Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Мы будем производить и продавать… зрение. Создаем «Русско-Женевскую Оптическую Мануфактуру» с двумя основными линейками продукции. Первое, – на листе появилась простая подзорная труба, – «Народная труба». Простая, дешевая, однако с качественной оптикой. Для купцов, капитанов. Мы завалим ими весь рынок. Второе, – рядом я набросал контуры бинокля, – «Офицерский бинокль». Компактный, удобный. Для армии.

– Гляделки? – Пётр нахмурился, в его голосе прозвучало разочарование. – Ты предлагаешь нам делать игрушки? Бабские забавы!

– А прибыльно ли это дело, барон? – тут же вставил Меншиков, возникший за спиной словно из-под земли. – Часы-то всяко дороже будут.

– Это не игрушки, Государь, – спокойно ответил я. – Это оружие, и более страшное, чем кажется. Хотя главный наш козырь в другом.

Следом я набросал эскизы еще двух более сложных приборов.

– Вот наш главный товар. Артиллерийский комплект. Первое – буссоль новой конструкции для точного замера углов. Второе – оптический дальномер. Простейший механизм, позволяющий артиллеристу определить расстояние до цели с точностью до десяти шагов.

Я посмотрел на Петра.

– Государь, представь. Твоя батарея выходит на позицию. Командир смотрит в бинокль, наводчик замеряет дистанцию дальномером, выставляет угол по буссоли. И первый же снаряд ложится точно в цель. Сразу. Без долгой пристрелки. Эффективность нашей артиллерии возрастет втрое без единого лишнего фунта пороха. Мы будем воевать точностью.

Пётр подался вперед, его глаза загорелись. Будучи артиллеристом, он мгновенно оценил масштаб идеи.

– Теперь о производстве, – продолжил я. – Вместо постройки одного завода мы объединим существующие гильдии в кооператив под нашим управлением. Стекольщики будут лить для нас заготовки, часовщики – делать корпуса и механизмы. Мы обеспечим их технологией, чертежами и заказами, оплачивая каждую деталь. Таким образом, они продолжат работать на себя, но уже по нашему стандарту.

– А что, если голландцы, защищая свой рынок, опустят цены? – подала голос Анна. – Или гильдии откажутся работать, посчитав это «грязным» ремеслом?

– Голландцы не смогут тягаться с нашим конвейером, – ответил я. – Наша производительность будет вдесятеро выше, а цена – втрое ниже. Что до гильдий… – я посмотрел на Анну, – золото, Анна Борисовна. Золото еще никого не делало несчастным. Они будут драться за наши заказы.

– Рынок сбыта, – я перешел к самому наглому пункту моего плана. Этот термин пока знает только Анна. – Мы в блокаде? Отлично! Это развязывает нам руки. Объявим, что наша мануфактура начинает прием заказов. И продавать будем всем. Официально – через нейтральных швейцарских и генуэзских купцов. Французам, австрийцам, англичанам – кому угодно.

– Врагам⁈ – взревел Пётр. – Ты в своем уме⁈

– В своем, Государь! Мы станем продавать оружие всем участникам Крестового похода против нас же. Подумай. Представь, что австрийский генерал узнает о появлении у французов наших дальномеров. Он немедленно отправит гонца к нам, чтобы купить такие же! Отказаться они не смогут. Генерал, отвергающий точную артиллерию, когда она есть у противника, – профнепригоден. Мы запустим гонку вооружений, в которой останемся единственным производителем. Они будут платить нам золотом за право точнее стрелять друг в друга.

– А если они это оружие против нас же и повернут? – не сдавался Пётр.

– А мы всегда будем на шаг впереди, – усмехнулся я. – Пока они осваивают наши дальномеры, мы уже придумаем что-то новое. К тому же наше главное преимущество кроется не в самих приборах. Истинный секрет – в таблицах для стрельбы, которые к ним прилагаются. А уж какие цифры там появятся, решать нам. Небольшая, заложенная нами погрешность для «особых» клиентов – и их снаряды будут вечно ложиться с недолетом.

