Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Инженер из XXI века попадает в тело подмастерья эпохи Петра I. Вокруг – грязь, тяжелый труд и война со шведами. А он просто хочет выжить и подняться.

Ах, да, еще прогрессорство... очень много прогрессорства!

Инженер Петра Великого – 11

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Инженер Петра Великого – 11

Глава 1

Кабинет в английском посольстве провонял дымом дешевых голландских сигар, которые без конца смолил герцог Мальборо, и ароматом дорогого коньяка, что так же без конца цедил принц Евгений Савойский. На огромном столе, среди окурков и пустых бокалов, лежала карта Европы. Еще месяц назад – их шахматная доска, теперь – обвинительное заключение, где каждая линия границы и точка города вопила об их провале. В кабинете было пять человек и все были хмурыми.

– Господа, полагаю, пришло время перестать заливать горе вином и трезво оценить масштаб катастрофы.

В прокуренной тишине голос Роберта Харли прозвучал безжизненно. Великий полководец Мальборо оторвался от созерцания огня в камине и метнул в него злой взгляд. Его лицо стало землисто-серым, покрытым сетью мелких морщин, проступивших за последние дни.

– Катастрофы, Харли? – прорычал он. – Мы не проиграли ни одного сражения! Нас просто… обвели вокруг пальца, как мальчишек! Выставили на посмешище!

– Именно, герцог. И это хуже проигранного сражения. – Харли подошел к карте, и его тонкий белый палец лег на точку с надписью «St. Petersburg». – Начнем с севера. Наша многолетняя ставка на Карла Шведского бита. Окончательно. Россия не прорубила «окно в Европу» – она вышибла ногой дверь вместе с косяком. Ингерманландия, с ее новыми верфями и мануфактурами – это распахнутые настежь ворота. Через них русские технологии и товары расползаются по Балтике, как зараза. Униженная и обескровленная Швеция перестала быть сдерживающим фактором, превратившись в больного, испуганного соседа, который может со страхом наблюдать, как под его стенами растет новая империя. Северный фланг потерян. Безвозвратно.

Он переставил палец на юг, петлей обводя Черное море.

– Наша вторая надежда – Османская империя. Годами мы вливали в них золото, вооружали, науськивали. И каков итог? Азов, Перекоп, все ключевые крепости в руках русских. Крымское ханство, напуганное до икоты слухами об этом их «моровом ветре», фактически стало русским протекторатом. Молдавия и Валахия, видя, кто теперь хозяин в регионе, уже засылают в Петербург послов с заверениями в вечной дружбе. А сам султан, вместо того чтобы воевать, с восторгом принял предложение этого Смирнова об экономическом союзе. Наш цепной пес стал их торговым партнером и теперь помогает им душить нашу левантийскую торговлю. Южный фланг работает против нас.

Лихорадочно чертивший что-то на клочке бумаги Евгений Савойский с силой поставил бокал на стол. Коньяк выплеснулся, оставив на карте темное, расползающееся пятно.

– Вы забываете о западе, милорд. Речь Посполитая… Она все еще может…

– Речь Посполитая? – криво усмехнулся Харли. – После бойни под Витебском, устроенной этим «мясником», и после того, как их купцов подсадили на дешевые русские контракты, они как самостоятельная сила перестали существовать. Теперь это покорный, перепуганный песик, который будет защищать западные границы России лучше любой армии. Теперь их шляхта с куда большим рвением бьется за право поставлять пеньку на верфи Смирнова, чем когда-либо билась за свою свободу. Западный фланг… больше не наш. Он их.

В кабинете стало тихо. Каждый из присутствующих заново переживал свое личное унижение. Мальборо – как его, великого полководца, заставили обсуждать картины и слушать издевательские тосты. Савойский – как его хваленый диверсионный корпус, элиту европейского спецназа, истребили в какой-то русской дыре, не дав выполнить задачу. Голландец, представитель штатов, – как его безупречно организованный конгресс превратили в балаган и сцену для русского триумфа.

