Текст книги "Инженер Петра Великого 12 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Инженер из XXI века попадает в тело подмастерья эпохи Петра I. Вокруг – грязь, тяжелый труд и война со шведами. А он просто хочет выжить и подняться.

Ах, да, еще прогрессорство... очень много прогрессорства!

Инженер Петра Великого – 12

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Инженер Петра Великого – 12

Глава 1

Петербург, весна 1708 года.

В Малом кабинете дворца помещение заволокло табачным дымом. За длинным столом, заваленным картами, вершилась судьба Империи.

Во главе стола, в массивном отцовском кресле, восседал Алексей. От сутулого, напуганного юноши с затравленным взглядом не осталось и следа. Прямая спина, собранная фигура и цепкий взгляд, неотрывно следивший за докладчиком, принадлежали правителю.

– … таким образом, – Яков Брюс, стоявший у карты Европы, завершал доклад, – мы имеем дело с полноценным союзом, направленным против нас. Главные зачинщики – Вена и Лондон. Рим – их идеологическое знамя.

Он разложил на столе несколько отпечатанных в Женеве листков. Генералы с любопытством склонились над ними.

– Они используют наше же оружие, – продолжил Брюс. – Это грубая карикатура на Петра в виде медведя с дьявольскими рогами, боюсь, выполнена в стиле самого Государя. Против нас ведут и такую войну. – Сделав паузу, он перешел к главному: – Однако, как вы знаете, Государь и генерал Смирнов сумели переломить ситуацию. Союз, заключенный с Францией…

По рядам генералов пронесся облегченный вздох.

– … оказался недолгим, – глухо закончил Брюс.

Он поднял другой лист.

– Внезапная кончина короля Людовика XIV изменила расположение сил. К власти пришел новый двор, враждебно настроенный к нам. Вот последнее донесение от наших людей в Париже. Человек, передавший его, был одним из лучших. Больше мы о нем не слышали.

Брюс начал читать.

– «Посольство окружено в Версале… Говорят о предательстве… По последним слухам, они прорвались на юг, в сторону Швейцарии, но это не точно…»

Он опустил бумагу.

– На этом все. Больше месяца ни единого письма. Государь и все посольство – исчезли.

Кабинет накрыла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием фитиля в свече.

– Не бывать этому! – разорвал ее зычный бас старого князя Голицына. Он вскочил, опрокинув стул. – Надобно идти на помощь! Немедля! Собирать армию и пробиваться в Европу, спасать Государя!

– Верно! – поддержали его другие воеводы. – Не оставим батюшку-царя на поругание!

Зал взорвался. Горячая волна ярости поднялась в Алексее – кровь отца требовала броситься вперед, ломать, крушить! Он добела вцепился в подлокотники кресла, загоняя этого зверя обратно в клетку. А потом заговорил. Его голос, скопированный у Учителя – резанул по ушам.

– Идти куда, князь? На запад? А куда именно? В Варшаву? В Берлин? В Париж? Вы предлагаете бросить русскую армию вслепую в самое пекло, не зная ни расположения врага, ни местонахождения Государя? – он обвел их тяжелым взглядом. – Чтобы нас разбили по частям, оставив столицу и всю страну беззащитной?

Он чуть повысил голос.

– Отец и Учитель доверили нам Империю. Наша задача – сберечь ее, а не совершать героические глупости.

Последние слова прозвучали с такой интонацией, что старый Голицын поежился и аккуратно сел на свое место.

– Наша задача сейчас, господа, – Алексей встал, опираясь костяшками пальцев на стол, – не размахивать саблями, держать оборону. И копить силы. Превратить Империю в механизм, где каждый винтик знает свое место. Отладить его. Накопить пар в котле. Чтобы, когда придет время, дать полный ход. – Он вернулся в кресло, его голос снова стал деловым.

Стоя в стороне, Брюс с мрачным удовлетворением наблюдал за этой сценой. Мальчик умер. Родился Наместник. И где-то там, в неведомой дали, Учитель, несомненно, был бы им горд.

Как только воинственный пыл в кабинете поутих, Алексей направил разговор в иное русло.

– Итак, господа, – его голос стал сухим, деловым, – прежде чем планировать походы, разберемся, с чем мы, собственно, можем воевать. Господин Поликарпов, вам слово.