Ошеломленный, Пётр молчал. Такой цинизм и масштаб был ему по душе. В его взгляде на читались восхищение и почти суеверный страх, ведь я только что предложил ему не просто военную хитрость. Это была новая философия войны, где торговая контора важнее полка, а прибыль – острее штыка.

– И наконец, финансы. – Я повернулся к Анне Морозовой. Она все это время сидела неподвижно, с непроницаемым лицом. Ее-то, в отличие от военных, обмануть было нельзя – она просчитала все с самого начала. – Прибыль будет колоссальной. По моим прикидкам, себестоимость одного артиллерийского комплекта, с учетом материалов и оплаты работы мастеров, составит дай бог десять-двенадцать талеров. А продавать мы его будем… – я сделал паузу, – за двести.

Меншиков аж крякнул. Две тысячи процентов прибыли – такое ему и во сне не снилось.

– За три-четыре месяца активной торговли, Анна Борисовна, мы заработаем достаточно, чтобы нанять, вооружить и содержать в течение года не один, а десять полков отборной швейцарской пехоты. Целую армию.

Я закончил. Анна не отрывала взгляда от моих набросков. Ее купеческий ум уже просчитывал все риски и выгоды, оценивая гениальность бизнес-модели: минимальные вложения на чужих мощностях, тотальный контроль над технологией, монополия на революционный продукт и, главное, огромный, гарантированный рынок, создаваемый нашими же руками.

– Но… как? – наконец подала она голос. Он звучал спокойно, однако в нем проскальзывала дрожь сдерживаемого волнения. – Как мы будем торговать? Границы перекрыты. Любой караван с нашим товаром заберут еще на выходе.

– А мы не будем отправлять караваны, – усмехнулся я. – Мы заставим их самих прийти к нам.

Подойдя к карте, я изложил план логистики.

– Смотрите. У нас уникальное положение. Женева – перекресток интересов Франции, Савойи, германских княжеств, итальянских республик. И все они сейчас – наши враги. Отлично. Значит, покупатели есть со всех сторон. Мы не станем продавать открыто, а создадим сеть подставных торговых домов: один в Женеве для оформления бумаг, другой – в нейтральном Базеле, третий – в Генуе. Руководить ими будут доверенные люди, и официально эти конторы не будут иметь к нам никакого отношения.

– Мы объявляем, что «Русско-Женевская Оптическая Мануфактура» начинает прием заказов, но товар отпускается только здесь. Самовывоз. Хочешь купить наши «гляделки»? Изволь прислать своего представителя. С золотом. И с охраной, чтобы у тебя это золото по дороге не отняли твои же союзники по Крестовому походу. Они придут, – я был в этом абсолютно уверен. – Тайно, ночью, переодевшись купцами. Австрийцы будут шпионить за французами, французы – за пруссаками. Каждый станет бояться, что противник получит технологическое преимущество. Мы создадим «черный рынок», на котором будем единственными продавцами.

– Швейцарцы? Тот же Берн? – спросил Пётр. – Они же не слепые.

– А с бернцами мы заключим отдельный, эксклюзивный договор, – ответил я. – Сделаем им предложение, от которого невозможно отказаться. Они станут нашими главными представителями с правом перепродавать продукцию другим кантонам и мелким германским князьям. Получив долю в бизнесе, они сами будут заинтересованы в охране наших торговых путей, потому что это будут уже их торговые пути. Мы купим их лояльность их же собственной выгодой.

Пётр начал мерить шагами комнату. В нем боролись солдат, государь и авантюрист.

– Рискованно, зыбко. Продавать врагу оружие… с небольшой порчей… чтобы на эти деньги нанять армию… для войны с этим же врагом… – медленно произнес он, пробуя идею на вкус.

А потом его лицо расплылось в широкой, безумной улыбке. Он громко, от души расхохотался.

Глава 15

План утвердили, и мы без раскачки погрузились в работу. Первым делом – «охота за головами». Мне требовались лучшие руки Женевы, и начал я с тех, без кого вся затея была обречена, – со стекольщиков.

Главу их гильдии, пожилого, похожего на гнома мастера по имени Бошар, я нашел в его душной мастерской, где стоял едкий запах плавиковой кислоты и горячего песка. Бошар разглядывал меня с плохо скрываемым подозрением.

