Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ошибок, – буркнул я, кутаясь в воротник. – И наших друзей.

Рутина превратилась в день сурка. Утро начиналось с сухих сводок Ушакова, суть которых сводилась к тому, что динамика нулевая, патрули стационарны. Днем мастерские шумели от лихорадочной активности. Вечером мы собирались над картой, чтобы в сотый раз перетасовать колоду заведомо проигрышных вариантов.

– Делегация молчит, – сообщал Ушаков на очередном совете, перебирая бумаги. – Расчетное время возвращения истекло сутки назад. Перевалы со стороны Швица пусты.

Пётр, остервенело стругавший ножом деревянный брусок, вздохнул.

– Что наемники? – спросил он, сверля взглядом столешницу.

– Ситуация критическая, Государь. – Ушаков разложил донесения веером. – Цюрихские и базельские капитаны, несмотря на договоренности, не спешат. В кантонах шепчутся об эмиссарах Савойского. Те предлагают двойное вознаграждение исключительно за нейтралитет.

– Иуды! – выплюнул император. – Я научу их держать слово!

– Государь, – перебил я Петра, гася вспышку монаршего гнева. – Перед нами простая экономика. Капитаны – это товар, достающийся тому, кто больше платит. Савойский доходчиво объяснил швейцарцам перспективы.

Разговоры стихли. Де Брольи нервно полировал пуговицу мундира, грозя стереть позолоту. Орлеанский гипнотизировал карту. Мы уперлись в стену. Самое обидное, что мой план по созданию лавин, казавшийся вершиной инженерной мысли, на поверку оказался технически несостоятельным.

– Для закладки зарядов в этих координатах, – кончик указки скользнул по схеме горного хребта, – требуется поднять сотни фунтов пороха на высоту полторы тысячи саженей. Почти отвесный подъем.

– В чем загвоздка? – пробасил де Брольи.

– В людях, генерал. – Я устало потер переносицу. – Линейная пехота здесь бесполезна. Нам требуются профессиональные горноходы, люди, чье детство прошло на скалах. Такой ресурс сейчас находится либо в горах Швица, где сгинула делегация, либо уже носит цвета Савойского. Будь мои посланники здесь вместе с горцами, мы бы уже готовили врагу снежную лавину. Однако…

Указка со стуком ударилась о карту. Гладко вычерченная на бумаге операция разбилась о логистику и дефицит специалистов. Рассчитать резонанс взрывной волны оказалось проще, чем доставить груз в точку детонации.

Военные и дипломатические конструкции рассыпались карточным домиком. Запертые в осаде, с тающей армией, мы просто пыли по течению.

– Может, прорыв? – Пётр тяжело опустился в кресло, словно на его плечи лег весь груз уральского чугуна. – Собираем боеспособные части и идем напролом.

Фраза прозвучала приговором. Даже Орлеанский промолчал, признавая отсутствие альтернатив.

Глядя на осунувшиеся лица соратников, я ощутил, как внутри поднимается волна безнадежности. Впервые мой разум выдавал фатальную ошибку: вариантов нет. Савойский переиграл нас стратегически, навязав изматывающую позиционную войну вместо честной драки. Он просчитал переменные лучше меня. Теперь оставалось лишь выбрать формат финала: быстрая, шумная смерть в поле или медленное, унизительное угасание от голода. «Богатый» выбор для человека, планировавшего перевернуть историю.

Тусклый свет масляных ламп выхватывал из полумрака измученные, осунувшиеся лица.

Я отошел к окну. В темном стекле отражался мой силуэт, а за ним – карта, утыканная красными флажками врага. Идеальный капкан, без единой лазейки. Я снова и снова прогонял все данные из обеих жизней, пытаясь найти трещину в безупречной логике Савойского. Тщетно.

Бессильная злоба заставила меня вернуться к столу. Я принялся бездумно ворошить бумаги, сваленные в углу: донесения, списки наемников, счета от Анны… Пальцы наткнулись на тяжелый кожаный тубус. Трофей. Из него на стол высыпались хрустящие, пахнущие краской листы. Чертежи той самой французской осадной мортиры.