Лучший ученик Магницкого, Иван Поликарпов, поднялся и развернул на столе огромную, нарисованную от руки схему, похожую на родословное древо.

– Вот, Ваше Высочество, – он водил по схеме указкой, – система, запущенная генералом Смирновым. Игнатовское – это корень. Оно дает сталь, машины, идеи. От него идут два главных ствола: на Урал, где Демидов по нашим чертежам наращивает выплавку, и сюда, на северо-запад.

Генералы с недоумением разглядывали эту паутину кружков и стрелок.

– Новгородская мануфактура, – указка ткнула в одну из ветвей, – дает триста ружей «Шквал» в месяц. Триста голодных зверей, которых нам нечем кормить! Каждый из них «съедает» в бою до тысячи патронов в час. Наше же производство – две тысячи патронов в месяц. – Поликарпов сделал паузу, обводя генералов тяжелым взглядом. – Этого хватит на три минуты боя. Для одного полка.

Цифры, произнесенные безэмоциональным голосом, пришибли генералитет.

– Главная проблема, – Поликарпов провел линию от Урала до Новгорода, – вот. Слишком длинная и тонкая. Обозы с уральской сталью идут месяц. Любой сбой – и производство встанет. Петербургский Острог, – указка переместилась на верфь, – дает одну «Катрину» в месяц. Больше пока не можем. Появилась нехватка части материалов. Вывод напрашивался сам собой: мы создали чудо-оружие, однако не могли его обеспечить. Наш промышленный механизм, хоть и работал, но с отчаянным скрипом.

– Благодарю, – Алексей коротко кивнул. – Казна, Яков Вилимович?

Брюс, не вставая, разложил свои бумаги. Доклад был коротким: разрыв торговых сношений с Европой, падение доходов, рост военных расходов. Итог – золота в казне хватит месяца на три. Не больше.

Старый Голицын, еще час назад рвавшийся в бой, сидел ссутулившись. На его лице явно рассматривалась растерянность ребенка, у которого отняли любимую игрушку.

– Южные границы. – Алексей вновь повернулся к Брюсу. – Что турки?

Брюс снова углубился в свои бумаги.

– А вот здесь, Ваше Высочество, самое любопытное, – сказал он с нескрываемым удивлением. – Турки ведут себя на удивление мирно. Более того, наш посол в Стамбуле сообщает, что они, ссылаясь на наш торговый договор, начали чинить всяческие препятствия австрийским купцам в Леванте. Похоже, экономический союз, который генерал Смирнов заключил с визирем, работает даже в его отсутствие. Они держат слово.

Новость была настолько хороша, что в нее трудно было поверить. Южный фронт пока что спокоен. Это давало хоть какую-то передышку. Совет постепенно обретал черты рабочего совещания. Проблемы были огромны.

Обнадеживающий доклад Брюса оборвал стук двери. На пороге, шатаясь, стоял гвардейский капитан, а за ним двое солдат втащили в комнату человека в лохмотьях дорожной грязи и запекшейся крови, который тяжело хватал ртом воздух.

– Царевич! – выдохнул капитан. – Гонец с западной границы! Из-под Чернигова! Едва прорвался!

Гонца усадили на стул. Он жадно осушил поднесенный стакан воды и только потом смог говорить.

– Ваше высочество… – прохрипел он, глядя на Алексея воспаленными глазами. – Генерал Репнин шлет донесение. Приказ ваш исполняем. В большое сражение не вступаем, жжем и давим супостата малыми отрядами. По лесам их гоняем, обозы отбиваем, спать не даем. Поляки злы, как черти, а казаки гетмана-предателя и вовсе разбегаться начали.

Алексей слушал, сохраняя каменное спокойствие.

– Однако это не все, Ваше высочество, – гонец подался вперед. – Ротмистр один, что у вас на особом счету… ослушался.

Старый Голицын недовольно закряхтел.

