Текст книги "Инженер Петра Великого 12 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

На гребне стены засуетились тени. Звякнуло железо, скрипнула тетива арбалетов.

– Кто идет⁈ – хриплый голос капитана стражи дрожал от напряжения. – Назовись, или стреляем!

– Ты ослеп, капитан? – Филипп сорвал шляпу, подставляя лицо под свет факелов. – Я – герцог Филипп Орлеанский! Принц крови!

На стене повисла тяжелая, вязкая пауза. Капитан узнал его. Но он знал и другое: герцог – мятежник, выступивший против Версаля. Шаблон в голове служивого трещал, пытаясь состыковать присягу и реальность.

– Ваше Высочество… – неуверенно начал он. – Но есть указ… Мы слышали о бунте…

– Какой к дьяволу бунт, когда у нас на хвосте Мальборо⁈ – рявкнул Филипп, и в его голосе зазвенел неподдельный страх за страну, который нельзя сыграть. – Англичане в пяти верстах! Их разъезды уже жгут предместья! Ты хочешь, чтобы «годдэмы» напоили коней в Роне⁈

Это был удар под дых. Внутренняя грызня – дело семейное, дворянское. Но англичане… Для французского католика начала XVIII века англичанин был не просто врагом. Это был еретик, протестант, чудовище, которое грабит монастыри и насилует монашек.

– Англичане?.. – переспросил капитан, и ствол его мушкета дрогнул.

Тут в игру вступил де Торси. Он выехал следом, весь в грязи, но с тем самым пакетом в руке, словно с маршальским жезлом.

– Смотри на меня, солдат! – Его голос, привыкший к тишине кабинетов, сейчас резал воздух как хлыст. – Я – маркиз де Торси, министр Его Величества! Мы ведем раненых! За нами идет карательная орда еретиков! Или ты откроешь ворота сейчас, или завтра будешь объяснять Господу, почему сдал город протестантам на разграбление!

– Они не пощадят никого! – добавил я из темноты, подливая масла в огонь. – Они идут жечь церкви, капитан!

Удар в болевую точку сработал безотказно. Страх перед чужаками-иноверцами мгновенно перевесил страх перед начальством и политические сомнения. Свой мятежный герцог – он все-таки свой, француз, католик, Принц Крови. А за стенами – тьма, из которой лезут чужие.

– Отворяй! – заорал капитан своим людям, срывая голос. – Живее! Поднимай решетку! Боже правый, спаси нас…

Загремели цепи подъемного моста. Тяжелые створки, жалобно стоня несмазанными петлями, поползли в стороны.

Я усмехнулся. Хорошо, когда знаешь психологию противника лучше, чем он сам. В критической ситуации «свой-чужой» работает на уровне рефлексов, и национальность с верой всегда бьют политику. Жаль только, что наши вчерашние «друзья» в этом веке сплошь и рядом оказываются потомками Иуды.

Грязной, мокрой, озлобленной лавиной мы ввалились в город. Люди валились прямо на мокрую брусчатку, выработав ресурс до дна, но в их глазах читалось: мы живы.

Стоя на площади, я наблюдал, как Петр уже раздает приказы, выстраивая систему обороны. Мы успели. Вырвали победу прямо из пасти поражения, оставив врагу лишь обломанные клыки.

Ко мне, шатаясь от усталости, подошел де Торси. Лицо серое, но в глазах – доменная печь.

– Мы в Лионе, генерал, – констатировал он. – Но по факту – в мышеловке. Мальборо обложит город к рассвету.

– У нас есть правда о предательстве, которая к утру разлетится по всей Франции быстрее чумы. Осада Лиона станет надгробным камнем их коалиции, маркиз. Поверьте инженеру.

Взгляд скользнул на восток, где сквозь тучи пробивался серый, дождливый рассвет. Самая длинная ночь в моей жизни наконец-то закончилась.

Глава 10

Лион терпел нас словно проворовавшихся жильцов, ожидая лишь повода для выселения. Город, зажатый в тиски, задыхался. Снаружи вгрызались войска Мальборо, а изнутри, с нависшего над крышами холма Фурвьер, жерлами пушек скалилась цитадель кардинала де Полиньяка. Идеальный каменный мешок с двойным дном.

Проем в особняке на улице Сен-Жан, затянутый промасленным, хлопающим на ветру холстом, пропускал сырую ноябрьскую стужу – взрывы и выстрелы вынесли окна еще вчера. Сквозь шум ветра с брусчатки доносился грохот подкованных сапог: русская речь, густо пересыпанная французской бранью.