Изящные линии вызывали раздражение. Бесполезная красота. Я уже анализировал ее недостатки и находил новые минусы: массивный ствол, примитивный механизм наводки и, главное, чудовищный разброс. Мортира плевалась чугунными болванками по крутой навесной траектории, превращая попадание во что-то меньше городской стены в чистую лотерею.

Я уже собирался скомкать бесполезные бумаги, как вдруг взгляд зацепился за деталь – простую схему траектории полета ядра. Высокая, почти идеальная парабола. Снаряд взлетал и падал практически отвесно. Бесполезно против пехоты, но…

Траектория. Орудие било вверх. Оно способно было забросить груз туда, куда не долетит пуля и не докатится ядро. На самый верх. На вершины гор.

Дикая мысль обожгла сознание, я сперва попытался от нее отмахнуться, но она вцепилась мертвой хваткой. Дело было не в цели, а в средстве. Толкаемый взрывом снаряд здесь бесполезен. Требовалось нечто иное – то, что летит на собственной тяге.

Реактивный снаряд. Да ладно… Смогу ли?

Память подкинула картинку фейерверков из другого будущего. Принцип до смешного прост, но как превратить хлопушку в оружие?

Первый узел: топливо. Обычный порох детонирует, а мне нужно управляемое горение. Устойчивое, с постоянным вектором тяги. Если взять селитру крупного помола, увеличить долю угля и замедлить реакцию серой… Да, это будет не взрыв, а мощный, контролируемый выдох, как у кузнечных мехов.

Второй узел: корпус. Цельнотянутой трубы мне не сделать. Но можно свернуть в цилиндр тонкий лист железа, а прочность обеспечить обмоткой. Стальная проволока! Плотными витками, пропаянными оловом, она превратит хлипкую жестянку в легкий и поразительно прочный композитный корпус. Первая в мире композитная ракета.

Третий, самый каверзный узел: стабилизация полета. Аэродинамика – наука будущего, однако есть проверенный тысячелетиями принцип стрелы. Сместить центр тяжести вперед за счет тяжелой боеголовки и добавить легкое хвостовое оперение. Должно сработать.

Цельная концепция выкристаллизовалась в голове. Я на чистом листе бумаги начал лихорадочно набрасывать эскизы. Генералы молчали, с изумлением глядя на меня. Пётр подошел и заглянул через плечо.

– Что это, генерал? – пробасил он.

– Это ключ от нашей ловушки, Государь, – ответил я, не отрываясь от чертежа. – Способ дотянуться до вершин, не карабкаясь на них.

Я быстро, на пальцах, изложил концепцию. Брови царя медленно ползли на лоб. Герцог и де Брольи подошли ближе.

– Вы хотите… стрелять по горам… самодвижущимися бомбами? – в голосе герцога сквозило недоверие.

– Именно, – подтвердил я. – Мы заставим горы воевать на нашей стороне.

– Генерал, я знаком с фейерверками, – скептически вставил де Брольи. – Их полет непредсказуем. Это годится для ярмарок, не для сражения. Вы предлагаете палить в небо наугад.

– Любой инструмент эффективен при правильном применении, генерал, – отрезал я.

Пётр смотрел на меня, на эскиз, потом снова на меня. Скепсис в его глазах боролся с зарождающейся надеждой. А потом он расхохотался на весь штаб.

– Самодвижущиеся бомбы… По горам… Делай! Бросай все!

Он развернулся к ошеломленным генералам.

– Все мастерские – генералу! Всех людей, кого попросит, – ему! Нам нужен этот… небесный огненный кулак!

Повернувшись ко мне, он поймал мой взгляд. В его глазах полыхал безумный огонь творца, ухватившего за хвост невозможную идею.

– Я сам приду помогать.

Сгребая со стола эскизы, я уже прикидывал, как вежливо отстранить государя от практической работы. При всем уважении, на полигоне для испытания экспериментальных взрывчатых веществ царю-батюшке не место. Это могло плохо кончиться. Мало ли что.

С первыми лучами рассвета одна из дальних кузниц на окраине Женевы превратилась в засекреченную лабораторию. Государя удалось отговорить, тут Меншиков помог. Светлейший не переставал удивлять меня.

