Текст книги "Батый заплатит кровью!"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава десятая
ГУЮК-ХАН

К полуночи татарам наконец-то удалось с двух сторон прорваться в Торжок. Обозлённые упорным сопротивлением русичей и понесёнными потерями, татары учинили кровавое побоище на улицах Торжка. Было убито больше двух тысяч горожан и укрывшихся здесь смердов, в основном стариков, женщин и детей. Около тысячи русичей татары угнали в полон.

На рассвете предводители татарского войска обнаружили, что никакой крупной добычи в виде мехов, золота и серебра в Торжке не оказалось. Много разного добра сгорело при пожарах, немало ценных вещей новоторы успели спрятать или уничтожили сами. Во время уличных стычек в Нижнем городе кое-кто из русичей предпочёл запереться в доме и сгореть в огне, не желая сдаваться татарам. Многие матери сначала убили своих детей, а затем покончили с собой, дабы избежать унизительного рабства.

Победу татар нельзя было назвать полной, так как много русичей укрылось на горе в неприступном детинце. Утром же выяснилось, что огромный отряд горожан под покровом ночи вышел из Торжка и по льду Тверды ушёл на север. Татарские следопыты выяснили по следам, что бежавших из города русичей было не меньше трёх тысяч, многие из беженцев ушли пешком, но немало уехало на лошадях.

Батый, собравший в своей юрте всех военачальников, призвал к ответу своего брата, Шейбана, становище которого было разбито на левом берегу Тверды, напротив восточной стены Торжка. Воины Шейбана не принимали участия в штурме города, им было поручено следить за тем, чтобы к осаждённым новоторам не подошла подмога с севера, а также вовремя пресечь всякую попытку осаждённых выйти на вылазку через ворота в восточной стене.

– Ты не справился с моим поручением, брат, – сердито выговаривал Батый Шейбану, который сидел на кошме с виноватым видом. Его пухлое одутловатое лицо с маленьким ртом, узкими чёрными глазами и толстыми щеками покраснело и слегка подрагивало, словно студень. Двадцатилетний Шейбан всегда сильно робел перед Батыем. – Ты прозевал большую толпу Урусов, которые ночью ушли из Ак-Кермена, бесшумно перебив твоих дозорных. Ты не поднял тревогу посреди ночи, хотя тебе сообщили об исчезновении пятерых твоих нукеров.

– О великий, я подумал, что мои дозорные не удержались и приняли участие в разграблении Ак-Кермена, увидев, что этот городок наконец-то взят, – оправдывался Шейбан, пыхтя и вздыхая. – Дозволь мне отправиться в погоню за урусами, которые удрали ночью из Ак-Кермена. Урусы не могли уйти далеко, мои всадники догонят их по следам.

– Тебе придётся постараться, братец, чтобы загладить свою вину, – жёстко промолвил Батый. – Ты должен захватить всех урусов, ночью проскользнувших мимо твоего носа, и привести их в мой стан. Мужчин можешь перебить, но женщин и детей оставишь в живых. Если ты с этим не справишься, то всех твоих воинов и тебя вместе с ними я причислю к отрядам-куроласы.

Отряды-куроласы имелись во всех монгольских туменах, они состояли из трусов, посмевших бежать от врага, из преступников, запятнавших себя воровством среди своих же соратников, из воинов тех кочевых племён, оказавших некогда наиболее упорное сопротивление монголам.

Отряды-куроласы всегда направлялись в самое пекло сражения, а при штурме крепостей – на самые неприступные участки стен. В случае победы воины из этих отрядов не получали никаких наград, их просто досыта кормили и давали им хорошенько отдохнуть. При поражении воинов-кершу, то есть «проклятых», подвергали порке и различным унижениям, а десятникам и сотникам из их числа отрубали голову.

Услышав такое из уст Батыя, трусоватый, изнеженный Шейбан затрясся как осиновый лист. Низко и часто кланяясь, Шейбан попятился к выходу из юрты, заверяя Батыя, что его кони уже осёдланы, а колчаны набиты стрелами, что он сам поведёт своих нукеров в эту погоню. «Мои воины будут мчаться как ветер!» – с этими словами Шейбан скрылся за дверным пологом.

– Скачи, скачи, сонливый лежебока! Растряси свой жирок! – проворчал Батый, с хрустом разминая свои тонкие белые пальцы с ногтями, окрашенными перламутровым китайским лаком. – Это послужит тебе неплохим уроком, братец. Пусть твоя толстая задница пооботрётся о жёсткое седло!

