Текст книги "Батый заплатит кровью!"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава шестая
КРОВЬ И ПЕПЕЛ

Пламя пожара, разорвавшее мрак мартовской ночи, плясало по крышам теремов, разливаясь по Спасскому околотку, подобно огненной реке. Огонь пожирал с гулом и треском дома, изгороди, амбары, бани и пристройки. Смятение и хаос царили на Спасской улице и в прилегающих к ней переулках. Из горящих подворий выбегали люди с детьми на руках, их сбивали с ног обезумевшие от страха лошади, вырвавшиеся из конюшен, под ногами у хозяев метались испуганные собаки. Однако сбегающимся отовсюду горожанам было не до пожара, ибо со стороны западного вала густой чёрной массой надвигались татары, в их завывающем боевом кличе слышались торжество и предвкушение близкой победы.

Терех прибежал в числе первых к месту пожара, едва над спящим городом зазвучал тревожный колокольный набат. Сердце Тереха невольно сжалось от отчаяния и горькой безысходности, когда он увидел снующих повсюду татар, коих было великое множество. Степняки рубили саблями мужчин и пытались ловить перепуганных женщин и детей. Это зрелище напомнило Тереху кровавые предрассветные часы, предрешившие горестную участь Рязани, в один из роковых дней минувшего декабря.

– Всё кончено, други мои! – безвольно опустив щит и меч, промолвил Терех. – Мунгалов слишком много, нам не одолеть их! Пора подумать о собственном спасении.

Подле Тереха в этот момент находились несколько ратников из его сотни, в том числе бондарь Кудим и его сын Лепко.

Услышав такое из уст упавшего духом Тереха, Кудим растерянно произнёс:

– А куда бежать, ведь Торжок окружён татарскими становищами?

– Значит, нужно укрыться за стенами детинца! – рявкнул Терех прямо в лицо Кудиму. – Нижний град уже обречён на гибель! За мной, живо!

Терех рванулся вверх по Спасской улице, намереваясь добежать до городской крепости, прежде чем туда доберутся татары. Он даже не оглянулся, чтобы посмотреть, кто из воинов последовал за ним.

Неожиданно из боковой Монастырской улицы выбежала целая толпа ратников в боевом облачении, с обнажёнными мечами и поднятыми кверху копьями. Громыхая доспехами, пешая рать заполнила Спасскую улицу во всю ширь. Впереди мчался посадник Иванко в блестящем пластинчатом панцире, с двуручной секирой в руках.

– Ты куда это спешишь, соколик? – воскликнул Иванко, преградив путь Тереку. – Враги-то у тебя за спиной!

– Мунгалов слишком много, – глядя себе под Ноги, проговорил Терех, – они прут потоком в город через западный вал. Нижний град уже не спасти. Нужно отступать в детинец.

– Замолчь! – прорычал Иванко, так тряхнув Тереха за край плаща, что тот еле устоял на ногах. – Я вижу, у тебя от страха разум помутился! Ни о каком отступлении не может быть и речи! Вперёд, в сечу! Сотник ты или девица на сносях?

Подняв голову, Терех увидел позади Иванко в рядах его дружинников бояр Микуна, Жердяту и Михайлу Моисеевича, а также тиуна Гудимира и Беляну с Яковом.

– Ладно, посадник, – выдавил из себя Терех, – веди меня на смерть неминучую.

– Не на смерть, а за победой, дурень! – сказал Иванко, хлопнув Тереха по плечу.

Отряд Иванко, ворвавшись в Спасский околоток, вступил в сражение с татарами, оттесняя их обратно к западному валу. В это же время два других отряда новоторов во главе с Якимом Влунковичем и Глебом Борисовичем ударили на татар со стороны детинца и от Супоневской башни. Двигаясь навстречу друг другу по гребню западного вала, ратники Якима Влунковича и Глеба Борисовича сбросили множество татар с кручи в овраг, отрезав от основных сил несколько сотен степняков, рассыпавшихся по всему Спасскому околотку, объятому пожарами.

Размахивая своей страшной секирой, Иванко крушил татар направо и налево. Враги шарахались от него, идущего напролом, подобно всесокрушающему тарану. С таким же неудержимым напором наседали на врагов дружинники посадника и прочие ратники из околоточных сотен, сбегавшиеся отовсюду.