– Он со своей сотней, – продолжал гонец, не обращая внимания на ропот, – ушел в тыл к Мазепе. На три дня пропал. Думали, сгинул. А сегодня ночью вернулся. И привез… – гонец перевел дух, и в кабинете повисла звенящая тишина, – привез самого гетмана! Мазепу! Живьем взял, старого пса! Вместе с казной его и всем архивом! Крестьяне местные указали, где он ночевал, в хуторе заброшенном. Ротмистр его тепленьким и накрыл, сонного!

Слова гонца взорвали тишину. Старый Голицын, забыв про подагру, вскочил и, размахивая кулаком, довольно заорал. Кто-то опрокинул бокал с вином. В кабинете на несколько мгновений воцарился радостный хаос.

Алексей же нахумрился. Мазепа. Он помнил слова Учителя, сказанные Отцу как-то в Игнатовском, вполголоса: «Не верь ему. У этого старика душа кривая, как турецкая сабля. Предаст при первой же возможности». Отец тогда отмахнулся. Не поверил. А Учитель, как всегда, оказался прав. Алексей, увидел то, чего не разглядел его великий, но ошибающийся отец. Эта правота, от которой сводило скулы, пьянила.

– Где он⁈ – голос вернулся к нему не сразу.

– Везут под усиленным конвоем, Ваше высочество. Завтра к утру будет здесь.

– Наградить ротмистра! – крикнул Голицын. – В полковники его!

– Судить за ослушание приказа! – проворчал другой генерал, сторонник устава.

Алексей оборвал их споры. Он поднялся.

– Я сам решу, что делать с ротмистром. И с Мазепой.

Он обвел взглядом советников. Ликование на их лицах сменилось напряженным ожиданием.

– Что будем с ним делать, Ваше Высочество? – первым нарушил тишину прагматичный Брюс. Он уже мыслил на шаг вперед. – Фигура знаковая. Сам по себе – ничего не стоит. Однако как символ…

Он задумчиво протянул:

– Его можно обменять. Выгодно обменять. На что-то по-настоящему ценное. Например, – он посмотрел на Алексея, – на гарантии безопасного коридора для посольства. Австрийцы, я уверен, дорого дадут за такого союзника. Живой Мазепа в их руках – постоянная угроза для наших южных границ, возможность снова поднять смуту. А мертвый… мертвый он им бесполезен.

Идея была здравой, абсолютно в духе Смирнова. Использовать предателя как разменную монету. Спасти отца, пожертвовав жаждой мести. Морозов, как купец, тут же оценил выгоду и согласно закивал. Генералы, подумав, тоже пришли к выводу, что спасение Государя важнее всего.

Все взгляды были прикованы к Алексею. В тишине кабинета, казалось, звенел его безмолвный внутренний поединок. В нем боролись двое.

Одна его часть, вылепленная Смирновым, видела в предложении Брюса логику. Мазепа – не человек. Мазепа – актив. Фигура, которую нужно пожертвовать, если это спасет короля. Чистая математика. Учитель, без сомнения, поступил бы именно так.

Но другая часть, отцовская кровь, жаждала иного. При мысли о Мазепе во рту появлялся привкус желчи. Месть требовала требовала забвения, выскоблить из истории саму память об этом человеке. Поймать Мазепу значило поймать Иуду. А Иуду не меняют. Иуду казнят. «Повесить собаку!» – ревела в нем ярость отца.

Он молчал. И советники, не понимая этой бури, принимали его молчание за нерешительность.

– Ваше Высочество, Яков Вилимович дело говорит, – подал голос Морозов. – Государь – бесценен. А этот… – он брезгливо махнул рукой, – товар. И сейчас этот товар в цене. Нужно продавать.

– Обменять! – поддержал его Голицын. – Любой ценой!

Они все были правы. Логика, здравый смысл, долг – все на их стороне. Алексей подошел к окну. Взгляд его скользнул по строящемуся Петербургу, по лесам верфей, по дымкам далеких мануфактур.

Торг – признание слабости. Месть – упущение возможности. Истинная болезнь – их уверенность в нашей беззащитности. А такую болезнь не лечат. Ее вышибают кувалдой.

Он подошел к карте.

– Господин Поликарпов, – обратился он к ученику Магницкого. – Сколько «Бурлаков» сейчас готово в Игнатовском?

– Двадцать восемь машин прошли обкатку, Ваше Высочество.

– Сколько «Катрин»?

– Три аппарата в летной готовности.

