Текст книги "Инженер Петра Великого 12 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Дозоры пропадают, Государь. Егеря, отправленные мной на рассвете, исчезли. Статистика скверная: либо там пустота, либо профессиональная работа по зачистке. Я ставлю на второе.

Петр нахмурился, мгновенно включаясь в тактическую задачу. Лезть вслепую в узкий проход – ошибка, которую он перерос давным-давно.

– Пропали… – пятерня Государя прошлась по заросшему жесткой щетиной подбородку. – Паскудный расклад.

Бросив быстрый взгляд на растянувшуюся колонну, где даже железные швейцарцы выглядели тенями самих себя, а французские волонтеры напоминали сборище оборванцев, он принял решение.

– Ладно. Аргумент принят. В узкости нас перебьют как куропаток. Встаем здесь.

Привстав на стременах, Петр цепким взглядом окинул ландшафт.

– Вон там, у излучины. Река прикроет правый фланг, естественный рубеж. На холме слева развернем батарею. Позиция крепкая.

– Поддерживаю. Вода в доступе, с дровами разберемся.

– Приказ! – гаркнул царь, в его голосе, сорванном в баталиях, вновь зазвенела сталь. – Большой привал! Разбиваем лагерь!

Команда сработала лучше стимулятора. Солдаты, едва уловив заветное слово, валились на мокрую траву, сбрасывая поклажу, словно те весили тонну. Лагерь разворачивался по инерции, на отработанных рефлексах, хотя движения людей напоминали замедленную съемку – сказывалось запредельное утомление.

Спешившись и бросив поводья денщику, я ощутил, как земля уходит из-под ног. Мышцы забились, позвоночник требовал горизонтального положения, однако расслабляться было преступно рано.

– Орлов! – позвал я верного командира.

Василь, похожий на глиняного голема, возник передо мной, на ходу поправляя перевязь.

– Здесь, Петр Алексеич.

– Организуй периметр. Усиленный режим. Рвы рыть поздно, люди падают, так что ограничимся рогатками. Секреты выставить на версту вглубь по тракту. Если кто сунется – мы должны узнать об этом до первого выстрела.

– Исполню. Только народ еле дышит, командир. Придется поднимать пинками.

– Используй любые методы: холодную воду, зуботычины, угрозы. Посты должны стоять. Альтернатива – проснуться с перерезанным горлом.

Орлов пошел в гущу людей, раздавая приказы и стимулирующие затрещины. На моих глазах пустое поле обрастало парусиновым городом. Русские полки выстраивали палатки под линейку, соблюдая уставную геометрию, швейцарцы прагматично занимались кострами, а французы, верные своему хаосу, лепились как попало.

Анна спустилась из штабного «Бурлака», стараясь сохранить остатки элегантности. Пыльное платье и тени под глазами выдавали усталость, однако спину она держала прямо – порода брала свое.

– Остановка? – коротко спросила она.

– Дальше – зона риска.

– Слава Богу. Лошади на последнем издыхании. Да и люди… Я видела, как гренадер свалился без чувств прямо в строю. Народ устал.

– Теперь отдохнем, Аня. Надеюсь.

Окинув взглядом периметр, я мысленно утвердил диспозицию. Место удачное: быстрая река с крутыми берегами охладит пыл любой кавалерии, а господствующая высота позволяет батарее держать дорогу под прицелом. Сектора обстрела перекрываются идеально.

Тем не менее, внутренняя сигнализация продолжала надрывно визжать. Оперативная тишина впереди напрягала меня. Кто-то профессионально и жестко зачищал пространство перед нашим авангардом, лишая нас глаз и ушей. И это еще с учетом того, что топливо на «Бурлаков» осталось ровно до Парижа. Это тоже не радовало.

Петр уже раздавал указания насчет своей ставки, требуя привычного порядка в полевых условиях.

– Смирнов! – окликнул он. – Закончишь – сразу ко мне. Поколдуем над картами. Этот Шалон вызывает у меня подозрения. Слишком уж там чистеько.

– Слушаюсь, Государь.

Я двинулся вдоль линии повозок, контролируя расстановку караулов. Заходящее солнце окрашивало низкие облака в тревожный багровый цвет, обещая ветреную ночь. Лагерь погружался в сон: набив животы пустой кашей, люди отключались мгновенно. Лишь силуэты часовых, чернеющие на фоне заката, напоминали о том, что мы все еще на войне.