Я обнес лабораторию двойным оцеплением; солдатам был отдан приказ стрелять в любого, кто приблизится на сто шагов без моего личного разрешения. По лагерю тут же поползли слухи, будто «барон-чернокнижник» варит в котле золото или вызывает демонов. Пусть. Страх – лучший замок.

Сформировался своего рода проектный отдел. Я – генератор идей и главный конструктор. Мой самородок Федька – исполнительный механизм, руки, способные выковать из металла хоть дьявола. И французский инженер Анри Дюпре, который, увлеченный масштабом замысла, с головой ушел в расчеты.

– Итак, господа, – разложив на грязном верстаке свои наброски, я обрисовал задачу, – нам нужна труба, способная выплюнуть заряд на версту по вертикали.

Первым делом взялись за пусковую установку.

– Технология композитная, – объяснял я, закрепляя конец проволоки на деревянной болванке. – Федька, расковывай железо в листы, тонкие, как пергамент. Затем свернем их в цилиндр, а поверх, виток к витку, намотаем стальную проволоку. Железо удержит газы, а проволочный каркас примет на себя пиковое давление. Мы уже делали подобное.

И работа закрутилась. Кузница наполнилась звоном молота Федьки, с его медвежьей силой и ювелирной точностью превращавшего металл в податливую фольгу. Мы с Дюпре, обливаясь потом, часами вращали примитивный ворот, слой за слоем создавая прочный и легкий кокон из стали.

Следующим этапом стал двигатель.

– Черный порох не годится, – достав из небольшой кожаный мешочек, я высыпал на ладонь несколько сероватых цилиндриков. – Рваная тяга, демаскирующий дымный след. Придется вскрывать стратегический запас. В одном из «Бурлаков» имелось несколько ящиков с такими мешочками.

Моего бездымного пороха было мало, однако для этой операции альтернативы отсутствовали.

– Это… что за дьявольщина? – Дюпре с опаской ткнул пальцем в один из цилиндриков.

– Топливо будущего, Анри. Наша задача – заставить его гореть равномерно. Будем смешивать с вяжущим составом на основе спиртового лака.

Первый же эксперимент с прессовкой топлива едва не стал для нас последним. Смесь детонировала от трения. Оглушительный хлопок, сноп искр – и наш пресс разнесло на куски. Федька, чудом успевший отскочить, ошалело хлопал по тлеющим мальчишеским усикам.

– Генерал, это безумие! – Дюпре, отряхиваясь от сажи, смотрел на меня дикими глазами. – Смесь нестабильна! Мы взлетим на воздух!

– Спокойно, Анри, – я осматривал искореженный металл. – Это не безумие, а сбор данных методом проб и ошибок. Вывод: прессовать всухую нельзя. Работаем с влажной массой.

Оставалась последняя, самая дьявольская часть замысла – боеголовка.

– Фугасный заряд здесь неэффективен, – размышлял я вслух, когда мы, измотанные, пили остывший чай. – Взрыв на поверхности лишь сдует снег. Нам нужен удар, а не толчок. Проникающее действие, способное сотрясти саму скальную породу.

Сложный синтез отпадал. Решение должно было быть простым, «наколеночным», основанным на доступных компонентах.

Что произойдет при смешении обычного пороха с… бертолетовой солью? Хлоратом калия. Хлоратные составы… Что-то смутно припоминаю. Точно знаю, что они взрываются чуть ли не от косого взгляда. Их применение запрещено даже в пиротехнике.

Но лабораторный способ известен. Пропускание хлора через горячий раствор едкого кали… Но хлор – ядовитый газ! Потребуется герметичная стеклянная реторта, система охлаждения…

При этом у нас есть деньги и лучшие в Европе женевские стеклодувы. Нужен чертеж. А едкий кали получим из древесной золы. Все необходимое буквально под ногами.

Следующие сутки кузница напоминала филиал ада. Пока Федька доводил до ума механику, мы с Дюпре, облачившись в кожаные фартуки и мокрые тряпичные маски, погрузились в алхимию. В углу, в окружении ведер с водой, выросла хрупкая стеклянная конструкция. От марганца, который мы использовали для легирования стали, и соляной кислоты потянулся тошнотворно-сладковатый, удушливый зеленоватый газ. Хлор.

