Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Через несколько дней, получив донесения от людей Ушакова, я собрал всех у себя. На столе легла карта.

– Вот, – я ткнул пальцем в точку в сотне верст южнее. – Здесь, у городка Систерон, дорога ныряет в горы. Это горловина бутылки. Там нас уже поджидают несколько полков. А здесь, – мой палец скользнул к Тулону, – французы спешно собирают осадную артиллерию. Их замысел прост: запереть нас в ущелье и взять измором.

Любой маневр вел в пропасть.

– Значит, драться! – снова взревел Пётр. – Атаковать этот их эскорт прямо сейчас!

– И что дальше? – спокойно поинтересовался я. – Раскидаем мы их. А через день нас встретят десять тысяч пехоты. Это агония, а не бой.

Спор вспыхнул с новой силой, предсказуемо вращаясь по кругу. Все военные решения вели прямиком к гибели. Я долго молчал, вперившись в карту, в эти красные стрелки, стягивающиеся вокруг нас, словно петля. С их армией нам не совладать. Значит… нужно сделать так, чтобы им стало не до нас. Создать им такую головную боль прямо у них дома, чтобы о нас они забыли, как о вчерашнем сне.

– Если нельзя проломить стену, – произнес я, прерывая их бесконечный спор, – нужно поджечь дом, в котором эта стена стоит.

Все разом замолчали, уставившись на меня.

– Мы пытаемся решить задачу военными методами, – продолжил я, – когда она давно перешла в разряд политических.

Мой взгляд нашел Петра.

– Государь, припомни, что говорил тебе покойный Людовик. О своем дворе, о недовольных герцогах, о шаткости трона. Новый король слаб, его окружение – кучка фанатиков. А юг Франции кишит протестантами, гугенотами, которые только и ждут искры, чтобы вспыхнуть.

Я подался вперед:

– Если Франция так жаждет войны, она ее получит. Вот только воевать она будет сама с собой. Мы должны разжечь здесь пожар гражданской усобицы.

Мой план, в конце концов, приняли. Без всякого восторга, разумеется. Для многих вся эта затея с интригами и была сродни предательству солдатской чести – воевать бумажками, слухами, исподтишка… Однако даже они, скрепя сердце, признавали: другого выхода нет. Зато Меншиков оценил красоту замысла.

Потянулись дни медленного, похожего на похоронную процессию, марша на юг. Днем мы изображали прилежных пленников: чинно двигались по указанному маршруту, вежливо раскланиваясь с офицерами эскорта. Но с наступлением темноты наш лагерь преображался. В одной из передвижных мастерских, под завязку набитой печатным оборудованием, начиналась совсем другая жизнь. Воздух здесь густо пах краской.

Под мерный стук станка, который мы научились маскировать рокотом мастерской, педантичный Остерман дирижировал рождением подрывной литературы. Двое печатников работали как одержимые, со злой ухмылкой людей, творящих запретное прямо под носом у королевской армии.

– Генрих, какая еще «налоговая политика»! – доказывал я Остерману, тыча пальцем в набранный им текст. – Крестьянин в жизни такого слова не слышал! Пиши проще: «Король залезет к тебе в карман!» Коротко, зло, чтобы в голове засело.

Первая волна пропаганды предназначалась для простого люда. Короткие, хлесткие фразы, отпечатанные уродливым крупным шрифтом на серой, шершавой бумаге. Мы не призывали к бунту напрямую – мы сеяли сомнение и страх.

«Рим хочет войны – французский крестьянин будет платить!», «Сегодня – поход на еретиков, завтра – налог на воздух!».

Второе направление родилось после ночного доклада Ушакова. Развернув на столе истрепанную карту юга Франции, он обвел пальцем горный массив.

– Петр Алексеевич, донесение от наших людей в Лангедоке. Здесь, в Севеннах, еще живы старики, помнящие драгонады Людовика, когда солдаты короля вырезали их деревни. Ненависть к Парижу и Риму там лютая. Это пороховая бочка. Нужна лишь искра.

