Текст книги "Летний зной"

Автор книги: Виктор Исьемини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 33 Нелла

Над Неллой опустились синие сумерки. Солнце село в тихие воды залива, волны остывали, теперь бриз подул с берега, нагретая за день суша отдавал тепло морю. Герцог Ильот покинул дворец. Нынче он воспользовался не парадным входом, а калиткой, ведущей в сад. В галереях старой части дворца было тихо и прохладно... Герцог постоял минуту, вдыхая насыщенный цветочными ароматами воздух и прислушиваясь к шороху листвы над головой. Ильот счел, что жизнь прекрасна, однако не стал возносить хвалу Гилфингу, как поступил бы на его месте иной человек. Эту ночь его светлость собирался посвятить Тьме.

Ильот быстро прошел аллею. У калитки ждал доверенный слуга в темном неприметном плаще. Такой же плащ был нынче и на герцоге. Ильот нырнул в калитку, которую слуга предупредительно отворил перед ним – на улице ожидали еще четверо, все – опытные старые вассалы, чья верность не вызывала сомнений, и все, как один, разделяющие убеждения сеньора. Они также полагали, что жизнь устроена замечательнейшим образом, и что благодарить за сей великий дар надлежит отнюдь не Светлого. Не говоря ни слова, шестеро путников, Ильот и слуги, зашагали к порту. Его светлость уже предвкушал предстоящую забаву, но сдерживал шаг, наслаждаясь предчувствием – он давно понял, что ожидание редкостного развлечения приятно не меньше, чем само развлечение.

Нечасто Ильот позволял себе подобные ночи. Он – сеньор богатой провинции, хорош собой и сохранил к немалым годам здоровье, дочери удачно выданы замуж, дела идут превосходно. Можно жить и наслаждаться покоем, но иногда следует совершать нечто из ряда вон выходящее, иногда следует давать выход истинным страстям. Нынче никто не помешает: любезный зять Ренгит из Феллистета отправился в поход, он сейчас геройски бьется с эльфами, другой зятек, разумеется, пьян – сегодня Ильот позаботился, чтоб у него сыскались собутыльники. Дочери уехали – сказали, что собираются в храм на ночные бдения, молиться за сбережение Ренгита в битвах и походах. Куда они убрались на самом деле – неважно. Нынче никто не мешает герцогу незаметно покинуть дворец.

Шестеро держались темных безлюдных улиц, скрывали лица под капюшонами и широкополыми шляпами. Свои пристрастия герцог держал втайне – негоже, если его узнают.

В порту жизнь уже замирала, причал опустел. Несколько человек прохаживались по пристани – в темных плащах, таких же, как и тот, что на герцоге. Они не удалялись от трапа, сброшенного с небольшого парусника, выкрашенного в темные тона. Судно принадлежало его светлости, и команда была составлена из верных людей. Герцог кивнул в ответ на поклоны, которыми его приветствовали люди на причале. Затем поднялся на борт, там поджидали участники будущего развлечения, те немногие, кто делил с герцогом тайну. Нелльский епископ и трое сеньоров, почти такие же родовитые господа, как и его светлость. Они, представители древнейших родов Неллы, до сих пор помнят, что империя подчинила их предков и насильно навязала культ Светлого, а до того, как Фаларик Великий лишил Неллу свободы, прадеды чтили совсем иные святыни! Мало кто помнит об этом, мало кто придерживается старой веры – вот разве что они, лучшие люди страны.

– Ну что ж, все готово, – сипло объявил епископ, массивный толстяк. – Ильот, прикажи отчаливать. Клянусь рогами Эхерета, мне не терпится приступить.

– Все готово? – уточнил Ильот. – Ты уверен, что они девственницы?

– Сам лично не проверял, но ты же помнишь: мои люди знают свое дело.

Поставлял девиц для церемонии именно епископ, как правило, их брали из монастырей, и лишних вопросов никогда не возникало.

– Топливо? Маски? – уточнил Ильот. – Животные?

Трое соучастников поочередно кивнули. Все приготовлено. Как обычно, они подготовили в наилучшем виде.