Расклад – хуже некуда. Разрезанный Роной и Соной город превратился в ловушку. Мосты через Сону, наши единственные артерии к западным предместьям, простреливались насквозь. Полиньяк, окопавшийся в цитадели подобно жирному пауку, корректировал огонь английских мортир. Любая попытка переброски войск вызывала чугунные «подарки» от Мальборо.

– Филипп поплыл.

Голос Анны прозвучал без эмоций. Сжавшись у камина, где едва тлели сырые обломки чьего-то забора, она куталась в мой походный плащ, поджав ноги в шерстяных чулках. На коленях – гроссбух. Деньги, фураж, порох – ее бухгалтерия войны не останавливалась даже в осаде.

– Была в Ратуше утром, – продолжила она, не поднимая головы от столбцов цифр. – Герцог пьет с обеда. К нему пробился гонец от кардинала. Знаешь, с чем?

– С буллой?

– С проклятием. Полиньяк объявил: любой подчинившийся «еретику Филиппу» отлучается от церкви и лишается права на погребение в освященной земле. Герцога трясет. Перспектива ада пугает его сильнее англичан.

Отойдя от окна, я принялся растирать онемевшие пальцы. Холод в доме стоял жуткий – не топили уже три дня.

– Филипп – труп. Политический. Он представлял себе корону чередой балов и парадов. Реальность же – это проклятия с амвона и ответный картечный залп. Не боец.

– А мы? – Анна подняла глаза, казавшиеся в полумраке огромными провалами в темноту. – Мы бойцы, Петр? Или просто заигрались?

– Мы выживаем, Аня. Согласно утвержденному плану.

Нам достались руины былой роскоши – единственный уцелевший будуар в разбомбленном крыле. Остальные комнаты после прямого попадания мортирных ядер превратились в груду битого кирпича. Здесь же уцелела кровать под пыльным балдахином и этот чахлый, бесполезный камин. Дров не было, а все что было отдали солдатам в казармы.

Спать больше негде. Казармы трещали по швам, в коридорах Ратуши офицеры валились с ног прямо в сапогах. Лучшие покои заняли Петр и Филипп со свитой, оставив нам этот склеп. Что-то придумать, чтобы растопить камин было некогда. Мы были зажаты в части города, где было мало деревянных строений. Не балки же с крыш разбирать.

Анну била крупная дрожь, которую не унять силой воли. В комнате от силы градусов пять тепла, изо рта валил пар.

– Бросай считать. Чернила замерзнут раньше, чем посчитаешь решение. Надо спать.

– Где? – она обвела взглядом комнату. – На полу сквозняк.

– На кровати.

Анна замерла. Для женщины XVIII века лечь в одну постель с мужчиной без венчания – крах репутации. Даже для такой «железной леди». Впрочем, сейчас эти условности не имели значения.

– Вдвоем теплее, – добавил я, расстегивая перевязь с пистолетами. – К лешему этикет. Зуб на зуб не попадает.

Секундная пауза на взвешивание рисков. Кивок. Книга захлопнулась.

– Твоя правда. Околеем поодиночке.

Мы легли прямо в одежде. Скинув сапоги и камзол, я остался в рубахе и жилете. Анна избавилась только от туфель. Сверху навалили все, что нашлось: стеганое одеяло, мой плащ, содранный со стены пыльный гобелен.

Простыни, казалось, состояли из спрессованного инея. Первые минуты мы лежали, вытянувшись в струнку и не касаясь друг друга, разделенные полосой колючего холода.

Однако термодинамика неумолима: организм требовал тепла. Анна осторожно придвинулась.

– Иди сюда.

Я притянул ее к себе, обняв со спины. Сопротивления не последовало – наоборот, она выдохнула и прижалась, жадно впитывая жар моего тела. Мы лежали как два щенка в промерзшей будке. Никакой романтики и похоти. Чистая физиология выживания.

Шум со стороны реки сотряс дом, с потолка посыпалась штукатурка.

– Бьют по мостам, – прошептал я ей в затылок. – Полиньяк отсекает маневр. Пока он контролирует высоту, мы в капкане.

– Петр… – голос Анны звучал глухо. – Если они ворвутся… У меня есть яд. В перстне. Живой не дамся.

Меня передернуло. Объятия стали крепче.

– Отставить панику. Никто сюда не ворвется.