– Но и это не все. – Не давая им утонуть в самобичевании, Харли решил их добить. Его палец переместился в самое сердце Европы. – Пруссия. Наш «верный союзник». Соблазненный дешевой сталью и обещаниями технологий, король Фридрих фактически вышел из нашего альянса. Теперь он смотрит в рот русскому царю, а не императору в Вене. Мелкие германские князья, видя это, колеблются, как флюгеры на ветру. А Франция… – он посмотрел прямо на Савойского, – Франция, вы сами видели, заключила с русскими негласный союз. Они переиграли нас. Вчистую. Использовали наш же план, чтобы вбить клин между нами.

Выпрямившись, Харли обвел их тяжелым взглядом.

– Господа, наша беда серьезнее проигранной битвы. Мы упустили континент. Россия окружила себя кольцом из зависимых государств, экономических партнеров и прямых союзников. Любая попытка прямой военной агрессии увязнет в этих зонах еще на подходе. Нам больше до них не дотянуться. Мы заперты, пока на наших глазах они строят новую империю. Ее фундамент – мощь заводов и скорость печатного станка.

Он поднял со стола один из экземпляров их «Гаагского Вестника», испещренный его пометками, и потряс им в воздухе.

– Вот оно. Их главное оружие. Посильнее пушек. Страшнее их дымящих черепах. Эта дрянная, дешевая бумага. И напечатанные на ней слова, что оказались острее наших мечей.

С силой швырнув газетку на карту, он замолчал. Она легла, накрыв собой половину Европы, как саван.

Тихий шелест брошенной Харли бумаги взбесил Евгения Савойского. Багровея, принц вскочил. Его лицо пошло пятнами. Схватив со стола другой экземпляр «Вестника», он скомкал его и с силой швырнул в камин, где бумага мгновенно вспыхнула, осветив перекошенное от ярости лицо.

– Доктрина! – прорычал он. Загнанным волком он мерил шагами кабинет. – Пока мы, идиоты, двигали полки и считали пушки, этот Смирнов вел другую войну! Без солдат! Его оружие – купцы, инженеры и вот эта дрянь! – Он ткнул пальцем в сторону камина, где догорал клочок бумаги.

– Мой «Силезский корпус»! – Принц резко остановился, впиваясь взглядом то в Харли, то в Мальборо. – Лучшие солдаты Европы! Я потратил год на их подготовку, каждого офицера отобрал лично! Их сокрушили, даже не вступая в бой! Сокрушили еще до первого выстрела – в головах! Слухами, подкупом, диверсиями, которые этот русский гений плел, сидя за тысячи верст! И здесь, в Гааге, – он обвел кабинет яростным взглядом, – случилось то же самое! Мы готовили юридическую экзекуцию, военный ультиматум, а получили балаган с газетами и пьяными глашатаями!

Мальборо, куривший сигару и мрачно смотревший на огонь, с шумом поставил бокал на стол.

– Хватит истерик, принц, – пробасил он. Голос был спокоен. – Войну проигрывает тот, кто теряет голову. А вы, похоже, уже близки к этому. Истерикой делу не поможешь.

– Я⁈ – Савойский круто развернулся, рука сама легла на эфес шпаги. – Это у вас под носом целый город наводнили паршивыми листками! Пока хваленая английская разведка спала, они перекупили всю городскую чернь! Где были ваши люди, герцог⁈

– Я солдат! – рявкнул Мальборо, поднимаясь. Его грузная фигура заполнила весь кабинет, отбрасывая на стены огромную, колеблющуюся тень. – Мое дело – бить врага, а не сплетни разносить или нянчиться с газетчиками! Мои полки стояли в полной готовности! Однако вместо приказа к атаке мы играли в эти тонкие дипломатические игры, которые этот русский варвар растоптал своим грязным сапогом!

Оба посмотрели на Харли. Тот был невозмутим.

Мальборо подошел к столу, поднял один из листков. Не читая, взвесил его на своей огромной ладони.

– Вот! Вот оно, настоящее оружие! – Он потряс им в воздухе. – Пока вы, ваше сиятельство, чертили свои гениальные планы диверсий, я поговорил с людьми. С простыми людьми из портовых таверн. Бумага – дрянь, из щепок. Шрифт – для слепых. Зато они раздают это дерьмо бесплатно! Любому матросу и портовой шлюхе, любому бездельнику на площади! Не все умеют читать, но тот, кто потом зачитывает – ломает все дух.