Страх вдруг улетучился из сердца Тереха, когда он увидел в боевых порядках новоторов рядом с мужчинами и подростками сражающихся женщин с топорами и дубинами в руках. На одной из улиц Терех узрел совершенно поразительную картину. Возле горящих домов толпа рассвирепевших горожан, окружив пятерых низкорослых мунгалов, остервенело гвоздила их рогатинами и дрекольем. В толпе были бабы, девки, старухи, отроки и мужики-смерды, выскочившие, наспех одетые, из загоревшихся изб и клетей. Сбитые с ног степняки корчились на снегу и испуганно вопили, заслоняясь щитами и руками от сыпавшихся на них ударов. Одного из татар толпа подняла на вилы и швырнула через изгородь прямо в бушующее пламя.

Еле переводя дух, Терех рубил татар мечом и отражал щитом вражеские удары, он то гнался за удирающими степняками по пятам, то сталкивался с ними лицом к лицу в тесноте дворов и переулков, стиснутых высокими частоколами и бревенчатыми стенами домов. Вокруг Тереха всё было в движении, русичи и татары сплетались в хрипящие, лязгающие оружием тёмные клубки, которые быстро распадались и сцеплялись вновь. Отовсюду неслись крики и стоны. Под ногами ползали раненые и умирающие, поливая снег свежей кровью, мёртвые, свои и чужие, лежали на каждом шагу.

Поскользнувшись в луже крови, Терех бухнулся на бок, больно ударившись локтем о панцирь сражённого ратника. Оказавшийся подле Тереха степняк ударил его коротким копьём, целя ему в лицо. Терех увернулся, откатившись к тыну. Татарин нанёс новый удар. Терех вновь увернулся. Остриё вражеского копья, лязгнув по краю его шлема, вонзилось в берёзовый тын. Одним рывком вскочив на ноги, Терех рубанул татарина мечом. Удар меча пришёлся по плечевому щитку панциря, не причинив татарину никакого вреда. Выдернув копьё из забора, степняк двинул Тереха тупым концом древка в лицо. Перед глазами Тереха поплыли красные круги, ноги его подломились, он повалился спиной на частокол, чувствуя, как из разбитого носа струится кровь на губы и подбородок.

Со злобным выкриком ловкий татарин поднял копьё, собираясь пригвоздить Тереха к забору. Терех заслонился щитом. В следующий миг рука татарина, сжимающая копьё, отлетела в сторону, срубленная ловким ударом меча. Степняк взвыл от боли, а ещё через мгновение его голова в круглом металлическом шлеме отскочила от плеч, скатившись наземь. Безголовое тело рухнуло прямо к ногам Тереха, забрызгав его кровью, бьющей струёй из разрубленной шеи.

Опустив щит, Терех увидел перед собой Бажена и облегчённо перевёл дух.

– Кажись, я подоспел вовремя, сотник! – воскликнул Важен.

В следующую секунду храбрый тиунов сын метнулся в сторону и затерялся среди русичей, обступивших кучку татар на перекрёстке двух улиц. Оттуда доносился сквозь звон мечей зычный голос боярина Михайлы Моисеевича, призывающего новоторов сечь нехристей без милости и никого не брать в плен.

Все попытки татар взобраться на западный вал, чтобы прорваться к своим соплеменникам, окружённым русичами на улицах Торжка, завершились ничем. Ни многочисленность татар, ни град их смертоносных стрел не смогли сломить яростного сопротивления новоторов, вставших непреодолимым заслоном на валу среди чёрных руин сгоревшей крепостной стены. Когда холодное мартовское солнце взошло над мглистым горизонтом, татары, окончательно утратив наступательный пыл, отошли в свои становища.

Эта победа новоторов показалась Тереху неким чудом, свершившимся у него на глазах и при его непосредственном участии. Оглядывая при свете дня улицы и переулки Спасского околотка, где возле обугленных дымящихся руин во множестве лежали тела убитых татар и защитников города, Терех понимал, что новоторы дорого заплатили за эту победу. Но всё же жители Торжка выстояли в безнадёжной, казалось бы, ситуации, сломив и обратив вспять полчища татар! Повсюду, куда бы ни ступала нога Тереха, снег был окрашен кровью павших воинов и усыпан чёрными хлопьями пепла. В морозном утреннем воздухе висел тяжёлый запах человеческой крови, а свежий юго-западный ветер разносил повсюду едкий дым вперемежку с лёгкими клочьями пепла.