Ильот подозвал шкипера и велел отдать концы. Судно отошло от причала, расправляя паруса, подставляя их бризу, льющемуся со стороны суши. В трюме завыли псы, тоненько зарыдала девушка. Пассажирки не знали, для чего их нарядили в темные накидки, и с какой целью привели сюда, но предчувствовали беду. Что же, они не ошибались.

***

До островка было не меньше двух часов ходу, во время плавания Ильот оставался на палубе, подставлял лицо свежему сырому ветерку и наслаждался предчувствием. Спутники предпочли проводить ожидание за легким вином в каюте. Пока доплыли, стемнело, матросы зажгли фонари...

Наконец среди черной пустыни залива показался огонек – на острове ждали. Парусник тихо причалил к древним камням, когда-то здесь был причал, сложенный невесть кем.

Что за народ поселился на острове в незапамятные времена? Архитектура руин не походила на эльфийскую, а каменное изваяние в центре островка ничем не напоминала барельефы, которые высекают гномы в своих подземных чертогах. К этому изваянию и направился герцог. Черный силуэт идола возвышался над кустарником, широкой тенью вонзался в небеса, едва заметный в ночи – будто хищная пасть выгрызла звезды в этом месте. Чтобы попасть к подножию монумента, требовалось пересечь густые заросли, герцог уверенно зашагал по тропе, петляющей среди колючек.

Епископ и прочие следовали за Ильотом, храня молчание. У них оставалось немного времени, чтобы помолчать – покуда слуги сгрузят клетки с псами, корзины со змеями, пока сведут по трапу рыдающих девиц.

Черный камень был скупо освещен. Стена из грубых едва отесанных блоков уходила вправо и влево от идола, широко расставившего лапищи. На гребне стены, на высоте в полтора человеческих роста горели факелы. Пламя дрожало и рвалось на ветру, треск фитилей сопровождался заунывным пением камней – это ветер обтекал странную скульптуру и будил странные звуки. Монумент изображал существо, стоящее на задних лапах – назвать эти колонноподобные когтистые конечности ногами язык не поворачивался. Голова идола терялась в темноте, туда свет факелов не доставал, рыжие отсветы скупо обрисовывали оскаленные клыки и длинные рога монстра.

В арку между широко расставленных лап каменного чудовища господа прошли на арену. Тень в темном плаще поклонилась:

– Слава Эхерету!

– Слава Эхерету! – милостиво кивнул герцог. – Все готово?

– Слава Эхерету!.. Слава Эхерету!.. – прошелестели спутники Ильота.

– Да, великий, – человек в темном, зажегший факелы на древних стенах, отступил в тень.

На берегу зашумели, что-то с плеском рухнуло в воду, закричали несколько мужчин, с хрипом зашлись лаем запертые псы. Ильот поморщился – шум мешал сосредоточиться. Служение кровожадному Эхерету не терпит суеты.

Несколькими минутами позже привели рыдающих девственниц. Одна была в насквозь промокшем плаще, струйки воды журчали, стекая по ногам.

– Прошу прощения, великий, – объяснил вассал, – немного задержались. Сейчас заканчивают с клетками. Все из-за нее, бросилась в море, выловили.

Ильот улыбнулся.

– Ей не терпится? Что же начнем, Эхерет тоже заждался.

Мокрая девушка была хорошенькая, мокрая ткань облепила стройную фигуру, а личико не портил даже расплывающийся на скуле кровоподтек. То ли моряки неловко задели, когда вытаскивали из воды, то ли после – со зла, что мерзавка нарушает ход церемонии.

– Эту первой, раз она такая резвая, – велел герцог.

Слуги в темных плащах поволокли рыдающую девицу к каменному алтарю, установленному в центре круглой арены. Она вырывалась, визжала, но мужчины в черном знали свое дело, монашку раздели донага и уложили на плоский камень. Запястья и щиколотки прихватили цепями к древним бронзовым кольцам. Ночью в свете факелов металл кажется черным, но Ильот знал, что бронза красная, поверхность колец лоснится, время не повредило чистоте оттенка и гладкости очертаний. Древний народ постарался на славу – алтарь выглядит как новый, хотя установлен сотни лет назад.

Прикованная пленница заходилась в крике, две других, слушая ее тоже выли не переставая, девчонками вторили псы, которых сейчас волокли по тропинке сквозь заросли.