Маневрируя между растяжками палаток, я пробирался к центру лагеря, где расположился обоз. Здесь, у высоких костров, жизнь пульсировала активнее: пахло варевом, дымом, сохнущим сукном.

Внимание привлекла странная фортификация. В центре импровизированного вагенбурга, окруженная плотным кольцом телег, громоздилась трофейная карета-берлина – тот самый монстр на колесах, которого Меншиков прихватил еще в Германии. Гербы на дверцах скрылись под слоем грязи, однако золото проступало даже сквозь дорожную пыль, намекая на высокий статус пассажира. Мне раньше и в голову не приходило смотреть на то, как расположился Светлейший. Интересно, а Государь в курсе его «гостьи»? Ведь не мог же Меншиков не спалить ее.

Периметр держали жестко. Дюжие молодцы в мундирах без знаков различия – личные церберы Светлейшего – стояли спиной к экипажу, хищно озираясь по сторонам. В их позах читалась готовность стрелять на поражение. Даже маркитантки обходили этот сектор по широкой дуге.

Сам Александр Данилович обнаружился здесь же.

Вместо того чтобы греться вином и делить славу в царском шатре, он наматывал круги вокруг экипажа. Двигаясь с методичностью маятника, князь то пинал обода, проверяя их на прочность, то замирал у лакированной дверцы.

Выглядел фаворит паршиво. Камзол расстегнут, дорогой парик сбился набок, лицо приобрело землистый оттенок. Человек-оркестр, заполняющий собой все пространство, сжался до размеров собственной тени. Каждое его движение выдавало предельную нервозность – он то и дело оглядывался, ожидая удара в спину.

– Любопытно, – пробормотал я.

Анна, неслышно подошедшая сбоку, проследила за моим взглядом.

– Что именно?

– Светлейший. Посмотри на него.

Мы замерли в тени походной кухни, наблюдая за пантомимой у кареты.

– Ведет себя как наседка, – констатировал я. – Охраняет этот экипаж так, будто внутри золотой запас Империи.

– А может, там и правда казна? – хмыкнула Анна.

– Исключено. Золото сдают интендантам под расписку или прячут надежнее. Здесь личное. Он боится. Видишь руки?

Выхватив кружевной платок, Меншиков нервно промокнул лоб, после чего рявкнул что-то денщику. Тот вытянулся в струнку, изображая полное подчинение. Князь приоткрыл дверцу буквально на волосок, просунул руку внутрь, проверяя атмосферу, и мгновенно захлопнул створку.

– Анна, освежи мою память. Александр Данилович женат?

– Разумеется. На Дарье Арсеньевой, уже года два.

– Дети?

– Бог пока не дал. Дарья все по богомольям ездит. А к чему эти вопросы?

– Понять пытаюсь…

Законной супруги здесь быть не может – она в России. Тогда кто внутри? Любовница? Вполне в стиле Меншикова, он свои похождения обычно носит как король корону. Однако сейчас вместо бахвальства – параноидальная секретность.

Внебрачная дочь? Неоткуда взяться.

Случайная попутчица?

В памяти всплыл рассказ Анны: «Молоденькая, бледная, кормит с ложечки».

Если это любовь – то это… человечно. Неожиданно сентиментально для такого прожженного циника.

Но медицинский аспект беспокоил меня больше. Диагноз напрашивался сам собой. Медицина восемнадцатого века – это смесь пыток и лотереи: кровопускание, ртуть, молитвы. Если Меншиков, опасаясь огласки, играет в лекаря самостоятельно, он подписывает пациентке смертный приговор. Обычная простуда в сырой карете здесь стремительно мутирует в пневмонию, а от нее в 1708 году путь один – на погост.

Диплома врача у меня не было, зато имелся ресурс, ценнее всех сокровищ короны: мозги.

Вмешаюсь – рискую нарваться на взрыв ярости. Пройду мимо – Меншиков потеряет кого-то важного и окончательно слетит с катушек. Нам нужен дееспособный союзник, а не безумец, убитый горем. Да и по-человечески стало жалко его. В моей истории, каким бы казнокрадом он ни был, все равно пользы приносил Отечеству в разы больше. Вот такой парадокс. Еще больший парадокс – моя симпатия к нему в этот момент. Раньше он олицетворял собой зарвавшегося чинушу, дорвавшегося до власти. Сейчас же он – человек, у которого беда. И мог хоть как-то помочь, наверное.