И мы поднесли эту искру. Тексты для гугенотов взялся составлять Дюпре, с головой уйдя в теологические тонкости. На сей раз со станка сходили воззвания, взывающие к вере и исторической памяти. «Братья во Христе! – гласили они. – Вспомните кровь ваших отцов! Сегодня они пришли за нами, православными. Завтра они придут за вами». Мы позиционировали себя как их естественных союзников, «других» христиан, гонимых Римом, и сулили поддержку могущественного русского царя. Опаснейший ход, по сути – попытка разжечь тлеющие угли религиозной войны.

Самым тонким и ядовитым ядом предназначалось отравить верхушку. Через своих людей Анна Морозова достала мне список «обиженных» – герцогов и графов, оттесненных от власти после смерти Короля-Солнца. Напротив каждого имени – подробные характеристики их слабостей: этот тщеславен, тот по уши в долгах, а третий ненавидит новый двор из-за личной обиды. Для каждого из них Остерман корпел над личным, написанным от руки на дорогой гербовой бумаге письмом. Никаких прямых призывов. Лишь тонкие намеки на слабость нового короля, на наличие в династии Бурбонов более достойных претендентов и на готовность русского императора поддержать – финансово и политически – «истинных патриотов Франции». Это была прямая провокация государственного переворота.

Разносить эту заразу было смертельно опасно. Каждую ночь, рискуя головой, агенты Ушакова и подкупленные люди Анны Морозовой развозили пачки листовок по деревням и городам.

Однако французская сторона не дремала, и ответный удар не заставил себя ждать. Несколько дней спустя в мой фургон вошел Ушаков. Не говоря ни слова, он положил на стол маленький, дешевый оловянный крестик.

– Троих наших взяли под Орлеаном, – произнес он, не поднимая глаз. – Повесили без суда, прямо на придорожных деревьях. Это… все, что осталось от одного из них.

В груди ворочалось нечто тяжелое и мерзкое. Это я отправил их на смерть. И отправлю еще. Такова цена нашего замысла, и платить ее предстояло чужими жизнями. Я поднял взгляд на Ушакова.

– Продолжать, – вздохнул я. – Удвоить осторожность. Но продолжать.

Он забрал крестик и вышел.

Мы бросили камни в стоячую воду французского королевства, и от них пошли круги. Слухи, страхи, застарелая ненависть – все это медленно расползалось по южным провинциям. Пожара мы еще не видели, но едкий запах гари уже щекотал ноздри.

Протянулись две недели изматывающей пытки. Наша колонна упрямо ползла на юг, как гусеница под пристальным взглядом голодной птицы. День ото дня французский эскорт становился многочисленнее и нервознее, а напряжение в воздухе сгущалось все больше. Мои ребята спали урывками, в обнимку с оружием, и каждую ночь мы ждали нападения. Но его не было. Это томительное ожидание изматывало.

И мой хваленый план с информационной войной провалился. Вернее, не успел дать всходов. Ушаков докладывал о волнениях в городах, о том, что листовки переписывают от руки и передают из уст в уста. Однако это была мелкая рябь на воде. До шторма, способного отвлечь от нас внимание версальского двора, оставались месяцы, которых у нас не было. В нашем распоряжении были считанные дни до перевала у Систерона, где нас ждал бесславный финал. Глядя на карту, я видел, как медленно сжимаются челюсти капкана. План, казавшийся гениальным, на поверку оказался стратегическим просчетом.

В тот день мы встали на развилке. Главный тракт вел дальше на юг, к Авиньону. Прямиком в ад. Вправо, почти под прямым углом, уползала в холмы второстепенная, разбитая колея, заросшая по обочинам бурьяном. Рядом с ней криво врос в землю старый каменный столб. От бессильной злобы я пнул его носком сапога. Камень не шелохнулся. Я оперся на него, пытаясь унять дрожь в руках, и только тогда мой взгляд зацепился за полустертые буквы, высеченные на его поверхности.