Глава седьмая
ЧУЛУУН

Среди раненых татар, пленённых новоторами во время ночной сечи в Спасском околотке, оказалась женщина-воин. Она имела такое могучее телосложение и была так увешана кожаными доспехами, что русичи поначалу приняли её за мужчину. Лишь когда татарская богатырша застонала от боли, гридни посадника, наткнувшиеся на неё, сообразили, что перед ними женщина. Уложив раненую татарку на сани, дружинники привезли её на двор к посаднику. Туда же были доставлены и все прочие пленённые в сражении татары. Пленников набралось больше двадцати человек.

Иванко распорядился, чтобы всем пленникам оказали лечебную помощь. После чего Иванко повелел Якову допросить всех пленённых степняков и выяснить, имеются ли среди них военачальники или знатные нойоны.

Оказалось, что пленённая татарка – весьма важная птица.

– Эту мунгалку зовут Чулуун, – поведал посаднику Яков. – Она доводится родной сестрой темнику Сукегаю, который происходит из рода джуркин. Джуркинские князья принадлежат к старшей ветви ханского дома мунгалов.

– Ну и что? – пожал плечами Иванко. – Какой нам прок от этой имовитой степной бабёнки? Разве она входила в ближайшее окружение Батыя? Разве ей ведомы замыслы Батыя?

– К ближним советникам Батыги Чулуун, конечно, не относится, – ответил Яков, – но мунгалы непременно попытаются вызволить её из плена, коль узнают, что она жива и находится в наших руках. Я уверен, мунгалы согласятся выдать нам кого-нибудь из знатных русских пленных в обмен на Чулуун.

Этот разговор происходил в трапезной за столом с яствами, где кроме Иванко и Якова сидели также пятеро воевод и Славомира с Беляной. Время близилось к полудню, поэтому челядинцы посадника накрыли обеденный стол. За обедом, как обычно, обсуждались и все насущные дела.

– Стало быть, знатнее этой мунгалки среди пленников никого не оказалось? – Иванко взглянул на Якова, отрезающего кусок от рыбного пирога.

– К сожалению, никого, – со вздохом обронил Яков. – Все прочие пленники – простые воины. Ради них нехристи даже не почешутся, уж я-то их знаю!

– Коль это дело верное, значит, надо вызнать, есть ли в плену у татар кто-нибудь из русских князей, – промолвил Яким Влункович, зачерпнув деревянной ложкой сочной мочёной брусники из глубокой глиняной ендовы.

– Я предлагаю вызволить из неволи княгиню Анну Глебовну, – сказала Славомира и тут же негромко добавила: – Ежели она жива, конечно.

– Какой нам прок от Анны Глебовны? – возразил Яким Влункович. – У нас баб и так полным-полно, а ратников мало. Вызволять из татарского плена надо князя или боярина, ибо нам мужские руки нужны для сечи с татарами. Иль я не прав? – Яким Влункович взглянул на посадника, за которым было решающее слово.

Иванко не успел открыть рта, чтобы ответить тысяцкому. Его опередила пылкая Славомира:

– Чем это женские руки ненадёжнее мужских? – уязвлённо воскликнула юная боярышня, сердито швырнув ложку на стол. – Иль в недавней сече с нехристями женщины вели себя трусливее мужчин? Я сражалась с татарами бок о бок с тобой, тысяцкий, а Беляна в битве ни на шаг не отставала от посадника. Я получила одну рану, а Беляна – две, но ни она, ни я не покинули поле сражения до полной победы.

– Не все женщины такие, как вы с Беляной, – проговорил Яким Влункович, вступив в спор со Славомирой. – Большинство женщин трясутся от страха при виде мунгалов и теряют сознание от одного вида крови. Вы с Беляной просто натерпелись унижений, побывав в неволе у татар, поэтому и рвётесь отомстить нехристям за свои страдания. О вас и речи нет, вы обе – отменные воительницы!

– Анна Глебовна тоже не робкого десятка, она тоже хлебнула лиха в плену у татар, – настаивала на своём Славомира, забыв про еду и питьё. – Сын Анны Глебовны, княжич Ярополк, пал доблестной смертью, защищая Переяславль-Залесский от Батыевой орды. Токмо за это Анна Глебовна должна быть вызволена нами из лап поганых мунгалов! Не все наши князья вели себя так отважно, как княжич Ярополк, поэтому недопустимо, чтобы его мать терпела лишения и унижения в неволе у татар. Слышите, недопустимо! – Славомира, разгорячившись, ударила кулаком по столу, опрокинув чашу с медовой сытой.

