Текст книги "Инженер Петра Великого 12 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Реакция последовала мгновенно. Полог штабного шатра, разбитого в редкой роще, отлетел в сторону, пропуская внутрь взбешенного де Брольи.

– Вы рехнулись, генерал⁈ – Герцог даже не пытался соблюдать субординацию, его лицо пошло красными пятнами от ярости. – Лион в дневном переходе! Мы теряем инерцию! Люди падают от усталости, им нужен этот город, а не ночевка в поле!

– Именно поэтому мы никуда не идем, – я даже не оторвался от карты. – Три разведывательных разъезда пропали без вести. Раньше у нас была возможность знать что происходит в паре дневных переходов, а тут они исчезли практически сразу. Да и то, узнали случайно, каждые три часа должны были посылать гонцов, чтобы предупреждать о том, что там впереди. И никого нет. Я не брошу пятьдесят тысяч человек в «туман войны», особенно в долину, которая может стать братской могилой.

– Это трусость! Паникерство! – выкрикнул из-за плеча герцога один из французских полковников.

Де Брольи колебался, переводя взгляд с меня на царя. Мрачный Петр, как грозовая, протирал ветошью замок своего пистолета, словно происходящее его не касалось.

– Это не трусость, – я нахмурился. – Это расчет рисков. Я не играю в рулетку живыми людьми. Орлов!

Василь вышел на свет.

– Бери лучший взвод, грузись на головной «Бурлак». Задача – силовая разведка. Проутюжить долину до самого Лиона. Если там засада – ты ее вскроешь, броня выдержит первый удар. Если чисто – дашь выстрел фейерверком.

Единственно верный алгоритм в условиях дефицита данных. Потянулись часы ожидания. Солдаты, повалившиеся на траву, тревожно косились на восток, откуда не доносилось ни звука.

Вибрация пришла раньше звука.

Земля под ногами мягко, но настойчиво толкнула подошвы сапог. Раз. Другой. Третий. Низкие, утробные удары, от которых дрожит диафрагма. Ошибиться было невозможно: так работает не полевая артиллерия и уж тем более не мушкеты. Били осадные калибры. Причем канонада доносилась не с востока, где лежал Лион, и не с севера. Грохот накатывал с юга. Из нашего глубокого тыла.

– Враги! – заорал влебетевший адъютант.

Мы высыпали из шатра. Взлетев на коней, штабная группа рванула на гребень холма. Панорама, открывшаяся с высоты, могла бы украсить учебник по идеальному уничтожению армии.

Долина перед Лионом была пуста. Зато на севере, наглухо перекрывая дорогу на Париж, выстроилась живая стена. Идеально ровные каре красных мундиров. Англичане. А перед строем, на белом жеребце, застыла фигура, знакомая каждому солдату Европы. Герцог Мальборо.

С юга же, отрезая пути к отступлению, из-за холмов, которые мы прошли всего пару часов назад, выползала вторая змея. Пестрая, многоязыкая масса – в подзорную трубу я четко различал белые мундиры австрийцев и прусскую синеву. «Сборная солянка» Крестового похода захлопнула крышку.

Ситуация – пат. Мы в узком каменном мешке. Север держит Мальборо. Юг – Коалиция. Восток, со стороны Лиона, откуда мы ждали подкреплений, хранит гробовое молчание.

В штабе воцарился управляемый хаос. Де Брольи, срываясь на фальцет, тыкал пальцем в карту, требуя немедленной атаки. Меншиков, смертельно бледный, с трясущимися руками, что-то жарко шептал на ухо Петру. Швейцарские капитаны сбились в плотный круг и гортанно обсуждали единственное, что их волновало: неустойку за смерть в этом проклятом ущелье.

Примитивная, хрестоматийная «коробочка» на открытой местности. Классика, описанная еще римлянами. И я, возомнивший себя великим стратегом, собственноручно загнал в этот мешок пятьдесят тысяч душ.

Со стороны Лиона приехал Орлов на «Бурлаке». Лион занят силами Людовика. Филипп после этой новости совсем потух.

– Тихо. – Петр рыкнул.

Все споры мгновенно стихли. Царь закончил сборку пистолета, с сухим щелчком взвел курок, потом плавно спустил его и сунул оружие за пояс.