Я уставился в это слово и почувствовал, как в мозгу с лязгом сдвинулось что-то огромное. Не щелкнуло, нет. Скорее, провернулся заклинивший механизм отчаяния, открывая новую цепь логических связей. Выхватив из-за пояса походную карту, я лихорадочно распластал ее на капоте ближайшей машины. Юг – капкан. Восток – армия Савойского. Север и запад – враждебная Франция. Мы в ловушке. Но теперь, глядя на карту, я видел то, чего не замечал раньше: зажатый между Францией и австрийскими владениями крошечный клочок горной земли. Это была лазейка. Аварийный выход.

Они ждут, что мы будем прорываться домой. Или покорно поплетемся в Тулон, на юг. Ни один стратег в их штабах даже не предположит, что мы свернем в сторону. Прямо в горы. В кажущийся тупик. Это была слепая зона в их расчетах.

Не чуя под собой ног, я бросился к Государю. Он сидел один, хмурый.

– Государь! – выпалил я, врываясь без доклада. – У меня есть идея! Безумная!

Он медленно поднял на меня тяжелый, безразличный взгляд.

Я разложил перед ним на бархатном сиденье карту.

– Мы не пойдем на юг. И не пойдем на восток. Мы пойдем туда. – Мой палец ткнул в пятно. – Мы совершим стремительный марш-бросок, пока они не опомнились. Их эскорт растянут по основной дороге. Они не ждут такого. Пока они сообразят, что произошло, мы уже будем за границей. Уйдем у них из-под носа.

– В горы? – Пётр нахмурился, в его голосе прозвучало откровенное недоверие. – И что нам там делать? Прятаться, как разбойникам с большой дороги? Они нас и там достанут. Или просто возьмут в осаду и подождут, пока мы не сдохнем с голоду.

– Не достанут, – я посмотрел ему прямо в глаза. – И ждать не будут. Потому что там, Государь, находится то, чего боятся и австрийцы, и французы. Не армия. Не крепость. А то, что способно дать нам новую армию.

Пётр замер. Он смотрел на меня, в его усталых глазах впервые за много дней начал разгораться живой огонек интереса.

– Что же там? – переспросил он.

– Там, Государь, – я улыбнулся, – живут люди, для которых война – это ремесло. А верность – товар, у которого есть цена. Мы не будем просить у них убежища. Мы придем к ним как покупатели.

Идея была настолько наглой, дерзкой, непредсказуемой, такой, что просто не могла ему не понравиться. Это было в его стиле. Не бежать, не прятаться, а одним ходом заставить противника остаться в дураках.

– Покупатели… – повторил он, и на его губах медленно проступила злая, хищная усмешка. – Покупатели. Генерал, да ты гений.

Едва решение было принято, как сама ночь пришла нам на помощь. Небо затянуло тяжелыми, брюхатыми тучами, и с небес обрушился ледяной, косой ливень, мгновенно превративший дорогу в болото, а мир – в непроглядную, чернильную тьму.

Механизм операции пришел в движение после полуночи. Нарочито шумно и открыто один из обозников с отрядом головорезов Орлова двинулся на юг, чтобы через пару верст инсценировать поломку и устроить целый балаган с факелами и яростной руганью с французским аванпостом.

И пока все внимание драгун было приковано к этому спектаклю, наша основная колонна, погасив огни и перейдя на минимальные обороты, бесшумной стаей призраков скользнула на западную дорогу. Начался адский марш. Всю ночь, без единой остановки, мы шли на пределе человеческих и машинных сил. Я стоял на броне, и ледяные струи дождя секли лицо до боли. Люди, измученные неделями напряжения, работали на одном лишь упрямстве.

На рассвете мы вырвались из зоны плотного контроля. Ушаков доложил: погоня организована, но французы потеряли наш след. У нас была фора в несколько часов. Критически мало. Обозники потом бросили все и малыми группами рванули в Тулон, где должны были морем добраться до Крыма.

Следующие двое суток слились в одну изматывающую гонку, в череду яростных арьергардных боев. Элита легкой кавалерии короля, французские драгуны, мертвой хваткой вцепились нам в хвост. «Бурлаки» отстреливались на ходу, гвардейцы устраивали засады на перевалах. Пришлось вступаь в открытый конфликт. Мы огрызаясь, вырывались из их когтей. Цена отступления оказалась высокой: одна машина, сорвалась в пропасть на горном серпантине, а десяток лучших гвардейцев, оставшихся прикрывать наш отход погибли. Но мы упрямо ползли вперед, подгоняемые надеждой.