– О прославленный, позволь мне тоже выступить в погоню вместе с Шейбаном, – подал голос Тангут. – У меня резвые лошади и воинов больше, чем у Шейбана. Если Шейбан вдруг замешкается в пути или устанет от погони, то моя плеть подстегнёт его.

Батый взглянул на Тангута и сделал кивок головой, не произнеся ни слова. Он понимал, что Тангут хочет вернуть красавицу-княгиню, которую у него отняли при вызволении из русского плена сестры темника Сукегая. Среди русских пленниц, взятых татарами в Ак-Кермене, той княгини не оказалось. Не было её и среди убитых женщин.

– Благодарю, о светлейший! – Тангут поклонился Батыю, прижав ладонь к груди. – Мои всадники выступят немедленно!

Тангут торопливо удалился из шатра.

Обведя долгим взглядом оставшихся военачальников, Батый завёл речь о том, что все дома в Ак-Кермене нужно сжечь дотла и сегодня же взять приступом крепость на горе, где засели самые упорные из урусов.

Но тут слово взял Гуюк-хан.

– Я не понимаю, зачем нам и дальше губить наших воинов, осаждая горстку урусов на горе, – раздражённо сказал он. – Ак-Кермен взят, половина его жителей истреблена или пленена. Тех урусов, что ушли на север по льду реки, не сегодня-завтра настигнут Шейбан и Тангут. Можно передохнуть и отпраздновать победу. И самое главное, нам нужно сберечь силы для удара по Нову-Ургу, самому богатому граду урусов. Именно там нас ждёт самая большая добыча!

Батый с удивлением и недовольством взглянул на лица темников и нойонов, по их глазам и переглядываниям было видно, что они согласны с Гуюк-ханом.

Нахмурив брови, Батый произнёс:

– Пройдя по землям урусов от Оки до Тверцы, я не оставил позади себя ни одного непокорённого города. Яса Чингисхана запрещает монголам оставлять у себя в тылу даже одну маленькую крепость, не открывшую ворота, даже горстку врагов, не сложивших оружие.

Гуюк-хан продолжал настаивать на своём, видя, что темники и нойоны хоть и помалкивают, но в душе целиком на его стороне. Желая подогреть их алчность и пробудить в них неповиновение Батыю, Гуюк-хан стал рассказывать о несметных сокровищах Новгорода, который богатеет на торговле с Западом и Востоком. По его словам, добыча, взятая татарами во Владимире и Суздале, ни в коей мере не может сравниться с богатствами Новгорода!

– Взять Нову-Ургу будет непросто, ибо население его весьма велико, – молвил Гуюк-хан. – К тому же этот город будет защищать коназ Уруслай, брат коназа Гюрги и самый воинственный из здешних властителей. Ни к чему растрачивать силы на осаду небольших городков, где всё равно нечем поживиться. Гораздо разумнее идти прямиком на Нову-Ургу, пока коназ Уруслай не подошёл с ратью с юга.

Неизвестно, чем завершился бы этот спор Батыя с Гуюк-ханом, если бы Саин-хана не поддержали Менгу и Субудай-багатур. Менгу, несмотря на молодость, слыл самым бесстрашным среди чингизидов, все молодые нойоны преклонялись перед ним. Субудай как соратник самого Чингисхана пользовался среди монгольской знати безграничным уважением.

Под давлением Субудая и Менгу на совете было принято решение ещё до захода солнца истребить всех урусов, укрывшихся в цитадели Ак-Кермена.

Из Батыева шатра Гуюк-хан вышел мрачнее тучи. Он хлестнул плетью своего слугу-конюха за то, что тот зазевался и не слишком расторопно подвёл к нему коня. Желтолицый узкоглазый конюх в длинном сером чапане и в войлочной шапке с узким верхом торопливо встал на четвереньки перед Гуюк-ханом.

Поставив ногу в сафьяновом жёлтом сапоге на спину конюха, Гуюк-хан неспешно сел в седло. Глядя на него, вскочили на коней и его вооружённые нукеры в круглых металлических шлемах. Один из нукеров держал в руке длинное древко с жёлтым треугольным стягом, на котором был изображён летящий чёрный кречет.