– Не дышите, ради всего святого! – сипел я. Мы, кашляя и задыхаясь, прогоняли этот яд через щелочной раствор.

К вечеру на дне колбы осела горстка белых кристаллов. Бертолетова соль. Красивая, как сахар. И смертельно нестабильная. Я ходил буквально по краю. И пытался не показывать этого. Не хватало еще передать свои опасения товарищам.

– Теперь самое жуткое, – прошептал я. – Смешивание. Малейшая искра…

Мы работали в мертвой тишине, при свете одной лампы. На смоченном водой резиноидном листе Дюпре деревянной лопаткой, с осторожностью сапера, соединял черный порох с белыми кристаллами. Я стоял рядом с ведром песка, готовый в любой момент прервать цепную реакцию. Не знаю, помогло бы это или нет – сомнительно – но что еще я мог придумать? Руки Дюпре ходили ходуном. Наконец он отступил. На листе лежала серая, невзрачная паста.

– Готово, – выдохнул он.

– Теперь на нее даже дышать опасно, – прошептал я.

Этой адской смесью, соблюдая немыслимые предосторожности, мы начинили боеголовки. Детонацию обеспечивал простейший капсюль на основе гремучей ртути, изготовленный отдельно.

Через сутки все было готово. Легкая композитная труба. Десяток снарядов с двигателем на бездымном порохе. И боеголовка, способная превратить гранит в пыль.

Наш ответ Савойскому был готов к первому испытанию.

Следующая ночь была идеальным прикрытием. Ледяная паутина тумана цеплялась за одежду, под ногами хлюпала глина – отличные условия. В глухом ущелье, оцепленном двойным кольцом караулов Ушакова, мы готовились к первому испытанию. Наша пусковая установка, уже окрещенная Федором «Шайтан-трубой», на простейшей деревянной треноге смотрелась неказисто и почти жалко.

Петру не сиделось на месте. Он кружил вокруг трубы, трогал металл, заглядывал в ствол, принюхивался к снаряду.

– Уверен, что не рванет прямо здесь, генерал? – пробасил он, пиная ногой треногу. – Хлипковата конструкция.

– Выдержит, Государь, – устало ответил я. – Расчетное давление погасится на старте. Только отойди, прошу тебя.

Нехотя он отошел к герцогу и де Брольи, наблюдавшим за нашей возней с мрачным скепсисом. Их присутствие давило.

Отойдя на безопасное расстояние, я оставил у трубы одного Федьку. Система поджига была примитивной до безобразия – длинный бикфордов шнур.

– Федька, поджигай!

Он поднес тлеющий фитиль. Огонек змеей побежал по шнуру, пожирая секунды. Федька рванул к нам. Мы затаили дыхание.

Вместо рева – глухой, пьяный хлопок. Из ствола вырвался клуб черного дыма, и снаряд, вяло кувыркаясь, вывалился наружу. Пролетев от силы полсотни шагов, он неуклюже ткнулся в землю и зашипел, даже не взорвавшись.

– Что за выродок⁈ – фыркнул Петр. Его недовольство было направлено исключительно на бездушную железку, посмевшую его подвести. Он рванулся к дымящейся трубе, готовый, кажется, лично вправить ей мозги.

– Государь, стой! – крикнул я, кидаясь ему наперерез. – Рванет же!

К нам подошел де Брольи. На его лице проступило то самое выражение, которое я ненавидел: «я же говорил».

– Я предупреждал, генерал. Нестабильный порох. Слишком резкое горение.

– Порох в порядке, – отрезал я. – Дело не в нем.

Я выждал еще минут пять и подошел к остывающему снаряду. Все стало понятно, снаряд развернуло. Без начальной стабилизации он потерял вектор тяги. Аналогия со стрелой дала сбой.

– Он болтается в трубе, как… в проруби! – пробормотал я, думая вслух.

– Оперение! – тут же подхватил Дюпре. – Как у арбалетного болта!

– Делать долго, – буркнул Федька. – Пока выточим, приладим…

Мысли лихорадочно метались. Оперение, крылья – все требовало расчетов, времени. А решение нужно было сейчас.

Пуля… пыж…

Пыж!

– Федька! – позвал я парня. – Бревно и топор!

Пока ошеломленный Федька бежал к повозке, я набросал на камне схему.

