Текст книги "Созидая Бога (СИ)"

Автор книги: Виктор Решетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

      Я не стал долго раздумывать, разбежался, закрыл глаза и прыгнул, но не утерпел и тут же открыл их. От того, что я увидел, у меня захватило дух.

      «У-у-у-ф-ф», – закричал я во весь голос.

                                  Глава V Путешествие второе

                                                   Пауки тоже люди…

       «У-у-у-ф-ф, – закричал я во весь голос, и эхо со всех сторон вторило мне, –  у-у-у-ф-ф».

Я вскинул переднюю боковую руку и выпустил мощный заряд липкой массы в макушку высокого редра. Послышался шлепок, и тугая прочная нить завибрировала между мною и деревом.

      «Вперёд», – закричал я в порыве первобытной радости и, оттолкнувшись от поверхности Юлины, полетел ввысь, расправив все четыре задние конечности. Нить быстро всасывалась в переднюю боковую руку (я правша), и густой плотный воздух, разрезаемый моим телом, стал издавать приятную мелодию. Она была  похожа на ту, которую исполнял на вечеринках мой дед, вождь гордого племени челлеев. Пролетев над дорогой и сделав кульбит в воздухе, я оказался у самой верхушки, крепко обхватил её задними боковыми ногами и выстрелил липкой паутиной в следующее дерево.  Это был одинокий могучий редр с раздвоенной макушкой,  примостившийся на краю скалы.  До него метров четыреста. Но я знаю, что не промахнусь.

       Си-си-си, засвистела лента, и тут же я услышал увесистый шлепок. Я как всегда точен. Распластав тело и вытянув все конечности, я ринулся в свободный полёт.

       И вот я на вершине. Здесь хорошо и отсюда видно всё как на ладони. В недавнем прошлом мои предки были отличными охотниками. Но сейчас мы больше не убиваем, мы насыщаем наши тела целебными травами и цветами – бутонами.

       «У-у-у-р-р», – издаю я победный клич нашего племени.

Но эхо уже не вторит мне. Я высоко. Слишком высоко. Над всеми.

Правда сейчас летают и повыше. На механических колесницах. И по юлине ездят в самодвижущих колясках, и кресла всякие удобные  придумали для отдыха. Летать, как летали наши предки и, как по-прежнему это делаю я, считается теперь зазорным, не престижным. Не восхищается никто свободным полётом без механических устройств.

      Я покрепче закрепляюсь на толстом суку, боковыми ногами обхватываю ствол, а прямые – свешиваю вниз.  Ими я буду болтать просто так,  для удовольствия. Липкую массу вбираю всю без остатка в боковую правую руку. Делаю это аккуратно, потому что острые секиры  выступающие на обоих запястьях и ещё недавно служившие мне для победных схваток в турнирах могут, ненароком, повредить паутину, и тогда придётся вырабатывать новую.

      Я подпираю передними прямыми руками подбородок и задумываюсь…

      Мне скоро двадцать юлианских лет. Все вокруг имеют своё гнездо, по нескольку подружек и по целой куче детишек, маленьких прелестных челлейчиков, все ездят на колесницах и по юлине и по воздуху. Никто не перемещается дедовским способом, как это делаю я –  последний из могикан. Зачем я это делаю? Назло другим?  Или мне не нравятся перемены на моей планете, которые произошли совсем недавно?

       Но их устроили мы, челлеи. Мы будто сошли с ума, увлёкшись механическими удовольствиями. А ведь совсем недавно всё было не так. Я ещё помню рассказы моего деда, последнего правителя гордых челлеев, о великих идеях нашего народа и бесстрашных подвигах, совершаемых мужчинами нашего племени  во имя этих идей. Он успел поведать мне, как его отец, Главный Вождь всех юлианцев, мог мысленно перемещаться в пространстве, а паутину употреблял только для страховки. Он хотел научить этому моего деда, но не успел. Дед не должным образом отнёсся к учёбе. Уже тогда бациллы новомодных веяний, под названием прогресс, стали овладевать умами. Стало модно летать и ездить в механических колесницах, сидеть в пищеприёмниках на креслах, болтая прямыми ногами для удовольствия (вот и я завёл эту дурную привычку), и уже никто не может теперь вырабатывать паутины, не говоря уж о том, чтобы попадать ею точно в цель.