– Ты не видел глаза горожан, когда мы входили. Нас ненавидят. Для них мы – варвары, притащившие войну на их порог. Мальборо надавит снаружи, кардинал поднимет изнутри… Нас перережут спящими.

Она права. Мы сидим на пороховой бочке, фитиль уже тлеет.

– Значит, ликвидируем кардинала. Вырвем эту занозу.

– Как? Штурмом? Там стены в три обхвата.

– Придумаю. Я инженер, Аня. Решение технических задач – мой профиль.

Она замолчала, дыхание выровнялось. Накопленное под грудой тряпья тепло начинало действовать, унимая дрожь.

– Знаешь, – вдруг сказала она, – никогда не думала, что буду спать с мужчиной вот так. В одежде, под ковром, под звуки залпов.

– Жизнь вообще полна сюрпризов.

– Женишься на мне? – спросила она без перехода.

Вопрос завис в воздухе. Я не видел ее лица, только чувствовал запах волос – гарь и лаванда.

– Слово инженера, – буркнул я.

Ее ладонь накрыла мою руку. Пальцы холодные, но хватка стальная.

– Ловлю на слове, Смирнов. А теперь спи. Тебе нужна ясная голова. Завтра ты обязан придумать, как не сдохнуть в этой дыре, чтобы суметь выполнить свое обещание.

Сон не шел, вытесненный лихорадочной работой мозга. Перед закрытыми глазами прокручивались схемы улиц, ведущих к цитадели. Узкие, кривые, простреливаемые сверху. Двигаться по ним нельзя, убьют.

Задача: пройти так, чтобы пули не достали.

Решение: мобильная фортификация. Щиты.

Мысль зацепилась за «крючок» и начала обрастать деталями. Дерево, железо… шерсть. Ткачи. Лион – город ткачей.

В темноте я усмехнулся. В голове нала обрастать мясом интересная идея. Кажется, я знаю, как мы возьмем этот чертов холм.

Своды Ратуши дрожали от крика. Забыв о версальском этикете, французские полковники, брызжа слюной, тыкали пальцами в карту, где жирным красным пятном – словно воспаленный нарыв – была обведена Цитадель на холме Фурвьер.

– Это смерть! – визжал напудренный командир мушкетеров, срываясь на фальцет. – Улица Сен-Бартелеми – каменный желоб! У них наверху кипящая смола! Мы не дойдем даже до середины подъема!

Петр, ссутулившись во главе стола, методично ковырял ножом дубовую столешницу. Вид у него был далеко не парадный: злой, невыспавшийся мужик, готовый, не разбирая чинов, двинуть в челюсть первому подвернувшемуся.

– Хватит балагана! – рыкнул он, не поднимая головы. – Генерал, решение есть? Или ждем, пока Мальборо лично постучится в двери?

Я перекрыл гул голосов:

– В лоб идти нельзя. Нас перещелкают как куропаток. Артиллерию наверх не затащить – углы критические, брусчатка скользкая. Нужна пехота. Но пехота в броне.

Лист грубой бумаги с набросанной схемой шлепнулся на столешницу перед носом герцога.

– Что это? – Филипп брезгливо поморщился, разглядывая каракули. – Больше похоже на горшок на колесах.

– Почти, Ваше Высочество. Мантелет. Мобильная фортификация.

Офицеры начали обсуждать увиденное.

– Щиты? Против мушкетов? – фыркнул кто-то из свиты. – Доску прошьют насквозь с двадцати шагов!

– Голое дерево – да. Мы сделаем композит. Есть такое слово в русской инженерной школе – я хмыкнул.

Обведя взглядом зал, я продолжил:

– Мне нужны полномочия на тотальную реквизицию. Я выпотрошу квартал Сен-Жан до основания. Двери, ставни, телеги. Все что еще не успели спалить. И главное – шерсть. Тюки немытой, жирной овечьей шерсти. Все запасы ткачей.

Петр поднял на меня глаза.

– Шерсть? Ты серьезно, Смирнов?

– Абсолютно. Плотный войлок гасит энергию пули лучше той паршивой стали, что у нас сейчас есть.

– Действуй, – кивнул царь. – Бери все. Я тебе доверяю.

Час спустя огромный каретный сарай у реки превратился в мануфактурный ад: гвалт, опилки в воздухе и запах ланолина. Две сотни местных мастеров, согнанных сюда, смотрели волками, однако звон серебра и, что важнее, взвод гвардейцев с заряженными фузеями действовали на их сговорчивость безотказно.