Наконец, на исходе второго дня, из тумана показался пограничный столб. Простой, вросший в землю камень с грубо выбитым медведем – гербом кантона. Граница.

Здесь нас встречали изумленные крестьяне и настороженные отряды местной милиции. В их глазах при виде наших дымящих, покрытых грязью и свежими пробоинами стальных чудовищ читались страх и недоверие. Мы вырвались из пасти волка, рискуя тут же оказаться в клетке с медведем. Эта земля была нейтральной, но до зубов вооруженной, и чужаков здесь отродясь не любили.

Колонна замерла на перевале. Внизу, в голубой предвечерней дымке, раскинулось огромное, неправдоподобно спокойное озеро. После грязных, враждебных равнин Франции этот вид казался обетованной землей.

Я стоял на броне, глядя на эту мирную, богатую картину. Тело гудело от усталости, ломило каждую кость. Но сквозь ломоту на губах проступила торжествующая ухмылка. Сделали.

Ко мне подошел Пётр, такой же черный от копоти и усталости, но с прежним огнем в глазах.

– Ну что, генерал? – пробасил он, вдыхая чистый горный воздух. – Довел. Красиво тут у них. И что теперь? Спрячемся за их спинами?

Я усмехнулся, глядя на проходивший мимо отряд местной милиции – крепких, рослых парней с алебардами наперевес.

– А теперь, Государь, – сказал я, – мы пойдем за покупками.

Он непонимающе вскинул брови. Мой подбородок указал на видневшийся вдали, на берегу озера, город.

– Вон там, Государь, находится главный банк Европы. А где банки – там и то, что нам сейчас нужно больше всего на свете.

Пётр проследил за моим взглядом. Он еще не до конца понимал мой замысел, но он видел главное – мы оторвались. Теперь осталось нанять всех свободных наемников швейцарских кантонов, чтобы создать свою армию в центре Европы.

Еще больше бесплатных книг на https://www.litmir.club/

Глава 12

Апрель 1708 года, Женева

В Женеву мы въехали под покровом тишины. Только не благостной, какая бывает в сытом городе, а напряженной, как натянутая струна. Наши дымящие «Бурлаки», покрытые шрамами боев стальные монстры, остались в чистом поле за городскими стенами под защитой двойного кольца караулов. Один их вид служил достаточным аргументом для любого, кто вздумал бы сунуться к нам с дурными намерениями.

В сам город мы двинулись малым отрядом: Пётр, я, сохранившая ледяное самообладание Анна Морозова и десяток преображенцев с непроницаемыми лицами. Меншиков остался за главного в лагере. Погружаясь в лабиринт узких улочек, пахнущих сыростью, я все яснее понимал, что мы очутились не в городе, а в лагере враждующих армий, заключивших временное перемирие.

Строгие, темные дома без всяких архитектурных излишеств смотрели на нас своими окнами-бойницами. Город Кальвина, город суровых правил и скрытых страстей, которые, казалось, вот-вот выплеснутся наружу. Встречали нас вежливо и холодно. Члены Малого совета, их называли «синдики» – пузатые, холеные господа в строгих черных камзолах и белоснежных воротничках – раскланивались, улыбались, однако глаза у них были испуганные и бегающие. Глядя на Петра, на его огромную фигуру, один из них инстинктивно вжал голову в плечи, будто ожидая удара.

Внешнее спокойствие города было обманчивым. То тут, то там нам попадались группы мрачных, коротко стриженных горожан в кожаных фартуках – часовщики, оружейники, печатники. Скрестив на груди сильные руки, они стояли поодаль. На поясе у каждого висел либо тяжелый нож, либо короткий тесак. Эти не кланялись, провожали нас недобрыми взглядами, в которых читался вызов.

Вечером, после первых донесений Ушакова и Остермана, картина прояснилась.