       Вчера,  пролетая над самодвижущей коляской и легко обгоняя её, я заметил восхищённые взгляды двух молоденьких дамочек, сидевших в ней.

       Ещё не всё потеряно, обрадовался я и послал им воздушный поцелуй передними прямыми руками, а боковыми изобразил фривольное движение, будто обнимаю их. Но кучер резко дёрнул за рычаги управления, и коляска, изменив направление, умчалась прочь.

       Я предвижу для нашего народа дурное будущее, скоро станет  всё непросто.  Уже сейчас никто не хочет оставаться прежним и вести размеренную природную жизнь. Все хотят нового – весёлого, разгульного, опьяняющего, жаждут телесных удовольствий.  Смогу ли я противостоять этому веянию, заразившему наш народ, найду ли силы выстоять, или стану таким как все.

       Я переменяю позу и перелезаю на другой ствол, повыше. Раздвоенная макушка редра раскачивается на ветру. Ствол, на который я перемещаюсь, начинает скрипеть, не предвещая ничего хорошего.

       Но мне не страшно, я ничего не боюсь в этой жизни. Я рождён гордым челлеем и  живу, как мне начертано судьбой.

       Я прикладываю  прямую руку козырьком к глазам и всматриваюсь вдаль. Из-за лесистых холмов набегают тучки, норовя закрыть белёсое Солнце. Его лучи, пронзая толщу облаков, светятся разноцветными огнями. Это юлианская радуга, предвестник тёплого летнего дождя.

        Я люблю этот мир, он подарил мне жизнь и вместе с ней – ощущение радости. Пусть я ещё не постиг его смысла, но это ничего, не всё потеряно. И какой бы никчемной не казалась мне моя жизнь до сегодняшнего дня, я знаю – всё не напрасно. Я ещё поборюсь…

       Скоро турнир доблести мужчин нашего рода, как раз в день моего двадцатилетия. Я выступлю достойно и с честью постою за идеалы моих предков. Может быть, наконец, найдётся и среди самочек родственная душа, которая меня поймёт. Хотелось бы, чтобы это была Тея. Прекрасная дивная недоступная Тея. Придёт ли она посмотреть на турнир и возьмёт ли с собой призывный букет нераскрытых бутонов, и кому он будет вручён. Пока, кроме взглядов украдкой, она ничем меня не одаривала. А мне уже давно пора передать свою зелёную жидкость по наследству. Она уже давно пропиталась неимоверной жаждой жизни, которой не нужны  подпорки в виде колесниц и мягких кресел. Она насытилась моими генами и жаждет таинства соединения. Мои потомки будут летать выше и дальше всех, а паутиной стрелять точнее, чем это делаю я… Пора,  пора совершить таинство….

        Да, жизнь изменилась. Кардинально. Особенно круто и непоправимо с изобретением денег, с этим мерилом всего. Кто выдумал сей бред: «деньги – эквивалент всего». Ещё недавно мы довольствовались простой пищей, одинаковой для всех, и состоящей в основном из редровых шишек и целебных трав. Мы пили простую воду из родников, танцевали лихие любовные пляски и летали на паутинах не хуже птиц. Так было всегда, и веками ничто не менялось. Никто не ублажал себя излишествами, не сидел за удобными столами по целым дням, поедая обработанную огнём и кипящей водой пищу, не закрывал своё тело цветными лоскутами, якобы украшая его, а на деле, пряча изъяны, и, главное, не заставлял работать на себя других. Теперь всё не так, все жаждут иметь деньги, потому что с их дьявольской силой можно исполнить любое желание.  Имея деньги, этот подлый эквивалент  всего, можно заставить другого работать, сочинять и петь песни, плясать под твою дудку, приносить еду и уступить тебе на ночь свою даму сердца.

       Мой дед, предводитель челлеев, не знал денег, в те времена их ещё не было, но он и без них обходился. Все и так видели, что он лучше всех, и в этом никто не сомневался.  Дед был красавцем, в боях и турнирах ему не было равных. Его секиры, сверкали как молнии, и разили врагов, даже не прикасаясь к ним. А как он плясал и каким был оратором. Он был по праву вождём нашего племени, самым достойнейшим из всех.  И  это было видно без всяких денег.