«Поглядим, как ты возьмёшь Нову-Ургу со своим измотанным войском, ряженая в шелка обезьяна! – со злостью подумал о Батые Гуюк-хан. – Твоя спесь и гордыня когда-нибудь тебя погубят, сморчок с лошадиными зубами! Ты лучше заботился бы о своих воинах так же, как о своих ногтях, любитель китайских благовоний!»

Глава одиннадцатая
МЁРТВАЯ ДЕРЕВНЯ

Бояре Ми кун и Жердята, возглавившие русичей, устремившихся из Торжка на прорыв, оба были родом из Новгорода. В прошлом эти двое не раз воевали против суздальских князей на стороне черниговских Ольговичей, которые безуспешно пытались утвердиться в Новгороде и Торжке. Лесистый край, где протекает река Тверда и пролегают пути-дороги до Новгорода, был знаком не понаслышке Микуну и Жердяте.

Понимая, что застывшее русло Тверды – самая удобная дорога для татарской конницы, которая непременно устремится в погоню за колонной беженцев, Микун и Жердята приняли решение свернуть в лесные дебри, чтобы узкими лесными дорогами добраться до озера Селигер. Оттуда, опять же по руслам замерзших рек, можно было без труда добраться до Новгорода и до затерянных в лесах Дубровны и Морева. Пройдя по льду Тверды около десяти вёрст, колонна беженцев повернула на северо-запад, углубившись в густую чащу по извилистой, еле приметной среди снегов дороге.

Микун и Жердята гнали людей безо всяких передышек, поэтому к рассвету колонна беженцев сильно растянулась. Конные ратники и люди, едущие в санях, ушли далеко вперёд. Пешая колонна, разбившись на несколько групп, тащилась по лесу, всё более растягиваясь и отставая от головного отряда. Выбиваясь из сил, люди садились прямо на снег, многие сразу засыпали, лёжа на снегу. Ратники из замыкающего отряда были вынуждены остановиться на привал в деревушке Осняки, в которой было всего пять дворов. Деревушка была пуста, все жители бежали отсюда в сторону Новгорода, едва татары осадили Торжок. От Осняков до Торжка было не более двадцати вёрст.

Около семидесяти наиболее слабых беженцев, набившись в избы, вповалку лежали на полу и на скамьях, не имея сил двинуться дальше.

Ратники разожгли огонь в печах, чтобы отогреть измученных людей, благо, во дворах под навесами было много сухих дров.

Покуда беженцы двигались по льду Тверцы, боярин Микун находился в замыкающем отряде ратников. Но едва колонна усталых людей свернула на лесную дорогу, Микун перешёл в головной отряд, забрав с собой и своих вооружённых слуг. Микун и его слуги сели на татарских лошадей, доставшихся русичам от перебитых ими вражеских дозорных. Трупы этих степняков Жердята приказал бросить возле дороги в лесу. «Пусть волки угостятся мясом мунгалов, авось не отравятся!» – сказал при этом Жердята.

Главенство над замыкающим отрядом ратников после ухода Микуна перешло к бояричу Самохе. Это был рыжеволосый конопатый верзила с небесно-голубыми глазами и бычьей шеей. На вид ему было лет двадцать пять. Самоха заметно трусил, сознавая, что если нагрянут татары, то будет их очень много, а ратников в арьергарде не наберётся и полусотни. Недолго думая, Самоха заявил Тереху, что передаёт начальство ему, а сам выступает в путь, поскольку ему нужно позаботиться о матери и сестре, которые едут в возках где-то далеко впереди. Это произошло в сельце Осняки, где Самоха не пожелал задерживаться ни минуты.

Вместе с Самохой поспешили уйти вперёд ещё десяток воинов, все они были из числа боярских и купеческих сыновей.

После мучительных раздумий, видя, что утро разгорается, а беженцы, расположившиеся в избах, не торопятся двинуться в путь, Терех объявил ратникам, что они уходят одни.

– Коль сюда нагрянут мунгалы, то нам будет не спасти ни этих измученных беженцев, ни спастись самим, – сказал Терех. – Самое разумное для нас – это догнать основную колонну и пристроиться в её хвосте. Наши мечи и копья нужнее для тех женщин и детей, которые продолжают путь, несмотря на усталость.

Всего один ратник осмелился возразить Тереху, обвинив его в бессердечии и трусости. Это был молодой и горячий Семак, сын кузнеца. Он был седьмым ребёнком в семье, поэтому и получил такое имя.