– Ладно, угомонись, красавица! – строгим голосом произнёс Иванко. – Сядь. Будь по-твоему, коль жива ещё Анна Глебовна, обменяем её на имовитую мунгалку.

Иванко вызвал своих гридней, повелев им привести пленную татарку в трапезную.

Дружинники расторопно исполнили повеление посадника.

Поскольку Чулуун была ранена в бок копьём, гридни усадили её на стул, а сами встали у неё за спиной на всякий случай. Лекари наложили повязку на рану Чулуун, было видно, что любые резкие движения доставляют пленной богатырше сильную боль.

Иванко и все его сотрапезники с нескрываемым любопытством воззрились на могучую пленницу, одетую в распашной, прилегающий в талии суконный халат тёмно-лилового цвета, имеющий с правой стороны разрез от талии до нижнего края подола. Широкие в проймах рукава этого чапана заметно сужались к запястьям. Халат был плотно запахнут на пленнице слева направо и стянут узким поясом. На левом боку чуть выше талии на халате темнело большое пятно засохшей крови и виднелась дыра от удара копьём. Длиной халат был чуть ниже колен, по бокам на нём имелись разрезы для езды верхом. На ногах у пленной богатырши были штаны из толстой ткани, заправленные в короткие сапоги, сшитые из волчьих шкур мехом наружу.

На вид раненой монголке было чуть больше двадцати лет. Она была довольно высока ростом и очень широка в плечах. Ширина её бёдер была заметно меньше ширины её плеч. Смуглое лицо пленницы имело форму заострённого книзу овала, у неё были довольно пухлые щёки и красиво очерченные алые уста, над которыми нависал несколько удлинённый тяжеловатый нос с широкими ноздрями. Нижняя часть носа выглядела слегка приплюснутой, из-за этого и тонкие крылья ноздрей выглядели чуть-чуть вдавленными. Узкие раскосые глаза пленницы были заметно вытянуты к вискам, а её тёмно-карие зрачки казались чёрными из-за густых, опущенных книзу ресниц. Иссиня-чёрные волосы монголки были заплетены в две косы, свисавшие ей на грудь. На лбу у неё была оставлена длинная густая чёлка, закрывавшая брови и почти достигавшая верхних век.

В глазах пленницы не было заметно страха или робости, она с невозмутимым видом разглядывала обширную трапезную и сидящих за столом людей, переводя свой настороженный взгляд с одного лица на другое.

Когда Яков заговорил по-монгольски, то пленница не сводила с него глаз, пока он не перестал говорить.

– Что ты ей наговорил? – Иванко взглянул на Якова.

– Сказал, что мы согласны обменять её на княгиню Анну Глебовну, пребывающую в стане Батыя, – ответил Яков, жуя лист квашеной капусты. – Мол, ей самой нужно выбрать посланца из числа пленников, который отправится к Батыю, чтобы обговорить с ним условия обмена.

– Чего же она молчит? – Иванко нетерпеливо кивнул на пленницу.

Яков пожал плечами.

В этот момент пленница что-то негромко произнесла, обращаясь к Якову.

– Она согласна на обмен, но сомневается, что Батый пойдёт на это, – перевёл Яков сказанное монголкой на русский язык.

– Попытка – не пытка, – проговорил Иванко. – Скажи этой басурманке, что ей придётся как-то разжалобить Батыя через своего посланца.

Яков вновь заговорил с пленницей, помогая себе жестикуляцией рук. Выслушав Якова, монголка согласно закивала головой.

– Спроси у неё, почто она взяла в руки оружие? Ведь это неженское дело, – обратилась к Якову Славомира, не спускавшая с пленницы своих пристальных глаз.

– Чулуун говорит, что в роду джуркин издавна существует такой обычай: когда мальчиков рождается мало, то за оружие берутся самые сильные и храбрые из девушек, дабы восполнить убыль в воинах, – пояснил Яков, выслушав ответ пленницы.

– Выведай у неё, много ли войска под стягами Батыя? – промолвил Яким Влункович, переглянувшись с Иванко.

– Под Торжком стоят пять туменов, а вся прочая татарская рать разыскивает полки князя Георгия, разделившись на три отряда, – сказал Яков, переводя на русский язык ответ монголки. – После всех понесённых потерь число воинов в туменах сильно сократилось, так что Батый имеет под Торжком чуть больше тридцати тысяч всадников.