  Теперь, любой из рода челлеев, не имея никаких заслуг, но накопивший денег, становился сразу на уровень моего деда, а то и выше. С виду он оставался таким же, серым и убогим, но уже самочки водили вокруг него хоровод, рассчитывая получить в подарок кусок лиловой материи. И самые красивые получали и радовались, не понимая, что по наследству передадут от него всякую дрянь.

      Но не только недалёкие дамочки, теперь и подающие надежды челлеи-юноши стали завидовать и заискивать перед имеющими эквивалент. Они не хотят больше жить как предки и делать всё сами, они жаждут денег, думая, что с их помощью возможно всё. Появилась целая группа денежных воротил, они именуют себя бандирами. Они собираются периодически на свой совет и определяют, кому и сколько иметь эквивалента. И уже неважно, что ты выглядишь хорошо, почитаешь предков, танцуешь лихие пляски и умеешь дарить любовь, если у тебя нет денег, этого подлого эквивалента, то и сам ты теперь никто.

       Отныне главный бандир решает всё, почему он главный – неясно, его не выбирали на собрании равных, выглядит он как урод, с ним мой дед за один стол бы не сел, но теперь этот бандир всем распоряжается и всем приказывает. Вокруг него вьются такие же убогие, но жадные до денег. И это всех устраивает. Всех, но не меня. Слишком простое это мерило – деньги. С их помощью не добудешь: ни счастья, ни удачи, ни радости жизни. Они не разрешили ещё ни одного вопроса, а только сильнее всё запутали.

     Новый вождь, Адум Свинт, учит, что личная корысть не является больше чем-то постыдным, наоборот, она залог благосостояния всех. Может быть, но я сомневаюсь в этой сентенции и положительно не вижу ничего хорошего в корысти, да и в благосостоянии тоже. К чему мы стремимся?   К украшениям лоскутами материи, и прогулкам на самодвижущих повозках? Или к насыщению желудка?  Так юливьи это делают быстрее и лучше нас.

     Наше природное тело и так прекрасно, его не надо ничем закрывать. А полёты на паутине? Разве они не приятней  в стократ трясучки на самодвижущей повозке…

      Где наши чистые идеи, где крепость духа, где великий смысл, который по крупицам собирали и передавали нам наши предки? Посмотрите, как живут и о чём мечтают современные челлеи. Их мозг отупел и скоро он будет у них один на всех, как у юливьинцев в юливьиной куче. Они и называть себя стали по-другому – челлейцами.  Тьфу, противно слышать. Неужели это пример для нас, неужели мы достойны такой позорной участи.

     Нет, не так мы должны жить, не так. Через неделю турнир, к нему я кое-что припас. Только бы Тея пришла…

…. Шумит, гудит переполненная арена. Пять тысяч челлеев пришли посмотреть на ежегодный турнир лучших. Несколько бойцов уже прохаживаются по кругу, поблёскивая секирами. Они желают привлечь к себе внимание элитных дамочек из первых рядов и заполучить от них хотя бы один букет.

     Где же Тея, пришла ли она?

     Я зорко всматриваюсь в ложу для избранных. На прошлых смотринах Тея была признана красивейшей женщиной. Вот она, в самой середине, что-то прячет за спиной. На ней большой красный лоскут, он ей идёт. И хотя он закрывает большую часть её тела,  но всё же не может испортить её красоты.

  Скоро начало.

    Я с большим усилием отвожу от неё взгляд и начинаю рассматривать своих соперников.

     Кто же на моей стороне, кто справа от черты?

     Никого.

     Все сгрудились слева от меня. Что ж, не впервой, я один против всех. Но со мной мои идеалы, я верю в них, и меня не победить.

     Правда что-то мне подсказывает, что сегодня всё будет не так, как всегда.  Всё будет по-настоящему, по-боевому, как в былые века. И чувствую я, кто-то не встанет сегодня с арены.

     Мы выстраиваемся у начальной черты друг против друга, десять против одного. Арена притихла в ожидании необычного боя. Бой будет красивым и скоротечным.