– Тащите двери! – командовал я, перекрикивая шум. – Самые толстые! Дуб, вяз! Срывайте с петель!

Гвардейцы, кряхтя, волокли тяжелые резные створки, выломанные из особняков. Отличная основа.

– Теперь шерсть! Вспороть тюки!

Ткачи с ужасом наблюдали, как варвары потрошат их драгоценный товар.

– Слоями! – я показывал плотникам технологию. – На доску – шерсть толщиной в ладонь. И трамбовать!

Схватив тяжелую киянку, я со всей дури ударил по рыхлому кому. Тот спружинил.

– Мало! Нужны прессы! Домкраты! Винтовые зажимы! Шерсть должна стать твердой, как подошва сапога!

Работа закипела. Мы соорудили примитивные прессы: двое дюжих солдат, наваливаясь всем весом, крутили винт, сжимая пушистую массу до состояния камня. Сверху накладывали вторую доску, стягивая «пирог» длинными болтами, скрученными с телег.

– Железо! – мой голос сорвался на хрип.

Приволокли листы меди.

– На фронтальную часть! Тонкий металл пулю не остановит, но деформирует ее при ударе. Сплющит. А дальше она увязнет в волокнах.

Конструкция выходила чудовищной. Щит два метра высотой, полтора шириной, весом под двести килограммов. Монстров ставили на оси от телег с широкими, окованными железом колесами – узкие обода застряли бы в щелях брусчатки, а эти пройдут везде.

Оставалась главная угроза штурма – огонь. Сверху непременно польют смолу.

– Кожевенники! – осенило меня. – Тащите шкуры! Сырые, мокрые, прямо из чанов!

Щиты обили влажными воловьими шкурами. Вонь стояла такая, что резало глаза, зато пожар нам больше не грозил.

К вечеру двор заполнили несколько десятков уродливых, лохматых чудовищ.

На приемку явился Петр. Он был в своей неизменной «Второй коже» – скрытой кирасе, которую мы склепали ему еще в Германии. Стальные пластины на подкладке. Зная его привычку лезть в пекло, я был относительно спокоен: этот панцирь держал пистолетную пулю. Орлову я, разумеется, шепнул не спускать с царя глаз, но Петр есть Петр – удержать его сложнее, чем ядро голыми руками.

Подойдя к одному из щитов, он пнул колесо.

– Тяжелый, зараза. Как толкать будем?

– Расчет по трое, Государь. Двое толкают, третий работает мушкетом через бойницу.

– А держит?

– Проверим. Орлов!

Василь привычно вскинул мушкет. Десять шагов. Дистанция кинжального огня.

Бах!

Выброс дыма, щепки от внешней обшивки брызнули в стороны.

Мы подошли ближе. В мокрой шкуре и меди зияла рваная дыра. Но с обратной стороны дерево даже не треснуло. Пуля, превратившись в бесформенную свинцовую лепешку, безнадежно увязла в глубине спрессованного войлока.

– Добро. – Петр хлопнул ладонью по шершавому боку щита. – Умеешь ты, Смирнов, из дерьма пулю слепить.

Ага, в прямом смысле. Повернувшись к де Торси, который мялся у входа в сарай с видом человека, идущего на эшафот, царь усмехнулся:

– Ну что, министр. Готов прогуляться? Твой выход. Солдаты должны видеть, что ты не крыса штабная.

– Я готов, Сир. – Голос де Торси дрогнул, но спину он выпрямил.

– Вот и славно. Шпагу в руку – и вперед. Помни: за этим холмом – Париж.

Сгущались сумерки. С реки полз сырой туман, скрывая верхушки башен. Погода играла за нас.

– По коням, – скомандовал я тихо. – Точнее, по телегам. Пора выковыривать этого клеща.

Под аккомпанемент скрипа несмазанных осей мы покатили наши «сундуки» к подножию холма. Звук резал уши, но я надеялся, что общий городской шум заглушит его для тех, кто сидел наверху.

Шоу начиналось.

Крутая улица Сен-Бартелеми уходила в туман. Отполированная веками брусчатка маслянисто блестела, отражая редкие блики факелов. Стоя во второй линии, за спинами упирающихся в перекладины щитов преображенцев, я слушал, как слева, пытаясь унять дрожь, дышит в ладоши де Торси.