– Что ж, скоро Батый не досчитается ещё многих воинов, – зловеще обронил Иванко, – ибо новоторов можно истребить, но покорить нельзя.

Глава восьмая
АННА ГЛЕБОВНА

Когда догорела и обрушилась западная стена Торжка, то Батый преисполнился уверенностью в том, что следующий штурм этого непокорного городка завершится полной победой. Отправляя своих воинов на приступ за три часа до рассвета, Батый полагал, что Торжок будет взят с ходу и с малыми потерями, ведь на быстрый отпор у русов не хватит ни времени, ни сил. Дабы увеличить панику среди новоторов, Батый приказал своим военачальникам устроить в Торжке пожары, применив для этого сосуды с зажигательной смесью.

В ожидании гонцов с известиями о взятии города и о числе убитых и пленённых русов Батый нетерпеливо расхаживал по своей огромной юрте, наполненной ароматом от курящихся на угольях тонких сандаловых палочек. Этот обычай обкуривать жилище благовонным дымком от сжигаемых ароматических растений монголы переняли от китайцев и тангутов, покорив тех и других ещё во времена Чингисхана.

Едва в холодных небесах занялся багрово-розовый рассвет, а ожидаемые гонцы с победными известиями так и не прибыли, нетерпение Батыя переросло в усиливающееся раздражение. Батый то и дело выходил из юрты и вглядывался в клубы дыма, разносимые ветром над сосновым лесом, за которым находился взятый в осаду Торжок Батыю было ясно, что город объят пожарами, это означало, что его воины всё-таки ворвались на улицы Торжка. При этом Батый никак не мог взять в толк, почему так долго идут уличные стычки, почему этот жалкий городишко до сих пор не взят? Ведь подавляющий численный перевес был на стороне татарских отрядов!

Наконец примчался гонец на взмыленном коне, который, спрыгнув с седла и склонившись перед Саин-ханом, запинающимся от страха голосом сообщил ему, что доблестное татарское войско отступает от валов Торжка, понеся большой урон.

Спустя ещё какое-то время в ставке Батыя появились его братья – Орду-ичен, Берке и Тангут. Объятый злобой Батый выбежал из юрты, едва нукеры доложили ему о возвращении его братьев с поля битвы. Глядя на то, с каким виноватым видом эти трое спешиваются с коней, как они бредут к белому ханскому шатру, не смея поднять глаз, Батый нервно хлестал двухвостой плетью по голенищу своего сапога.

– О, великий Тэнгри, взгляни с небесных высот на этих храбрецов, которые не посрамили своё оружие и свои знамёна в сегодняшней битве с урусами! – с нескрываемой язвительностью воскликнул Батый, подняв руки к небу. – Эти доблестные витязи считают позором для себя отступать перед любым врагом, тем более перед защитниками Ак-Кермена, коих ничтожно мало! О небесный Отец, сейчас эти храбрецы поведают мне, как был взят ими Ак-Кермен, а его защитники вырезаны до последнего человека!

Опустив руки, Батый повернулся к своим братьям, которые стояли перед ним, глядя себе под ноги. Коренастый Орду-ичен то сжимал, то разжимал кулаки, он всегда так делал, когда чувствовал за собой вину и не знал, как оправдаться. Берке шумно вздыхал, топчась на месте. Тангут кусал нижнюю губу, то и дело поправляя на голове бронзовый бухарский шлем с пучком чёрной конской гривы на макушке.

– Ну, доблестные витязи, я жду, что вы скажете мне, – медленно и грозно произнёс Батый. – Этого же ждёт и бог Тэнгри.

Позади Батыя стояли его нукеры, слуги и старый шаман Судуй в длинном заплатном чапане, в башмаках с загнутыми носками, в высокой войлочной шапке, к которой было прикреплено множество длинных разноцветных верёвочек и лент, свисающих ниже пояса. В руках у старика Судуя был большой священный бубен.

Долгую молчаливую паузу наконец решился нарушить Орду-ичен, который проговорил, не глядя на Батыя:

– Брат, нам нечем порадовать тебя и бога Тэнгри. Наши воины ворвались в Ак-Кермен, запалив много домов, однако сломить сопротивление Урусов им не удалось.

– Брат, урусы дрались не на жизнь, а на смерть! – вставил Берке, подняв несмелый взор на Батыя. – Урусы вышли на сечу с нами все поголовно: мужчины, старики, женщины и дети.