– Так чего изволит господин барон? – спросил он, вытирая руки о кожаный фартук. – Нешто вам зеркало надобно для вашей походной кареты?

Вместо дипломатических реверансов я выложил на стол два куска стекла. Один – мутноватый, с зеленоватым оттенком, местного производства. Другой – мой, игнатовский, от «Бурлака». Прозрачный, как слеза.

– Мне нужно вот такое, – ткнув пальцем в свой образец, отрезал я. – Много.

Он взял мое стекло, поднес к свету, поцокал языком. Враждебность на его лице сменилась профессиональным любопытством.

– Чистая работа, – признал он. – Песок у вас, знать, хороший. Да поташ очищенный.

– Именно, – подхватил я. – Обычный древесный поташ мы пережигаем, вымываем примеси. Получаем то, что нужно.

Поделившись с ним этим простейшим секретом, я добился своего: в его глазах на смену враждебности пришел настороженный интерес. Кажется, в этот момент он перестал видеть во мне просто заказчика и разглядел коллегу. Я объяснил, что мне нужны лишь «болванки» – стандартные стеклянные диски. Простая, поточная работа.

– Заказ огромный, – закончил я. – А оплата – золотом. Вперед.

Дверь скрипнула, и в мастерскую вошла Анна Морозова. Молча открыв ларец, она высыпала на стол горсть сверкающих луидоров. Аванс. Глаза старика Бошара вспыхнули. Перед таким аргументом его гильдия устоять не могла.

А вот с часовщиками все пошло наперекосяк. Отправлять на переговоры с их гильдией Нартова было моей первой серьезной ошибкой.

Черный от злости, он ворвался ко мне через два часа и швырнул на стол свои чертежи.

– Отказали, – бросил он.

В его пересказе сцена выглядела унизительно: зал заседаний гильдии, темное дерево, портреты старых мастеров на стенах. Молодой, полный энтузиазма Нартов раскладывает перед седобородыми старцами свои чертежи. И тут поднимается глава гильдии, старый и гордый мастер Дюфур, и, презрительно ткнув пальцем в безупречные линии механизма фокусировки, произносит целую речь.

– Этот Дюфур, – Нартов побагровел от одного воспоминания, – заявил, что это «поругание высокого искусства»! Что ни один уважающий себя мастер не опустится до «бездушных безликих деталей»! Что мы хотим превратить их ремесло в дешевую ярмарочную поделку! И все эти… старики ему аплодировали! Меня выставили, как щенка!

Слушая его, я наконец понял в чем дело. Дело было не в жадности – в гордыне. Эти мастера боялись обесценивания своего уникального ремесла, превращения его в штамповку. Прямой штурм провалился. Значит, нужно заходить с фланга.

На следующий день по всей Женеве глашатаи разнесли новость. По моему приказу на площади вывесили указ: «Именем Его Императорского Величества Петра Алексеевича объявляется об открытии в городе Женева Свободной механической школы!»

Мой ход был прост. Указ гласил, что в школу принимаются «молодые, талантливые подмастерья, не имеющие возможности проявить свой дар». Мы обещали бесплатное обучение, жилье, жалованье и, главное, – статус «вольного мастера» и долю в прибыли от будущей мануфактуры. Это был прямой путь из подмастерьев в мастера, в обход их вековой иерархической лестницы.

Гильдия взбесилась. Мастер Дюфур грозил проклятиями и отлучением от цеха любому, кто посмеет пойти к русским, однако было поздно. К вечеру у ворот нашего лагеря выстроилась очередь из десятков молодых ребят. Они пришли с опаской, зато с надеждой на лицах. Гильдия оказалась на грани внутреннего бунта.

Оставалось найти главу для этой школы, и тут судьба сама подкинула мне козырь. Остерман доложил, что в городе проездом в Амстердам остановился Бернар Пикар, лучший гравер Европы.

Встречу с ним я назначил на крыше, куда мы втащили простенький прототип подзорной трубы. Пикар был человеком искусства, поэтому и говорить с ним я решил на его языке. Нашим главным аргументом в переговорах стали звезды.