– «Шквалы»?

– Два полка полностью перевооружены.

Алексей кивнул.

– Вот наш ответ, господа, – он обвел взглядом ошеломленных генералов. – Никакого распыления сил. Мы соберем все, что у нас есть, в один стальной кулак. В экспедиционный корпус.

Его карандаш забегал по карте.

– Этот кулак мы сосредоточим здесь, под Смоленском, и нанесем удар. Никаких мелких стычек. Мы пойдем напролом. «Бурлаки» сметут их заслоны, «Катрины» укажут нам путь, а пехота со «Шквалами» выжжет все, что посмеет встать у нас на дороге.

– Но это война! – выдохнул Брюс. – Со всей Европой!

– Мы уже воюем с ней, – отрезал Алексей. – Но сейчас нам нужно показать им, что мы можем это сделать. И вот тогда, – он посмотрел прямо на Брюса, – мы начнем переговоры. Но уже на наших условиях. Будем требовать безоговорочной капитуляции их польских союзников и свободного прохода для нашего Государя как победителя.

– А как же их войско крестоносцев? – спросил Голицын.

Пока они соберутся, будет готов еще один кулак. А потом еще один. И еще.

В кабинете воцарилась тишина. Генералы, считавшие его нерешительным мальчишкой, смотрели на него совершенно по другому.

– А Мазепа? – подал голос Ромодановский.

Алексей перевел взгляд в окно. Все смотрели на Наследника. Прагматичный Брюс, ждущий решения политика. Горячные генералы, ждущие приказа полководца.

А не знал что решить. Удовлетворить ярость отца и казнить Иуду? Или сыграть в игру Учителя, пожертвовав фигурой ради победы?

Глава 2

Я опустил письмо. Корявые русские буквы плясали перед глазами: «Одинъ на одинъ». Все взгляды – тяжелый, недоверчивый де Брольи, цепкий, анализирующий герцога, испуганные взгляды остальных – сошлись на мне.

– Ловушка! – первым нарушил молчание герцог Орлеанский. Его голос рассек тишину. – Примитивная ловушка. Он хочет выманить генерала, захватить его и убрать. Савойский понимает, что без вас, многое не получится.

– Согласен, – тут же подхватил генерал де Брольи, и его рука сама собой легла на эфес шпаги. – Посылать генерала нельзя. Это предательство всех законов войны! Парламентера можно принять, однако идти на встречу с врагом, который сам же объявил нас вне закона… Нелепица.

Пока они наперебой сыпали аргументами, я не сводил глаз с Петра. Он молчал. Стоял, скрестив на груди могучие руки, и смотрел. Его взгляд был прикован к молодому австрийскому капитану, фон Райнеру, который все это время стоял с абсолютно непроницаемым лицом, с вежливым безразличием рассматривая узоры на потолке. Пётр изучал его. Долго, тяжело, будто пытался прожечь в нем дыру и увидеть за ним принца Савойского.

Вопреки моим ожиданиям, он не потащил австрийца на допрос. Медленно повернув ко мне голову, Пётр посмотрел в упор. Взгляд его был пуст. Ничего. Пустота. Передо мной было лицо человека, погрузившегося в лабиринты собственных мыслей, и то, что он там нашел, ему явно не нравилось.

– Ответ будет завтра, – произнес он, обращаясь к фон Райнеру, но глядя на меня. – В это же время. Здесь же.

Не дав никому высказаться, не позволив задать ни единого вопроса, он развернулся. Подойдя к столу, по пути смахнул на пол какую-то неважную карту. За небрежностью жеста читалось огромное, сдерживаемое раздражение.

И вышел. Полог шатра за ним захлопнулся, оставив нас в недоумении.

Капитана фон Райнера под усиленной охраной отвели в отдельный шатер. По моему приказу ему принесли вина и ужин – подчеркнуто уважительное обращение. Мы пока играем по их правилам.

Когда штаб опустел, я остался с герцогом наедине. Генералы разошлись по постам, бормоча проклятия. Медленно подойдя к столу, герцог взял письмо Савойского и еще раз пробежал глазами непонятные русские буквы.

– Надеюсь, генерал, – процедил он, не глядя на меня, – этот… разговор не повлияет на наши договоренности.