– Да, брат, никто из урусов не отступал ни на шаг, – торопливо добавил Тангут. – Урусы нападали на наших воинов как разъярённые тигры! Много моих нукеров пало!

Замахнувшись плетью, Батый рванулся сначала к Тангуту, потом так же с занесённой плетью он подскочил вплотную к Берке. Тангут и Берке зажмурились, втянув голову в плечи.

– Урусы всегда дерутся как разъярённые тигры! Так было везде и всюду! – орал Батый на своих испуганных братьев, яростно потрясая плетью. – Так было в граде Резан и в граде Мушкаф, и в граде Кулом-Улуг, и в граде Кыркла... Однако все эти грады урусов были взяты приступом за пять-шесть дней. Огромный град Ульдемир был захвачен после двухдневного штурма! А под ничтожным Ак-Керменом мои тумены застряли уже на тринадцать дней! Это ли не позор!

Продолжая изливать на братьев свою злобу, Батый называл их трусами и никчёмными вояками.

– Китайцы и тангуты стрельбой из катапульт пробили и сожгли стены Ак-Кермена с двух сторон, сделав всё для того, чтобы этот городишко можно было взять голыми руками! – негодовал Батый, стуча рукоятью плети по металлическому шлему согнувшегося в поклоне Орду-ичена. – Но моим бездарным братьям не по силам даже это. Они позорно бежали, не выдержав сечи со стариками и женщинами! Какие вы чингизиды после этого! Ваш дед Чингисхан не доверил бы вам даже охрану обозных водоносов! – Батый толкнул в грудь Берке и огрел плетью Тангута. – Я презираю вас!

Резко развернувшись, Батый ушёл в свою юрту. Свита поспешно расступилась перед ним, согнувшись в поклоне.

Усевшись на парчовые подушки возле обложенного камнями очага, Батый стал смотреть на рыжие языки пламени, с треском пожиравшие берёзовые поленья. Слуги и служанки бесшумными тенями скользили по огромной юрте, занимаясь своими обычными повседневными делами, стараясь при этом не разговаривать и не приближаться слишком близко к погруженному в мрачные мысли Батыю.

Не прошло и часа, как начальник стражи Бадал, плечистый и кривоногий, вошёл в шатёр и сообщил Батыю, что с ним хотят говорить его двоюродные братья Менгу и Гуюк-хан.

– Пусть войдут, – не поворачиваясь к Бадалу, угрюмо обронил Батый. – Я готов выслушать их.

Бадал с поклоном удалился. По его молчаливому знаку из юрты также удалились и все слуги.

Менгу и Гуюк-хан вошли в Батыеву юрту в сопровождении темников Сукегая и Тохучар-нойона. Все четверо были в доспехах и шлемах, с саблями и кинжалами на поясе.

Усевшись на свёрнутый белый войлок в глубине юрты, Батый жестом руки позволил вошедшим военачальникам сесть на мягкие подушки возле очага. Покуда военачальники снимали тяжёлые шлемы, складывая их возле входа, и рассаживались вокруг очага лицом к Батыю, в ханскую юрту тем временем пожаловали ещё два гостя. Это были Батыев дядя Тэмугэ-отчигин и предводитель кешиктенов Субудай-багатур, старый и одноглазый. Эти двое, пользуясь особой милостью Батыя, уселись на почётные места справа от него.

Первым заговорил Гуюк-хан, как всегда, нервный и не сдержанный в словах.

– Мои воины, ворвавшись в Ак-Кермен, были в одном шаге от победы, но твои родные братья, о великий, всё испортили своей трусостью! – промолвил Гуюк-хан, взирая на Батыя своими раскосыми сердитыми глазами. – Сначала бросился удирать Тангут, не выдержав сечи с урусами, за ним последовали Берке и Орду-ичен. Когда натиск наших батыров ослаб из-за этих жалких трусов, то урусы смогли сплотиться и сбросить с крепостного вала отряды Менгу и Тохучар-нойона. Я сам с трудом смог вырваться из пекла сражения. Но несколько сотен воинов из тумена Сукегая погибли, окружённые злобными урусами в Ак-Кермене.

– О светлейший, ты должен наказать своих братьев за недостойное поведение в битве, – вставил Менгу, обменявшись взглядом с Гуюк-ханом. – По Ясе Чингисхана, надлежит...