Сперва я навел трубу на Луну. Прильнув к окуляру, он выдохнул:

– Боже мой… Горы…

Затем в поле зрения появился Юпитер с четырьмя крошечными точками, танцующими вокруг планеты.

– Я предлагаю вам увидеть мир таким, каким его еще не видел ни один человек. И подарить это зрение другим.

Изложив свой план – о делительной машине, «механическом художнике», о школе, где он сможет учить новое поколение мастеров, свободных от цеховых предрассудков, – я попал в цель. Он презирал косность старых гильдий и был соблазнен масштабом задачи.

– Я должен ехать в Амстердам, у меня заказ, – произнес он, но в глазах уже читался азарт – он попался.

– Поезжайте, – ответил я. – А на обратном пути заезжайте ко мне. Ваша мастерская будет готова.

Так я получил идейного союзника. Фундамент нашей мануфактуры был заложен.

В отсутствие Пикара наша мастерская бурлила. Сбежавшие от своих старых мастеров, молодые женевцы смотрели на нас с Нартовым с благоговейным ужасом. Мы ломали все их представления о ремесле, требуя точности. Не уникальности, а взаимозаменяемости.

Первым делом взявшись за шлифовальный станок, мы тут же уперлись в стену. Первая же отливка чугунного притира вышла кривой. Первая попытка шлифовки обернулась катастрофой – стеклянная болванка лопнула с треском. Нартов готов был все бросить, и мне, опираясь на свой опыт инженера, пришлось вправлять ему мозги: любая новая технология – это череда проб и ошибок. Мы ввели водяное охлаждение, изменили состав абразива, и станок наконец-то ожил. Монотонное, усыпляющее шуршание, капли грязной воды, медленно вращающийся диск… Из-под него выползали мутные, однако уже идеально сферические линзы.

Пока мы, инженеры, корпели над своими станками, Пётр тоже времени не терял, найдя себе другую игрушку – армию. Каждый день, с рассвета до заката, на плацу за городом гремела муштра. Забрав всех свободных преображенцев, царь отрабатывал нечто совершенно новое.

– Хватит ходить толпой, как овцы на бойню! – ревел он, носясь перед строем. – Пятеро – одна семья! Один стреляет, двое заряжают, двое глядят по сторонам! Чтобы враг не знал, откуда прилетит!

Он гонял их по тактике «рассыпного строя», используя для командиров первые, еще кривые прототипы наших биноклей. Эта ежедневная канонада держала в постоянном напряжении и Женеву, и, что важнее, бернских «наблюдателей» на границе. Сигнал Петра был ясен и недвусмыслен: «Мы не пленники. Мы – армия. И мы готовимся к бою».

Настоящая буря, впрочем, разражалась, когда он врывался к нам в мастерскую. Я готовился к крикам о «хлипкости» и «непрочности», но реакция Петра на наш единственный работающий станок оказалась совершенно иной. Он долго молча смотрел на монотонные движения механизма, на смену линз подмастерьем. Потом повернулся ко мне.

– Постой, генерал, – сказал он, оттащив меня к чертежной доске. – Так это что же выходит? Один станок – один мастер – одна линза в час? Мелко, Смирнов! Мелко плаваешь!

Прежде чем я успел возразить, он схватил уголь и своими огромными ручищами набросал на доске схему.

– А если поставить десять таких станков в ряд? А привести их в движение не ногой, а одним водяным колесом от общей передачи? Мы сможем делать сто линз в час!

Он мыслил системой, видел не станок, видел фабрику.

– Твоя задача, Смирнов, – ткнул он в меня пальцем, – сделать идеальный станок, который сможет собрать любой дурак. А моя – сделать так, чтобы таких станков у нас к концу месяца было пятьдесят! Я заберу твоих лучших подмастерьев, мы разобьем их на бригады. Одни будут лить станины, другие – точить валы, третьи – делать притиры. Поставим дело на поток! Хватит вылизывать! Пусть будет криво, пусть будет косо, но пусть оно работает! Доводить до ума будем на ходу!