– Ждем.

– Чего ждем? – не выдержал Орлов, сжимая эфес сабли.

– Они не станут стрелять. – Петр поднял на него тяжелый взгляд. – Пока нет. Они пришли не воевать. Сейчас начнут торг.

Его интуиция оказалась верной. Не прошло и получаса, как от английских позиций отделилась группа всадников под белым флагом. Никакой спешки. Они двигались шагом, с демонстративным спокойствием хозяев положения, давая нам время насладиться своим бессилием.

Мы выдвинулись навстречу: я, Петр, герцог, Меншиков и Ушаков. Делегация противника уже ждала на нейтральной полосе. Возглавлял ее не генерал, не маршал и даже не принц крови. В простом, но безумно дорогом гражданском камзоле, на вороном жеребце восседал лорд-казначей Англии Роберт Харли.

Хлопали белые полотнища флагов, нервно всхрапывали кони. Лорд Харли окинул нас недовольным взглядом. Рядом с ним стоял толмач.

– Ваше высочество, – его глаза смотрели сквозь Петра, словно русский царь был прозрачным. – Рад видеть вас в добром здравии. Впрочем, должен признать, выбор компании вызывает… некоторое недоумение.

Слова Харли, обернутые в вежливость, источали яд.

Герцог побелел, но удар выдержал.

– Лорд Харли, – ответил Филипп с достоинством, которого я от него не ожидал. – Я нахожусь среди моих союзников. И требую объяснений: что означает этот военный лагерь на пути моего следования?

– Мы здесь не как враги, ваше высочество. – Уголок губ англичанина дрогнул в усмешке. – Мы здесь как спасители. По просьбе законного короля Франции и с благословения Святого Престола. Наша миссия – очистить эту землю от еретиков.

Терпение Петра лопнуло. Мысль о том, что он, император, вынужден слушать нотации от зарвавшегося клерка, явно пережгла предохранители.

– Господин казначей, вы ошиблись дверью, – прорычал он. – Армией командую я. Хотите говорить – говорите со мной!

Харли скользнул по нему отсутствующим взглядом.

– Прошу прощения, сир, – произнес он с издевательской учтивостью. – Однако Британская корона не ведет переговоров с отлученными от церкви схизматиками.

Лицо Петра начало наливаться дурной, темной кровью. Ушаков, тенью возникший за монаршим плечом, едва заметно сжал локоть царя. Ситуация выходила из-под контроля. Англичанин провоцировал мастерски, Филипп впал в ступор, а Петр вот-вот сорвется в рукопашную.

– Лорд Харли, – я вступил в разговор, нарочито понизив голос до скучающего тона. – Мы здесь для дела или для богословского диспута? Если второе, то наш полковой капеллан с радостью уделит вам время. Если первое – переходите к сути.

Перехватив инициативу, я четко обозначил расстановку сил. Харли на секунду сбился с ритма, оценивая нового игрока. Толмач быстро перевел мои слова.

– Хорошо, генерал, – кивнул он. – Суть проста. И адресована она исключительно его высочеству.

Он снова развернулся к Филиппу, игнорируя нас.

– От имени Священной Коалиции мы готовы признать вас, Филипп, законным регентом Франции. Мы предоставим кредиты и оружие для наведения порядка. Цена вопроса – лояльность христианскому миру. Вы должны немедленно, здесь и сейчас, отречься от союза с московитами. А сами еретики – вместе с их дьявольскими механизмами – будут отданы в руки нашего правосудия.

Корона в обмен на предательство. Класс. Герцог молчал, и по его бегающим глазам было видно, как мучительно скрипят шестеренки в голове, взвешивая «за» и «против».

Чтобы дожать клиента, Харли щелкнул пальцами. Один из его глашатаев выехал вперед, развернул пергамент и начал выкрикивать условия ультиматума, обращаясь уже не к нам, а к полкам. Голос разносился над долиной, вбивая клин между французами и и остальной частью нашей армии.

Филипп дрогнул. Я видел этот момент слома: взгляд метнулся к своим солдатам, потом на нас, потом на Харли. Он был в шаге от того, чтобы принять сделку.

Времени на раздумья не оставалось. Я ударил коня шпорами, врубаясь в пространство между глашатаем и строем.