Я перевел взгляд на герцога.

– Мой кузен в Версале слаб. Его окружают фанатики. Мои сторонники ждут сигнала. Франция ждет.

Бросив письмо на стол, он вышел. Он не обвинял меня напрямую, лишь взвешивал риски. Что, если я действительно пойду на сговор с Савойским? Что, если русский император и его инженер просто используют герцога, чтобы потом заключить сепаратный мир с Австрией? В нем зародилось сомнение.

Я остался один в опустевшем шатре. Хитер, австрийский лис. Он даже не пытается нас обмануть. Просто бросил на стол кость и теперь смотрит, как мы начнем за нее грызться. И ведь начали. Герцог уже косится. Молодец, Евгений. Пять баллов за психологию.

Поведение Петра не поддавалось никакой логике. Почему завтра? Зачем эта пауза? Чтобы дать нам перессориться? Чтобы посмотреть на нашу реакцию? Или чтобы дать мне время подумать, найти контригру. Он не отстранил меня, бросил мне эту проблему, как собаке кость, и ушел, ожидая, что я ее разгрызу. Очередная его чертова проверка на верность и смекалку.

Неужели он действительно поверил, что я могу вести сепаратные переговоры? Мысль казалась абсурдной, дикой после всего, что мы прошли. Хотя в этом мире интриг и предательств, возможно все. Я оказался в изоляции. Враг сидел в своем лагере, однако его ядовитое дыхание ощущалось уже здесь, в штабе.

Подойдя к выходу из шатра, я откинул полог. Лагерь жил своей жизнью, но в воздухе висела нервозность: солдаты чистили оружие с ожесточенной сосредоточенностью, а офицеры, сбиваясь в кучки, напряженно перешептывались, то и дело бросая взгляды в мою сторону. Новость уже разлетелась. И теперь каждый гадал, что будет дальше. Предаст генерал или нет? Пойдет на встречу или струсит?

Я пошел куда-то, а куда – сам не знал. Ноги сами понесли меня вверх по узкой тропе, прочь от лагерной суеты, на скалу Салев, где на головокружительной высоте мои гвардейцы оборудовали наблюдательный пост.

На скальном выступе меня встретил холодный ветер. Он трепал волосы, продувал насквозь мундир и выдувал из головы все лишнее. Внизу, как на ладони, раскинулась долина. Женева, с ее черепичными крышами и тонкими шпилями, походила на игрушечный городок. Огромное, свинцово-серое полотно озера уходило за горизонт, а на востоке виднелись наши земляные укрепления.

При моем появлении двое дозорных, сидевших у сложенной из камней стенки, вскочили. Знаком я велел им оставаться на местах. Усевшись на холодный камень чуть поодаль, спиной к ним, я достал подзорную трубу, но, даже не поднес ее к глазам, просто сжимал в руках, пытаясь привести мысли в порядок.

Что за спектакль разыгрался в штабе? Поведение Петра не лезло ни в какие ворота. Эта отстраненность, публичная пауза… Проверка? Или он действительно сомневается в моей верности? Мысль казалась абсурдной, правда отмахнуться от нее не получалось. В памяти одна за другой всплывали картины: первая встреча, когда я показывал этому варварскому царю чертежи невиданной пушки; первые плавки в Игнатовском, где мы, черные от сажи, смотрели, как рождается новая русская сталь; рискованный рейд на Стокгольм, когда он поставил на кон свою репутацию, поверив в мою авантюру.

Я всегда был для него инструментом – сложным, капризным, иногда непонятным, зато эффективным. Его личным «чудо-оружием». Он ценил меня, да. Но так ценят хороший топор или верного пса. А что делают с инструментом, который становится слишком сложным? Который начинает действовать сам?

Взгляд упал на город внизу. Моя крепость. Мои редуты, построенные по моим расчетам. В мастерских мои инженеры собирают мои машины. В казармах марширует армия, вооруженная по моим стандартам. Анна управляет финансовыми потоками, которые создал я. Я выстроил здесь государство в государстве. Автономное, эффективное и подчиняющееся мне. Формально, конечно – Петру, но по факту, мне легко можно перехватить управление.

Я выругался. Размышляю так, будто Петр объявил меня предателем и я готовлю бунт.