Он перевел тяжелый взгляд с Савойского на Харли.

– Им плевать на изысканные трактаты для тех, кто и так на нашей стороне. Они не нас с вами пытаются переубедить. Они вербуют армию прямо на улицах! Из тех, кто завтра по их слову начнет бить банкиров и поджигать наши корабли. Эта бумажка, господа, – та же картечь, только бьет по мозгам. И укрыться от нее негде.

Он с силой бросил газету на стол.

– И к этому, – его голос стал тише, – мы оказались не готовы. Признаю. Мы готовились к дуэли на шпагах, а получили удар дубиной из-за угла.

Харли выслушал обоих. Ярость Савойского, грубый, но точный анализ Мальборо – все лишь подтверждало его собственные выводы. Подойдя к окну, он чуть отодвинул тяжелую штору. Внизу, в желтом свете фонарей, галдела толпа. Доносились обрывки песен, пьяные выкрики, в которых он несколько раз разобрал одно и то же слово, произносимое со злым восторгом: «Rzeźnik». Мясник.

– «Гаагское унижение», – тихо произнес он, не оборачиваясь. – Так наш конгресс уже прозвали на улицах. В тавернах. Не «конгресс, где был посрамлен русский царь», а «конгресс, где русский царь унизил Европу».

Отпустив штору, он повернулся к ним. На его лице не отразилось ничего.

– Их прозвище, «Петровский мясник», которое мы сами придумали, чтобы пугать аристократов в салонах, теперь звучит иначе. На улицах оно стало символом несокрушимой, народной мощи. Они им гордятся, сделали его своим знаменем.

Он сел в кресло, налив себе вина.

– Мы разыгрывали сложный конструкт, а они попросту наплевали и предложили сыграть в кости. По своим, непонятным нам правилам.

Он замолчал, глядя на тлеющие угли в камине. Спор угас, оставив после себя горький привкус бессилия. Все было понятно без слов.

– Традиционная война, как мы ее знаем, против них не сработает, – продолжил Харли. – Дипломатия провалилась. Экономическое давление – они нашли противоядие. Мы испробовали все, и любая наша уловка оказалась бесполезной, как попытка поймать ветер в сеть.

Он поднял на них свои бесцветные глаза.

– Значит, нужно найти такое оружие, на которое у них нет и не может быть ответа. То, что ударит мимо их силы, прямо в главную слабость.

В кабинете стало так тихо. Мальборо и Савойский переглянулись. Они не совсем понимали к чему клонит Харли.

Какое оружие? В давящей тишине каждый искал свой вариант, и один был мрачнее другого.

– Тотальная морская блокада, – неуверенно предложил голландец, представитель штатов, четвертый собеседник. – Перекрыть им Балтику. Полностью.

– И что это даст? – Харли даже не повернулся к нему. – Они договорились с турками. Весь их азиатский товар, шелк и пряности, теперь пойдет через Черное море. Мы перекроем один путь, они откроют другой. Мы только убьем собственную торговлю с Новгородом, а они и не заметят. Этот ход уже бит.

– Значит, война! – рявкнул Мальборо, ударив кулаком по подлокотнику. – Хватит этих игр! Собрать стотысячный корпус! И ударить им в самое сердце, на Москву!

– Гениально, герцог, – процедил Евгений Савойский с ядовитой усмешкой. – Просто гениально. И кто поведет этот корпус? Вы? Через выжженную Польшу, где каждый крестьянин будет стрелять вам в спину? Через леса, где за каждым деревом вас будут ждать их летучие отряды? Я уже посылал лучших солдат Европы им в самое сердце. Еле просочились мелкими группами. И знаете, где они теперь? Гниют в русских болотах. Русские создали вокруг себя идеальный щит из соседей. Любая армия просто утонет в нем и сгинет без славы.

Мальборо побагровел, возразить было нечего. Савойский был прав.

– Поддержать их врагов! – заявил он. – Шведов, персов! Дать им денег, оружие! Пусть сами грызут этого медведя!