– Я сам знаю, что говорится в Ясе о наказании для трусов! – раздражённо воскликнул Батый. – Не нужно мне лишний раз напоминать об этом!

Менгу почтительно опустил глаза, прижав к груди ладонь правой руки. Он был гораздо моложе Батыя и часто внимал его советам и наставлениям, Батый благоволил к Менгу, у которого в недалёком прошлом были трения с сыновьями великого хана Угэдея. После смерти отца Менгу к его матери посватался Гуюк-хан, старший сын Угэдея. Однако красивая и гордая Соркуктани-беки отказалась стать женой Гуюк-хана, несмотря на гнев великого хана Угэдея. От опалы Менгу и его брата Бучена спас Батый, приблизив их к себе. Под покровительством Батыя пребывала и Соркуктани-беки, мать Менгу и Бучена.

– Но это ещё не всё, о великолепный, – продолжил Гуюк-хан тем же недовольным тоном. – Из-за трусости твоих младших братьев в плену у русов оказалась сестра темника Сукегая. Урусы изъявили готовность выдать нам отважную Чулуун в обмен на русскую княгиню, подаренную тобой, о великий, твоему брату Тангуту. Я считаю, что Чулуун необходимо вызволить из плена, ибо она доблестно сражалась с врагами, в отличие от некоторых наших предводителей.

С Гуюк-ханом согласились Тохучар-нойон и Сукегай, воздав хвалу смелой Чулуун. Поддержал Гуюк-хана и Менгу, но лишь после того, как тот сердито зыркнул на него, принуждая тем самым высказать своё мнение.

– По той же Ясе Чингисхана ни о каком обмене пленными не может быть и речи после того, как враг проявил непокорность, отказавшись добровольно сложить оружие, – каменным голосом произнёс Батый. – Наше войско уже проявило слабость сегодня, бесславно отступив от Ак-Кермена. Если мы пойдём на обмен пленными, то урусы возгордятся ещё сильнее. Для меня это станет тяжким унижением!

– К этому унижению, о могучий, тебя подтолкнули не я, не Менгу, не темник Сукегай и не Тохучар-нойон, – сказал Гуюк-хан, дерзко взирая на Батыя. – В этом бесславии повинны Орду-ичен, Берке и Тангут. Коль доблестной Чулуун суждено умереть во вражеском плену, тогда и эти трое трусов должны поплатиться головой, как велит Яса Чингисхана.

– Я должен всё обдумать, – нахмурился Батый. Он указал на дверь небрежным жестом тонких белых пальцев. – Ступайте! Скоро вы узнаете моё решение.

Гуюк-хан стремительно поднялся с ворсистого цветастого ковра и, не отвесив полагающегося поклона, вышел из юрты, прихватив свой блестящий металлический шлем. За ним так же стремительно последовали Тохучар-нойон и Сукегай, тоже не поклонившись Батыю. Лишь Менгу, пятясь к дверям, почтительно склонил голову перед Батыем.

– Ну, что скажете? – с мрачной усмешкой обратился Батый к Субудаю и Тэмутэ-отчигину, едва тяжёлый войлочный полог закрылся за ушедшими четырьмя военачальниками. – Гуюк-хан наглеет просто на глазах! Глядя на него, задирают нос передо мной Тохучар-нойон и Сукегай. Менгу, которому я всегда доверял, похоже, тоже спелся с Гуюк-ханом!

– В чём-то Гуюк-хан прав, о светлейший, – мягким вкрадчивым голосом промолвил Тэмугэ-отчигин, поглаживая толстыми пальцами свою жидкую седую бородку. При этом он озабоченно покачивал своей круглой головой с двумя выбритыми залысинами и двумя тонкими косичками, ниспадавшими на плечи. – Если строго следовать Ясе, то сегодня должны покатиться по снегу головы многих трусов. В том числе и головы твоих братьев, о великий. – Заметив, как вздрогнул Батый, Тэмугэ-отчигин поспешно добавил: – Но Гуюк-хан намекает тебе, о прославленный, что если Чулуун будет вызволена из плена, тогда и трусы могут избежать секиры палача.

– Если я сейчас уступлю Гуюк-хану, то он возомнит, будто я страшусь его, – сердито проговорил Батый. – Гуюк-хан и так позволяет себе слишком много, полагая, что могущество его отца, Угэдея, служит ему надёжной защитой от моего гнева. Однако Угэдей доверил мне, а не кому-то из своих сыновей совершить завоевание булгар, кипчаков и страны урусов. Я должен поставить на место зарвавшегося Гуюк-хана!