Потерев подбородок, я принял решение.

– Знаешь, Аня, мне надоело гадать.

– Хочешь выяснить правду?

– Мне нужна ясность. Кто там, почему Светлейший князь трясется, и, главное, нужна ли помощь.

– Пойдешь к нему? – в голосе Анны прорезалась тревога. – Он сейчас на взводе, может и шпагу выхватить.

– Пойду. Как частное лицо, а не генерал. Если там больной – ему нужен врач, а не тюремщик.

Поправив перевязь, я кивнул в сторону ее палатки.

– Иди к себе, Аня. Отдыхай. А я пойду поприветствую Александра Даниловича. Посмотрим, насколько хватит его выдержки при лобовой атаке.

Ее пальцы на мгновение сжали мою руку.

– Будь осторожен, Петр.

– Осторожность – мое второе имя.

Проводив ее взглядом, я развернулся к стоянке Меншикова. Хватит шпионских игр. Если он не пустит меня добром – придется давить авторитетом. Но я должен убедиться, что за лакированной дверцей не разыгрывается трагедия, которую можно предотвратить.

Выйдя из спасительного сумрака, я направился к ставке Светлейшего.

Стоянка Меншикова была покрыта мраком, который разгонял единственный, жадно поедающий дрова костер. Пламя выхватывало из темноты плотного кольца людей вокруг нее.

Охрана была подобрана со знанием дела. Не простые денщики, а лейб-гвардия, преображенцы. Рослые, мордатые, с тяжелыми пехотными тесаками на поясах. Они стояли спиной к экипажу, сканируя периметр. Волчья стая, охраняющая логово вожака.

При моем появлении караул сработал как единый механизм: тела напряглись, ладони привычно легли на эфесы.

– Стой! – рык старшего, с характерным для частых драк перебитым носом. – Не велено!

Игнорируя команду, я продолжал сокращать дистанцию, сверля взглядом переносицу солдата.

– Кому не велено, братец? – голос мой звучал обманчиво мягко. – Генералу?

Гренадер подошел, перекрывая сектор обстрела своей широкой грудью. Живая стена. Меншикова не было видно. Зашел в карету?

– Никому не велено, ваше превосходительство. Личный приказ Светлейшего. Отдыхают они. И беспокоить запретили под страхом смерти.

– Отдыхают? – я прищурился. – В карете? Посреди лагеря, имея под боком развернутый шатер с перинами? Оригинально.

Сделав попытку обогнуть его, я наткнулся на плечо. Сзади лязгнул металл – кто-то из караула наполовину вытянул клинок из ножен. Звук недвусмысленный.

О как. Интересненько.

– Не положено, – упрямо повторил старший. В его глазах не читалось страха перед генеральскими эполетами. Там жила лишь собачья верность хозяину. – Прошу прощения, Петр Алексеич, но устав есть устав. Не губите.

– А может, князь там не один «отдыхает»? – я понизил голос до шепота. – Может, у него там гость? Или гостья?

Каменное лицо детины не дрогнуло, но предательский тик под левым веком выдал его с головой.

– Князь один.

– Врешь, – констатировал я, отсекая пути к отступлению. – Я же вижу, как у вас поджилки трясутся. Охрана по высшему разряду, периметр закрыт. Чего боитесь? Шпионов Мальборо? Или гнева Государя?

Гвардеец побледнел, теряя уверенность.

– Отойди, служивый. Мой долг – проверить. Мы на вражеской территории. Вдруг там лазутчик с кинжалом?

– Нет там никого! – прорычал он, теряя самообладание. – Уходите, генерал. По-хорошему прошу.

Его пальцы до белизны сжали рукоять тесака. Он был на грани. Ударить старшего офицера – верная смерть, но не выполнить приказ Меншикова – смерть еще более лютая.

– Смирнов!!!

Рев, больше похожий на звук раненого зверя, разорвал ночь.

Из-за угла фургона, словно черт из табакерки, вылетел Меншиков. Без парика, в одной тонкой рубахе, распахнутой на груди, он представлял собой жуткое зрелище. Лицо налилось кровью, глаза вращались в орбитах.

– Ты! – орал он, захлебываясь воздухом. – Какого?!.