– Передайте своему хозяину! – заорал я так, что сорвал голос, перекрывая шум ветра. – Что герцог Орлеанский – наш союзник и личный друг русского Императора! Любая угроза в его адрес – это объявление войны России! Мы защитим его, хочет он того или нет!

Шах и мат. Я публично, на глазах пятидесяти тысяч свидетелей, намертво приварил нашу судьбу к его. Теперь предательство для Филиппа превратится в низость, которую не простят офицеры.

Бедная Франция. Сначала мы, теперь англичане с немцами. Страна превратилась в проходной двор с выбитыми дверями.

Герцог прекрасно понял, что я только что сделал: спас его репутацию и одновременно взял в заложники. Выбора у него больше не было.

Ветер внезапно умер. В этой тишине со стороны английского лагеря донесся крик петуха – звук настолько будничный, что сейчас он прозвучал как похоронный колокол. Десятки тысяч глаз, и армии крестоносцев, и нашей, трещащей по швам коалиции, сфокусировались в одной точке. На герцоге Орлеанском.

Бледность Филиппа проступала даже сквозь слой дорожной пыли, а испарина на лбу выдавала критическую перегрузку нервной системы. Он попал в вилку. Харли улыбался ему – поощрительно, мягко, так улыбается отец нашкодившему, но любимому сыну. Взгляд герцога метался: сначала на свои полки, застывшие в ожидании, затем на меня. Мое лицо оставалось маской.

Англичане использовали его как наживку, мы – как политический таран. Теперь ему предложили примитивный выбор: либо корона на голове, либо голова в корзине. Для человека его склада ответ был очевиден.

Он тронул поводья, сокращая дистанцию до нас с Петром. Кольцо гвардейцев молча разомкнулось.

– Простите, – голос Филиппа звучал глухо, как из бочки. Глаза он спрятал, уставившись в луку седла. – Мой долг… он перед Францией.

Петр промолчал. В его взгляде, упершемся в ссутулившуюся фигуру герцога, не было гнева. Там была брезгливость. Так смотрят на раздавленного сапогом слизняка.

Орлов выругался. А Меншиков раскрыв рот смотрел на весь этот сюр.

Герцог медленно, словно во сне, начал разворачивать коня.

– Филипп! – во мне клокотала злость. – Тебя купили, как портовую девку на ярмарке!

Плечи герцога дернулись, словно от физического удара. Секундная заминка. Казалось, он сейчас что-то скажет… Но вместо этого рука в перчатке взмыла вверх, подавая короткий сигнал в сторону де Брольи. Затем – удар шпорами, и он рванул вперед, к Харли, к обещанному трону и клейму Иуды.

Французские полки, повинуясь приказу, начали опускать знамена. Стыдливо отводя глаза, они ломали строй, разворачивались и отходили в сторону, оголяя наш фланг, словно гниющее мясо, отстающее от кости. Поле для будущей бойни было расчищено.

Мы с Петром изумленно смотрели на предательство.

Харли коротко, сухо рассмеялся, наслаждаясь проведенной комбинацией.

– Даем вам время до рассвета, чтобы принять решение о сдаче в плен.

Англичанин развернул коня и ускакал в окружении своей свиты

Нас предали.

Глава 7

В швейцарских каре воцарилась энтропия. Строй сыпался на глазах: пока капитаны срывали глотки, пытаясь удержать дисциплину, целые роты бросали пики и давали деру. Единый организм армии стремительно деградировал в паникующую биомассу.

Баланс сил рухнул мгновенно. Минус двадцать тысяч французов. Швейцарцы… половина дезертирует в ближайший час. В сухом остатке – дай бог семь тысяч наемников. Плюс мои четыре тысячи гвардии, значительная часть которых – женевцы. Итого: одиннадцать тысяч против сотни. Математика – жестокая наука, и сегодня она была на стороне врага. Шансы на победу обнулились. Условия задачи изменились: цель «победить» сменилась целью «нанести неприемлемый ущерб». Продать свои жизни по максимально высокому курсу.

Я скосил глаза на Петра. Царь провожал взглядом удаляющуюся спину герцога, а потом вдруг рассмеялся – тихо, жутко, без веселья. Так смеется медведь, которого обложили в берлоге, когда он понимает: терять больше нечего.