– Город расколот надвое, Петр Алексеич, – докладывал Ушаков своим бесцветным голосом. – С одной стороны – «патриции», правящая олигархия. Банкиры, крупные торговцы. Держат в руках все нити через Малый совет и боятся любых перемен, как черт ладана. С другой – «представители», широкое движение горожан во главе с адвокатом Пьером Фатио. Требуют справедливости, контроля над казной. Его здесь считают чуть ли не пророком. Город на грани бунта.

На официальном приеме в ратуше этот раскол стал очевиден. В строгом зале с темными деревянными панелями и огромным гербом города в качестве единственного украшения за длинным столом сидели перепуганные синдики, пытавшиеся скрыть свой страх за напускным высокомерием, и мрачные представители оппозиции во главе с Фатио, смотревшие на олигархов с нескрываемым презрением.

– Господа синдики, – начал Пётр, не привыкший к долгим предисловиям. – Мы прибыли в ваш славный город с миром. Нам нужен безопасный проход через ваши земли. А еще… – он сделал паузу, обводя всех тяжелым взглядом, – нам нужны солдаты. Добрые солдаты. За очень хорошие деньги.

Синдики недоуменно переглянулись. Глава совета, старый банкир с лицом хитрого хорька, прокашлялся.

– Ваше Величество, простите нашу неосведомленность… Зачем такому могущественному монарху, как вы, солдаты в сердце мирной Европы? И от кого вам нужен безопасный проход? Франция, насколько нам известно, ваш верный союзник.

Я напрягся. Дошло. Они понятия не имели. Занятые своей внутренней грызней, пропустили главную новость последних недель, и теперь их город, стоявший на перекрестке всех дорог, оказался в информационной блокаде. Невероятно. В наших руках оказалась инициатива, возможность написать сценарий с чистого листа.

Едва заметным кивком я подал Петру знак.

– Господа, – голос Петра стал жестким, и все разговоры в зале смолкли. – Похоже, вести в ваш город доходят с большим опозданием. Союз с Францией расторгнут. Покойный король Людовик умер. А его наследник, – Пётр усмехнулся, – пляшет под дудку Папы Римского.

Он выдержал паузу. Горожане были в недоумении.

– А Папа объявил против нас Крестовый поход. Меня, – он развел руками, – объявили еретиком. Моего генерала, – он кивнул в мою сторону, – чернокнижником. Вся Европа собирает войско, чтобы вырезать нас под корень. Вот от кого нам нужен проход. И вот против кого нам нужны солдаты.

В зале воцарилась тишина. На лицах синдиков сначала отразилось недоверие, потом – судорожная попытка сделать вид, что они все знали, но просто уточняли. И, наконец, – неподдельный ужас. Они только что впустили в свой город чуму. Сами того не ведая, укрыли у себя главных врагов всего христианского мира.

– Но… как же… мы не можем! – наконец выдавил из себя старый банкир. – Мы маленькая республика! Мы нейтральны!

– Мы не просим вас ввязываться, – отрезал Пётр. – Мы просим продать нам солдат. И дать уйти.

– Это невозможно, Ваше Величество! – залепетал другой синдик, вытирая со лба испарину. – Пропустить вас – значит навлечь на себя гнев Императора и Папы! Арестовать вас – гнев Франции и ваш! Мы… мы…

Он не договорил – да и не нужно было. Вопрос о найме войск отпал сам собой. Для них мы были не партнерами. Проклятием.

Молча поднявшись, Пётр взял свой бокал с красным вином и медленно, демонстративно, опрокинул его на белоснежную скатерть. Вино растеклось по ткани, как кровь. Не говоря ни слова, он развернулся и пошел к выходу. Этот жест был показательным для властителей Женевы.

На следующий день Пётр попытался взять их измором. Инстинктом монарха он выбрал сторону законной власти и принялся давить на Малый совет – настоящая попытка пробить головой каменную стену. На этих «переговорах» мой Государь, привыкший к тому, что его слово – закон, беспомощно увязал в вежливом болоте юридических уловок. Он требовал, увещевал, апеллировал к договорам, но синдики, потея и заикаясь, лепетали о «древних законах», «нейтралитете» и необходимости «провести консультации». В отведенной нам резиденции Пётр бесновался; тем временем олигархи просто отсиживались за стенами ратуши, надеясь, что мы рано или поздно уберемся.

