одну и сразу завожусь, даже не завожусь, а вообще теряю контроль над собой…..

      Рыбу ты приготовил отлично, – продолжил я уже спокойнее, – спасибо тебе. Но я бы лучше её выпустил».

     «Тогда зачем же оставил»?

     «Не знаю, по душевной слабости. Но две другие я выпустил, – прибавил я, –  пусть плавают. Нам негоже лишать их жизни».

      «Ты всё  усложняешь, – Сергей вздохнул, – в нашем Мире так заведено.  Когда амёба съедает сине зелёную водоросль, она не просто убивает её, она перемещает её на более высокую ступень в иерархии бытия.  Жизнь водоросли в этом случае не пропадает зря, она служит развитию. И ты, когда поедаешь рыбу, помогаешь ей исполнить своё предназначение  – дать силу и энергию тебе. Остальная рыба, не съеденная, всё равно умрёт. Кстати, когда местные Маохи ловят её, то никогда не забирают улов целиком. Они вылавливают рыбы ровно столько, сколько им нужно на обед. Поэтому у них нет ни сетей, ни тралов, только старые дедовские ловушки. Ты же не задумываешься об этом, когда ешь консервы, а зря. От них и пользы никакой и убийства больше».

      «Я это всё понимаю, – вздохнул я, – но моя натура слишком чувствительна, она частенько противится логике бытия. Мне нельзя экспериментировать: ни с рыбалкой, ни с сигаретами, ни с выпивкой, ни с…».

      «Продолжай, что ты остановился», – Сергей улыбнулся, глядя на меня.

      «Экспериментировать с женщинами я люблю, – продолжил  я, – и с годами это почему-то не  проходит. Кажется, ты прав, не стоит делать глобальных выводов из пустяковых рассуждений и кому-то их навязывать. Надо предоставить каждому  вылавливать свои мысли у Вселенной тем способом, который подходит только ему».

      «Тогда оставим на сегодня философию, – предложил Сергей, – лучше мы ещё разик искупаемся, и будем укладываться спать. Завтра у нас важный день».

      Потом мы долго лежали с ним на песке и смотрели в небо.

      Когда стемнело, мы перебрались в шалаш. Сергей уснул сразу, а я ещё долго ворочался.  В шалаш залетело несколько комаров, и они противно жужжали у моего уха. Я давно подметил одну странную особенность, если в помещении ночует несколько человек и там есть комары, то они кусают только меня. Вероятно, я пахну не просто лошадью, а вкусной лошадью, из которой делают конскую колбасу. Но, слава Богу, это были не надымские комары, те бы меня просто сожрали. А эти – мелодично жужжали, и всё. Наконец, их звонкое жужжание стало расплываться в моих ушах, и я тоже незаметно уснул. Мне приснилась комариная туча.

       Когда-то, живя, на Крайнем Севере, я сравнивал комаров с людьми….

       Комары…. Их были мириады в Надымском  Приполярье. Лето,  длиной в полтора месяца  с не заходящим за горизонт солнцем, но всё же тёплое, иногда даже жаркое. Воздух прозрачен и свеж, и чуть душноват. От пересохших болот идёт терпкий запах. Чистая речка Хетта с красноватым оттенком из-за большого содержания железа. Крупная рыба плескается в ней, красивая и сильная. И комары. Их чёрные тучи клубятся над самой водой, издавая монотонный гул.  Они все одинаковы и живут только несколько дней. Есть ли смысл в жизни одного отдельно взятого комара?