Он повернулся ко мне.

– Ну что, генерал, – прохрипел он, и в голосе звякнули забытые нотки куража. – Видно, придется воевать по-взрослому.

Лагерь встретил тишиной – вязкой, ватной духотой, какая бывает в доме покойника. Солдаты, видевшие предательство герцога, провожали нас тяжелыми взглядами. Они ждали приговора. Проходя сквозь строй, я физически ощущал тяжесть сотен глаз, сверлящих мне спину.

В штабном шатре атмосфера была гнетущей. Пустые стулья де Брольи и герцога зияли в нашем кругу как выбитые зубы – символы измены. Оставшиеся верными швейцарские капитаны жались у стола. Нервы у всех были на пределе: Орлов с остервенением скоблил грязь под ногтями, Ушаков с механической монотонностью игрался с замком пистолета – щелк-клац, щелк-клац. Меншиков бормотал молитвы, срываясь на шепот. Каждый прятался в свою раковину, спасаясь от неизбежного.

Пациент мертв, осталось оформить протокол.

– Господа, – голос сел, став глухим. – Оценим наше положение. Без лирики и иллюзий.

В руку легла тяжелая указка. Первый красный брусок с сухим стуком лег на северную часть карты, перекрывая дорогу на Париж.

– Север. На вскидку около пятидесяти тысяч «красных мундиров» Мальборо. Лучшая пехота Европы, вышколенная. Артиллерия – высший класс.

Второй красный брусок отсек нам тылы.

– Юг. Тоже около пятидесяти тысяч штыков Коалиции. Австрийцы, пруссаки, голландцы. Сброд, но их много, и они плотно запечатали выход к Женеве.

И, наконец, наш синий брусок встал между двумя красными. Жалкий, одинокий кусочек дерева в тисках гигантов.

– И центр. Мы. Точнее, то, что от нас осталось. Двенадцать-тринадцать тысяч бойцов на плоскости стола. Противник имеет пятикратное превосходство в живой силе. И тотальное – в ствольной артиллерии. У нас в активе – десяток «Бурлаков» и темп стрельбы. Всё.

Указка полетела на стол. О двадцати тысячах французов-перебежчиков я намеренно умолчал.

– Предложения?

– Глухая оборона! – выкрикнул капитан Штайнер, один из швейцарцев. – Вгрызаемся в землю! Мы умеем держать удар!

– Чтобы что, капитан? – я устало потер переносицу. – Они не полезут на рожон. Они просто возьмут нас в кольцо и начнут методично перемалывать осадными калибрами. «Бурлаки» – отличная мишень для их пушек. Через три часа от нас останется фарш перемешанный с землей. Оборона в котле – это не выход.

– Тогда прорыв! – вскинулся Орлов, хлопнув ладонью по столу. – Ударным кулаком!

– Куда, Василий? – я ткнул указкой в карту. – На юг? Увязнешь, а вторая армия зайдет в спину. Клещи захлопнутся, и нас раздавят.

– На север тогда!

– Их пехота встретит нас стеной свинца. Мы застрянем в их каре, как нож в засохшей глине. Итог тот же – уничтожение.

Я обвел взглядом их потемневшие, осунувшиеся лица.

– Военного решения задачи не существует, господа. Любой ход, продиктованный классической тактикой, ведет к разгрому. Вопрос стоит иначе: сколько времени мы продержимся и, главное, сколько крестоносцев заберем с собой в ад.

Опустившись на стул, я снова уставился на карту. Смертельная ловушка. Я чувствовал злое, холодное уважение к конструктору этого капкана. Меня переиграли. Чисто, технично, без шансов на апелляцию. Оставалось одно – умереть так, чтобы эта победа встала противнику поперек горла костью, которую невозможно проглотить.

Что-то я в последнее время стал фаталистом, еще с того момента в шатре Савойского.

Петр, застывший изваянием, распрямился во весь свой огромный рост. Никакой истерики – только пугающее спокойствие.

– Значит, смерть, – голос царя прозвучал тихо, отчетливо. – Добро. Примем бой. Но ляжем так, чтобы они захлебнулись нашей кровью. Чтобы в Лондоне и Вене еще сто лет бабы пугали именем русского солдата своих щенков.