     Рефери сделал отмашку, и я кинулся в атаку первым. Одним ударом я свалил наземь сразу двоих.

     «Я выиграю, – взыграла во мне победная музыка моего деда, – Тея сегодня будет моей».

      Но остальные челлейцы расступились и стали меня окружать. Один, два, и опять десять, все на месте – ни одного поверженного. Я присмотрелся, это уже не челлейцы, из какого роду-племени они? Рожки их выглядят странно, словно искусственные, и переливаются  внутри чем-то красным. Все они злые, взоры их пышут ненавистью.

Это не турнир, это битва. Последняя моя битва. Но я не сдамся, пусть не надеются.

      Я отбиваюсь своими секирами направо и налево. Снопы искр озаряют арену. Зря я их затупил, сейчас бы они пригодились мне в боевом варианте. Но я такой, какой есть. Всегда. Во всех обстоятельствах.

     Я съездил одному по рожкам. Он взвизгнул, и ярость перекосила его лицо. Заднего я пнул прямыми ногами, а третьего схватил боковыми руками и бросил на землю. Трибуны взревели, никто ещё не понял, что здесь всё по-настоящему.

     Боковым зрением я поймал взгляд Теи.

    «Не бойся, – подбадривала она, – всё будет хорошо. Ты победишь. Ты настоящий».

     Я улыбнулся, я рассмеялся в лицо нападавшим на меня убогим челлеям.  Как смеют они причислять себя к нашему великому племени. Я поднял левую боковую руку и почти наугад выстрелил паутиной. Я не левша и с этой руки никогда не стрелял, а потому промахнулся в набегавшего на меня здоровенного челлейца.  Но фортуна была на моей стороне, паутина, вскользь, попала в самого дальнего, самого уродливого челлейца. Он опешил, замер, не смея пошевелиться, а я  прямой правой рукой ухватился за вибрирующую нить и забросил её арканом сразу на пятерых. Они запутались, смешались и повалились наземь.

     «У-у-р-р», – закричал я победным кличем нашего племени и трибуны вторили мне.

     «У-р-у», – засмеялся я и не заметил, как заднему подлому челлейцу кто-то вложил в руки искусственную секиру. Да, есть теперь и такие опасные штуки.

     От первого удара я увернулся, подставив секиру левой боковой руки, но кто-то сбоку саданул меня рожками в подхитиновое подбрюшье, я оглянулся посмотреть кто это, и тут искусственный клинок ударил меня в затылок. Раздался хруст лопнувшего хитина, и белая жидкость моего мозга закипела, запузырилась, вытекая наружу и соприкасаясь с воздухом. Перед глазами у меня  поплыли круги, в ушах раздался гул разгневанных трибун. Я упал на колени и опёрся двумя правыми руками о землю. И тут увидел её, склонившуюся надо мной. У неё не было букета.

      «Красивая, – подумал я, – и этот красный лоскут так идёт ей. Кто-то подарил ей его, и это был не я. Может, уже и букет  получил другой, может всё идёт, как положено, и я зря сражаюсь с ветряными мельницами»?

      «А как же жидкость, – вспомнил я, – ведь я так и не выполнил своего предназначения»

      Тея стояла, по-прежнему склонившись, и её лицо было совсем рядом.  Я слышал её дыхание и видел расширенные от ужаса глаза, но всё равно она была прекрасной. Она ждала от меня последней воли. Я напрягся и выпустил жидкость, но…. не попал ей в лоно, а лишь слегка забрызгал. Всё пролилось в песок.

      «Тея, – закричал я, чувствуя, что всё пропало, и меня теперь не будет в веках, – Тея, любимая….»

      Она что-то шептала в ответ, но слов я уже не слышал. Гул трибун стал слабеть и перешёл в слабый монотонный шум. Голова моя закружилась, как от любовной пляски, окружающие предметы слились в замкнутый продолговатый круг.  Будущее моего народа перестало меня волновать.

     И Тея, она вдруг начала приподниматься над юлиной и таять в воздухе. Её силуэт стал едва прочерчиваемым, через него были видны притихшие трибуны. Она повисела ещё немного над ареной, покачавшись в дуновениях ветерка, и улетела, превратившись в прозрачную фею. Всё пропало. Всё пропало.