Тупик. И я на свой страх и риск решил пойти другим путем.

Ночью, переодевшись в простую одежду и взяв с собой двух гвардейцев Ушакова, я скользнул по темным, сырым улочкам в квартал ремесленников. Нас провели в заднюю комнату небольшой типографии, где пахло свинцом, краской и запретными речами. Здесь, при свете одной свечи, меня ждал Пьер Фатио. Ушаков уже был здесь, это он организовал нашу встречу, выполняя мое указание. Нужно было понять что он себя представляет.

Пьер Фатио оказался не тем, кого я ожидал увидеть. Никакого горлопана с площади. Передо мной стоял высокий, худой человек с горящими глазами фанатика и тонкими, нервными пальцами адвоката. Он много говорил, страстно, красиво, цитируя Кальвина и древних римлян. О «правах граждан», о «народном суверенитете», о «республиканских добродетелях». Он искренне верил, что может построить здесь, в Женеве, идеальное государство. Слушая его, я видел наивного, однако очень опасного человека. Популиста-идеалиста, который, дорвавшись до власти, утопит город в крови во имя своих же прекрасных идей.

– … и вы, генерал, – он подался вперед, – вы и ваш император можете стать инструментом освобождения! Помогите нам свергнуть тиранию этих банкиров! Народ Женевы будет вечно благодарен вам!

– А что будет потом, господин Фатио? – спросил я. – Когда вы установите свою «справедливость»? Армии Крестового похода стоят в двух переходах отсюда. Они сотрут вашу республику в порошок. Идеалы – это хорошо. Однако без пушек они не стоят и ломаного гроша.

Он был пьян своими идеями, глух к голосу разума.

Вернулся я под утро, меня тут же вызвали к Петру. Я ему рассказал о встрече с женевской оппозицией.

– Ты с бунтовщиками за моей спиной сговариваешься⁈ – прорычал он. – Якшаешься с этим краснобаем⁈ Да он предаст при первой же возможности!

– Он идеалист, Государь, – попытался возразить я. – Но за ним – сила. За ним – народ. У синдиков же за душой лишь деньги да страх.

– Я сам решу, где сила! – отрезал он. – Я запрещаю тебе любые сношения с этим… адвокатишкой! Ясно⁈

Ясно. Мы снова зашли в тупик.

Развязка нагрянула с неожиданной стороны. Вечером того же дня ко мне тайно явился гость – старый банкир из малого совета. Он не был нам другом, однако ума ему было не занимать. И он вно боялся, что мы в отчаянии действительно заключим союз с Фатио и ввергнем город в хаос.

– Генерал, – сказал он, убедившись, что мы одни. – Я пришел дать вам совет. Уходите из Женевы. Вам здесь нечего ловить.

– Куда нам идти? Вокруг враги.

– Не ищите солдат в Женеве. Ищите их в Швейцарской Конфедерации. Но знайте, – он понизил голос, – она расколота. Упаси вас Бог сунуться в католические «Лесные кантоны» – Ури, Швиц, Унтервальден. Или в Люцерн. В Швице сидят горные пастухи, которые скорее воткнут тебе вилы в бок за косой взгляд на распятие, чем продадут хоть одного солдата. Для них вы – еретики, и папская булла – закон.

Сделав глоток воды, он продолжил:

– Ваш путь лежит в протестантские кантоны. В могущественный Берн. В богатый Цюрих. В Берне сидят господа, которые ценят твердую монету больше, чем папское благословение. Они ненавидят и Папу, и австрийского императора. С ними говорите о деньгах. Вера их интересует в последнюю очередь.

– Где лучшие солдаты? – спросил я.

– Искать их стоит даже не в самих кантонах – смотрите на ассоциированные земли. В Граубюндене. Это бедные горцы, для которых война – единственное ремесло. Они пойдут служить хоть дьяволу, если он хорошо заплатит.

Он встал, собираясь уходить.

– Но будьте осторожны, генерал. Ваше появление там может спровоцировать внутреннюю войну в самой Конфедерации. Вы несете с собой смуту. Куда бы вы ни пришли. Удачи. Она вам понадобится.