– Мы занимались этим веками! – отрезал Харли. – И чем кончилось? Шведы разбиты. Персы торгуют с русскими через турок. Этот Смирнов нашел способ перековывать врагов в партнеров. Любые деньги, влитые нами в шведов, через полгода окажутся в казне русского царя платой за пеньку или зерно.

Он налил себе еще вина. Руки его чуть дрожали.

– Убийство, – глухо произнес голландец. – Нанять лучших. Убрать царя. Или этого… Смирнова. Нет головы – нет проблемы.

– Я пытался, – голос Савойского был тихим, но в нем клокотала такая ярость, что все обернулись. – Я нашел лучших. Я спланировал все до мелочей. Они вошли в его логово. И были уничтожены. Он превратил свою резиденцию в крепость, в ловушку. Он ждал. Он всегда ждет. Посылать к нему убийц – все равно что отправлять мышей на пир к коту.

Снова воцарилась тишина. Они перебрали все: война, блокада, интриги, убийство. Все их привычные, отточенные веками инструменты оказались бесполезны. Они уперлись в непрошибаемую стену.

– Значит, выхода нет, – констатировал Мальборо. Он устал. Великий полководец, не знавший поражений, впервые столкнулся с врагом, которого нельзя победить.

– Выход есть всегда, герцог, – медленно поднялся Харли. – Мы просто ищем не там. Мы пытаемся противопоставить их силе свою силу – и это путь в никуда.

Он обернулся, и в его глазах появился странный, холодный блеск.

– Мы должны найти то, что стоит над всем этим. Над золотом, над пушками, над коронами. Мы должны ударить по ним силой, которую нельзя ни купить, ни перенять.

И тут раздался тихий, почти застенчивый голос пятого человека в этой комнате – австрийского посланника, графа Вратислава, не проронившего до этого ни слова.

– Вера, – произнес он. – Святой Престол.

Мальборо, протестант, поморщился. Савойский скептически хмыкнул. Но Харли замер, глядя на австрийца так, словно тот только что вручил ему ключ от мироздания. Идея, казавшаяся безумной, на глазах обретала плоть.

– Да… – медленно произнес он. – Конечно. Вера.

Вернувшись к карте, он осмотрел ее еще раз.

– Мы не будем объявлять им войну, господа, – говорил он тихо, почти заговорщицки. – Мы объявим… священную войну. Крестовый поход. Не иносказательно, а реально.

Мальборо хотел было возразить, но Харли остановил его жестом.

– Подумайте! – его голос окреп. – Мы перестаем быть агрессорами, мы становимся защитниками христианского мира от новой ереси, ползущей с Востока. Нашей целью станут раскольники! Антихрист, что якшается с басурманами-турками и строит свои дьявольские машины!

Он развернулся, и его глаза горели.

– Франция! Людовик, «христианнейший король», не сможет открыто выступить на стороне «врагов веры» против воли Папы. Мы выбиваем у русских их главного союзника!

Палец переместился на раздробленную Германию.

– Мелкие князья, заигрывающие сейчас с русскими, не посмеют пойти против Рима. Мы снова соберем под знамена Империи всю Германию и Италию!

Он посмотрел на Мальборо.

– И главное, герцог, – моральное право. Любую нашу агрессию мы обернем в богоугодное дело. Захватнический поход станет священной миссией, а мы получим то, чего нам так не хватало – безупречный повод.

Савойский задумчиво кивнул. Он, как никто другой, понимал силу религиозного фанатизма.

– И тогда, – Харли поднял скомканный «Гаагский Вестник», – мы сможем использовать их же оружие. Их памфлетам мы противопоставим папские буллы. Их глашатаям – наших проповедников. Мы обратим их «бумажную» войну против них самих.

План был хорош. Безумный, отбрасывающий Европу на триста лет назад, он в новых условиях был единственным, который мог сработать.

– Но Папа… – подал голос голландец. – Климент XI – хитрый политик. С чего ему поддерживать нас?

– А мы не будем просить, – усмехнулся Харли. – Мы создадим условия, при которых он не сможет отказать.