Вихрем налетев на меня, он отшвырнул собственного денщика в сторону.

– Ты что себе позволяешь⁈ – визг фаворита, брызжущего слюной, поумерил мой пыл помочь ему. Узнаю старого Данилыча. – Лезть ко мне? Без доклада⁈ Я Светлейший князь! Я фельдмаршал!

– Александр Данилович…

– Молчать! – его трясло в припадке бешенства. – Пошел вон! Вон отсюда! Это моя карета! Моя собственность! Кто дал право заходить ко мне⁈ Я тебя… Да я…

Он встал в проходе, раскинув руки, закрывая собой лакированную дверцу. Живой щит.

– Убирайся! Или прикажу стрелять!

Угроза не была пустой. Десяток мушкетных стволов взлетели вверх, уставившись черными зрачками мне в грудь. Зловещий звук взводимых курков заставил напрячься.

Ситуация перешла в красную зону. Меншиков, потерявший связь с реальностью, действительно готов был отдать команду «пли», превратив генерала своей армии в решето ради сохранения своей тайны.

Хотелось послать его по известному адресу и вернуться к себе, пусть монарх разбирается со свои подчиненным, хотелось скинуть эту проблему на Государя – впервые.

Но я я смотрел на него и видел не врага и не заносчивого вельможу. Передо мной был человек, загнанный в угол собственным ужасом.

– Тише, князь, – произнес я, понизив голос. – Хватит орать. Я знаю.

Меншиков поперхнулся воздухом. Рот, уже открытый для очередного проклятия, захлопнулся с костяным стуком.

– Что… что ты знаешь? – просипел он, теряя темп.

– Я знаю, кто там. И знаю, что ей плохо.

В глазах Светлейшего плеснулся первобытный ужас. Секрет, который он оберегал маниакально, видимо даже от царя, оказался вскрыт.

– Ты… ты следил?

– Детали неважны. Важно то, что происходит сейчас. Ты мечешься. Ты в панике. Лечишь ее непонятно чем, а ей становится хуже. Ведь так?

Игнорируя стволы, которые дрожали в руках гвардейцев, я сделал шаг вперед, сокращая дистанцию.

– Александр Данилович, я не лекарь. Зато я знаю куда больше твоих коновалов. Знаю, как сбить жар. И умею вытаскивать людей с того света, когда остальные уже заказывают панихиду.

Меншиков смотрел на меня, тяжело дыша. Ярость в его взгляде медленно вытеснялась растерянностью.

– Если она тебе дорога… – я давил на самую больную точку, глядя ему прямо в переносицу. – Если не хочешь везти в Россию труп… пропусти. Я могу помочь.

Вокруг воцарилась тишина. Даже денщики почуяли перемену в хозяине. Из него уходила бешеная злоба.

– Помочь? – переспросил он шепотом, словно пробуя слово на вкус. – Ты? Мне? Зачем?

– Затем, что мы в одной лодке, Светлейший. Если она умрет, ты сойдешь с ума и утопишь нас всех.

Я попробовал объяснить доступными словами. Не говорить же, что я смалодушничал и увидел в нем человека, которому захотелось помочь.

– Решай, князь. Сейчас. Завтра наверняка будет поздно.

Меншиков застыл столбом. Его взгляд метался от меня к закрытой дверце. Внутри него шла жестокая борьба: уязвленная гордость, параноидальная подозрительность и привычка видеть врагов в каждой тени.

Секунды растягивались в часы. Я ждал, просчитывая варианты: опустит он руки или все-таки рявкнет «Пли!». А последнее он может, нервишки-то сдают…

Глава 18

Мушкетный ствол клюнул носом в землю, однако Меншиков с места не сдвинулся, перекрывая собой проем. В наброшенной на плечи шубе, он нависал подобно готовой обрушиться скале. Стоящие за его спиной денщики пальцев с курков не убирали, ловя каждое движение хозяина.

– Заходи, – прохрипел Светлейший, сверля взглядом пространство где-то над моим плечом. – Только ежели навредишь…

– Принято, Александр Данилович.

Скрипнула подножка, под моими ногами. Из темного нутра кареты, словно из печи, пахнуло тяжелым, влажным зноем. К аромату дорогого церковного воска и приторной лавандовой воды примешивался иной дух – тошнотворный запах переваренной пищи, пробивающийся сквозь любые заморские благовония.