Такой контраст. Еще недавно победа казалась свершившимся фактом. Открытые ворота Лиона, братания французов, речи Филиппа с балкона, вино рекой… Мы купились на иллюзию единой нации. Черта с два. Утренний залп кардинала де Полиньяка по мостам расставил все по местам. Вместо одной Франции мы получили две: одну – внизу, голодную и злую; другую – наверху, сытую и фанатичную. Сшивать их обратно придется штыками.

Где-то там, за спиной, в грязи нейтральной полосы, остался мой «Бурлак». Одинокий, обездвиженный, брошенный. Если англичане доберутся до него раньше, чем мы снимем блокаду, машину разберут на атомы. Украдут технологии. Следовало засунуть фитиль в топку и разнести все к чертям еще при отходе. Но инстинкт самосохранения тогда перевесил инженерную гордость.

– Генерал… – шепот де Торси прозвучал на грани слышимости. – Они нас видят?

– В таком молоке? Вряд ли. Зато слышат отлично. Скрип наших осей разносится на весь квартал.

Маркиз судорожно сглотнул. Напяленная поверх камзола кираса сидела нелепо, взятая наугад из арсенала, она явно жала в плечах, а шпага путалась в ногах.

– Если я упаду…

– Упадете – встанете, – мой голос прозвучал жестче, чем я хотел. – Филипп сейчас хлещет бургундское в штабе и молится, чтобы мы сдохли. Хотите, чтобы Франция принадлежала вам, а не стала подстилкой для англичан? Тогда вы обязаны дойти до ворот. И войти в них первым.

В его взгляде читался животный страх.

– Я дойду, – выдохнул он. – Я должен.

В первой шеренге, возвышаясь над гренадерами, шагал Петр. Спина под курткой напряжена, голова опущена.

– Пошли! – скомандовал он, не повышая голоса.

Гусеница из щитов дрогнула и поползла вверх.

Первые сто метров – без происшествий.

– Qui va là⁈ (Кто идет⁈) – истеричный окрик часового разорвал вату тумана.

Вместо ответа – скрип колес. Мы продолжали ползти.

– Alerte! Aux armes! (Тревога! К оружию!)

Началось.

Сверху, с невидимого парапета, ударил неровный залп. Вспышки мушкетов прокололи темноту. Пули забарабанили по щитам – глухо, как сухой горох, сменяясь звоном металла и треском дерева.

– Держать строй! – рявкнул Орлов где-то справа. – Навались!

Щиты вздрогнули, приняв кинетический удар, но устояли. Мой «сэндвич» работал: свинец безнадежно вяз в слоях шерсти.

– Смолу! – истошный вопль со стены.

На брусчатку перед строем плеснули черную жижу. Зашипев на мокром камне, она выбросила клубы едкого, вонючего дыма. Следом полетели факелы. Благо мы хорошо полили все водой. Огонь бессильно лизнул сырую мостовую. Один факел угодил на крышу щита, но тут же скатился по мокрой, пропитанной квасцами шкуре, не причинив вреда.

– Не горит! – радостный гогот солдата рядом. – Съели, святоши⁈

Дистанция сократилась до пятидесяти шагов.

– Огонь! – скомандовал я.

Из бойниц хищно высунулись стволы «Шквалов». Трескучий звук очередей – музыка, не принадлежащая этому веку. Наши били прицельно, по вспышкам. Сверху донесся вскрик, треск ломаемых кустов и звук падения тела.

– Перезарядка! – страх в голосах защитников. – Они стреляют без остановки! Дьяволы!

Мы ползли. Шаг, еще шаг. Под ногами хлюпала грязь, к которой теперь примешивался тяжелый, медный запах крови. Кого-то все же зацепило шальной пулей в стык между щитами.

Де Торси спотыкался на каждом шагу. Лицо серое, как пепел. Рядом с ним упал мальчишка лет двадцати, с развороченной головой. Маркиз дернулся, его повело в сторону.

– Стоять! – я жестко ухватил его за локоть, возвращая в реальность.

Он заторможено посмотрел на убитого, потом перевел взгляд на стену. И вдруг выпрямился. Шпага с лязгом покинула ножны.

– За Францию! – крикнул он. Голос сорвался на визг, но его услышали. – За мной!

Глупо. Театрально. Но эффективно. Солдаты-французы, увидев, как их «кабинетный» лидер лезет в пекло, взревели, удваивая напор. Швейцарцы поддержали.

Щиты со стуком уперлись в ворота.

– Подрывники! – заорал Петр. – Тащи порох!