Спор шел не о легкости против прочности. Столкнулись два подхода: лаборатория против завода. Я, как конструктор, стремился довести до совершенства один прототип. Он, как промышленник, был готов запустить в серию даже «сырую» модель, лишь бы немедленно получить результат. И в нашей ситуации он был прав.

Месяц пронесся лихорадочным, безумным вихрем. Наши мастерские, превратившиеся в «Свободную механическую школу», шумели круглосуточно. К моему удивлению, Бернар Пикар вернулся из Амстердама необычайно быстро. Он пришел в восторг от идеи делительной машины и с головой погрузился в работу, став для молодых женевских подмастерьев одновременно и божеством, и тираном. Гоняя их за малейшую неточность, он в то же время щедро делился секретами мастерства, которые старые гильдии держали за семью печатями. Мой расчет оправдался: я нашел фанатика своего дела.

И вот, наконец, из цеха вынесли первую партию: сотню «Народных труб» и два десятка «Офицерских биноклей». Я взял в руки один из серийных образцов – не чета прототипу. Тяжелый, ладно скроенный латунный корпус, плавный, без малейшего люфта, ход механизма фокусировки, и, главное, – линзы. Картинка получилась ясной, резкой, почти без искажений по краям. Качество превзошло самые смелые ожидания. Оставалось самое сложное: превратить этот кусок стекла и металла в золото.

Не успела высохнуть краска на первой партии, как коршуном на добычу налетел Меншиков. Своей целью он выбрал Анну Морозову, нагрянув в ее импровизированную контору в одном из флигелей нашей резиденции. Зайдя за какими-то бумагами, я невольно подслушал их разговор.

– Аннушка Борисовна, душа моя! – начал он своим медовым, елейным голосом, расплываясь в улыбке и вручая ей какую-то безделушку из Парижа. – Поздравляю с почином! Дело-то, видать, выгорает! Слыхал, гляделки ваши – чудо что за вещь!

Анна, не отрываясь от счетных книг, холодно поблагодарила и отодвинула подарок в сторону.

– Так вот я о чем, голубушка, – продолжал он, обходя ее стол. – Восхищен твоей хваткой! Хотя пойми, одно дело – торговать пенькой, другое – вести дела с европейскими дворами. Тут нужны связи, опыт… Позволь мне помочь, направить. Я сведу тебя с нужными людьми, моими старыми друзьями в германских княжествах.

Я замер за дверью. Классический Меншиков: не отобрать силой, а поглотить. Стать «покровителем», «наставником» и в конечном итоге подмять под себя все финансовые потоки. Похоже, он искренне считал, что эта «купчиха» провалит дело, и он, как государственный муж, просто обязан вмешаться. Ну и украсть по пути, само собой.

– Благодарю за заботу, Александр Данилович, – голос Анны был ледяным. – Но у меня уже есть свои люди. Надежные. Через генуэзских и голландских купцов.

– Девочка моя, да что ты понимаешь в этих делах! – в голосе Меншикова прорезались стальные нотки. – Генуэзцы – плуты, голландцы – скряги! Тут мужская хватка нужна! Я дело говорю! Отдай товар мне, не пожалеешь!

– Светлейший, – Анна наконец подняла голос. – Позвольте напомнить вам приказ Государя. За все финансовые и торговые дела посольства отвечаю я. Лично. И отчитываюсь только перед ним. И перед генералом Смирновым.

Молодец, девка. Я предусмотрительно, еще до начала всей затеи, выбил у Петра бумагу с четким разграничением полномочий, предчувствуя, что рано или поздно кто-то попробует влезть.

– Ты… да ты… – Светлейший задохнулся от ярости. – Да я тебя… в порошок сотру! Ты знаешь, кто я⁈

– Знаю, – спокойно ответила Анна, возвращаясь к своим книгам. – Именно поэтому и напоминаю о приказе. А если вы попробуете мне помешать, я немедленно доложу Государю, что вы срываете обеспечение армии в военное время. Думаю, он найдет для вас подходящие слова.

– Это все Смирнов тебя мудреным словечкам научил, – зло плюнул Меншиков.