– Прикажете заткнуть ей рот, великий? – предложил слуга.

– Не стоит, Эхерету угодны страдания жертв. Пусть слышит и радуется с нами.

Герцог расстегнул пряжку у горла, черный плащ соскользнул с плеч, Ильот потянул тесемки, расстегивая камзол. О, Эхерет, податель милостей, великий среди слуг твоих нынче потрудится в твою славу! Эхерет – бог из пошлого, рогатый и страшный, тот, которого гилфингиты считают бесом, принимай жертву!

***

Трудней всего было разуваться. Ильот давно научился не выглядеть смешным в этот момент – что вовсе не легко. Выглядеть смешным ему, великому слуге Эхерета, было запретно, это портило церемонию и после оставалось недовольство. Крошечное недовольство собственной неловкостью смазывало впечатление от ночного служения Тьме. Сейчас Ильот был достаточно опытен, чтобы не срамиться, он разоблачался медленно и спокойно.

Не дожидаясь своей очереди, епископ потянул мантию с плеч, этому легче – он в тени и на него глядят. Сейчас внимание ночных слуг Эхерета сосредоточено на Ильоте и – отчасти – на визжащей монашке. Она ничего не понимает и оттого ужасается. Другая начала извиваться в руках слуг и просить, чтобы с ней обошлись милостиво, она согласна исполнить все, что потребуется... третья, походе, в ступоре, утратила соображение с перепугу. Это хуже для церемонии. Ильот не ошибся, указав слугам мокрую, девчонка оказалась получше товарок.

Ильот позволил камзолу медленно сползти на мелкий гравий арены, и уже собрался стаскивать сапоги, когда с берега донеслись крики. Стеречь черный парусник оставили младших вассалов – тех, чьи заслуги не позволяли пока принимать участие в службе Эхерету. Сейчас парни орали, но их крик был едва слышен за злобным ревом – десятки хриплых глоток надрывались на незнакомом языке. Орали так страшно, что даже монашка на алтаре притихла, подавившись плачем. Еще с берега доносился грохот и лязг.

Ильот оглянулся – его сподвижники выглядели неуверенными, они тоже не понимали, что происходит. Герцог сообразил первым, быстро подхватил пояс с ножнами и крикнул слугам:

– На стены!

Старая арена не походила на крепость, да и портал между ног каменного беса не имел ворот, но если на слуг Эхерета напали, сподручней отбиваться здесь. Крики матросов скоро стихли, а низкие грубые голоса приближались, уже слышно было, как с треском ломаются колючие ветви – чужаки ломились сквозь заросли сюда, к центру островка, на свет факелов.

Темные плащи заскользили по выщербленным ступеням вверх, чтобы занять позиции на гребне ограды, Ильот с лязгом выдернул меч и встал напротив арки, образованной лапами идола. В проем влетел громадный мужчина, кольчуга гномьей работы переливалась на телесах, играла рыжими бликами, огонь факелов, разрываемый ветром, сверкал на звеньях доспеха. Здоровяк с ревом бросился на Ильота, герцог взмахнул мечом, но громадный топор отшвырнул подставленное лезвие, и фамильный меч с хрустом сломался. Боль пронзила руку, Ильот свалился. А вслед за верзилой в проем лезли и лезли бородатые воины. Епископ швырнул в чужака клетку с гадюкой, клетка разлетелась, и воин пронзительно заорал. Впрочем, орали все – герцог со сломанной рукой, епископ, которого подняли на копья, слуги в темных плащах – их рубили, стаскивали с трибун на арену, кололи и резали. Кто-то свалился на клетку с разъяренным псом, собака вырвалась и вцепилась в ногу толстому воину, тот одним ударом перерубил собачье туловище и взмахнул ногой, стряхивая переднюю часть. Потом направился через арену к центру – к девице, распятой на алтаре, та уже перестала вопить и только шумно дышала, разглядывая пришельца. Бородач снова занес топор, монашка зажмурилась, зазвенел металл. Воин, сосредоточенно сопя, рубил цепи на руках и ногах пленницы. Он бил очень аккуратно, чтобы не задеть девушку. Ей нынче повезло – хотя ночь она проведет примерно так, как и задумывал Ильот, но перед рассветом ее не отдадут на растерзание псам.