Саперы, пригибаясь под прикрытием щитов, рванули к створкам с бочонками. Короткая возня с фитилями.

– Назад! В укрытие!

Взрывная волна вышибла воздух из легких. Вокруг щепки, каменная крошка и пыль.

Когда дым рассеялся, в воротах зиял пролом. Одна створка сиротливо висела на нижней петле.

– Вперед! – Петр, не дожидаясь оседания пыли, первым нырнул в дыру.

Мы ворвались во двор цитадели, превратив бой в кровавую кашу. Стрелять некогда. В ход пошли штыки.

В гуще свалки мелькнул камзол де Торси. На министра наседал здоровенный гвардеец с алебардой. Маркиз, отмахиваясь шпагой как тростью – неумело, но отчаянно – чудом избежал удара, пока подоспевший егерь не всадил в гвардейца пулю в упор.

Спустя мгновение де Торси уже возвышался над трупом, жадно глотая воздух. На щеке – чужая кровь. Он огляделся безумным взглядом. Двор зачищен. Защитники бросали оружие.

– Мы взяли его… – прошептал он, глядя на свои трясущиеся руки. – Мы взяли этот чертов холм.

Подойдя к нему, я хлопнул его по наплечнику:

– Вы взяли, маркиз. Вы. Теперь ни одна собака не скажет, что вы прятались за спинами.

– Ведите к кардиналу, – де Торси вытер шпагу о камзол убитого. Его голос звенел металлом. – Нам есть о чем побеседовать с Его Высокопреосвященством.

Вместо ладана часовня Цитадели пропахла страхом. Кардинал де Полиньяк, вжавшись спиной в распятие, напоминал загнанную крысу в золотой фольге: полная парадная сбруя, мантия, тяжелая цепь с крестом. Видимо, рассчитывал, что блеск золота и сакральность места послужат броней.

Двустворчатые двери слетели с засова от удара кованого сапога.

В проеме выросли грязные и злые мы. Петр, небрежно вытирающий окровавленный палаш о край чьей-то рясы. Орлов с еще дымящимся Шквалом. И де Торси.

Маркиз выглядел паршиво: лицо – маска из копоти, парик съехал на ухо, дорогой версальском камзол превратился в лохмотья. Однако дышал он жадно и глубоко.

– Святотатцы! – взвизгнул кардинал, выставив перед собой посох как копье. – Анафема! Проклинаю вас! Именем…

– Заткнись, Мельхиор.

Голос де Торси пригвоздил священника.

Полиньяк поперхнулся проклятием.

Оставляя на мраморе грязные следы, маркиз подошел к алтарю вплотную.

– Ты морил город голодом. Жрал каплунов и лакал бургундское, пока дети внизу грызли кору.

– Я спасал души от ереси!

– Ты спасал свою шкуру.

Рывок – и золотая цепь на шее кардинала лопнула. Звенья брызнули на пол, Полиньяк, хрипя, схватился за горло.

– В кандалы, – бросил маркиз гвардейцам, швыряя массивный крест под ноги. – И в подвал. Пусть посидит там, подумает о жизни грешной.

Когда кардинала выволокли, Петр подошел к алтарю.

– Золотишко. Пригодится на переплавку. А теперь – вниз. Глянем, чем этот святоша набивал брюхо.

Подвалы ломились от припасов. Мука, бочки с солониной, окорока, масло. Ряды пыльных бутылок уходили в темноту бесконечными шеренгами. Гарнизон подготовился к осаде основательно, с комфортом.

– Ого! – присвистнул Орлов, оглядывая богатства. – Да тут жратвы на месяц! Ребята, налетай!

Солдаты – и наши, и французы – инстинктивно подались вперед. Голод – аргумент, с которым не спорят.

– Стоять! – рявкнул Петр.

Движение прекратилось. Царь повернулся к де Торси:

– Твоя добыча, маркиз. Распоряжайся. Армию кормить будем или как?

Взгляд де Торси скользил по штабелям провизии. В глазах министра, политика до мозга костей, щелкали костяшки невидимых счетов.

– Раздать, – отчеканил он. – Горожанам и солдатам.

– Ты спятил?

Филипп Орлеанский возник в дверях, словно черт из табакерки – чистенький, напудренный, благоухающий духами, перебивающими запах склада.

– Я требую…

– Требуйте у Мальборо, Ваше Высочество, – отрезал де Торси. – А это – городу и его защитникам. Раздать. Всё. Бесплатно.