 Ужас сдавил мне грудь, и я закричал из последних сил:

     «Те-я-я, не исчезай, Те-я-я-я».

                                     Глава IV  Осколки эклектики.

     «Проснись Пётр…. Пьер, ты кричишь… Петя, проснись, наконец».

     «Те-я-я… А? Что»? – Я просыпаюсь со сдавленным хрипом в груди.

     «Тебе нехорошо? – Элен испуганно смотрит на меня, – что с тобой? Что за Тея»?

     «Какая Тея, – удивляюсь я и трогаю свой затылок, потом начинаю оправдываться, – не бойся, со мной так бывает. Кошмарные  сны для меня не редкость. Что-то привиделось из другой жизни, но не отпечаталось в сознании. Всё уже стёрлось, и кто такая Тея я уже не вспомню никогда».

      «Мне страшно, – сказала Элен тихо, – впервые в жизни. И не за себя, мне страшно за тебя. Сергей что-то затеял, и ты в этом участвуешь. Вот и ночью кричишь…»

      «Не бойся, – я погладил её волосы, – спи моя хорошая, со мной ничего не случится. Ты моя поздняя радость. Так Августин Аврелий  обращался к Богу, когда поверил в Него. Ты мой ангел хранитель. Спи, любовь моя, я не буду кричать. Укройся, я сейчас, я быстро, туда и обратно».

      В холле было тихо и тепло. Я прошёл мимо нужного места и направился к входной двери.

      «Надо проветриться, – решил я, – подышать свежим воздухом и успокоиться».

      Снаружи было прохладно, дул порывистый ветер. Я вдохнул и резко выдохнул, как на тренировке.

     «Ки-и-я», – закричал я в темноту и сделал несколько ударов по воздуху. Эхо не ответило мне, только деревья зашумели сильнее и закачали ветвями.

 Голова  моя закружилась от предчувствия чего-то необыкновенного.

      «А слабо к океану прямо сейчас, – дрожь пробежала по моему телу от этой мысли,  но я уже знал, что исполню задуманное, – я во сне кричу? Беспокоен?.... Ладно, пусть так. Тогда пусть Элен поспит без меня. Это ничего, что я в одних трусах, и на дворе ночь.  Когда я ещё решусь на такое».

      Не раздумывая, я разбежался и прыгнул с крыльца в темноту.  Порыв ветра охладил меня, и я вздрогнул, осознав на мгновение, что делаю что-то опасное. Но уже первобытная ярость проснулась во мне и понесла меня к краю обрыва. Вот и узкая тропинка, она круто уходит вниз в абсолютную черноту. Ноги разъезжаются на скользких камнях,  я хватаюсь за сырые ветки, пытаясь удержать равновесие. В любой момент я могу сорваться и кубарем полететь вниз. Но я не думаю об этом:

      «Вперёд, туда…. туда к океану, – подгоняю я себя, – я хочу понять, что чувствовал Брандо, когда вдыхал этот влажный воздух. Надышусь сегодня и я. Это ничего, что сейчас ночь, я почти голый и весь измазался. Главное, что я не боюсь.  Это не Кощинский двор с его ночными кошмарами и ведьмами. Приезжая на выходные из института, и будучи уже взрослым детиной, ночью я всё равно не мог набраться храбрости и выйти во двор. Ужас кощинского двора, «Страшная месть» Гоголя, «мурашки» по телу, сколько раз я переживал такое и наяву и во сне….

    Но здесь… здесь нет того страха, нет ведьм, здесь где-то бродит душа Брандо.  Сегодня она поможет мне, и я узнаю, зачем оказался здесь и почему меня всегда так тянет к теплу и морю».

      Вот я и внизу и даже не сломал себе ничего. Океан встречает меня грозным шумом, но не злится, он чувствует во мне равного. Он понимает, все мы принадлежим  другому океану, более могущественному, который связывает всех нас незримыми нитями.

    Вот и поляна, где мы умствовали с Сергеем. Теперь надо лечь и раскинуть руки.

      Звёзды. Сегодня они так близко, яркие, разбросанные разноцветными кусками по бездонному небу. Хорошо лежать на песке, раскинув руки, и глядеть в небо.