Он постоял еще мгновение, а потом вылетел из комнаты, чуть не сбив меня. И сделал вид, будто все в порядке. Тихая война за контроль над будущей прибылью началась.

А сама прибыль не заставила себя ждать. Блестящую операцию на ярмарке в Аугсбурге агенты Анны провернули уже через неделю. В скромной лавке, арендованной в самом центре ярмарки, на продажу выставили всего одну подзорную трубу. Однако рядом с ней, для сравнения, красовалась лучшая и самая дорогая голландская. Любому желающему предлагали провести «слепой тест»: посмотреть в обе и сказать, какая лучше. Разница бросалась в глаза – наша оптика давала более четкую и светлую картинку.

Следующим номером программы шла демонстрация прочности. Молодой приказчик Морозовых, наш агент, «случайно» ронял на каменный пол дорогую голландскую трубу – та разлеталась вдребезги. А потом ронял нашу. Она оставалась целой, благодаря специально разработанному мной ударопрочному корпусу с внутренними амортизаторами из пробки.

К вечеру у лавки собралась толпа купцов, капитанов и офицеров, приехавших на ярмарку закупать снаряжение. Агенты объявили, что это лишь образец, а сама мануфактура начинает прием заказов. Цену они назвали на треть ниже голландской.

Эффект был подобен взрыву. Слух о «небьющихся русских гляделках» с невероятно чистым стеклом мгновенно разлетелся по Европе. Заказы, подкрепленные золотом, посыпались со всех сторон. Спрос превышал предложение в десятки раз.

Мы победили. Наша «Русско-Женевская Оптическая Мануфактура» (идеальное сокращение – «РЖОМ»), толком не начав работать, уже становилась легендой. Однако у этой победы была и обратная сторона. Вечером, когда мы праздновали успех, Ушаков принес тревожный доклад.

– Петр Алексеевич, – сказал он, – за лагерем замечено три новых группы наблюдателей. Судя по манерам и одежде – австрийцы, англичане и, кажется, люди из Ватикана. Они больше не прячутся, изучают нас. В открытую.

Вот теперь мы стали слишком ценной добычей, чтобы нас убивать. Теперь нас собирались брать живьем.

Наш успех прогремел на всю округу. Слухи о «русском чуде» в Женеве, подкрепленные ежедневной канонадой петровских учений, наконец-то заставили бернского медведя вылезти из берлоги. До них наконец дошло, что у них под боком зреет нечто более серьезное, чем отсидка опального посольства. Мы создавали мощный промышленный кулак, и пассивное наблюдение за нами превратилось для Берна в непозволительную роскошь.

Без всякого предупреждения в Женеву прибыла делегация из Берна. Возглавлял ее тот самый старый полковник фон Ваттенвиль, глава их Совета. Однако на этот раз он приехал с предложением.

Переговоры проходили в ратуше. В зале, помимо нас, присутствовал весь состав Временного комитета – с каменными лицами, боясь поднять глаза, они играли отведенную им роль мебели.

– Ваше Величество, генерал, – начал полковник без предисловий, – мы с интересом наблюдаем за вашей деятельностью. Вы проявили недюжинный ум и энергию. Однако вы превращаете Женеву, нашего союзника, в свой частный арсенал. Это нарушает баланс сил и напрямую угрожает нашему нейтралитету. Мы не можем этого допустить.

Он обвел нас оценивающим взглядом.

– Поэтому мы, посовещавшись, предлагаем вам выбор.

Пётр напрягся, готовый взорваться.

– Выбор первый, – чеканил полковник. – Вы немедленно сворачиваете все военное и полувоенное производство. Ваша мануфактура закрывается. Вы остаетесь здесь как мирные гости под нашим надзором. Мы гарантируем вам безопасность от армий Крестового похода. Но вы становитесь нашими почетными пленниками. До конца этой войны.

О как. Нам предлагали золотую клетку: безопасность в обмен на полную капитуляцию. Я же пытался просчитать игру этого старого черта. Начать с максимальной угрозы, чтобы потом «компромисс» показался спасением. Классика.

– Либо… – полковник выдержал театральную паузу, – вы делаете этот арсенал нашим общим.

Такого поворота я не ожидал.