Тяжелая шпага, сверкнув в полумраке, с хрустом вошла в столешницу, пронзив центр карты.

– Готовьте людей, господа.

Он был готов к финалу. А вот мой мозг отказался подписывать капитуляцию. Голова работала на предельных оборотах, отбрасывая сложные тактические схемы одну за другой. Всё не то. Слишком долго, слишком ненадежно. Требовалось что-то примитивное. Грубое.

Взгляд зацепился за единственную точку, имевшую значение. Холм к северу, увенчанный штандартом с английским львом. Командный центр. Мозг вражеской армии. Там, попивая вино, расположились Мальборо, Харли и предатель Филипп, готовясь наблюдать за нашей агонией как из театральной ложи. Они уверены в своей неуязвимости. И именно эта самоуверенность – критическая уязвимость их обороны.

Витебск. В чем был ключ? Не в толщине брони, а в психологии. Шок. Гусары знали, как рубить пехоту, но их матрицы поведения рассыпались при виде стального монстра. Мы победили иррациональностью. Значит, нужно повторить. Создать «черного лебедя».

– Постой, Государь.

Петр, уже раздававший команды Орлову, резко обернулся.

– Есть шанс, – выдохнул я. – Один на тысячу.

Я выдернул царскую шпагу из карты.

– Мы не будем прорываться. Мы не будем сидеть в обороне. Мы нанесем точечный удар. Сюда. Как под Витебском.

Острие клинка уперлось в холм вражеского штаба.

– Петр Алексеевич, красиво, – первым подал голос Орлов, скептически щурясь. – Но «красные мундиры» – не шляхта. Их пехота – каменная стена. Они дадут залп, второй, третий. Не дрогнут. Мы можем просто не доехать.

– А мне плевать, побегут они или нет, Василий, – парировал я. – Мне нужно, чтобы они смотрели на нас. И стреляли в нас. А не в спину уходящему Государю.

Я развернулся к Орлову, глядя ему в глаза.

– Василь. Мне нужен один «Бурлак». Самый резвый. И десяток твоих лучших головорезов. Весь боекомплект к «Шквалам». Грузи под завязку.

В глазах Орлова начало разгораться понимание.

– Мы пойдем по прямой, ночью. Проломим строй и выйдем к подножию их холма. Задача – создать локальный хаос максимальной плотности. Заставить офицеров, включая самого Мальборо, забыть о битве и пялиться на ревущее чудовище у себя под носом.

Сделав паузу, я перевел взгляд на Петра.

– У нас будет минуты три. Пока их внимание сфокусировано на мне, вы с основной армией и остальными машинами бьете в стык. Между англичанами и австрийцами. Там самое слабое звено. Рвете дистанцию и уходите.

В шатре стало тихо. План был не просто дерзким. Он был суицидальным. Я предлагал размен: моя жизнь и жизнь экипажа за спасение ядра армии.

– Государь, это безумие! – голос Меншикова сорвался на визг. – Генерал предлагает пожертвовать собой и лучшими людьми. Ради чего? А если прорыв захлебнется? Мы потеряем всё: и Смирнова, и технику, и время!

– Да, – кивнул я. – Это билет в один конец. Но это единственный способ вырвать Государя из пасти этой мясорубки.

Я рассчитывал как минимум и с Орлеанским герцогом поквитаться. Я впервые не видел хоть какого-то выхода. Его просто не было.

Все взгляды скрестились на Петре. Решение было за ним. Царь молчал долго, желваки на его скулах ходили ходуном.

– Решил умереть за меня, генерал? – спросил он тихо, но от этого тона мурашки побежали по спине. – Похвально. Только я своих генералов на убой не посылаю. Я веду их в бой.

Он резко развернулся к ошарашенным офицерам.

– Пойдешь ты. И я. На двух машинах. Удвоим плотность огня. И шансы прорваться.

Моя челюсть едва не встретилась с полом. Он превратил героическое самопожертвование в коллективное самоубийство.

– Исключено, Государь, – выдохнул я.

Одно дело – камикадзе-генерал. Другое – самоубийство Императора. Штаб загудел.

– Ваше Величество! – голос Меншикова дрожал, срываясь на фальцет. – Опомнитесь! Вы не имеете права!