История моего мира, да и этого тоже, пестрела примерами, когда любимцы королей заканчивали жизнь на плахе или с ножом в спине, как только их сила начинала бросать тень на трон. Гордыня предшествует падению. Бирон, Меншиков в его собственной судьбе, Фуке при Людовике… Список бесконечен. Неужели и меня ждет та же участь? Неужели Пётр – гений государственного строительства и параноидальный тиран в одном лице – увидел во мне конкурента? И теперь, ухватившись за провокацию Савойского, ищет повод избавиться от меня?

Эти мерзкие мысли возвращались, сколько ни гони. Вся наша конструкция, державшаяся на личном доверии царя, вдруг показалась опасно хрупкой.

Скрип сапог по камню заставил обернуться. Ушаков? Нет. Пётр.

Один, без свиты. Он подошел ближе. Его огромная фигура на фоне закатного неба казалась высеченной из гранита. Ни слова не говоря, он сел рядом на соседний валун, достал из кармана свою простую голландскую трубку и принялся не спеша набивать ее табаком.

Тишина затянулась минут на пять, не меньше. Внизу зажигались первые огни, превращающие город в россыпь дрожащих искр. Пётр раскурил трубку, и горьковатый дым потянуло в мою сторону. Я не решался нарушить это молчание.

– Красиво, – произнес он, выпуская клуб дыма. – Отсюда вся наша мышиная возня кажется такой… мелкой.

Он замолчал, глядя на панораму. Я тоже молчал. Он ждал, что я заговорю первым? Оправдаюсь? Попрошу объяснений? Не дождется. Я не сделал ничего, в чем стоило бы оправдываться.

Кажется он понял, что я не собираюсь начинать этот разговор. Он тяжело вздохнул и выбил трубку о камень.

– Ладно, – проворчал он, – хватит в молчанку играть. Говори, что думаешь. Только честно. Без твоих этих… дипломатических выкрутасов.

– А что тут думать, Государь? – ответил я, глядя вдаль. – Своим поведением ты дал понять всем, что сомневаешься во мне. Теперь герцог считает меня потенциальным предателем, а генералы не знают, что и думать. План Савойского сработал: он вбил между нами клин. Если это и была проверка, то цена у нее может оказаться слишком высокой.

Пётр не вспылил. Выслушав мои резкие слова, он нахмурился. Долго молчал, глядя куда-то вдаль, на темнеющие вершины гор.

– Ты прав, – наконец глухо произнес он. – Во всем прав. Спектакль я устроил знатный.

Он повернулся, и в свете гаснущего заката его глаза выглядели иначе – глазами уставшего человека.

– Знаешь, о чем я думал, глядя сегодня на этого австрийского щенка?

– О чем, Государь?

– О тебе, – просто ответил он. – Этот хитрый лис Савойский бьет куда надо. Ему не нужны наши стены. Он пытается отнять тебя у меня. Потому что знает: без тебя все это, – он обвел широким жестом долину, – просто груда железа и толпа напуганных мужиков.

Он помолчал.

– И я поймал себя на мысли: а ведь я и сам тебя боюсь, Смирнов. Иногда.

Ох ты ж, мать честная. Воздух застрял в легких. Это плохо, очень плохо. Неужели и вправду решил убрать меня?

– Дело не в предательстве, – усмехнулся он. – В том, что ты не предашь, я почему-то уверен. Дурак ты для этого, слишком правильный. Мой страх в другом. В том, что ты сделал. И в том, во что ты меня превратил.

Поднявшись, он подошел к краю обрыва и с силой пнул небольшой камень. Мы молча следили, как тот, кувыркаясь, летит в пропасть.

– Я смотрю на этот город… и вижу стрельцов, – он говорил, глядя в бездну. – Как они… клялись… а потом готовы были рвать… Сестра… Софья… кровь моя… и то – нож в спину. Я с тех пор не верю никому. А ты… ты мне кто? И я верю тебе больше, чем им. Больше, чем себе иногда. Вот что страшно, Смирнов.

Он вернулся и сел рядом.