– Мы предлагаем вам полноценный военный союз, – продолжил фон Ваттенвиль. – Берн предоставляет свою армию, десять тысяч лучших солдат Европы, для защиты Женевы и вашей мануфактуры. Мы берем на себя охрану торговых путей и продажу вашего товара по нашим путям.

Пётр недоверчиво хмыкнул.

– Щедро. И что же вы хотите взамен за такую… дружбу?

– Всего лишь справедливости, Ваше Величество, – усмехнулся полковник. – Мы требуем половину доли в вашей «Русско-Женевской Оптической Мануфактуре». И полный доступ ко всем ее технологиям, чертежам и будущим разработкам. Мы хотим быть вашими кумпаньонами. Равноправными.

Вот и все. Карты на столе. Глядя на этого старого лиса, я не мог не восхититься чистотой его игры.

Отказаться – значило немедленно превратить Берн из настороженного наблюдателя в открытого врага. Их десятитысячный корпус тут же присоединится к Крестовому походу, и тогда начнутся перестрелки на границе. Согласиться – значило добровольно отдать половину нашего главного козыря, впустить «партнера» в самое сердце операции, поделиться технологиями, которые были нашим единственным преимуществом, и, в конечном итоге, потерять контроль над всем проектом.

Нам сделали предложение, которое было одновременно и спасением, и капканом.

– Мы должны подумать, – глухо сказал Пётр.

– Думайте, Ваше Величество, – полковник поднялся. – Но не слишком долго. Армия Савойского уже движется к альпийским перевалам. А слухи о вашем арсенале дошли и до Вены. Они не будут ждать так долго, как мы.

Он ушел. Пётр медленно повернулся ко мне. В его взгляде лишь один вопрос. Он требовал решения.

– Отдать им половину⁈ – прорычал он. – Половину твоих мозгов, генерал⁈ Да я скорее с Савойским в чистом поле сцеплюсь!

– Если мы сцепимся с Савойским, Государь, – спокойно ответил я, – по крайней мере, в чистом поле – от нас и мокрого места не останется. А Берн ударит в спину.

– Но и соглашаться – петля! – он остановился передо мной. – Сегодня они потребуют половину, завтра – все! И выкинут нас отсюда, как только получат секреты! Швейцарцы – торгаши, им веры нет!

Он был прав. Оба решения вели в тупик, а значит, нужно было искать третье.

Подойдя к карте, я вперился в нее взглядом, изучая расстановку сил. Берн здесь. Вена там. Париж – в стороне. Мы – в центре. В точке максимального давления и одновременно максимальных возможностей.

Глава 16

Рим, 1708 г.

Восход солнца окрасил вечный город в золото и багрянец. У высокого, забранного решеткой окна Апостольского дворца Папа Климент XI наблюдал за пробуждением площади Святого Петра. Утренний свет, заливая брусчатку, выхватывал из тени колоннады суетливые фигурки торговцев, смиренных паломников и швейцарских гвардейцев в их неизменных полосатых костюмах. Внизу, под окнами, кипела обычная, шумная, полнокровная жизнь Рима. Однако для человека, застывшего у окна, весь этот мир казался далеким и нереальным. Его единственной реальностью стал этот прохладный, кабинет да огромная карта Европы на столе, давно уже превратившаяся из географического пособия в его личную Голгофу.

Он был победителем. Объявленная им булла с призывом к Крестовому походу всколыхнула всю Европу. Армии собраны, враг – вероломные московиты – почти заперт. Только на лице понтифика не было и тени триумфа – только глубокая, вселенская усталость. Победитель, чья победа оказалась горше поражения.

Неслышно ступая по холодным каменным плитам, в кабинет вошел его кардинал-секретарь Паолуччи.

– Ваше Святейшество, – произнес он почтительным голосом, – прибыли последние донесения.

Климент медленно отвернулся от окна.

– Читай.

– Войска его императорского величества Иосифа под командованием принца Евгения Савойского, – с главной новости начал Паолуччи, – полностью блокировали альпийские перевалы. Русское посольство оказалось в ловушке в Женеве.