     Ночь, прохлада, монотонный шум прибоя, и я в одних трусах на влажном песке маленького острова, затерянного в океане… А наша Земля, не точно ли так и она затеряна в океанских глубинах… И этот космос-океан совершенно необъятен…

      Кто согреет нас? Кто даст нам надежду? Кто объяснит нам, что мы здесь не зря…

     Дрожь пробегает по телу.  И на предплечьях, и на спине  выступает гусиная кожа. Но не от холода  и ни от детского страха с жуткими видениями простонародного Вия, не существовавшего на самом деле и перемешанного с моими кошмарными снами, а другого –  реального, земного, с привкусом отчаяния и одиночества.

      Пахнет сыростью, но пахнет вкусно.  Это не запах плесени кощинского подвала, в который я спускался, чтобы набрать к обеду картошки, нет.  Сейчас пахнет  морем. Волны разбились на мириады брызг, ударяясь о прибрежные камни, и превратились в  прозрачный туман. Он обволакивает меня и приятно холодит лицо. На ресницах собирается влага.  И я не пойму – это капли океана, или это уже мои слёзы…. Мне хочется думать о вечном. Я всё ещё живой.

       Когда-то я мечтал пожить в барской усадьбе в России восемнадцатого века, но, наверное, это не моё. Попав впервые в Тайланд, в его влажную духоту, я понял – здесь я жил, у экватора, здесь хочу и остаться. И как на долгие десять лет  оказался в Надыме, не пойму до сих пор….

     Млечный Путь начал тускнеть, туман сгущаться. Надо мной пролетела большая птица и каркнула, как ворона. Затылком я почувствовал холод. Земля остыла. И у экватора бывает не жарко. Главное тепло внутри нас, это тепло души. С ним нигде не пропадёшь.

      Я приподнялся и сел. Песок подо мной стал влажным, почти мокрым. Запал моей эйфории иссяк, пора возвращаться к Элен. Хорошо, когда есть куда возвращаться, и когда тебя ждут. Счастлив тот, кто не расстаётся с этой иллюзией до конца дней.

       Понял ли я Брандо?  Почему он уединился здесь посреди океана? Не знаю. Сдаётся мне,  что он попросту стал  никому не нужен. Так бывает в конце жизни, да и роли ему предлагали не по таланту. А может ещё проще – в старости он разучился ладить с людьми.

      Всё может быть.  Рано или поздно мы расстаёмся с иллюзиями. Иногда узнаём такое, что лучше бы и не знать. Любимая женщина  расскажет вам при расставании, что ваш сын, это не ваш, и что в самых патетических местах, когда она содрогалась от сладострастных конвульсий в ваших объятиях, то представляла не вас…

     Всё так, но пока длится процесс, пока жизнь продолжается, пока бьётся от нетерпения сердце, не надо думать о таких вещах.  Пусть по-прежнему она будет для вас самой необыкновенной женщиной, а вы – её единственным  мужчиной.

     Вот и у меня в памяти остался молодой и красивый Брандо – Стэнли Ковальски, из «Трамвая «Желание», а не старый дон Корлеоне из «Крёстного отца».

     Наверху, не попадая зуб на зуб, я нырнул в душевую. Пошарив в темноте, включил горячую воду. Шум льющейся воды разнесся по всему дому. Я посмотрел вверх, над  куполом появилась розовая дымка. Скоро утро. Я не хотел никого будить, поэтому вздрогнул, когда увидел в проёме дверей женский силуэт.

      «Где ты был, – раздался голос Элен, – я не сплю уже два часа».

 Потом в постели я прижался к ней, но всё равно долго не  мог согреться и унять дрожь. Элен целовала мои руки и пыталась, словно одеялом укрыть меня своим телом. Её грудь и живот были такими горячими, что я понемногу согрелся.