Филипп налился дурной кровью.

– Я запрещаю! Я здесь главный! Распределение добычи – моя прерогатива! Это моя победа!

– Ваша?

Де Торси шагнул к нему. Коротышка в грязном рванье сейчас нависал над разряженным герцогом, как скала.

– Вас не было на штурме, Филипп. Вы отсиживались в Ратуше. А я был. И эти солдаты, – кивок на гвардейцев, – видели, кто шел с ними под грохот орудий.

Герцог затравленно огляделся. Солдаты смотрели тяжело, исподлобья. Ни одна рука не взлетела для приветствия.

– Раздать, – повторил де Торси. – Немедленно.

Ворота Цитадели распахнулись настежь.

Слух о захвате складов уже просочился в город. У подножия холма бурлила толпа: изможденные женщины, злые мужики с дубинами. Они ждали подвоха. Ждали, что новые хозяева просто вывезут еду, оставив их подыхать.

Вместо этого из ворот выкатили бочки. Солдаты сбивали крышки прикладами.

– Подходи! – неслось сверху. – Мука! Мясо! Бери кто хочет!

Толпа качнулась, готовая сорваться в давку.

В этот момент на парапет, картинно вскинув руки, вышел Филипп. Парадный мундир, лента через плечо.

– Граждане Лиона! – закричал он, стараясь перекрыть гул. – Я, ваш регент, дарую вам эту пищу! Славьте мою щедрость!

Люди внизу притихли. Кто-то смачно сплюнул.

– Регент? – хриплый голос из толпы. – А где ты был, сука, когда нас морили голодом?

– За юбками прятался! – подхватила визгливо торговка.

Филипп растерялся, улыбка сползла с его лица.

Де Торси проигнорировал этикет и не поклонившись регенту вышел из тени. Никакой смены костюма: тот же рваный камзол, лицо в саже. Выхватив у солдата буханку, маркиз с хрустом разломил ее пополам и швырнул куски в толпу.

– Ешьте, – сказал он. – Это ваше. Кардинал украл это у вас. Мы вернули.

Толпа взревела. Но вместо «Слава регенту» над площадью понеслось иное:

– Де Торси! Наш маркиз! Кольбер! Кольбер!

Филипп стоял, закусив губу. Хлеб, который должен был стать символом его милости, превратился в оружие против него.

Стоя в тени рядом с Петром, я наблюдал за рождением новой силы. Царь усмехался.

– Смотри, генерал. Вот так делаются короли. Не елеем, а хлебом и грязью.

– Филипп ему этого не простит.

– Пусть попробует укусить. У маркиза прорезались зубы. Да и невзлюбил я чего-то Филиппа…

– Иуда, – хмыкнул Государь, повторяя мои ассоциативные мысли.

Шум на площади стих только к закату. Лион, наевшись досыта, засыпал тревожным сном победителя. Во всем этом меня удивляла пассивность Мальборо. Он не атаковал. И это было странно. Город в осаде, причем в плотной, но враги не шли на штурм. Это напрягало.

В «штабной» особняк я ввалился уже в темноте. Мышцы забиты, тело ноет, словно пропущенное через жернова, в ушах – фантомный шум взрывов. Хотелось смыть с себя этот бесконечный день.

Денщик, парень сообразительный, заранее озаботился кипятком. Огромная медная лохань посреди гардеробной исходила густым паром. Стянутые сапоги полетели в угол, следом отправился прокопченный камзол. Кипяток обжег тело, смывая грязь, пот и чужую кровь. Жесткая мочалка сдирала кожу вместе с копотью, пытаясь выскрести из пор саму память о хрусте костей и визге рикошетов.

Вытершись грубым полотном и натянув чистую рубаху, я прошел в спальню.

В камине весело, с сухим треском, занимались поленья – трофеи из кардинальских складов. На столе оплывала одинокая свеча.

Опустившись на край кровати, я уставился на огонь. Просто бездумно пялился на языки пламени.

Скрип двери отвлек внимание.

На пороге стояла Анна. Ночная сорочка, наброшенная на плечи шаль, распущенные волосы. В руках – кувшин с вином и два бокала.

– Слышала, ты вернулся. – Голос тихий, почти шелест.

Я поднялся навстречу. Она подошла к столу, разливая вино. Темная жидкость плеснула через край – руки у нее предательски дрожали.

– Говорят, ты сегодня герой. – Она протянула мне бокал. – Взял холм без артиллерии. Филипп в бешенстве.