В углу, утопая в горе бархатных подушек, лежала девушка.

Красивая, лет восемнадцати-девятнадцати, не больше. Лихорадка заострила тонкие черты, превратив миловидное личико в восковую маску. Темные волосы, пропитавшиеся потом, прилипли к вискам черными змеями. Несмотря на тяжелую соболью шубу, укрывавшую ее по самый подбородок, тело била крупная дрожь.

Стоило мне опуститься на край обитой сукном лавки, как Меншиков тут же навис сверху, заполняя собой все свободное пространство. Дышал он тяжело, с присвистом, словно загнанный конь.

– Ну? Что с ней? – в его голосе звенела плохо скрываемая тревога. – Лекарь наш плел про горячку. Ланцет доставал, кровь пустить хотел. Я его взашей вытолкал.

– И верно. Крови в ней сейчас – кот наплакал.

Тыльной стороной ладони я коснулся ее лба. Горячий. Температура за тридцать девять, не меньше. Система охлаждения организма вышла из строя.

– Жаннет… – позвал Меншиков, и столько нежности было в этом хриплом басе, что стало не по себе. – Потерпи, маленькая.

Ответа не последовало. Глубокое забытье, граничащее с комой.

Откинув край тяжелой шубы, я осторожно положил ладонь на живот пациентки. Впалый, мягкий, без признаков вздутия. При пальпации девушка страдальчески поморщилась, однако сил вскрикнуть у нее уже не осталось. Меншиков чуть ли не рычал от недовольства. Я не лекарь, но простейшие вещи знаю.

– Рвота часто? – спросил я, тщательно вытирая руки платком.

– Всю ночь выворачивало. И… – Меншиков запнулся, отводя взгляд. – Нутром слаба. Не держится в ней ничего, все насквозь пролетает.

Взгляд мой упал на стоящее в углу ведро с плотно пригнанной крышкой. Источник зловония находился там.

Картина складывалась скверная. Рвота, диарея, высочайшая температура. Критическое обезвоживание.

Перехватив тонкое запястье, я сжал кожу на тыльной стороне ладони, формируя складку. Кожа, потерявшая упругость, расправлялась пугающе медленно, будто старая глина. Гидравлика организма отказывала. Жидкость уходила быстрее, чем поступала, превращая кровь в густой кисель, неспособный пробиться через капилляры.

Мозг лихорадочно перебирал варианты. Тиф? Характерной сыпи не видать. Отравление ядами? Сомнительно, кому она нужна. Оставался самый прозаичный и самый убийственный вариант. Вода.

– Что она пила?

– Воду и пила. Жажда ее сушит страшная. Бочонок уж, почитай, выдула, а все просит и просит.

– Откуда вода?

– Из ручья набирали, как мост переезжали. Студеная, ключевая. Сам пробовал, добрая вода.

Ругательство застряло в горле. «Добрая». Понятие относительное, особенно в восемнадцатом веке, до изобретения микробиологии. Выше по течению в этот кристальный ручей могла свалиться дохлая крыса или справить нужду рота солдат. Крепкий мужик промается животом пару дней, выпьет штоф водки с перцем и забудет, зато для изнеженной барышни такой бактериологический «коктейль» равносилен мышьяку.

– Дизентерия это, князь. Или холера, черт ее разберет. Кишечная инфекция. Болезнь грязных рук и сырой воды.

Судя по его лицу, он ничего не понял.

– Кровавый понос? – лицо Меншикова посерело.

Он прекрасно знал этот термин. В походах от «животной болезни» полки таяли быстрее, чем от пуль.

– Весьма вероятно. Зараза пришла с водой. Глотая, она надеется на спасение, пытается напиться. На деле же с каждым глотком заливает в себя новую порцию яда.

– И как быть? – Голос всесильного фаворита дрогнул, дав петуха. – Спиртом? Вином?

– Спирт сейчас сожжет ей желудок окончательно. Она обезвожена, сухая, как пустыня. Ей нужна вода. Литры воды. Но… мертвой.

– Мертвой? – переспросил он, суеверно округлив глаза.

– Очищенной. Такой, в которой ни одна микроскопическая тварь не выживет. Как же объяснить… Кипятить нужный объем долго – дров уйму сожжем, да и остужать времени нет, пить ей надо сию секунду.