       «Не исчезай, – шептала она, – не делай так больше. Я люблю тебя.  Мне всё в тебе нравится: как ты ходишь, как говоришь, как ты смотришь на меня. Мне даже нравится, как ты молчишь. Ты молчишь не просто так, ты о чём-то думаешь. Но редко обо мне, я это знаю.  Ты думаешь о чём-то важном, но я в это важное не вхожу. Иногда я так хочу тебя, что не могу удержаться. Я вижу тогда в твоих глазах испуг. Ты прости меня за это, прости за то, что я такая, какая есть.  Я не в меру пылкая и страстная, но такая я только с тобой, и в этом твоя заслуга. Я не понимаю, что случилось со мной, ведь ещё совсем недавно я была другой. Прошло несколько дней с тех пор, как мы вместе, а я уже не могу без тебя.

       Когда тебя нет, и я сплю одна в родительском доме, со мной всегда твоя футболка. Я нюхаю её, и мне кажется, ты рядом. Иногда я одеваю её вместо ночной рубашки  и сплю в ней. Тогда мне кажется, что я в тебе, и ты меня оберегаешь. Ты сделал меня слабой, я не была такой. Я всегда добивалась поставленных целей  и была независимой. Теперь мне этого не хочется, я хочу быть слабой, зависеть от тебя, но, главное, чтобы ты всегда был рядом. А ты оставил меня одну и ушёл ночью к океану. Что мне оставалось думать?

     Если ты улетишь в Россию, я полечу за тобой, и если ты меня не возьмёшь к себе, я буду жить где-нибудь рядом на улице и замёрзну там на вашем холоде».

     Я посмотрел на неё с нежностью, не хотелось думать, что это просто слова.

     Как-то однажды, когда мы уже готовились спать, Элен вдруг замешкалась с расстёгиванием лифчика, что-то случилось с застёжкой. Она попросила меня помочь. Я помог, и расстегнуть и снять, и мне даже показалось, что с застёжкой всё было в порядке. Просто Элен захотелось  проверить, полностью ли я в её власти. Но это было лишним, потому что в этом уже не сомневался я сам.

     Я тогда лёг не сразу, а долго стоял и смотрел на неё. Элен, в своей наготе была невероятно прекрасной, настоящей богиней..

      Мне вообще почему-то всегда казалось, что женщина внешне выглядит лучше, чем мужчина. Не в смысле – красивей, красота у каждого пола своя, а как бы – эстетичней, притягательней. На женщину можно смотреть и любоваться. Не зря ведь художники и скульпторы во все времена рисовали и лепили женщин, а не мужчин, и, вдобавок в основном, без одежды. Поэты и писатели не отставали от них и тоже воспевали их красоту.

     Мне и сейчас кажется, что женщина – это необыкновенное создание, призванное украшать нашу жизнь.  Я ещё до сих пор  не отделался от мысли, что их надо добиваться, завоёвывать, что они сами всегда решают, быть им с мужчиной или нет. И мне почему-то никогда не приходило в голову, что женщины тоже хотят секса, и порой больше, чем мы.

     Я уже чувствовал, что скоро начну выполнять все её прихоти. Это будет её раздражать, а там и до расставания недалеко. Я знаю об этом, но всё равно счастлив.

     В довершение к этому, мне однажды приснился счастливый сон – яркий, красочный, необыкновенный. Мне приснилась моя первая любовь, самая долгая и безответная. В этом сне она любила меня, а я ничего не мог понять, даже в сонной реальности  я переживал и не верил, что такое возможно. Она успокаивала меня, что-то нежно шептала и целовала мои губы. Целовала, целовала и целовала без конца. Всё это длилось очень долго и никак не могло закончиться.  Никогда в жизни  я не был так счастлив, как в этом сне. Я и проснулся счастливым  с зацелованными губами.  Сперва я даже не понял, спал ли я, или это была явь.  Та явь, которая когда-нибудь исполнится на одой из планет  Вселенной, куда переселится моя неисчезаемая сущность…

     Проснувшись окончательно, я посмотрел по сторонам. Рядом спала Элен. Она улыбалась во сне. Я взглянул вверх, высоко над куполом мерцала голубая звезда.

     «Это Ахернар, – вспомнил я, – здесь он хорошо виден. Надо будет попросить Сергея  показать его в телескоп. Вот только почему он мерцает, если находится прямо над головой. Неужели скоро взорвётся»?