Тэмугэ-отчигин печально вздохнул, видя нежелание Батыя уступать Гуюк-хану.

И тут заговорил Субудай-багатур своим хрипловатым приглушённым голосом:

– Можно и уступками добиться преобладания над своими недоброжелателями, о неподражаемый. Упрямство – не самый лучший советник. Гуюк-хан может возмутить против тебя, о великий, половину войска, а это очень опасно и некстати, ведь война с урусами ещё не закончена. Урусы в Ак-Кермене только будут рады нашим раздорам. К тому же нет вестей от Бурундая, Бури и Урянх-Кадана, которые заняты поисками рати коназа Гюрги. Возможно, что самые тяжёлые битвы с урусами ещё впереди, поэтому сейчас нам как никогда необходимо единство. Урусов можно победить лишь сплочёнными усилиями всех чингизидов!

Скрепя сердце, Батый был вынужден согласиться с верным Субудаем. Вражда с Гуюк-ханом может лишить Батыя победы над урусами, ведь на их обширной земле стоит ещё много непокорённых татарами городов. Батый пока ещё не добрался до Новгорода, самого богатого из городов урусов.

Отправив своих слуг к Гуюк-хану и к Менгу, Батый известил их о своей готовности вызволить из плена Чулуун, сестру темника Сукегая.

Бадал, начальник Батыевых телохранителей, пришёл в юрту Тангута, объявив тому, что он намерен забрать одну из его наложниц, а именно русскую княгиню Анну Глебовну. «Таково распоряжение Саин-хана», – добавил при этом Бадал.

Тангута затрясло от негодования и нестерпимой обиды. Он накричал на невозмутимого Бадала, обозвав его «собачьим отродьем» и «ослиным помётом».

– Убирайся вон, негодяй! – брызгая слюнями, выкрикивал Тангут, наскакивая на рослого Бадала, как драчливый петух. – Передай Саин-хану, что княгиня Анна ему уже не принадлежит. Эта русская невольница – моя собственность! Эту наложницу я никому не отдам и не продам ни за какие деньги!

Не отвечая на оскорбления Тангута, Бадал вышел из его юрты и повелел воинам-тургаудам, которые пришли вместе с ним, обыскать соседние шатры в поисках русской княгини. Свита и слуги Тангута, как повелось у степняков, все юрты его куреня поставили полукругом вокруг главного войлочного шатра, где разместился сам Тангут. Тургауды живо отыскали юрту с Тангутовыми наложницами и выволокли из неё единственную женщину-славянку, которая сразу бросилась им в глаза, разительно отличаясь от смуглых узкоглазых черноволосых булгарок и татарок.

Анна Глебовна была напугана и растеряна, не понимая, что происходит и кто эти воины в кожаных панцирях, схватившие её. Она едва успела надеть тёплые сапожки и набросить на плечи длинный лисий шушун. Анна Глебовна лишь недавно оправилась от сильной простуды, поднявшись с постели. Тангут, её новый господин, подарил Анне Глебовне много разных красивых одеяний явно восточного покроя, много золотых и серебряных украшений, зеркала, гребни и чудесные благовонные мази. Те несколько дней, что Анна Глебовна провела в стане Тангута среди его наложниц, запомнились ей участливым уходом и уважительным обхождением, какими она была окружена. Анна Глебовна сразу поняла, что она является любимой наложницей Тангута, поскольку все прочие наложницы-азиатки прислуживали ей одной. Тангут не тащил Анну Глебовну в свою постель, видя, что она ещё недомогает. Лишь однажды Тангут повелел Анне Глебовне раздеться донага и сесть в медный чан, наполненный тёплой водой. Тангут сам омыл Анну Глебовну, используя жидкое бухарское мыло. При этом Тангут уделил особое внимание роскошной белой груди княгини, её округлым ягодицам и интимному лону. Но больше всего Анну Глебовну поразило то, что, вытирая её мокрое тело полотенцем, Тангут покрыл жадными трепетными поцелуями её всю от шеи до колен. Впрочем, то, что Тангут пылает к ней сильной страстью, Анна Глебовна почувствовала при первой же встрече с ним. Анна Глебовна была благодарна Тангуту за доброту и вежливое обращение, это сладкое рабство её совсем не тяготило.