– Государь. – Я вздохнул. – Сейчас твоя гибель здесь – не героизм. Это дезертирство. Это государственная измена высшей пробы. Ты предаешь Россию, реформы, сына. Твоя задача, Государь, – выжить.

Мы сверлили друг друга взглядами. Я видел, как в нем борются два начала: яростный берсерк, рвущийся в драку, и холодный политик, понимающий правоту моих слов.

– Добро, – наконец выдавил он, и голос прозвучал хрипло, будто он глотал битое стекло. – Твоя взяла, генерал.

План пошел в работу. Наша армия устраивалась лагерем. Людям нужно было переночевать. Враг именно так и должен думать. А прорыв должен быть налегке.

У головного «Бурлака» меня ждал Орлов. За его спиной застыли двенадцать теней. Двенадцать лучших. Головорезы, прошедшие со мной огонь, воду и медные трубы. Я всмотрелся в их лица. Страха ноль. Только веселая ярость цепных псов, которых спускают с поводка.

– Боекомплект – под завязку! – рявкнул я. – Грузить всё, что горит и взрывается!

Началась лихорадочная работа. Гвардейцы, передавая по цепочке боеприпасы, двигались слаженно, как детали единого механизма.

Я инструктировал Ушакова, когда мой локоть тронула рука в тонкой перчатке. Анна Ее глаза – сухие, огромные и страшные в своем спокойствии.

– Вероятность успеха – околонулевая, – ее голос был на удивление спокойным. – Это не риск, а погрешность. Математически это абсурд. Глупость.

– Война – это и есть абсурд, Анна Борисовна.

– Не ходи. – Маска железной леди треснула. – Прошу. Должен быть другой выход.

Я промолчал. Она всё поняла. Аргументы кончились. И тогда, отбросив логику, она бросилась ко мне, вцепилась в плечи, словно пытаясь удержать физически, заземлить, не пустить в этот ад.

Я обнял ее, успокаивая. Ее плечи тряслись от спазма. Через пару минут, я мягко отодвинул ее. Взял ее лицо в ладони, заставляя смотреть мне в глаза. Глаза были красные, а на щечках многочисленные дорожки от слез.

– Анна Борисовна. Присмотрите за Государем.

Развернувшись, я пошел к машине, не оглядываясь. Каждый шаг давался с усилием, будто я шел против ураганного ветра.

У самого трапа путь преградила скала. Петр стоял, скрестив руки на груди, мрачнее тучи.

– Ладно, иди, – буркнул он, глядя куда-то поверх моей головы. – Но учти. Если не вернешься… я все равно тот дворец построю.

Я не совсем понял о чем он. Понадобилось несколько мгновений, чтобы понять. Петр Великий в своем репертуаре. Он про Петергоф говорит.

– И назову его «Смирноф», – он криво, болезненно усмехнулся. – Чтобы каждая собака помнила, какой упрямый идиот у меня был генерал. Мог дворцы строить, а выбрал – сдохнуть в канаве. Так что давай, возвращайся. Не ломай мне план застройки.

Я смотрел на этого гиганта, неуклюжего в своих чувствах, как медведь в посудной лавке. «Смирноф». Злая, черная шутка. Лучшая эпитафия, которую он мог придумать. Значит, ценил. По-настоящему.

– Постараюсь, Государь. Но вы уж фундамент заливайте без меня, если что.

Я протянул руку. Он сжал её так, что хрустнули суставы.

Развернувшись, я начал подниматься по аппарели. Металл отзывался под сапогами.

– Смирнов!

Я замер на середине подъема.

– Если вернешься, – слова давались ему с трудом, словно камни ворочал, – я все равно назову его твоим именем.

– Кого, Государь?

– Дворец.

И резко отвернулся, пряча лицо.

Комок в горле встал поперек дыхания. Я сглотнул, кивнул спине царя и, не говоря ни слова, нырнул в темное чрево стального зверя.

Люк рухнул на место с тяжелым лязгом, отсекая звук. Тьма навалилась мгновенно. Внутри – духота. Вдоль броневых плит, на узких лавках, затаились двенадцать теней. Мои волкодавы.