И впрямь, с чего Папе Клименту XI, этому хитрому итальянскому лису, ввязываться в их авантюру? Он вел свою сложную игру, лавируя между Францией и Австрией, и усиление императора было последним, чего он желал.

– Он откажет, – констатировал Савойский. – Ему выгоднее слабая, раздробленная Германия, а не единая империя под нашим знаменем. Он боится нас не меньше, чем русских.

– Значит, страх перед последствиями отказа должен перевесить страх перед нами, – Харли откинулся в кресле, сплетая пальцы в замок. – У нас есть три ключа от ворот Рима, господа. И мы используем их все. Одновременно.

Он повернулся к Евгению Савойскому.

– Ключ первый – сталь. Ваше сиятельство, ваши полки стоят в Ломбардии, в одном переходе от Папской области. Я не призываю к вторжению, Боже упаси. Достаточно… учений. Масштабных маневров на самой границе, с демонстративной переброской артиллерии. Пусть его святейшество, выглядывая из окон Ватикана, видит блеск австрийских кирас. Пусть почувствует холод стали. Это освежает мысли.

Савойский криво усмехнулся. Этот язык он понимал.

– Ключ второй, – Харли посмотрел на голландского представителя, – золото. Вернее, его отсутствие. Папская курия по уши в долгах у флорентийских и генуэзских банкиров. А те, в свою очередь, по уши в кредитах на амстердамской бирже.

Голландец понимающе кивнул.

– До Рима должны дойти слухи, – медленно чеканил слова Харли, – что крупнейшие торговые дома Амстердама и Лондона выражают «крайнюю обеспокоенность» политической нестабильностью в Италии. И рассматривают возможность… пересмотра кредитов. Без всяких угроз. Лишь «глубокая обеспокоенность». Пусть папский казначей представит его святейшеству, что случится, если главные кредиторы вдруг потребуют вернуть долги. Все разом.

Два ключа – кнут и еще один кнут, военный и финансовый. Но Харли приберег главный.

– И наконец, ключ третий, – он понизил голос, и все в комнате невольно подались вперед. – Искушение. Мы предложим ему то, о чем Рим мечтает со времен Великого раскола.

Он сделал паузу, наслаждаясь эффектом.

– Мы предложим ему унию.

Мальборо удивленно вскинул бровь.

– Вы серьезно, Харли? Заставить этих упрямых схизматиков признать верховенство Рима?

– Живыми – никогда, – согласился Харли. – А вот побежденными, униженными, стоящими на коленях… они будут готовы на все. Мы убедим Папу, что после нашего победоносного похода, когда Россия будет сломлена, мы принудим их царя принять католичество. В обмен на сохранение короны.

Он обвел их горящим взглядом.

– Подумайте! Для Климента XI это шанс войти в историю величайшим из понтификов! Папой, который спустя семь веков воссоединил Церковь! Который вернул заблудшую многомиллионную паству в лоно истинной веры! Ради такой цели он с готовностью благословит наш поход. Да что там – он сам наденет латы и поведет войска!

План был чудовищен в своем цинизме и гениален в простоте. Он бил по его тщеславию Папы.

– Сталь, золото и душа, – подвел итог Савойский. – Против такого не устоит ни один смертный. Даже в папской тиаре.

План был принят. Отчаяние сменилось воодушевлением. Они снова были в игре.

– Итак, господа, – Харли поднялся, давая понять, что совет окончен. – Приступайте.

Они расходились, уже не глядя друг на друга, снова превратившись из союзников по несчастью в хищников, готовых к охоте.

Оставшись один, Харли подошел к камину и долго смотрел на огонь. Затем достал один из листков «Гаагского Вестника» и бросил его в пламя. Бумага вспыхнула, и на мгновение на ней проступили четкие, простые буквы.

Он не испытывал к русским ненависти. Наверное, больше восхищение их наглостью и энергией. Именно поэтому их следовало уничтожить – в его упорядоченном мире не было места для подобных аномалий.

Сев за стол, он отодвинул в сторону пустые бокалы и разложил чистый лист бумаги. Обмакнув перо в чернильницу, он на мгновение задумался. Затем его рука пришла в движение. Быстро, без помарок, на бумагу ложился который через неделю, отпечатанный по всей Европе, должен был разжечь пожар.