– Мы не будем приделывать ему хвост. Мы ему задницу заткнем! – объяснял я Дюпре. – Выточим из дерева толстый пыж чуть меньше калибра сопла. Он войдет в двигатель, а его края, по калибру трубы, станут одновременно и обтюратором, и стабилизатором! Пыж понесет снаряд по стволу, как поршень, не давая ему рыскать, а на выходе его просто вышибет давлением!

Дюпре не понял слова, но вроде уловил суть. Идея была настолько простой и топорной, что даже Пётр подошел и с интересом уставился на мой чертеж.

Следующие два часа пролетели в лихорадочной работе. В свете факелов мы, как одержимые, тесали, строгали, подгоняли. Пётр, забыв про свой сан, сам схватил топор и с молодецким уханьем обтесывал неподатливую древесину. Герцог и де Брольи молча наблюдали за этим варварским завораживающим процессом. Наконец, второй снаряд, с грубо вытесанным деревянным «хвостом», был заряжен.

– Еще раз, – сказал я Федьке. Голос сел от напряжения.

Он снова поднес фитиль.

На этот раз вместо хлопка – резкий, раздирающий воздух вой. Из трубы вырвался ослепительный язык пламени, и снаряд, ровно, как стрела, ушел в ночную темноту. Мы провожали его взглядом, пока огненный хвост не превратился в крошечную звездочку и не скрылся за гребнем скалы в версте от нас.

На несколько ударов сердца воцарилась тишина. А затем донесся звук. Глухой, утробный грохот, от которого дрогнула земля под ногами, и следом пришло раскатистое эхо.

Мы бросились к наблюдательному пункту. Выхватив трубу, я навел ее на скальный уступ. Там, где раньше была ровная стена, теперь зияла огромная рваная рана. От скалы был отколот кусок размером с крестьянскую избу.

– Сработало, – выдохнул я, передавая трубу Петру.

Он долго, молча смотрел в окуляр. Затем, опустив трубу, медленно повернулся ко мне. На его лице смешались суеверный ужас и дикий, мальчишеский восторг.

Отшвырнув трубу, он сгреб меня в медвежьи объятия, с ревом приподнимая над землей.

– Сделал же! – ревел он, хлопая меня по спине. – Знал, что сделаешь!

Он поставил меня на землю и развернулся к своей свите, к французам, к замершим в отдалении гвардейцам.

– Видели⁈ – орал он, указывая в сторону гор. – Вот он, наш ответ их Папе! Вот наш Крестовый поход!

Схватив меня за плечи, он впился в меня горящим, безумным взглядом.

– Первый боевой выстрел – мой! Мой, понял? Я сам запущу им в глотку этого огненного змея!

– Будет сделано, Государь, – ответил я, глупо улыбаясь.

Мы это сделали. Собрали на коленке оружие, которое давало нам возможность перевернуть все вверх ногами.

– Федька! Анри! – крикнул я, поворачиваясь к своим измученным, зато счастливым соратникам. – В мастерскую! Нам нужно еще десять таких «Шайтан-труб»! И снаряды доработать.

Впереди была еще одна бессонная ночь, но теперь мы знали, ради чего работаем.

Глава 22

Ночь перед операцией была звездной. Воздух в мастерской пропитался запахами остывающего металла и едких химикатов. На деревянных козлах, словно десять хищных щук, застыли наши «Шайтан-трубы»; рядом, в обитых войлоком ящиках, покоились «Громовые стрелы». Глядя на дело своих рук, я еле сдерживал себя от того, чтобы не уснуть – благо Анна принесла кофе, чуть взбодрился.

В памяти вставали сорванные до мяса руки Федьки, его глухое матерное бормотание над каждой неподатливой заготовкой и надсадный кашель Дюпре, наглотавшегося паров хлора. Такова была цена нашей идеи.

Карты, расчеты, схемы – все лежало на своих местах, однако чего-то не хватало. Всматриваясь в неточные линии топографической карты, я не мог отделаться от ощущения, будто собираюсь оперировать больного по чужим, устаревшим рисункам.

Придется все же самому глянуть на все это.

– Это не разумно, Петр Алексеевич.

У выхода из лагеря мне преградил путь Ушаков.