Я выпрямился, упираясь головой в низкий потолок кареты. Решение было рискованным, на грани фола, но других карт на руках у нас не имелось.

– Есть мысль, Александр Данилович. Пройдем по лезвию, но шанс дает.

– Говори.

– Помнишь перевал? Когда мы шайтан-трубу мастерили?

– Вонь ту адову? – Меншиков невольно поморщился, вспоминая едкий химический ожог в носоглотке. – Помню. До слез продирало.

– Да. Если вдохнуть полной грудью – верная смерть. Однако, если растворить его в воде… самую малость… он выжжет любую заразу. Очистит воду за минуту. Жидкость станет вонючей, противной, но безопасной. Этим раствором мы вымоем здесь всё: пол, стены, твои руки, посуду. Меня теперь уже. Твоих солдат. Убьем инфекцию в самом логове. Иначе ты сам сляжешь следом, Данилыч. Эта дрянь пристает и пощады не знает.

– А внутрь? Ей пить эту отраву?

– Пить будем другое. Регидрон намешаем… то есть, кипяток с солью и сахаром. Чтобы вода в жилах задерживалась, а не вылетала трубой. Но сперва – тотальная дезинфекция.

Меншиков отшатнулся, словно я предложил ему продать душу нечистому.

– Ты хочешь притащить сюда, к ней, эту смерть?

– Я хочу выжечь болезнь. Другого пути наука не придумала. Оставим все как есть – к рассвету сердце остановится. Кровь станет слишком густой, насос не прокачает. Она просто высохнет изнутри.

Князь смотрел на Жаннет. На заострившийся носик, на запавшие глазницы, обведенные темными кругами. В его взгляде читалась такая беспросветная тоска, что цинизм мой дал трещину. Передо мной сидел простой перепуганный мужик, у которого костлявая отбирает самое дорогое.

Наконец он перевел тяжелый взгляд на меня.

– Ты уверен в своем чародействе?

– Никак нет. Я всего лишь инженер, Светлейший. У Господа свои чертежи. Но я знаю точно: без воды она обречена. А с грязной водой умрет еще быстрее. Это единственный шанс переломить ситуацию.

Молчание затянулось.

– Делай, – выдохнул он. – Делай. Но запомни, Смирнов.

Тяжелая ладонь легла на рукоять пистолета, пальцы побелели от напряжения.

– Ежели она преставится… ляжешь рядом. Крест целую.

– Уговор принят.

Я пулей вылетел из кареты. Холодный ночной воздух ударил в лицо, обжигая легкие после спертого духа болезни.

– Орлов! – гаркнул я, сбегая по ступеням. – Поднимай француза! Дюпре мне нужен, срочно, пусть тащит свои реагенты! И бочку воды ко мне. Самую чистую, хоть из-под земли достаньте. Соль, сахар несите. Будем химичить.

Палатка Дюпре ютилась на самом краю лагеря, в тени громады «Бурлака», от которого даже остывающим ночью тянуло угольной гарью. Рывком откинув полог, я ворвался внутрь, впуская холодный воздух в натопленное нутро.

– Подъем, Анри!

Реакция француза сделала бы честь любому гвардейцу: он подскочил на койке, инстинктивно шаря рукой под подушкой в поисках пистолета. Глаза лихорадочно бегали.

– Атака?

– Хуже, – оборвал я его. – Срочная лабораторная работа.

Выдернув француза на свежий воздух, я не дал ему опомниться. Дюпре трясся, пытаясь закутаться в тонкое суконное одеяло, зубы его выбивали дробь.

– Вводная следующая. Мне нужен газ, который мы добывали для шайтан-трубы.

Остатки сна слетели с химика мгновенно, сменившись ужасом.

– Вы собрались травить лагерь? Своих же солдат?

– Мне нужна вода. Насыщенная хлором. Для жесткой дезинфекции.

Дюпре замер, таращась на меня как на умалишенного.

– Вы хотите мыть этим… хлором? Что именно?

– Карету Меншикова. Там умирает девчонка. Инфекция, скорее всего, холера или дизентерия. Мне нужно выжечь заразу подчистую.

– Использовать ядовитое вещество в лазарете? – он покрутил пальцем у виска, забыв о субординации. – Это безумие, мосье генерал!

– Это единственный шанс, – отрезал я, пресекая дискуссию. – Сможешь собрать установку здесь и сейчас?