– Я привык все делать сам. Рубить, строить, тащить. Я – кузнец своей державы. Был им. А потом появился ты. И оказалось, что пока я машу молотом, ты уже изобрел паровой. Что пока я строю один корабль, ты подготовил верфь, которая будет строить их десятками. Я перестал быть мастером. Я стал… заказчиком. И это, мой механик, ломает меня. Коробит.

Он отвернулся, снова глядя на город.

– Сегодня, когда ты прочел это письмо, я поймал взгляды герцога, Меншикова, всех. В них читался один вопрос: а что, если правда? Что, если Смирнов договорится с Савойским? И я понял, что они верят в то, что ты можешь. Что у тебя хватит на это и ума, и сил. Мой страх не в твоей измене, генерал. Он в том, что ты стал настолько велик, что в твою измену могут поверить другие. Что твоя тень уже накрывает мой трон.

Он замолчал. А я просто потерял дар речи. Передо мной предстал одинокий человек, впервые в жизни встретивший равную себе силу и теперь не знающий, что с ней делать: опереться или уничтожить от греха подальше.

– А впрочем, – он вдруг усмехнулся, тихо и безрадостно. – Черт с ней, с властью. Не за то я тебя ценю, Смирнов.

Снова пауза, пока он собирался с мыслями. Сегодня вечер откровений. Все страньше и страньше.

– Знаешь, за что я тебе благодарен больше всего? Не за пушки. Не за машины. Не за эту победу в горах.

Он посмотрел на меня чуть наклонив голову. Я заинтересованно сузил глаза.

– За сына.

Я ожидал чего угодно, только не этого.

– Я ведь его уже похоронил для себя, – голос Петра стал глухим, хриплым. – Списал. Отрезанный ломоть. Брак. Я строю империю, а наследник – мямля. Боится меня как огня, прячется по углам, с попами да бабами шепчется. Ненавидит все, что я делаю. Я смотрел на него и видел конец всему.

Из кармана он достал сложенный вчетверо, затертый на сгибах лист бумаги.

– А ты… я отправил его к тебе в Игнатовское, как на каторгу. И ты что-то в нем починил. Я читаю его донесения из Петербурга. Каждую неделю. – Он развернул письмо. – Он не спрашивает, что делать. Он докладывает, что сделал. Запустил новый завод для боеприпасов. Разогнал вороватых приказчиков. Он говорит со мной на моем языке, на языке дела. Жестко, умно, по-твоему.

Аккуратно сложив письмо, он убрал его.

– Я не знаю, как ты это сделал. Но ты вернул мне наследника. Не сына, а Наследника. Человека, которому я, может быть, смогу когда-нибудь передать штурвал. А это… – он посмотрел на меня как-то странно, чуть грустно, – это, Смирнов, дороже любой армии.

Потрясение было полным. Петр для меня – глыба. Масштабная историческая фигура. Нечто, что выше всего, что может быть в этом веке. Все эти образы, которые я сам же и выстроил, рассыпались. Передо мной сидел уставший, одинокий, полный страхов, человек. Отец, который любит сына, но не знает, как это показать, и который только что, коряво сказал мне «спасибо».

Долгое молчание повисло между нами. Когда ветер затих, звуки из города внизу стали доноситься отчетливее: далекий лай собаки, скрип колес запоздалой телеги, обрывок пьяной песни из портовой таверны. Пётр снова раскурил трубку. Горький, едкий дым окутал нас.

– Так что будем делать с этим… приглашением? – спросил я, сменяя тему.

– А что тут делать? – он пожал плечами, не вынимая трубки изо рта. – Идти надо.

Такая простая, будничная уверенность ошеломила.

– Ты серьезно, Государь? После всего сказанного… о тени, о троне… отпустить меня одного на встречу с ним? В самое логово?

Он усмехнулся, не отрываясь от тлеющего табака. Вспыхнувший в полумраке уголек осветил его лицо снизу, придав ему мрачные черты.

– Страх никуда не делся, Смирнов. Но и бояться бессмысленно. Что сделано, то сделано. Ты уже есть. И ты таков, каков есть. Либо я тебе верю до конца, либо… – он не договорил. Либо он должен был бы меня уничтожить. Кажется, выбор был сделан.