Он выводил заголовок, пробуя каждое слово на вкус.

«О неслыханных жестокостях и ереси московитского царя-антихриста, что несет чуму и погибель всему христианскому миру…»

Глава 2

Весна 1708 года

Наш исход из Гааги смахивал на хорошо срежиссированный скандал. Известие о том, что русское и французское посольства пакуют чемоданы, не дожидаясь закрытия конгресса, грянуло как гром среди ясного неба. Голландцы, хозяева этого балагана, метались по ратуше, хватаясь за головы: их мероприятие превращалось в фарс. Англичане с австрийцами заявляли официальные протесты, однако их уже никто не слушал. Главные действующие лица покидали сцену, оставляя статистам разбираться с разбросанным реквизитом. Какой-то голландский чиновник попытался вручить Петру ноту протеста, но царь так хлопнул бедолагу по плечу, что тот едва не сложился пополам, и громко позвал всех пить водку «за вечный мир».

Утром, едва первые лучи солнца окрасили черепичные крыши Гааги, наш «Императорский обоз» тронулся. Грохот просыпающихся машин, шипение пара, глухие команды офицеров – стальная армада, медленно выползая из своей временной берлоги, разворачивалась на парижский тракт. Теперь, однако, мы были не одни. Нас сопровождала пышная кавалькада французского посольства: золоченые кареты, вереница фургонов с прислугой и отряд щеголеватых мушкетеров на сытых лошадях.

Картина сложилась в живую аллегорию, понятную без всяких газет: грубая, закопченная сталь моих «Бурлаков» соседствовала со сверкающим лаком и шелком французских экипажей. Мощь и изящество. Варварская энергия и утонченная цивилизация. Прямо на наших глазах, к изумлению всей Европы, две эти силы заключали союз, рождая новую ось – Париж-Петербург.

Путь на юг обернулся нескончаемым праздником. Сбросив с себя груз дипломатических интриг, Пётр вошел в раж и снова стал собой – деятельным, любопытным, неугомонным. Каждый его день превращался в череду импровизаций, а для меня и моей команды этот «праздник жизни» стал сущим адом. Наш отлаженный график движения летел к чертям. Мы то неслись во весь опор, пытаясь наверстать упущенное, то часами торчали посреди поля, пока Государь с маркизом де Торси изволили дегустировать сыр на какой-нибудь ферме.

Лагерь наш напоминал цыганский табор. Грохот молотов смешивался со звоном французских бокалов, а запах раскаленного металла – с ароматом жареных куропаток. Мне досталась роль директора сумасшедшего дома на выезде. Мыслями я был за тысячи верст, в Игнатовском, где без моего контроля должны были закладывать километры железной дороги.

– Петр Алексеевич, так нельзя, – сказал мне вечером Нартов, когда мы остались одни в мастерской. Его лицо почернело от сажи. – Машины работают на износ. Регламентные работы проводим на ходу, в темноте. Еще пара таких «пикников» – и встанем посреди Франции.

– Говорил я Государю, Андрей Константинович, – устало ответил я. – Он и слушать не хочет – у него эйфория. Он Европе показывает, кто теперь в доме хозяин.

Нартов что-то пробурчал нелестное в адрес европейцев и вернулся к переборке.

Конфликт зрел не только технический. К моему удивлению, маркиз де Торси не просто терпел эти «варварские забавы» – он с азартом в них участвовал. Этот утонченный аристократ, казалось, нашел в Петре родственную душу. Они часами скакали по полям, устраивая импровизированную охоту, или до хрипоты спорили о преимуществах французских вин. Старый Людовик не сильно жаловал подобное, но и не мешал.

– Мой государь в восторге, – заметил как-то де Торси, когда мы сидели у костра. – Говорит, что ваш император – это он сам, только на тридцать лет моложе. Его величество не чувствовал себя таким живым со времен своей молодости.

Я слушал его, и до меня начало доходить, что наш союз держится и на технологиях, и на простой человеческой симпатии двух монархов, уставших от лести и этикета. В этом была и сила, и слабость, потому что эта «дружба» ломала всю мою систему, расчет.