Химик обреченно потер лоб, понимая, что спорить бесполезно.

– Теоретически… возможно. Если… газ через воду…

Лабораторию развернули в считанные минуты. Роль химического реактора досталась пузатому керамическому горшку из-под масла. Пробив в крышке отверстие, Дюпре сноровисто приладил туда медный змеевик, безжалостно выломанный нами из какого-то трофейного самогонного аппарата. Герметичность обеспечили самым доступным герметиком эпохи – жирной, вязкой глиной, накопанной прямо под ногами и густо замешанной на слюне.

– Воды! – скомандовал я Орлову, наблюдавшему за нами с опаской. – Тащи бочку! Ставь подальше, с подветренной стороны, чтобы на палатки не понесло.

Установив импровизированную лабораторию на краю оврага, мы приступили к таинству. Дюпре, завязав рот и нос платком, засыпал пиролюзит в горшок и залил кислотой. Крышка с хлопком встала на место.

Реакция стартовала мгновенно. Керамика нагрелась, внутри зашипело, словно там проснулся рассерженный змей. Из медной трубки, опущенной в бочку, пошли пузыри – тяжелые, ядовито-зеленые, лопающиеся с тихим чавканьем.

– Накрой! – крикнул я, отступая на шаг. – Газ тяжелее воздуха, сейчас потечет по земле!

Орлов набросил на бочку мокрое суконное одеяло, оставив узкую щель для трубки.

Несмотря на предосторожности, едкий дух просачивался наружу. Резкий, удушающий запах хлорки поплыл над поляной. Лошади в коновязи, почуяв неладное, тревожно захрапели, забились, натягивая поводья.

– Отойди! – я рванул Дюпре за рукав, оттаскивая от эпицентра. – Не дыши этой дрянью!

Пять минут мы стояли в стороне, слушая зловещее бурление в бочке. Адская кухня работала исправно.

– Хватит, – скомандовал я, глядя на часы. – Перенасытим раствор – сожжем ей легкие вместо лечения.

Зажав нос, Дюпре подскочил к установке, выдернул трубку и щедро плеснул воды в реактор, гася процесс. Клубы белого пара вперемешку с остатками хлора повалили на пожухлую траву, заставляя ее мгновенно желтеть.

– Готово, – химик согнулся пополам, заходясь в кашле. – Лютая штука вышла, генерал.

Подойдя к бочке, я задержал дыхание и опустил в жидкость край грязной ветоши. Ткань побелела на глазах, словно по волшебству.

– Работает. Смерть микробам обеспечена.

Теперь – вторая часть марлезонского балета. Питье.

Разведя небольшой, бездымный костерок, я водрузил на него котелок с чистейшей ключевой водой, принесенной из дальнего родника. Кипятить пришлось долго, минут двадцать, чтобы гарантированно убить любую органику термически.

– Соль, – пробормотал я, перебирая припасы. – И сахар.

С солью проблем не возникло – солдатский паек. А вот сахар был роскошью, доступной лишь офицерам. Пришлось распотрошить аптечку Дюпре. Сахарная голова – твердый, как камень, белый конус – требовала усилий.

Орудуя щипцами, я наколол кусков, а затем рукояткой ножа растолок их в миске до состояния пудры.

– Строгая дозировка. Чайная ложка соли на литр. Две столовые – сахара. Ошибемся – почки откажут.

Кристаллы неохотно таяли в кипятке, кружась в мутном водовороте. Зачерпнув немного ложкой, я попробовал варево на язык. Вкус омерзительный – тошнотворно-теплый, приторно-соленый, способный вывернуть наизнанку здоровый желудок. Зато для обезвоженного организма этот электролит ценнее амброзии.

– Орлов, – позвал я верного товарища. – Хватай это ведро. И то, с хлоркой.

Перед выходом я зачерпнул пригоршню хлорной воды и плеснул себе на руки. Кожу тут же защипало, она пошла красными пятнами, но выдержала. Дезинфекция прошла успешно.

– Терпимо. Жжет знатно, но кожу не разъедает. Значит, и карету отмоем.

Я посмотрел на два ведра, стоящие на земле. В одном плескалась химическая смерть для всего живого. В другом – шанс на жизнь для одной маленькой девочки.

– Пошли, – кивнул я в сторону шатра Меншикова.