      Я почувствовал, что меня что-то связывает с этой звездой, но что именно, вспомнить не мог, счастливый сон заслонил все видения. Я осторожно высвободил руку из-под головы Элен, она не проснулась и продолжала мирно посапывать. Во сне лицо её стало совсем детским, оно улыбалось. За одну эту улыбку хотелось подарить ей всё, сделать что-нибудь необыкновенное, научиться летать… а я…

     Я заметил, что она уже не спит. Дыхание её по-прежнему было ровным, глаза закрыты, но непроизвольное дёрганье правого века  выдавало её. Во сне так не бывает. И улыбалась она не совсем естественно, а как бы нарочно. Интересно, она хочет, чтобы я догадался, что она проснулась, или нет.

     Я наклонился и поцеловал её в губы. Она страстно ответила на мой поцелуй. Мой счастливый сон, наконец, перешёл в явь. Но я чувствовал, явь будет куда как красочнее любых снов. Даже самых необыкновенных.

      «Я хочу тебя», – зашептала  Элен, и жар её слов, будто спичка, зажёг меня.

      «Я всё время тебя хочу, даже когда просто лежу рядом. Когда ты только прикасаешься ко мне, я уже улетаю на небо. Я не хочу это опошлить словами, но не могу удержаться и говорю это тебе, потому что только ты знаешь меня всю до донышка, знаешь, куда я улетаю, и сколько раз я это делаю за время нашей близости.  Я, наверное, с катушек слетела, – зашептала она, прижимаясь ко мне, – я нимфоманка, а тебе уже столько лет…».

     «Глупенькая», – прошептал я, обнял её,  и чувство реальности снова меня покинуло…..

     Как-то утром, когда Элен собиралась на занятия, я долго думал о нашей любви. Нет, она не только телесная, она ещё и очень душевная. Она радостная. Да и как оценить её, пока ты изнутри, как разделить её на части. Одна без другой, как душа без тела, и обе эти любви теперь для меня неразделимы.

      Моя Элен,  моё счастье, моя Алёнушка. Я не хотел отпускать её в то утро, говорил, что ничего страшного  нет, если  она пропустит пару занятий, а потом наверстает. Я крепко держал её за руку, но она была неумолима.

      «Это нужно, – говорила она, – это не из-за того, что я к тебе охладела и больше тебя не хочу. Я просто обещала маме не  пропускать занятий, и тогда она будет смотреть сквозь пальцы на мои ночные отсутствия».

      Что я мог ей сказать.  Это её «хочу» мне стало милее, чем люблю. Скоро у меня будет слюна изо рта бежать, как у собаки Павлова, от одного её вида.

      Когда она ушла, у меня началась настоящая  ломка, как у наркомана, хотя наркотиков  я никогда не принимал. Я сидел на постели и думал, как же мне теперь быть, как излечиться от этого сладкого дурмана. Думал, думал и нечаянно уснул. Мне приснилась Элен , голая и смеющаяся. Я потянулся рукой потрогать её, но не успел. Меня разбудил Сергей.

      «Вставай, – закричал он, тряся меня руками, – хватит дрыхнуть. Две недели прошло, как ты только тем и занят, что ублажаешь свою Элен, а потом дрыхнешь. Сегодня у нас с тобой  дело. Очень важное».

                                    Глава VI  Основная.

                                        Часть I  Мироздание.

     «Какие две недели? – спросил я,  стряхивая с себя остатки сна, – что значит, две недели?

     «Столько времени ты живёшь у меня, – уточнил Сергей, – quinze jours,   кянз жур, пятнадцать дней, как говорят французы».

        «Странный счёт у этих французов, – сказал я недовольно, чувствуя, что окончательно просыпаюсь, –  неделя у них восемь дней, две недели – пятнадцать, а число девяносто семь произносится, как четыре по двадцать, плюс десять, плюс семь ( quatre-vingt-dix-sept, кятро ванн диз сэт )….Вроде математики у них сильные, Лагранж, Лаплас, Пуанкаре, а считают они неважно».

       «Математики, да, сильные. Но счёт – это арифметика, – уточнил  Сергей, –  вот ты, я знаю, в уме считаешь хорошо, но это не мешает торговкам на рынке постоянно тебя обсчитывать и обвешивать. Но ты на меня не обижайся, я это не для того говорю, чтобы  задеть твоё самолюбие, я  знаю – для тебя это не главное.