– Это не ловушка, – продолжил он, поднимая на меня глаза. – Во всяком случае, не простая. Савойский не дурак. Марать руки убийством парламентера – слишком грязно для него. Он хочет сыграть в другую игру. И вызов он бросил тебе, а не мне.

Он хмыкнул.

– Это ваша дуэль, – сказал он. – Двух… чернокнижников. Он хочет посмотреть тебе в глаза. Понять, кто ты. Из чего сделан. И решить, что делать дальше: уничтожить или… договориться.

– И что мне ему сказать? Что предложить?

– А вот это, генерал, ты и решишь. – Пётр сменил тон на более серьезный. – Я уже однажды дал тебе волю говорить от моего имени. Помнишь? С турками. И что же вышло? Наши «христианнейшие братья» в Европе готовы вонзить нам нож в спину за папскую бумажку, а «нехристи-басурманы», которых ты уболтал, держат слово и нашу южную границу.

Он помолчал.

– В этом мире враги надежнее друзей. Так что иди и поговори с этим врагом. Может, и из него союзника сделаешь. А может, просто в глаза ему заглянешь и поймешь, где он в следующий раз ударит.

Повинуясь внезапному порыву, он стянул со своего мизинца простой серебряный перстень с грубо вырезанной монограммой – рабочий перстень, которым он скреплял указы.

– Вот. – Он вложил тяжелый металл мне в ладонь. – Ты пойдешь туда как второе лицо Империи. Как мой чрезвычайный и полномочный посол. Этот перстень – твое слово. И мое. Любое твое решение, принятое там, будет моим решением. Понял?

Я смотрел на него с раскрытым ртом. Он вешал на меня всё, не спрашивая, выдержу ли. Просто вешал, потому что больше было не на кого – акт безумного доверия. Отлично. Теперь в случае провала виноват буду не только я, но и вся Россия. Нагрузил так нагрузил. Спасибо, Государь.

– Я… понял, Государь.

– Вот и славно.

Он положил свою тяжелую, как медвежья лапа, руку мне на плечо; под ее весом, кажется, хрустнули кости.

– Я даю тебе полную волю. Делай, что считаешь нужным. Договаривайся, угрожай, торгуйся, обещай хоть черта в ступе. У тебя один приказ – не посрами чести Империи. Впрочем, – усмехнулся он, и в его глазах блеснули прежние озорные искорки, – я знаю, что ты одержим ее величием даже больше, чем я. Иначе давно бы разворовал казну и настроил себе дворцов.

Он отпустил мое плечо и, встал, чтобы уйти, но добавил:

– Хотя… насчет дворцов… Сначала мне резиденцию построй, чтобы Людовик от зависти в гробу перевернулся. Да чтоб с фонтанами, лучше, чем в ихнем Версале. А вот потом – строй себе, что хочешь. Если, конечно, Савойский тебе голову на плечах оставит. Заслужил, граф… Женевский! Ха!

С этой горько-ироничной шуткой он развернулся и, не оглядываясь, зашагал по тропе вниз, в сгущающиеся сумерки. Его огромная фигура становилась все меньше, пока не растворилась в тенях.

А я остался на скале один. Граф Женевский.

Разжав кулак, я посмотрел на перстень, еще теплый от его руки. Его тяжесть на ладони была не просто весом всей Империи. Я подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз, в бездну, где россыпь городских огней казалась далекими звездами. Завтра мне предстояло идти во вражеский лагерь. Завтра за моей спиной будет вся тяжесть Российской Империи, которую я, инженер из другого мира, теперь представлял единолично. Права на ошибку у меня больше не было.

Друзья! Ваши ❤ дают обратную связь автору. Если история Смирнова Вам нравится, не забывайте нажимать на «сердечко»)))

Глава 3

Морозное утро щипало щеки, а солнце, отражаясь от наста, слепило так, что глаза слезились. Снег под копытами скрипел сухо и звонко – верный признак того, что температура упала ниже двадцати. Перебирая поводья, я в третий раз проверял подпругу, хотя отлично понимал: старый денщик затянул ремни на совесть. Пальцам просто требовалось занятие, механическая работа, способная унять нервишки.

Прощание вышло скупым. Петр, возвышаясь над свитой, подошел ко мне, и его тяжелая ладонь легла на эполет, сдавив плечо.