Я прошел в центр. Тусклый свет масляного фонаря выхватил лица. Справа – совсем пацан, лет восемнадцати, с маниакальным упорством правящий штык оселком. Слева – седой ветеран, перебирающий деревянные четки. Никакого обожания или страха в глазах. Они смотрели на меня как на детонатор. Как на функцию, которая активирует их смерть. Я скользнул взглядом по мальчишке. Ему бы сейчас девок щупать под Псковом, а не глотать французскую пыль. Но я решил иначе.

– Оружие к бою. – Команда вырвалась автоматически.

В ответ – сухая дробь затворов. Я передернул раму своего «Шквала». Механика работала мягко, как часы.

– Вводная простая. Идем на таран. Вектор – прямо. Без маневров. Цель – командный холм Мальборо. Дистанция – до полного контакта.

Я обвел взглядом отряд.

– Огонь ведем непрерывно, но по команде. Задача не перебить их всех, а взбесить. Заставить смотреть только на нас. Орать. Ненавидеть. Мы должны стать мишенью для каждого ствола в этой долине, чтобы дать нашим уйти. Ясно?

– Так точно, Петр Алексеич! – рявкнули двенадцать глоток.

– Вопросы?

Тишина. Вопросов у смертников не бывает.

Я прильнул к узкой смотровой щели. Триплекс резал мир на узкую панорамную полосу. Снаружи всё казалось искаженным, нереальным. Еще и ночь была безлунной, темной. На броне соседнего монстра возвышалась исполинская фигура Петра. Создатель и мое проклятие. Живи, черт упрямый. Строй свою Империю. Она того стоит.

Чуть дальше, у шатра – одинокий женский силуэт. Анна. Не ушла. Смотрит. Я с усилием оторвал взгляд от щели. Не сейчас. Сантименты – в сторону, оставляем только холодный разум. Обещаю, если выберусь из этой передряги живым – женюсь на ней. Я мысленно хохотнул. Хитер я все же, поставил задачу, успех которой нулевой и привязал к тому, чего больше всего опасался – охомутанию.

Механик вцепился в рычаги. Один из лучших у Нартова.

– Полный вперед. Гашетку в пол. Даже если словим ядро в лоб – не сбрасывать. Нам нужно пройти тысячу шагов. Любой ценой. Жми.

Кивок.

Стальной зверь содрогнулся и прыгнул. Двигатель взвыл.

Я прошептал:

– С Богом, братцы!

Глава 8

Лион напоминал взведенный курок перегретого мушкета. Днем город еще удерживал маску благопристойности: по брусчатке улицы Сен-Жан, где ароматы свежей выпечки смешивались с запахом речной тины Сон, деловито громыхали повозки шелкоторговцев. Однако стоило сумеркам сгуститься, поглощая шпили соборов, как настроение менялось. На перекрестках, кутаясь в драные плащи от сырого ветра, сбивались в мрачные стаи ткачи. Из рук в руки, словно запретная святыня гугенотов, переходил засаленный, отпечатанный на серой бумаге листок «Женевского вестника». Шум в тавернах стихал, уступая место выжидающему молчанию.

Стоя у окна комнаты над лавкой суконщика, Жан-Батист Кольбер, маркиз де Торси, наблюдал за площадью. Внизу, в грязи и полумраке, королевские гвардейцы прикладами вбивали покорность в толпу. Город замер в ожидании. Лион жаждал прихода Филиппа Орлеанского и его пугающих, диковинных союзников из далекой Московии.

Маркиз вернулся к дубовому столу, заваленному депешами. Бессонница, терзающая его третьи сутки, наполнила веки тяжестью, однако разум оставался кристально ясным. В неверном свете сального огарка карта Франции казалась живым организмом, испещренным шрамами чернильных пометок. Здесь плелась невидимая сеть. Ожидание – удел слабых; де Торси же собственноручно выковывал фундамент будущего королевства.

– Монсеньор, – скрип половицы возвестил о появлении секретаря.

На край столешницы легла свежая пачка корреспонденции – вести из Руана и Гренобля. Хрустнул сломанный сургуч с личной печатью коменданта гренобльской крепости. Старый служака, обиженный версальскими интриганами, выражал готовность присягнуть герцогу. Взамен требовались гарантии. Перо де Торси тут же заскрипело по бумаге, выводя обещание поста военного губернатора. Следом легло донесение из Марселя: генуэзский груз – три тысячи мушкетов и порох – благополучно выгружен. И, наконец, жалоба от нанятого памфлетиста.