А далеко на западе вставало зарево – морские разбойники жгли город Нос. В полночь три десятка драккаров подошли к самым стенам, и северяне лихим приступом взяли не готовый к нападению город. Сейчас там шла резня, и огонь, охвативший замок Носского маркграфа, освещал страшные картины.

Толстяк Рогли, как обычно, искал добычи полегче, и повел свое судно в глубину залива, на свет факелов, зажженных на древних стенах слугами Эхерета. И удача снова улыбнулась жирному разбойнику, этой ночью он уничтожил цвет нелльской знати. Одних только золотых перстней и пряжек будет довольно, чтобы хвалиться перед другими конунгами, когда Хольн Плешивый соберет всех на пиру!

ГЛАВА 34 Сантлак, западное побережье

Из "Якоря "Томен отправился на поиски покупателей, он заявил, что говорить об орочьем железе сподручней ночью, так что покупателей он отыщет нынче же, невзирая на поздний час.

Когда Ингви с Ннаонной возвратились на "Одаду", монахи не спали. Тонвер расхаживал по палубе, а Дунт, более меланхоличный из этой парочки, сидел, нахохлившись, как ворона. Никто из команды не показывался – возможно, опасались напоследок прогневить странных нанимателей. Никлис показался в свете фонаря на крыше надстройки и помахал рукой, потом снова отступил в тень.

– Дельце сладилось! – объявил Ингви. – Поутру придет шлюпка, и мы распрощаемся.

Монахи переглянулись и промолчали. Они уже давно успели обдумать и обсудить различные варианты собственной судьбы, говорить теперь было не о чем. Ингви с вампирессой ушли в каюту, а святые отцы так и остались на палубе.

Шлюпка причалила с рассветом, контрабандисты не теряли времени. Ингви подозвал монахов и вручил им приятно тяжелый кошелек.

– Делите сейчас! – велела Ннаонна, это она потребовала, чтобы монахам выдали причитающуюся долю меннегернова золота на двоих, девушке охота была напоследок поразвлечься, поглядеть, как монахи станут ссориться при дележке.

Однако Тонвер с Дунтом будто утратили всякую охоту к развлечениям. Оба выглядели мрачными, даже Тонвер растерял обычную энергию. Он не стал возражать, когда Дунт сунул кошелек в складки просторного плаща – дескать, потом разделим, без суеты.

– Ах, ваше величество, – заявил толстячок, – высокая честь для нас, скромных служителей Светлого, – высочайшая честь! Сопровождать в этом походе столь значительную персону, как ваше величество...

– Было хорошо, – коротко подтвердил Дунт.

– Не знаю, сколько дней отпущено Гилфингом смиреннейшему из слуг, – как всегда многословно бубнил Тонвер, – однако я до последнего вздоха стану вспоминать наше плавание. Эх, какие приключения, какие славные дни...

– И ночи, – вставил Дунт.

– Жаль, что нельзя рассказывать об этих прекрасных деяниях. Увы.

Ингви с Ннаонной и Никлисом собрали нехитрые пожитки – багаж большей частью состоял из оружия и доспехов – прихватили кадку с вытянувшимся Древом, и снесли груз на шлюпку. Гребцы, невозмутимые загорелые бородачи, ждали, пока пассажиры устроятся. Лотрик с палубы молча следил за тем, как чужаки покидают борт его "Одады". Шкипер помалкивал – должно быть, боялся спугнуть удачу. Ничего ему не хотелось так же сильно, как избавиться от беспокойных пассажиров. Чтоб снова началась размеренная тусклая жизнь – переход, погрузка, разгрузка, дешевое пиво, немытые хари старых знакомых в портовых кабаках, все те же немудрящие байки, те же унылые берега плывут за бортом... Славная, Гангмар ее дери, жизнь!

Ингви окликнул Лотрика с борта шлюпки:

– Эй, мастер, держи!