Он ушел. В моих руках осталась бесценная информация. Дорожная карта нашего спасения.

В моей голове уже лежал ясный, четкий маршрут. Карта нашего спасения. Однако, чтобы двинуться по ней, нужно было сначала вырваться из этой женевской трясины. Просто уйти нам бы не дали. Синдики нас боялись, однако гнев Франции и Австрии страшил их еще больше. Они бы тянули время, пока нас не запрут здесь окончательно. Следовало заставить их самих захотеть, чтобы мы ушли. Не просто захотеть – молить об этом.

– Государь, – сказал я Петру тем же вечером, – переговоры провалились. Давить на них бесполезно. Нужно менять тактику.

– Какую еще тактику? – прорычал он. – Напролом идти?

– Хуже, – усмехнулся я. – Нужно показать им наши игрушки. Устроить публичную демонстрацию. Мирную. Покажем горожанам, на что способны наши машины. Для устрашения. Чтобы синдики от страха сами выпроводили нас отсюда, поняв, какая сила стоит у их ворот.

Петру идея понравилась: в ней была та самая злая шутка, которую он ценил. Он дал добро.

На следующее утро Женева проснулась от невиданного шума. На большой площади у городской стены, где мы разбили лагерь, закипела работа. Из «Бурлаков» выкатили походные мастерские, и началась наша «ярмарка чудес».

Первой нашей целью стал старый ров – заросший тиной, зловонный, вековая головная боль городских властей. На глазах у сотен горожан, высыпавших на стены, наши механики развернули паровую машину. Та, зашипев и запыхтев, ожила: опущенный в воду толстый рукав вздрогнул, и из него с ревом ударила мощная, грязная струя. То, на что раньше уходили недели труда десятков людей с ведрами, наша машина проделала играючи за три часа. Когда вода ушла, на дне, в черной, копошащейся жиже, обнажились донные твари. Женевцы на стенах взирали на это молча.

Следом в дело пошел печатный станок. Мы наладили выпуск «Женевского вестника» – газеты с последними европейскими новостями, практическими советами и торговыми объявлениями, которые раздавали бесплатно. Сам факт, что новость, прежде доходившая неделями, теперь можно было прочесть в тот же день, произвел фурор. В нашу типографию выстроилась очередь из купцов, желавших разместить объявление. Пьер Фатио, пришедший на площадь со своими сторонниками, смотрел на станок горящими глазами, видя в нем оружие, способное менять умы.

Эффект от нашей «ярмарки» превзошел все ожидания и расколол город окончательно.

Малый совет и «патриции» пришли в ужас. Глядя на наши дымящие машины, на толпы простолюдинов, с восторгом обсуждавших «русское чудо», они видели угрозу своему миру, где все было расписано на века вперед. Мы стали для них вестниками нового, непонятного и пугающего будущего.

Зато оппозиция, «представители» Фатио, ликовала. Они увидели в нас союзников, носителей прогресса. На улицах начались стихийные митинги с требованием к Малому совету немедленно заключить союз с «просвещенными русскими» и прекратить «трусливо пресмыкаться перед Римом и Веной». Разрыв между двумя лагерями стал непреодолимым. Женева стояла на грани открытого столкновения.

Пётр, наблюдавший за всем этим, был молчалив и задумчив. На его глазах два моих «мирных» механизма произвели в этом городе больше хаоса, чем смогла бы целая армия. Толпа была готова носить нас на руках. Впервые он воочию убедился в том, о чем я ему столько раз говорил: технологии – это не только военное, но и мощнейшее политическое оружие.

– Хитро, – сказал он мне вечером, когда мы остались одни. – Очень хитро, генерал. Ты заставляешь их самих делать за нас всю грязную работу.

Посеянный нами хаос пророс быстрее, чем я ожидал. К вечеру за окнами нашей резиденции собирались толпы, вспыхивали и гасли факелы. В воздухе пахло грозой. Развязка пришла ночью – с двух совершенно разных сторон.