– Кретин, – выдохнул маркиз, скомкав лист. – Отпишите этому словоблуду: пусть оставит кружева изящной словесности для парижских салонов. Мне нужны слова-булыжники. «Новый налог на соль введен, чтобы оплатить шлюх Людовика». Грубо? Безусловно. Зато народ поймет.

Отбросив перо, он потер виски. Игра шла на грани фола, подобно балансированию канатоходца над пропастью. Единственной опорой служило воспоминание, греющее душу холодной стальной уверенностью.

Пальцы сами нашли лежащие на столе простые деревянные четки – единственное, что оставил тот ночной визитер. Гладкие, отполированные бусины из оливы мерно защелкали в тишине, возвращая мысли в прошлое.

…Сырой склеп заброшенной часовни под Парижем, запах ладана. Человек в темном плаще. Посланник Вечного Города.

– Передайте Его Святейшеству, – произнес тогда де Торси, наблюдая, как пламя свечи пожирает папское послание, – его мудрый совет принят к исполнению. Франция и Святой Престол продолжат действовать в полном согласии.

План, доставленный папским легатом, поражал иезуитской простотой и циничным изяществом. Климент XI, осознав, что австрийцы его обыграли, предложил сделку. Де Торси обеспечивает восхождение герцога Орлеанского. Герцог, приняв корону, подтверждает союз с русскими варварами. А затем, уже в статусе законного «христианнейшего короля», обращается к армиям Крестового похода. Он берет «заблудших, но раскаявшихся» схизматиков-московитов под личную монаршую защиту.

Итог комбинации был безупречен. Русское посольство «спасено», но оказывается в полной зависимости от французской короны. Папа исправляет свое положение – неформально. Вена и Лондон остаются с носом, погрязнув в расходах. А он, маркиз де Торси, становится архитектором нового мирового порядка, где ось Париж—Рим—Петербург диктует свою непреклонную волю всей Европе.

Щелчок последней бусины прервал воспоминание. Уверенность вернулась. Нити заговора надежно лежали в его руках. Риски учтены, предатели подкуплены, герои назначены. Через пару дней армия герцога войдет в город. Неделя – и Париж падет к их ногам.

Маркиз не сомневался в триумфе. Победа казалась такой же неизбежной, как восход солнца.

Никто не мог сказать ему, что в безупречной паутине уже лопнула первая, самая важная нить.

Первый удар настиг его оттуда, откуда де Торси, привыкший смотреть на север и восток, ждал меньше всего. Из-за Альп. Его человек преклонил колено, едва переступив порог. Он был способен просочиться сквозь игольное ушко австрийских вояк. Человек дрожащими пальцами извлек из-за подкладки камзола узкую полоску бумаги. Новость, которую он принес, жгла руки.

– Перемирие? – Де Торси, щурясь, поднес донесение к огню. Взгляд скользил по строкам, в поисках ошибки, но смысл оставался прежним. – Три месяца тишины? Вы в своем уме, Леклерк? Евгений Савойский никогда не останавливается.

– Сведения верны, монсеньор, – прохрипел он, не смея поднять глаз. – Принц и русский генерал ударили по рукам. Имперцы сворачивают лагерь и отходят от Женевы.

Маркиз резко развернулся к карте, висевшей на стене. Его изящная, многоуровневая интрига, выстраиваемая неделями бессонных ночей, оказалась на грани развала. Кто-то невидимый просто дунул на него. Вся комбинация, где армия Савойского играла роль неумолимого молота, готового расплющить Женеву и загнать русских в спасительные объятия Орлеанского, рассыпалась в прах.

Зачем? Какой демон нашептал старому лису Евгению идею разжать пальцы на горле врага? Дать противнику драгоценное время на перегруппировку и ковку новых пушек – это опрокидывало все постулаты военного искусства. Де Торси мерил шагами комнату, и скрип паркета вторил его раздерганным мыслям. Деньги? Исключено, у русских казна пуста, а Савойский слишком богат, чтобы продаваться за копейки. Страх? Еще нелепее. Принц не кланялся даже Людовику. Значит… значит, за этим стоит иное.