– Я не пойду с вами, – бросил Тереху Семак. – Нельзя бросать этих совершенно беззащитных женщин и стариков. – Семак кивнул на заснеженные приземистые избы, где спали вымотавшиеся беженцы.

– Ну да, – желчно усмехнулся Терех, – ты будешь для этих обессиленных людей надёжной защитой в случае появления татар. Удачи тебе, храбрец!

Терех хоть и рвался поскорее догнать ушедшую вперёд колонну беженцев, но раненая нога не позволяла ему идти быстро. К полудню Терех и идущие вместе с ним ратники смогли настичь лишь две маленькие кучки еле шагающих женщин, которые очень обрадовались появлению ратного отряда. Женщины прибавили шагу, собрав последние силы и не желая отставать от вооружённых ратников. Всем этим женщинам было уже далеко за пятьдесят, все они страдали кто одышкой, кто излишней полнотой, кто болезнью ног... Все они отважились на этот нелёгкий путь ради своих детей и внуков, которым нашлось место в санях.

На узкой заснеженной дороге, укатанной санями и утоптанной множеством ног, изредка попадались кем-то брошенные или оброненные вещи: то берестяной туесок, то чья-то рукавица, то бронзовое зеркало на тонкой ручке, то детская игрушка...

Наконец впереди на косогоре замаячила довольно большая группа беженцев, которые расположились на отдых возле поваленных ветром сосен. Две сосны, лежащие поперёк дороги, были распилены ручными двуручными пилами. Видимо, здесь потрудились ратники из головного отряда, освобождавшие путь для саней и возков.

Отряд Тереха тоже остановился на привал у поваленных деревьев.

В группе женщин, к которым присоединились Терех и его люди, было не меньше полусотни человек. Это были жёны и сёстры смердов, искавшие спасения от татар за стенами Торжка и потерявшие за дни осады кто мужа, кто сына, кто брата... Среди этих крестьянок тоже не было молодых, все они были уже в тех летах, когда нет смысла создавать новую семью и стремиться к каким-то новым отношениям. Батыево нашествие сильно поломало их судьбы, оставив многим из них либо горечь утрат, либо осколки былого счастья.

Одна из пожилых крестьянок хорошо знала эту дорогу, она сказала Тереху, что впереди, примерно через пять вёрст, лежит село Гущино.

– Я оттуда родом, – усталым голосом добавила женщина. – Как вышла замуж, с той поры там и не бывала. Теперь у меня нету ни мужа, ни детей – все в Торжке погибли. Останусь я в Гущино у своей родни, чай, примут, не прогонят. Мне всё едино идти более некуда.

«Мне тоже некуда, – мрачно подумал Терех. – Земля Рязанская лежит впусте. Иду я, куда ноги несут, лишь бы подальше от мунгалов!»

В Гущино было больше десятка дворов. Многие здешние селяне ушли отсюда кто куда, опасаясь татар, но кое-кто остался, надеясь, что в эти дебри степняки не сунутся.

Беженцы разбрелись по избам; кто-то хотел передохнуть и двинуться дальше, но многие из женщин собирались заночевать здесь. Терех и его ратники расположились на подворье у здешнего ратайного старосты. Это был ещё крепкий старик, хотя и согбенный годами и седой, как лунь.

– Оба моих сына с жёнами и детками утекли отсель ещё седьмицы две тому назад, – молвил староста Тереху, угощая его и Беляну медовой сытой. – В городок Хотшин подались сыны мои, это верстах в сорока от нашего села. Прямой дороги туда нету, по руслам замерзших речек надо ехать туда. Вы-то не в Хотшин направляетесь?

Старичок взглянул на Тереха из-под седых косматых бровей.

– Нет, дедуня, – Терех замотал головой, – наш путь дальше лежит, до самого Новгорода.

– Много народу сегодня прошло через нашу деревню – и пеших, и конных, и на санях, – удивляясь, молвил староста. – И весь этот люд из Торжка путь держит, спасаясь от татар. Вы-то тоже из Торжка будете?

– Оттуда, дедушка, – ответила Беляна, сидевшая за столом рядом с Терехом. Свой островерхий шлем Беляна положила к себе на колени. Её голова была повязана белым повоем, а лицо на месте срезанного носа было закрыто белой повязкой.

– Лошади в селе есть? – обратился к старосте Терех, допив медовую сыту в своей кружке.