У кареты нас уже ждали. Меншиков, натянутый как струна, перегораживал вход, напоминая разъяренного медведя, охраняющего берлогу. Стоило нам подойти, как он шумно втянул воздух и тут же поморщился.

– Чем это несет? Словно в чумном бараке или в кожевне.

– Это запах абсолютной чистоты.

Ведро, в котором плескалась мутно-зеленая смерть для микробов, со стуком опустилось на подножку.

– Руки, – скомандовал я, кивая на емкость. – Сюда.

Светлейший застыл, недоверчиво косясь на бурлящую жижу.

– В этом? – переспросил он, брезгливо раздувая ноздри. – Ты меня в помоях искупать решил, инженер? Издеваешься?

– Это не помои, а защита. Твоя болезнь, Данилыч, – штука подлая. Она у тебя на ладонях, на манжетах, на дверных ручках. Ты вытираешь ей лоб, потом касаешься своего рта – и к утру ложишься рядом. Хочешь сдохнуть от кровавого поноса, оставив девчонку одну среди чужой армии?

Желваки на скулах князя вздулись каменными буграми. Он понимал, что крыть нечем.

Без лишних слов, пожертвовав драгоценными брабантскими кружевами камзола, он закатал рукава и сунул огромные ручищи в ведро. Послышалось шипение сквозь зубы – хлор безжалостно вгрызался в мелкие ссадины и заусенцы. Меншиков тер ладони яростно, до красноты, словно пытаясь содрать с себя вместе с кожей невидимую, но смертоносную грязь.

– Достаточно, – я бросил ему чистое полотенце. – Теперь второе ведро. Это топливо. Соль, сахар, кипяток. Заходим.

Внутри кареты царила атмосфера газовой камеры. Едкий дух хлорки смешался со спертым, сладковатым запахом болезни, создавая гремучую смесь, от которой слезились глаза. Жаннет лежала неподвижно, грудная клетка судорожно, рывками вздымалась под тяжестью собольей шубы.

– Ложку, – скомандовал я, переходя в режим инструктажа.

Под весом фельдмаршала жалобно скрипнул хлипкий стул. Зачерпнув ложкой мутный раствор электролита, он поднес его к губам девушки. Движения его, привыкшие к сабле и поводьям, стали неожиданно осторожными, почти робкими.

– Пей, – голос Меншикова сорвался на шепот, растеряв всю командную сталь. – Давай, маленькая. Глотай.

Реакции не последовало. Жидкость стекла по безвольному подбородку, оставляя мокрый след на подушке.

– Не глотает! – В глазах фаворита плеснулся животный ужас. – Она не может!

– Лей! – рявкнул я, не давая ему скатиться в панику. – По чуть-чуть. За щеку, на корень языка. Рефлекс безусловный, сработает. Не останавливайся, черт тебя дери!

Он снова поднес ложку. Капля за каплей. Горло девушки конвульсивно дернулось. Глоток.

– Еще. Каждые пять минут. Четко, как хронометр.

Схватив пропитанную хлорным раствором ветошь, я принялся за работу. Методично, сантиметр за сантиметром, я протирал ручки дверей, подлокотники, лакированный столик. Вонь стояла такая, что перехватывало дыхание, но я знал: мы выжигаем смерть. Проводим тотальную зачистку территории.

Меншиков сидел сгорбившись, превратившись в живой насос, перекачивающий жизнь в умирающее тело. Раз ложка. Два. Три.

– Знаешь, Петр, – вдруг произнес он, не оборачиваясь. Голос звучал глухо, словно из глубокого колодца. – Я ведь всегда думал, что все в этом мире можно купить. Или украсть. На крайний случай – отнять силой.

Он кивнул на бледное лицо Жаннет.

– А это не купишь. Ни за какие червонцы.

– Где ты ее нашел?

– В Женеве. Когда наши перепились, как свиньи, и пошли по дворам. Я ехал мимо… Вижу – тащат девку из лавки, юбки задирают. Отец ее там же лежал, у порога, с пробитой головой. А эти… ржут.

Он замолчал, гипнотизируя взглядом серебряную ложку в своей руке.

– Я их разогнал. Одного зарубил на месте, не сходя с коня. Она вцепилась в мое стремя… Трясется, глаза по пятаку, дикие. И смотрит. Не как на барина, не как на русского варвара. Как на… спасителя.

Меншиков усмехнулся – криво, зло, обнажая зубы.