Апогеем безумия стала остановка на третий день пути. Петру, которому наскучила ровная дорога, вздумалось устроить «учения», и он вызвал на состязание французских мушкетеров.

– Сто шагов! – ревел он, устанавливая на холме пустую бутылку из-под вина. – Кто с одного выстрела сшибет, тому – червонец!

Вооруженные своими изящными, правда неточными ружьями, французы мазали раз за разом, к дикому восторгу наших гвардейцев. Пётр хохотал, хлопая себя по ляжкам.

– Ну что, мушкетеры! – кричал он. – Дайте-ка я вам покажу, как надо!

Взяв у Орлова «Шквал», он дал короткую очередь. Бутылка разлетелась на мелкие осколки. Французы переглянулись. Наши заорали «Ура!». Сияя, как начищенный пятак, Пётр повернулся ко мне:

– Ну что, генерал, каково? Вот она, наша дипломатия!

Я молчал. Какой уж тут триумф. Из ствола винтовки вылетели не пули – три государственные тайны. Прежде глазевшие на «Шквал» как на диковинку, французские офицеры теперь впились в него профессиональным, оценивающим взглядом. А в стороне маркиз де Торси уже что-то быстро диктовал своему секретарю. Одно дело слышать, другое – видеть. А французы воочию узрели работу СМок.

Этот поход, задуманный как демонстрация силы и ума, на глазах превращался в балаган, в пьяную ярмарку, где мы по доброте душевной демонстрировали свои секреты направо и налево.

В какой-то голландской глуши это безумие достигло апофеоза: мы остановились на полдня. Восхищаясь достижениями местных инженеров, де Торси повез Петра смотреть на польдеры – гидротехнические сооружения для осушения земель. Людовик, которому все это было откровенно неинтересно, лениво плелся следом – видимо, насмотрелся уже.

Пётр, разумеется, пришел в восторг: с горящими глазами он лазил по дамбам, совал свой нос в механизмы ветряных мельниц и уже мысленно прикидывал, как осушить немногие болота вокруг Петербурга. Нартов, забыв про простои, тут же уселся на землю и принялся делать зарисовки.

Я же откровенно скучал. Ветряки? Насосы? Каменный век. Скрывшись от этой суеты, я бродил по лагерю, пытаясь отогнать нарастающую тревогу. За последнюю неделю мы не продвинулись в решении ни одной стратегической задачи, хотя сожгли тонны угля и своим весельем распугали всех шпионов в округе.

И тут в стороне от общего шума, у небольшого костра, я заметил Анну Морозову. Она работала. На небольшой чугунной сковороде с длинной ручкой, сосредоточенно хмурясь, она помешивала лопаткой какие-то невзрачные, серо-зеленые зерна. Над костром поднимался терпкий, совершенно незнакомый мне аромат: горьковатый, чуть дымный, с какой-то странной, бодрящей сладостью, щекотавшей ноздри. Заинтригованный, я подошел ближе.

– Что за колдовство, Анна Борисовна? – спросил я, присаживаясь на соседнюю колоду.

Она вздрогнула, но тут же устало, хотя и искренне, улыбнулась.

– Не колдовство, Петр Алексеевич. Кофе. Голландцы научили. Говорят, проясняет ум.

Я кивнул. Кофе я, конечно, пил, но никогда не видел, как он рождается. А это было именно рождение – маленький ритуал посреди походного хаоса.

– Этому меня научила жена одного амстердамского купца, – произнесла она, не отрываясь от своего занятия. Движения ее были плавными. – Главное – не передержать. Нужно слушать.

Она замолчала, и я прислушался. Сначала простое шуршание по раскаленному металлу. Потом – тихий треск.

– Слышите? – прошептала она. – Это первый «кряк». Кожица лопается. Теперь аромат изменится.

И он изменился. Горьковатая нота уступила место запаху, похожему на жареный хлеб с цветочным оттенком.

– Еще немного, – она мешала зерна уже быстрее. – Главное – поймать второй «кряк». Он тише. Это само зерно начинает трескаться. Пропустишь – и все, получишь горькие угли.