– Нету, – печально вздохнул старик, – единственную старую кобылу увели с собой сбеги из Торжка, кои проходили тут раньше вас. Соседка моя, бабка Меланья, теперь слёзы льёт, ибо та кобыла вместе с ней состарилась.

– Почто ты отсель не уходишь, дедушка? – поинтересовалась Беляна. – Иль мунгалов ты не страшишься?

– Что плохого могут сделать мне мунгалы? – проговорил старик, отдирая бересту от высушенных на печи берёзовых поленьев. – Убить меня? Так мне уже почти девяносто годов. Всякое я повидал, многое испытал. Жизнь моя унылая уже порядком мне наскучила, милая девица. А посему смерти я не страшусь.

– Ну, а нам жизнь ещё не наскучила, поэтому мы продолжим наш долгий путь, – сказал Терех, вставая из-за стола. – Благодарю за угощение, дедуня.

Торопливо осушив свою глиняную чашу, Беляна тоже встала со скамьи и привычным движением покрыла голову шлемом.

Терех сначала натянул на голову замшевую шапочку, напоминавшую верхнюю часть капюшона, и лишь потом надел шлем, выровняв опущенную книзу стальную стрелку точно по линии носа.

Накинув на плечи подбитые мехом плащи, Терех и Беляна опоясались мечами, засунули за пояс кинжалы, взяли свои щиты, прислонённые к печи.

Внезапно в избу вбежал Лепко, стукнувшись шлемом о низкий дверной проём.

– Татары! – взволнованно вымолвил он. – Всадников пятнадцать стоят у околицы! В деревню покуда не входят!

– Передовой дозор! – живо смекнул Терех и рванулся в тёмные сени.

Беляна и Лепко, гремя оружием, устремились за ним.

Выбежав на заснеженный двор, Терех увидел там шестерых ратников, по лицам которых было видно, что они готовы сражаться с ненавистными татарами.

– Где остальные? – спросил Терех.

– По другим дворам разошлись, – ответил Лепко. – Важен побежал по избам, дабы оповестить всех об опасности.

– Значит, так, – приказным тоном произнёс Терех, – будем уносить ноги, пока не поздно.

– Но ведь мунгалов немного, мы сможем одолеть их, – проговорил Лепко, сжимая древко дротика.

– Этих одолеем и что? – рявкнул Терех. – Следом за ними сюда скоро подвалит тысяча нехристей, а может, и больше!

Лепко растерянно прикусил губу. Прочие ратники молча переглядывались между собой, не смея возразить Тереху. Они сознавали его правоту, и всё же им очень хотелось истребить передовой татарский дозор.

– Выбирайтесь через огород к лесу, – быстро проговорил Терех. – Лепко, ты будешь за старшего. Беляна, пойдёшь вместе с ними. Не спорь! – Терех повысил голос, дабы прервать возглас возражения, готовый сорваться с губ девушки. – Я разыщу Бажена и остальных ратников. Так же через огороды мы уйдём в лес. Там и соберёмся все вместе.

Ратники нехотя повиновались Тереху. Направляясь к воротцам в глубине огороженного двора, ведущим в покрытый сугробами огород, они тянули за собой Беляну, отняв у неё щит и копьё. Страшась за Терека, Беляна не хотела уходить в лес без него. Тереху пришлось ещё раз прикрикнуть на Беляну, чтобы погасить упрямый протест, вспыхнувший в её душе. Шестнадцатилетний Лепко был самый молодой среди этих семерых ратников, хотя остальные были не намного старше его. Терех, насмотревшийся смертей при обороне Торжка от татар, очень хотел хотя бы этих безусых отроков вывести живыми в безопасное место.

То, чего Терех опасался сильнее всего, всё же случилось. Он не мог понять, кто первым начал пускать стрелы, татары, вошедшие в деревню, или русичи, выскочившие на них из-за изб и частоколов. В этой беспорядочной стремительной схватке численный перевес был на стороне русичей, которые сумели окружить вражеских дозорных и перебить половину из них. Уцелевшим татарам, проявившим прыть, удалось ускакать из деревни на своих низкорослых резвых лошадках.

Радость ратников, одержавших быструю и лёгкую победу над немногочисленными степняками, была недолгой. Не прошло и получаса, как в село ворвались, словно вихрь, несколько сотен завывающих татар на разномастных лошадях. Думая только о собственном спасении, Терех умчался в лес, припадая на раненую ногу. Ему повезло, никто из татар его не заметил.