– Позвольте, я пойду. Я приведу вам «языка» из их дозора. Он расскажет все, что нужно.

– Андрей Иванович, мне не нужен «язык», – ответил я, перекидывая через плечо ремень с подзорной трубой. – Мне нужно самому увидеть трещины в скале. Почувствовать ветер. Язык может солгать. Физика – никогда. Замеры я должен сделать сам. Это инженерная задача, а не разведывательная.

На инструктаже перед выходом я задал вопрос, который следовало задать еще несколько дней назад.

– Господа капитаны, – обратился я к наемникам, – кто из вас знает эти скалы, как свои пять пальцев?

Вперед выступили двое – мрачные, обветренные мужики, чьи лица казались высеченными из того же гранита, что и окрестные горы. Один, капитан Ульрих Баумгартнер, был из протестантского Граубюндена. Другой, Ганс Циммерман, к моему удивлению, оказался из католического Ури.

– А как же Папа? – не удержался я.

– Папа далеко, а семья – близко, – пробасил Циммерман. – А вы платите хорошо.

Отлично. Цинизм – лучшая основа для деловых отношений. До горцам им конечно далеко, но на безрыбье и эти сойдут.

– Вы поведете, – сказал я им. – Будете нашими глазами и ногами.

Мы начали восхождение. Следующие два часа слились в один кошмарный подъем по ледяным скалам. Цепляясь за мокрые, скользкие камни, мы сжигали легкие разреженным воздухом, а впереди манили и угрожали костры австрийского лагеря.

Мы залегли на скальном уступе, с которого вражеский лагерь расстилался как на ладони. Я принялся за работу. Ночь в горах яркая, со своей атмосферой. Астролябия дала угол наклона – зная его и примерную плотность снега, можно было рассчитать вектор схода основной массы. Буссоль определила азимут, чтобы группы не ударили друг по другу. Никакой магии – простая тригонометрия.

Этот склон напомнил мне, как в прошлой жизни, еще студентом, мы на стройке обрушивали старую стену. Не долбили ее кувалдами, а нашли одну-единственную ключевую балку, подрубили – и стена сложилась сама, будто карточный домик. Здесь действовал тот же принцип домино: точно найденный толчок первой костяшки.

– Вот она, – пробормотал я, наводя трубу на едва заметный скальный карниз. – Первая «опора». Держит на себе тысячи тонн снега. Если выбить его… Хотя одного удара мало. Нужна цепная реакция.

Быстро делая зарисовки, я намечал план: «Взрыв здесь, на „языке“ лавины, даст начальный импульс. А главный удар – вон там, у основания, чтобы подсечь „ноги“ всему склону».

Внезапный тычок Циммермана в бок заставил меня вжаться в землю. Затаив дыхание, я прислушался. Прямо под нами по тропе шел австрийский дозор. Четверо. Их приглушенные голоса были совсем близко. Они прошли в нескольких шагах от нашего укрытия. Вжавшись в ледяную скалу, я слушал, как бешено колотится собственное сердце. Давненько я не выходил в «поле».

Они ушли. Еще минут десять мы не двигались, вслушиваясь в тишину. Пора.

Вернулись мы под утро. В штабе меня уже дожидались командиры диверсионных групп.

– Вот, – я ткнул пальцем в первую точку на своей зарисовке. – Группа капитана Баумгартнера. Ваша цель – этот уступ. Азимут – триста двадцать. Угол возвышения – сорок пять градусов. Отклонение недопустимо.

Я прошелся по каждой группе, вручая командирам карты с выверенными углами. Благо в каждом отряде были артиллеристы, которые прекрасно поняли слова «азимут» и «угол возвышения».

– Капитан Циммерман. – Я посмотрел на него. – Твоя цель – главная. Тот карниз. Ты бьешь последним, по моему сигналу. Твой выстрел станет финальным аккордом.

Они слушали молча, с серьезными, сосредоточенными лицами.

– Никакой самодеятельности, – закончил я. – Успех зависит от точности. Небольшое отклонение – и «стрелы» уйдут в никуда. Ясно?

Все согласно помахали головами. Вот и амечательно.

– Тогда – за дело. Выступаем через час.