Сняв сковороду с огня, она высыпала дымящиеся, темно-коричневые, блестящие от выступившего масла зерна на деревянную доску. Воздух наполнился таким густым, пьянящим ароматом, что на мгновение перехватило дыхание.

– А теперь – молоть, – сказала она. – Пока не остыли.

Она ссыпала зерна в небольшую деревянную ступку и принялась работать тяжелым каменным пестиком под глухие, ритмичные удары.

Я смотрел на нее, на ее сосредоточенное лицо, ловкие руки, и не мог отделаться от одного вопроса.

– Анна Борисовна, знаете… я не понимаю, – сказал я тихо. – Вся эта помощь, все риски… Ваши торговые дома получают выгоду, да. Но вы… вы горите этим делом так, будто от него зависит ваша жизнь. Зачем вам это?

Она остановилась, перевела дыхание. На щеках проступил румянец – то ли от жара костра, то ли от моего вопроса.

– Интересы дела, Петр Алексеич, – ответила она, снова принимаясь за работу, но уже не так уверенно. – Усиление России – это новые рынки для Морозовых.

– Не только, – я покачал головой. – Ваши приказчики делают свое дело. За деньги. А вы вкладываете в это душу. Не спите ночами, рискуете состоянием, ссоритесь с самыми влиятельными людьми Европы. Ради чего?

Она высыпала молотый порошок в медный кофейник, залила водой из фляги и поставила его на угли. Долго молчала, глядя на огонь.

– А разве не первое дело для жены – помогать мужу в его начинаниях? – наконец тихо произнесла она, не глядя на меня.

Я застыл с открытым ртом. В горле пересохло. Ни кокетства, ни намека – деловая констатация факта. Мой мозг, привыкший просчитывать ходы и парировать колкости, дал сбой. Хотелось перевести все в шутку, но любая фраза казалась мальчишеской и нелепой.

– Кофе готов, – сказала она, снимая кофейник с огня. Плотная, ароматная пенка поднялась до самых краев.

Я фыркнул, пытаясь скрыть замешательство, и снова уставился на огонь. Она сделала вид, что ничего не заметила, и аккуратно налила густой, черный как деготь напиток в две маленькие серебряные чашки.

– Осторожно, горячий. И гуща на дне.

Первый глоток обжег. Вкус был непривычным – горьким, сильным, но за этой горечью скрывалось тепло, разлившееся по телу, проясняющее мысли и прогоняющее усталость. Я смотрел на эту женщину, которая только что, между делом, объявила меня своим мужем, и впервые за долгое время не знал, что сказать.

Допив кофе до густой, терпкой жижи, скрипнувшей на зубах, я демонстративно пропуская намек Анны мимо ушей, погрузился в тягучее, неловкое молчание. Она тоже молчала, деловито собирая свою походную утварь. Однако слова ее – «помогать мужу» – впились в мозг.

Мой взгляд вернулся к ней. Уставшая, с тенями под глазами, но несгибаемая. Она тащила на себе всю финансовую и логистическую махину этого безумного похода, рисковала состоянием семьи, а в перерывах варила мне кофе у костра. Буднично, словно так и надо. Настоящая русская женщина.

И что с этим делать? Благодарить? Странное, почти забытое чувство. Я привык платить – деньгами или привилегиями, должностями. А как отблагодарить за преданность, которую не купишь? Кольцо с бриллиантом? Соболья шуба? Пошло и банально. Ответ должен быть необычным. Подарки не покупают. Их создают.

Мой взгляд упал на ее кофейное хозяйство: почерневшая от копоти сковорода, тяжелая ступка, медный кофейник с осадком на дне. Грубо. Неэффективно. Долго. Целый ритуал, зависящий от случайностей. Чуть передержал на огне – получил угли. Не додержал – кислую бурду. И эта вечная гуща, от которой никуда не деться. Мозг инженера, привыкший все оптимизировать, взбунтовался. Процесс можно и нужно улучшить. Сделать его точным, предсказуемым. Изящным. Достаточно рассказать о том как можно сразу обжарить кофе и можно его хранить значительно дольше. Сокращая время на готовку в разы.