Первой явилась Анна. Закутанная в темный плащ, она вернулась с тайной встречи. Встречалась она в пустой часовне на окраине с тем самым старым банкиром из Малого совета, который пробрался туда под покровом ночи. Его предложение было пропитано цинизмом.

– Они в смятении, Петр Алексеевич, – рассказывала Анна, сбрасывая плащ. – Фатио поднимает чернь. Говорят, завтра ремесленники собираются идти к ратуше с оружием. Наше присутствие здесь – искра у пороховой бочки. Они готовы на все, лишь бы мы исчезли.

– И что значит «на все»? – спросил я.

– Деньги, – Анна криво усмехнулась. – Огромные деньги. За то, чтобы мы ушли. Немедленно, этой же ночью. Они готовы открыть северные ворота, дать проводников до Берна, припасы на неделю пути. Откупаются от нас, как от чумы, покупают себе спокойствие.

Она протянула мне бумагу. Цифры в ней были такими, что за них можно было купить не только спокойствие, но и совесть небольшого королевства.

– На прощание он добавил: «Это просто торг, госпожа. У вас проблемы, у нас проблемы. Вот деньги. Решите свои и избавьте нас от своих», – закончила Анна.

План А. Безопасный, хорошо оплаченный путь бегства. Уйти ночью. Я еще переваривал это предложение, когда в комнату вошел Ушаков.

– Петр Алексеевич, вас ждут. Фатио. Говорит, дело не терпит отлагательств.

Через час я был на месте. В маленькой, душной комнате, пахнущей краской, меня ждал не только Фатио. Вокруг него сгрудились с десяток мрачных, бородатых мужиков – старшины гильдий, лидеры кварталов. На их поясах висели тяжелые молоты и мясницкие тесаки. Реальная, уличная сила.

– Генерал, – начал Фатио без предисловий. – Я знаю, что эти трусы пытаются вас купить. Не берите их грязные деньги. Не уходите просто так. Помогите нам.

– Помочь в чем, господин Фатио?

– Вашего присутствия, одного вашего слова будет достаточно, чтобы Совет пал, – он говорил быстро, страстно, рубя воздух рукой. – Мы возьмем власть. Без крови. Они слишком трусливы, чтобы сопротивляться, если увидят вашу поддержку. Мы проведем реформы, установим новый, справедливый порядок, о котором писали наши отцы! И тогда, уже как законная власть свободной Женевы, мы заключим с вами настоящий, честный союз.

Он подался вперед, и его голос понизился до шепота.

– Мы дадим вам армию. Всю армию республики. Откроем арсеналы и казну. Взамен на ваши технологии и вашу защиту. Вместе, генерал, мы построим здесь то, о чем философы только мечтают! Ваша мощь и идеи в руках честных людей!

План Б. Рискованный, почти безумный. Поставить все на этого фанатика, спровоцировать государственный переворот, но в случае успеха… получить целое государство-союзника. Базу. Армию. Здесь, в глубоком тылу врага.

– Выбирайте, генерал, – сказал Фатио. – С кем вы? С прошлым или с будущим?

Я вернулся в резиденцию. Пётр сидел один, разбирая и очищая свой дерринжер. Он выслушал меня, не отрываясь от своего занятия. Когда я закончил, он аккуратно положил последнюю деталь на промасленную тряпицу.

– Значит, так, – сказал он, поднимая на меня тяжелый взгляд. – Торгаши предлагают нам стать трусами. А этот крикун – предателями. Хорош выбор.

Разложив на столе карту, я начал.

– Государь, у нас два варианта. Первый. Мы берем их золото, получаем проводников до Берна и исчезаем этой же ночью. Это быстрый выход, да еще и с деньгами. Однако по пути нас могут просто прирезать, мы будем выглядеть как беглецы, а впереди – полная неизвестность.

Я передвинул обозначение нашего посольства на карте.

– Второй вариант – «Адвокат». Мы поддерживаем его переворот. Ставки максимальные. Рискуем увязнуть в их гражданской войне, огрести от обеих сторон и настроить против себя все швейцарские кантоны, которые не прощают свержения законной власти. Зато в случае успеха… – я сделал паузу, – мы получаем целую республику в качестве тыловой базы. Вместе с армией.