Золотой с чеканным профилем Черного Ворона сверкнул в лучах рассветного солнца, шкипер запоздало выбросил руку, но не успел. Монета звякнула о грязные доски настила и дребезжа покатилась по палубе. Лотрик позабыв обо всем на свете, бросился ловить ускользающий кругляш. Настиг, подхватил дрожащими пальцами, выпрямился.

Шлюпка уже отвалила – скользила по светлой, пронизанной розовым солнечным светом воде, гребцы привычно и легко работали веслами, а Ингви уже не глядел на "Одаду", склонился к Ннаонне и что-то сказал на ухо. Девушка рассмеялась – звонко, как серебряный колокольчик. Им не было никакого дела до старины Лотрика Кореля, и почему-то такое обстоятельство показалось шкиперу обидным. Он ненадолго соприкоснулся с тайнами Мира, с "величествами", "светлостями", Гунгиллиным Древом и золотом Меннерегна из Семи Башен – а теперь все позади, и ждет Лотрика привычная жизнь: переход, погрузка, разгрузка, дешевое пиво, немытые хари старых знакомых в портовых кабаках, все те же немудрящие байки, те же унылые берега плывут за бортом... И тут с моряком случилось странное. Вдруг защипало в носу, на глаза навернулись нежданные слезы. Что ж за судьба у него такая! Жизнь, настоящая жизнь ступила на подгнившую палубу "Одады", и вот – уже покинула барку. Настоящая жизнь промчалась поперек судьбы моряка, а он – что? Он остался на обочине и глотает пыль. Пожалуй, впервые Лотрик задумался: а хороша ли такая жизнь? А правильно ли так вот – служить фоном картины, начертанной Светлым между голубым небом и синим морем? Эх...

***

После прощания Тонвер и вовсе загрустил. Жизнерадостный толстяк сделался задумчивым и молчаливым, Дунт и вовсе не отличался разговорчивостью, так что парочка удалилась с «Одады» в молчании. Приятели, не сговариваясь, направились в кабак, влекомые чутьем. Куда бы ни попали разбитные монахи, в какой бы город ни завела их судьба, ноги сами несли к ближайшему кабаку.

Ближайшим, разумеется, оказался "Якорь". Темнота помещения Тонвера с Дунтом не смущала, скорей наоборот – показалась уместной. Монахи заказали вина и мяса, а когда прислуга удалилась, Дунт отсчитал приятелю его долю золота и тихо передал под столом. Тонвер только вздохнул, принимая монеты.

– Не пересчитаешь? – удивился Дунт. – Раньше ты не настолько доверял!

– Сам себе дивлюсь, брат, – пожаловался толстяк, – что-то сделалось мне томно.

– Попросить еще свечей? – долговязого монаха растрогало необычное настроение Тонвера.

– Не в свечах дело. Глаза мои не взыскуют света большего, чем дарит нам Мир, а вот душа...

– Что с душой?

– Душе света мало. Что-то сотворили со мной эти чародеи, не иначе! Томно мне, томно и беспокойно.

Тут появился подавальщик, принес кувшин вина, миски со снедью.

– Давай выпьем, добрый брат, – предложил Дунт. – Испытанное средство! И веселит тело, и дух просветляет.

– Тоже верно, – кисло протянул Тонвер.

Просветляли дух приятели обстоятельно, слуге пришлось доставить еще один кувшин. Затем, основательно просветленные, монахи вышли на улицу. Солнце успело подняться над крышами домов, и день был в разгаре. Горожане сновали туда и сюда по собственным заботам, но большинство двигалось от порта в направлении центра города.

– Куда спешат эти добрые люди, как ты думаешь? – осведомился Тонвер.

Тощий клирик пожал плечами.

– Я думаю, – продолжал толстяк, – нам надлежит двигаться в ту же сторону. И так слишком долго пренебрегали мы, недостойные, наложенными на нас обязанностями, так поспешим же за паствой! Что бы ни влекло добрых граждан Велинка, мы должны быть с ними в сей час. Я вижу, их лица исполнены печали!

В самом деле, вид у горожан был не очень-то веселый, они шагали мимо подвыпивших монахов с кислыми лицами.

Дунту было все равно, куда шагать – он был свободен, избавился от опасной компании, в кармане звенело золото. С паствой, так с паствой!