Плутая по заснеженному ельнику, Терех до сумерек кружил вокруг деревни, где бесчинствовали татары. Он разыскивал Беляну и семерых юных ратников, считая своим долгом вызволить их из этой напасти. Жуткие вопли насилуемых и терзаемых женщин, долетая до Тереха, вызывали у него нервную дрожь и неприятную слабость в ногах. Суда по всему, татары были сильно озлоблены, вымещая свою ярость на женщинах и стариках, угодивших в их руки.

Неожиданно откуда-то потянуло дымом. Терех, принюхиваясь, как собака, устремился в глубь леса и вскоре заметил в неглубоком овраге ярко полыхающий костерок. Вокруг огня притулились плечом к плечу несколько скорченных фигурок в длинных плащах и островерхих шлемах, поблескивающих в отблесках рыжего пламени. Рядом торчали воткнутые в снег копья.

Терех кубарем скатился в овраг. Подбежав к тем, кого он так долго разыскивал в чаще леса, Терех принялся забрасывать костёр снегом.

– Вы спятили, что ли? – негодовал Терех. – Развели огонь в двух шагах от села, где полно мунгалов! У нехристей нюх, как у волков. Уж коль я учуял дым вашего костра, то мунгалы и подавно смогут вас учуять.

– Мы просто хотели погреться, – пробормотал Лепко. – Нам казалось, склоны оврага надёжно укрывают наш костёр от чужих глаз.

– Идём отсюда! – решительно сказал Терех, загасив огонь. – Нужно найти укромное место в лесу, откуда можно наблюдать за деревней и за дорогой.

Терех и его спутники, блуждая по ночному лесу, случайно наткнулись на двоих ратников, прятавшихся среди молодых елей. Один из этих воинов был сильно изранен и уже испустил дух. Второй тоже был ранен, но неопасно. Им оказался Важен.

Обрадованный Терех заключил Бажена в объятия. Он знал, как бесконечно дорог тиунов сын своенравной Офке, которая наверняка беспокоится о нём, находясь где-то вдали от него. При выступлении из Торжка Тереху удалось посадить Офку, её младшую сестру и их беременную мать в один из лёгких возков на полозьях, запряжённый гривастым жеребцом. Садясь в возок, Офка незаметно дёрнула Тереха за край плаща и негромким требовательным голоском наказала ему беречь Бажена от татарских стрел и сабель. О том же самом попросила Тереха и Варвара, проявляя заботу о красавце Лепко. Чувствуя на себе ответственность за жизнь двух этих юношей, Терех был настроен на то, чтобы не вступать в столкновения с татарами.

* * *

Сквозь вязкую сладкую дремоту Терех вдруг услышал какой-то смутный монотонный шум, усилием воли он заставил себя открыть глаза. Над ним нависали колючие еловые лапы, остро пахнущие хвоей. Ночь растаяла. Было светло и морозно. Между косматыми вершинами елей виднелись чистые голубые небеса, пронизанные солнечными лучами.

Рядом с Терехом прямо на снегу спали, закутавшись в плащи и подложив под голову щиты, его юные соратники. Не было только Беляны. «Где же эта пострелица?» – встревожился Терех, поднимаясь на одеревеневшие ноги.

За спиной у Тереха раздались торопливые шаги по снегу, треск раздвигаемых еловых веток. Терех схватился за кинжал на поясе. В следующий миг он увидел Беляну в заиндевевшем шлеме, разрумянившуюся от быстрой ходьбы. Она была с копьём в руке, с мечом при бедре, но без щита.

– Татарская конница идёт по дороге, – прошептала Беляна, подойдя вплотную к Тереху. – Слышишь?

Терех прислушался. Это был тот самый смутный шум, пробудивший его от дрёмы. Теперь Терех явственно расслышал топот копыт по утоптанному снегу, всхрапывания лошадей, бряцанье оружия... Выбравшись на вершину холма, где росли вперемежку молодые сосны и ели, Терех и Беляна увидели в просветах между деревьями в низине протянувшуюся по лесу дорогу, по которой шла на рысях татарская конница. Над мохнатыми шапками всадников, облачённых в длинные толстые халаты и кожаные доспехи, трепетали бунчуки из конских хвостов, поблескивали острия копий в лучах солнца. Татары скакали со стороны села Гущино, где они провели ночь, направляясь на северо-запад.