Они ушли, растворившись в предрассветном тумане. Оставшись один, я склонился над картой. Теперь все зависело от неумолимых законов физики.

Выпитая до дна ночь уступала место серому рассвету. В небе гасли последние, самые упрямые звезды. Пять наших отрядов, ведомые горцами-проводниками, уже несколько часов как растворились в скалах, превратившись в призраков. Я стоял на нашей главной огневой позиции – небольшом скальном пятачке, выбранном еще во время ночной вылазки, – и пытался унять легкую дрожь в руках. Дрожь была от чудовищного напряжения.

Позиция была идеальной. Скрытая от наблюдателей из долины нависающим каменным козырьком, она давала прекрасный обзор на склон напротив, похожий сейчас на спящего белого гиганта. Здесь, на наскоро сколоченных из бревен и вбитых в расщелины клиньев станках, застыли две лучшие, пристрелянные нами «Шайтан-трубы». Их влажный от росы металл тускло поблескивал.

Плотную тишину нарушил скрип сапог по камням. Это Пётр не мог сидеть на месте. Его неуемная энергия, которой было тесно в рамках простого ожидания, искала выход. Отобрав у меня астролябию, он сам, кряхтя, пытался сверить углы, щурил один глаз и бормотал под нос цифры.

– Нет, Смирнов, ты слишком низко берешь! – пробасил он, опуская прибор и тыча в сторону едва виднеющейся вершины. – Надо бить выше, в самую шапку! Чтобы снега больше сошло! Чтобы уж наверняка накрыло!

– Государь, мы бьем не по снегу, а по камню под ним, – терпеливо, уже в десятый раз, объяснил я, и веко предательски задергалось. – Нужно подсечь основание, выбить опору. Представь гору деревом. Бессмысленно пытаться его раскачать – мы рубим под корень.

– Подсечь… – он задумчиво почесал в затылке; на лице отразилась работа мысли, переводящей мою инженерную метафору на понятный ему язык. – Хитро. Ну, давай, твою подсечку проверим.

С сосредоточенным видом ребенка, собирающего сложную игрушку, он подошел к ящику со снарядами. Поднял один – тяжелый, почти пудовый. С видимым усилием, но с каким-то благоговением Пётр вложил его в ствол. «Громовая стрела» вошла плотно, с легким шорохом – войлочный пыж-стабилизатор сработал как надо.

– Ну, лежи, милая, – он похлопал по теплому от его рук боку трубы, как по крупу любимого коня. – Жди своего часа.

Я перевел напряженный взгляд. С Государя не убудет из шутки прямо сейчас запульнуть. Или это нервишки у меня так пошаливают, что глупости в голову лезут.

Чуть поодаль, у входа в небольшую пещеру, закутанные в темные плащи, стояли герцог Орлеанский и генерал де Брольи. Их силуэты едва угадывались в утренних сумерках. Подойдя к ним, я услышал глухой, обращенный в пустоту голос генерала.

– Я участвовал в осаде Турина, – произнес де Брольи, не поворачивая головы. – Мы неделями долбили их бастионы из лучших пушек. Камень – упрямая вещь. Вы же хотите обрушить гору парой фейерверков. Простите, но мой опыт говорит, что это невозможно.

– Опыт важен, генерал, – тихо ответил я. – Однако сегодня я полагаюсь на расчет. И надеюсь, нам поможет физика.

– Генерал, а что мы скажем, когда нас обвинят в применении… дьявольского оружия? – так же тихо спросил герцог. В его голосе было любопытство политика, просчитывающего репутационные риски. – «Мы просто вызывали лавину» – так?

– Мы скажем, что победили, ваше высочество, – усмехнулся я. – Победителей не судят. Для них пишут новую историю.

Солнце медленно выползало из-за дальних пиков, и его первый, еще не греющий луч ударил по вершине горы напротив, заставив ее вспыхнуть розовым. Долина же еще тонула в холодной синей тени. Туман в ущелье начал редеть, обнажая австрийский лагерь внизу, как на анатомическом столе. Задымили походные кухни, засуетились солдаты.

Время пришло. Я достал из-за пазухи гелиограф – простое устройство, сделанное за вечер в мастерской Пикара: обычное зеркало с отверстием в центре и простейшей заслонкой.