«Успех». Закрыв глаза, Папа должен был бы возрадоваться. Вместо этого пальцы сами потянулись к шее, где жесткий воротник сутаны вдруг стал невыносимо тесен. Перед его мысленным взором стояли не запертые в Женеве русские. Нет, там высилась огромная, победоносная армия императора Иосифа, его злейшего врага, у самого порога Италии. Армия, пришедшая сюда по его же, Климента, зову и теперь уже никуда не собирающаяся уходить. Избавление от далекой угрозы обернулось австрийским кинжалом у собственного горла.

– Далее, Ваше Святейшество, – не замечая смятения понтифика, продолжал Паолуччи. – Войска Речи Посполитой и гетмана Мазепы с успехом ведут малую войну на границах Московии. Они жгут деревни, отвлекая на себя значительные силы схизматиков.

«Верный сын Церкви». Горькая усмешка тронула губы Климента. В памяти тут же всплыли гневные письма, уже потоком хлынувшие от польских епископов. Их сургучные печати он ломал с дурным предчувствием, а под ними находил ядовитые строки: как он, наместник Христа, мог благословить на священную войну схизматика? Цинизм, на который его вынудили пойти, теперь оборачивался против него самого, подтачивая авторитет изнутри.

– И наконец, – завершил доклад Паолуччи, – флот ее величества королевы Анны полностью блокировал Балтику. Ни один русский корабль не в силах выйти в море.

Еще одна «победа». Теперь вся морская торговля в Северной Европе оказались в руках еретиков-протестантов. Он, Папа Римский, собственными руками помог Англии укрепить ее могущество.

Паолуччи умолк, в почтительном молчании ожидая похвалы. Климент не отвечал. Его взгляд скользил по карте, но перед глазами стояла не карта. Память вернула его в тот роковой день несколько месяцев назад. Вновь в этом самом кабинете возникли лица послов: самодовольное, лоснящееся лицо англичанина и холодное, полное затаенного презрения – австрийца. В ушах снова зазвучали их вкрадчивые слова.

Перед мысленным взором австриец снова разворачивал свою карту с полками, стоящими у границ Папской области. Не просьба – угроза.

«Сталь».

Всплыл в памяти и тонкий намек англичанина на «обеспокоенность» лондонских банкиров. Финансовая петля.

«Золото».

И главное… в самой душе отозвался тот сладкий, дьявольский шепот, от которого во рту до сих пор стоял привкус дешевого вина:

«Ваше Святейшество, вы вернете стомиллионную паству… Вы войдете в историю как Климент Великий, Объединитель Церкви…»

«Душа».

Они купили его самой дешевой и одновременно самой дорогой монетой – его собственным тщеславием. Его мечтой войти в историю великим понтификом, а не тем слабым и униженным императором папой, каким он себя чувствовал и каким был по сути. И в тот день он продал и русских, и самого себя.

– Это все. Ваше Святейшество? – голос Паолуччи выдернул его из вязких воспоминаний.

– Все, Фабрицио. Можешь идти.

Кардинал поклонился и вышел. Климент остался наедине со своими «победами». Его Крестовый поход, толком не начавшись, уже привел к чудовищному усилению главных врагов Святого Престола. Мечта о предводительстве над Европой рассыпалась в прах. Он был победителем, проигравшим все еще до начала битвы.

Тихий стук прервал тягостные размышления Папы. В кабинет шагнул генерал Общества Иисуса, глава иезуитской разведки, отец Микеланджело Тамбурини. На его лице, словно высеченном из каррарского мрамора, явственно проступала тревога.

– Ваше Святейшество, – произнес он, опускаясь на одно колено и протягивая запечатанный пакет, – экстренное донесение из Женевы. От брата Маттео.

Сломав сургучную печать, Климент XI углубился в чтение. Строки, выведенные мелким, убористым шифрованным почерком, вопили об ужасе. По мере чтения брови понтифика медленно ползли вверх. Картина, разворачивающаяся перед ним, не имела ничего общего с убаюкивающими докладами Паолуччи. Вместо отчаяния окруженных русских – неприступный и процветающий анклав. Настоящее осиное гнездо, с каждым днем становящееся все больше и злее.