– По следам беженцев идут нехристи, – мрачно обронил Терех. – От этой стремительной погони уйти будет непросто!

– Нам-то что теперь делать? – обеспокоенно спросила Беляна. – Татары теперь впереди нас продвигаться будут, они не дадут нам до своих добраться. Другой дороги до озера Селигер нету.

– Делать нечего, – хмуро произнёс Терех, – придётся нам поспешать вслед за татарами. Авось нехристи вымотаются и отстанут от наших беженцев, а может, ратники наши заманят их в ловушку.

Прежде чем выступить в путь к озеру Селигер, Терех решил наведаться в село Гущино в надежде, что кто-нибудь из уцелевших русичей, успевших спрятаться в лесу, тоже придёт туда. Вместе с Терехом отправились Важен и Беляна.

Зрелище застывших на ночном холоде нагих обезображенных женских тел, раскиданных по всему селу, потрясло Тереха до глубины души. Ему, уже имевшему возможность в недалёком прошлом видеть проявления жестокости татар, всё увиденное в Гущино в это стылое мартовское утро показалось неким сатанинским злодейством. Тереху было даже как-то дико сознавать, что такие зверства сотворены людьми.

Охваченный мукой сострадания, Терех бродил между избами и невысокими изгородями, натыкаясь на каждом шагу на отрубленные женские головы, на отрезанные груди, на отсечённые руки... Некоторые из отрубленных голов были насажены на колья частоколов. Повсюду на снегу алели пятна крови, кое-где можно было видеть кровавые лужи, прихваченные тонким ледком. Попадались женские тела без головы, без руте и ног. Немало женских трупов было со вспоротыми животами и вывороченными внутренностями.

Возле избы ратайного старосты Терех узрел и вовсе жуткое зрелище. Он увидел мёртвые голые тела двух девочек лет тринадцати-четырнадцати, насаженные на длинные колья. Смерть этих девочек была ужасной. Заострённые, гладко оструганные колья татары просунули им в задний проход, всаживая их через брюшную полость, желудок и лёгкие всё глубже и глубже, пока окровавленные острия этих кольев через дыхательное горло не вышли изо рта этих юных мучениц. Колья с пронзёнными насквозь трупами двух отроковиц, похожих на мясо, насаженное на вертел, были привязаны к забору лыковыми верёвками.

«Что за нелюди, эти татары? – думал Терех, чувствуя, как его заполняет приступ праведного гнева. – Откуда они взялись на горе нашему народу? Кто создал это сатанинское племя и для чего? Есть ли на свете сила, способная сокрушить татар?»

Беляна не смогла удержаться от слёз при виде двух девичьих трупов, распятых столь ужасным способом. Она убедила Тереха и Бажена снять застывшие тела девочек с кольев и предать их погребению. Терех и Важен сложили большой костёр на окраине деревни, чтобы отогреть замерзший верхний слой почвы. Потом на месте догоревшего кострища они выдолбили заступами неглубокую могилу, куда положили прах замученных татарами отроковиц. Насыпав на месте захоронения небольшой земляной холмик, Терех и Важен установили на нём деревянный крест, украсив его венцом из колючего боярышника, как знак мученичества.

В углу двора Терех наткнулся на труп ратайного старосты, изрубленный саблями. Рядом лежала убитая собака с оскаленными клыками.

Войдя в избу старосты, Терех обнаружил там мёртвую молодую женщину, раздетую донага, руки которой, раскинутые в стороны, были прибиты гвоздями к полу. У женщины были выколоты глаза и перерезано горло. Судя по багровым распухшим гениталиям, татары долго насиловали эту несчастную, прежде чем зарезать её.

Среди женских трупов тут и там лежали бездыханные тела русских ратников, тоже раздетые и обезображенные. Терех опознал их всех, воинов из замыкающего отряда, кто не пожелал или не успел спрятаться от татар в лесу.

Не обнаружив в деревне ни одного живого человека, Терех, Важен и Беляна покинули это страшное место, усеянное мёртвыми изуродованными телами и залитое кровью.

Терех повёл свой маленький отряд дальше на северо-запад по заснеженной лесной дороге, взрыхлённой копытами многих сотен степных лошадей. Татары продолжили погоню за беженцами, прорвавшимися из осаждённого Торжка. А Тереху и его спутникам оставалось лишь следовать позади татар в том же направлении, поскольку иного пути к спасению у них не было.