– Пора, Государь, – сказал я Петру. – Занимайте позицию.

Он подошел к своей трубе. Его лицо стало серьезным.

Поймав в зеркальце первый солнечный луч, я направил его на далекий склон, туда, где залегла группа Орлова. Секунда, другая… Ничего. Внутри все оборвалось. Неужели обнаружили? Провал? И вдруг с едва различимой точки ударил ответный блик. Короткий. Еще один. Есть контакт. Орлов на месте.

Я начал передавать сигнал по простому, заранее условленному коду. Один длинный импульс – «Приготовиться». Два коротких – «Цель подтверждена». Великая битва, исход которой решал каприз погоды и то, не закроет ли дурацкое облако, ползущее с запада, солнце. Смех, да и только.

Пять минут, растянувшиеся в вечность, ушли на перекличку со всеми пятью группами. Все на месте. Все готовы. Десятки человек, разбросанных по горам, сейчас смотрели на этот маленький солнечный зайчик в моих руках.

– Готовы? – спросил я, не оборачиваясь.

– Родился готовым, – прорычал Пётр, склонившись над своей трубой.

– Герцог, генерал, – крикнул я французам, – в укрытие!

Они скрылись в пещере. Глубокий вдох не успокоил бешено колотящееся сердце. Пора.

Я поднял зеркало.

Три быстрых, коротких вспышки.

Сигнал.

«Огонь».

Тишину разорвало шипение – словно из-под земли вырвался гигантский змей. Этот змеиный вздох мгновенно перерос в нарастающий, раздирающий уши вой, когда с пяти разных точек на склонах, из мест, где, казалось, были лишь камни и снег, вырвались огненные хвосты. Десять «Громовых стрел», оставляя за собой инверсионные следы в холодном утреннем воздухе, устремились вверх.

Я стоял рядом с Петром. С ревом, который был громче самого выстрела, он нажал на рычаг спуска. Рядом Дюпре запустил еще одну стрелу. Пламя ударило из сопла с такой силой, что нас обоих качнуло назад, а мелкие камни под ногами разлетелись в стороны. Пётр сам стал частью этого слаженного механизма, частью инженерного чуда, которое сам же и благословил.

Снаряды шли к целям. Я следил за полетом того, что выпустил Пётр, – он шел ровно, чуть вращаясь вокруг своей оси, как и было задумано. Я видел, как он врезается в скалу, и на мгновение там, на вершине, вспыхнула неестественно-яркая звезда, затмившая утреннее солнце.

Следом пришла вибрация – мелкая, нервная дрожь прошла через подошвы сапог, через камень, на котором мы стояли. Земля под ногами зашевелилась. И только потом, один за другим, с секундным опозданием, докатились звуки взрывов. Послышались тяжелые, басовитые удары, от которых заложило уши.

На вершинах, в местах попадания, взметнулись черные облака дыма и каменной крошки. На ослепительно белом, нетронутом снегу расцвели уродливые черные цветы, выпуская в чистое небо ядовитую пыльцу.

На мгновение все затихло. Наведя трубу на австрийский лагерь, я увидел картину. Привлеченные грохотом солдаты высыпали из палаток, бросая котелки с утренней кашей. Они показывали пальцами наверх, что-то кричали, а их офицеры тщетно пытались навести порядок. С задранными головами они с любопытством разглядывали дымные следы в небе.

Я тоже смотрел. И видел, как на главном склоне, прямо под тем карнизом, куда целился Пётр, появилась тонкая, как волос, темная трещина. Она побежала по снежному насту, разрастаясь, ветвясь, как черная молния, выпущенная из недр горы.

А потом гора вздохнула.

Движение началось без грохота. Тонкая черная трещина змеей ползла по белоснежному склону. Не отрываясь от подзорной трубы, я наблюдал за ней. Словно на моих глазах лопалась скорлупа гигантского яйца, готового выпустить на свет нечто страшное. Внизу, в австрийском лагере, суета понемногу улеглась. Солдаты, так и не понимая, что произошло, возвращались к своим кострам, посмеиваясь над странным горным эхом.

– Что… что происходит? – прошептал герцог, выглядывая из-за моего плеча. – Почему ничего?..