Монахи побрели в потоке хмурых велинкцев. Чем ближе к центру, тем больше народу становилось на улице и тем целеустремленней движение. Течение толпы вынесло добрых братьев на площадь. Долговязый Дунт первым разглядел эшафот в центр. Сбитый из толстых досок помост с установленным в центре столбом, вокруг – солдаты городской стражи, судейские в черных мантиях. Дунт сообщил о своем открытии приятелю, тот несколько оживился, стал приподниматься на цыпочки, чтоб получше разглядеть:

– Какого рода казнь ожидается? Что готовят палачи?

– Столб без перекладины, стало быть, не повешенье, – рассудительно объяснил Дунт.

– Нынче будут казнить самого Мерка! – объявил подросток, шагавший рядом с монахами. – Неужто не слыхали, святые отцы?

– Мы не здешние, – буркнул Дунт. – Вчера под вечер в город явились. Так, стало быть, в славном Велинке изловили Мерка Нового?

Несколько человек из толпы подтвердили: так и есть, Мерк Новый пойман и приговорен городским судом. За злонамеренные речи, подстрекательство к бунту и неподчинение властям.

– Хм, – на моей памяти это уже третья казнь Мерка Нового, – заметил Тонвер. – И всякий раз оказывается, что после казни этого славного человека видят то там, то тут. Мерк Новый всегда бродит по дорогам Мира, хотя казнят его регулярней, чем платят солдатам гвардии.

***

В толпе зашумели – на помост привели осужденного. Ничего примечательного, мужчина средних лет и среднего сложения.

– Смотри-ка, – даже не пытали его, на своих двоих притопал! – жизнерадостным тоном произнес кто-то поблизости в толпе. – Значит, не пытали!

– Известное дело, – откликнулся другой, – зачем же пытать, когда он признался? Сам во всем и покаялся – так, мол, и так, я и есть тот самый Мерк.

– Покаялся, да не раскаялся, – возразил первый зевака, с веселым голосом.

Глашатай принялся скучным ровным тоном зачитывать обвинительное заключение. Мерк Новый тоже держался спокойно, как будто не его через несколько минут должны были предать мучительной казни. Больше всего этот человек сейчас походил на старую игрушку, которую выбросил ребенок. Прежде кукла была любимой и ценимой, а теперь ее променяли на забаву поновей. Не выказал Мерк волнения и когда его поставили у столба и стали обматывать цепями. Ни слова не произнес, когда стали обкладывать хворостом...

По толпе прокатился шепоток – что-то здесь не так, должно быть, Мерк не настоящий!

– Я уверен, люди добрые, – вдруг громко заговорил Тонвер, – и после казни сего заблудшего, Мерк будет являться снова и снова! Мерк будет всегда.

Люди стали оборачиваться, и Дунт дернул приятеля за рукав – не шуми, дескать.

– Вспоминается мне одна история, произошедшая с блаженным Энтуаглом, знаменитым гонителем демонов, – не умолкал толстяк, – как-то пригласили оного предстоятеля в одно из южных княжеств... в Арлох? Или в Керйенну? Словом, теперь там Гонзорское герцогство.

Толпа стала перегруппировываться – многим была охота послушать байку о святом подвижнике.

Дунту стало не по себе, он не узнавал толстяка.

– Так вот, призвали блаженного в некое поселение, где стал озоровать бес. Являлся из лесу, скотину портил, чары наводил... Ну а уж как вовсе распоясался, стал на людей нападать и до смерти терзать, тут уж послали за гонителем демонов, – гнул свое Тонвер. – Явился подвижник, как обычно, со стражей, с фургонами крытыми. Покрутился там и сям, где добрые люди видели чудовище, а потом как-то под вечер показал местным мерзкое тело – как положено, красная шкура, клыки, когти. Вот, дескать, ваш обидчик. С тем и уехал, и мертвое чудище увез с собою.

– А дальше что было? – выкрикнули из толпы.

– А ничего и не было, поехал блаженный Энтуагл в другие края, свое мертвое чудище доверчивым простакам показывать. Он из дохлого орка чудище набил, крылья приделал, рога и прочее, да красным выкрасил. И говорил при этом так: люди видели демона поверженным, стало быть, уверуют, что гроза миновала. Вера, она, как известно, превыше всего! Пусть люди верят, что Энтуагл демона одолел!