– Филипп переживет. Главное – мы живы.

Глоток. Терпкое вино моментально ударило в кровь, согревая изнутри.

Анна смотрела в упор. Привычная маска «железной леди» и главного бухгалтера треснула, обнажив женщину, которая только что осознала, насколько хрупка человеческая конструкция.

– Видела, как ты уходил, – прошептала она. – Там, перед атакой. Ты даже не обернулся.

– Плохая примета.

Бокал звякнул о столешницу. Прохладная ладонь коснулась моей щеки, снимая напряжение.

В этот раз никакой вынужденной близости ради сохранения тепла. Только химия и гравитация. Мощная, неодолимая сила притяжения. Я рванул ее к себе. Шаль соскользнула с плеч, мягко оседая на пол.

Свеча на столе мигнула и погасла, но отсветов камина хватало. Этой ночью нам было не до сна.

Когда за окном забрезжил серый, промозглый рассвет, Анна спала у меня на плече, разметав волосы по подушке. Слушая ее ровное дыхание, я думал о странной иронии: война, состоящая из грязи и смерти, иногда работает как идеальный проявитель, показывая, что действительно имеет значение.

За окном просыпался Лион. Город, который мы наконец-то взяли. А рядом женщина, на которой я, теперь должен жениться. Обещал же…

Глава 11

Рассвет безнадежно опаздывал, уступив первенство английским канонирам. Земля содрогнулась, вырывая меня из сна без всяких будильников. Мортиры работали с ритмичностью заводского пресса, вколачивая чугун в черепичные хребты Лиона. Потолок ответил глухим стоном, и подушку припорошило известковой перхотью. В комнате стоял такой дубак, что пар изо рта вырывался густыми клубами, моментально растворяясь в сумраке, который лишь немного разбавлял мутный свет, сочившийся сквозь щели заколоченного окна.

Анна уже бодрствовала. Закутавшись в мой походный плащ, она сидела за столом, быстро водя пером по бумаге. Чернила в чернильнице наверняка густели от холода, но ее это не останавливало. Рядом росла стопка документов – ведомости, счета, бесконечные цифры войны.

– Бессонница? – прохрипел я, спуская ноги на ледяной пол.

Она вздрогнула, резко обернувшись. На осунувшемся лице залегли глубокие тени, однако взгляд оставался пугающе ясным, цепким.

– Расчеты не сходятся, Петр. – Она нервно постучала пером по столешнице. – Только что закончила с интендантскими складам.

– И?

– Банкротство. – Анна устало потерла переносицу, оставив на коже чернильное пятнышко. – Мука на исходе. Если бодяжить с отрубями и урезать пайку до полфунта, протянем неделю. Солонина закончится еще раньше. Вина хоть залейся, впрочем, на одном алкоголе армия долго не навоюет.

Я поднялся, с усилием натягивая задубевшие сапоги.

– А демография? Сколько беженцев набилось в каменный мешок?

– Десять тысяч, может, больше. Поток не иссякает. Лезут через проломы, плывут по реке, спасаясь от англичан. Город трещит по швам, Петр. Кормить эту ораву нечем. На площадях варят пустую похлебку, чтобы хоть как-то сбить голод, однако ропот становится все громче.

Подойдя к ней, я положил ладони на ее плечи. Сквозь грубую ткань плаща чувствовалось, как она напряжена. Пальцы у нее были холоднее льда.

– Найдем выход, Аня. Инженерное решение есть всегда.

– Время, – тихо выдохнула она. – Нам нужен единственный ресурс, которого нет. Неделя осады – и начнется мор.

– Мальборо не отступит, он вцепился бульдогом. Придется разжимать челюсти силой.

Короткий поцелуй в макушку, тяжесть перевязи с пистолетами на плече – и я вышел за дверь.

Снаружи в нос ударил густой, жирный запах мокрой золы. Лион превращался в руины. Англичане, решив не мелочиться, перепахивали кварталы калеными ядрами, методично выжигая сектор за сектором. Прижимаясь к стенам, я пробирался к Ратуше. Мимо, гремя ведрами, пронеслась пожарная команда – десяток перемазанных сажей чертей. Свист над головой заставил рефлексы сработать раньше мысли: тело само рухнуло на брусчатку за секунду до того, как мостовую впереди вывернуло наизнанку взрывом. Проковылявший мимо старик с узлом пожитков даже голову не повернул. Адаптация психики – страшная вещь.