– А ежели демон снова бы кого растерзал?

– Тем, кого растерзал демон, дозволяется не верить в победу Энтуагла, – объяснил Тонвер, – пострадавшим за веру полагаются привилегии.

Тут глашатай закончил читать, и на эшафоте появился палач с зажженным факелом. Дунт заметил, что к ним с Тонвером сквозь толпу целеустремленно пробираются некие мужчины – у монаха на подобные штучки глаз был наметанный, он сразу сообразил, что ими интересуются не простые люди. Толкнул приятеля – давай, дескать, делай ноги – и привычным движением протиснулся между зевак, ввернулся в толпу. Тонвер нырнул в противоположном направлении. Обоим было не впервой заниматься подобными делами.

Палач поднес факел к основанию поленицы, аккуратно уложенной около прикованного к столбу. Тот словно только теперь понял, что его ожидает, стал рваться и дергаться – загремели цепи. Людская масса заволновалась, кто-то громко возмущался, кто требовал помилования... женщина из толпы визгливо орала, чтобы осужденного умертвили безболезненно, в судью швырнули яблоком...

Тут у подножия эшафота возникла сумятица, закричали стражники. Неожиданно из толпы вывалился Тонвер, в руке монаха был длинный нож. Велинкский солдат заслонился щитом, но Тонвер не собирался драться. Размахнувшись, он ловко швырнул нож – оружие вонзилось в сердце прикованного к столбу, тот поник и осел, огонь разгорался у его ног и клубы дыма заслонили фигуру с ножом, вонзившимся в грудь. Солдаты бросились ловить злодея, но Тонвера и след простыл, толстяк будто сквозь землю провалился.

Дунт от греха подальше стал пробираться сквозь толпу, чтобы скорей покинуть площадь.

Встретились они под вечер в "Якоре". О происшествии на площади уже говорили меньше, потому что город был ошарашен новым известием – морские разбойники, о которых за зиму подзабыли, вторглись в Нос, захватили город и теперь, наверное, уже идут на Приют. Только об этом и было разговоров. А Мерк новый – что? Мало ли их казнили по городам империи...

Первым в заведение явился толстяк, затем пожаловал Дунт. Отыскал в темном зале знакомую округлую фигуру, плюхнулся рядом.

– Ты чего натворил? – накинулся тощий монах на приятеля. – Ты соображаешь, что сделал?

Тонвер только вздыхал, он и сам не понимал, что за бес его под руку толкал – там, на площади. И с чего он вылез с байкой о гонителе демонов? Удивительно даже самому...

– В общем, ты как знаешь, – буркнул Дунт, – а я собираюсь пробираться на север. Если не врут насчет северян, я лучше с ними. А что? Пойду в дружину к какому-нибудь из разбойных конунгов, стану нести этим варварам слово гилфиногово...

– Удачи тебе, брат, – бесцветным голосом пожелал Тонвер, – славное решение.

– Так, может, ты со мной? – при виде смирения обычно строптивого толстяка Дунт несколько опешил.

– Нет, брат, у меня своя стезя. А ты иди, пожалуй, иди и благословение Светлого с тобою.

Дунт не понял, почему его гонят... но потом Тонвер вдруг громко объявил:

– Чудеса, братья мои, творятся в нашем Мире! Истинно, чудеса, разве так бывало в старые добрые времена, когда святые подвижники и предстоятели еще бродили по городам и весям? Однажды блаженный Селекин отправился в чужой город, чтобы напроситься на обед к тамошнему графу, то есть я хочу сказать, чтобы прочесть добрую проповедь тамошним мещанам...

В темном зале со скрежетом задвигались лавки – моряки оборачивались к рассказчику, чтобы послушать байку о корыстолюбивом блаженном. Дунт осторожно встал, тихонько отодвинулся в тень и двинулся к выходу. Истинно так, Мерк Новый всегда будет бродить по дорогам Мира, скольких бы бедолаг ни казнили, скольких бы не сгубили разбойники и стихия, скольких бы ни свалили болезни... Так уж устроен этот Мир.