Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

«Женевский вестник», задуманный как скромный листок с торговыми объявлениями, на глазах превращался в его личную трибуну, в таран, нацеленный на умы Европы.

– Генерал, бросай свои железки! – гремел он, врываясь ко мне в мастерскую и размахивая свежим, еще пахнущим краской листом. – Есть дело поважнее! Прочти!

Под заголовком «Нравы версальского двора, или Записки очевидца» шел полный едких подробностей текст. Стиль был топорным, зато убойным в своей прямоте.

– Государь, это… сильно, – выдавил я. – И очень рискованно. Мы ведь союзники герцога, а ты, по сути, поливаешь грязью всю французскую аристократию.

– А чего их жалеть? – фыркнул он. – Пусть знают, что мы не лаптем щи хлебаем. И правду пусть знают. Герцог же… он умный, поймет.

Спорить бесполезно – он вошел в раж. Однако первым, кто пришел в ужас от этой «бумажной войны», стал старый вояка де Брольи. Он ворвался ко мне тем же вечером.

– Генерал, это недопустимо! – он сдерживался, старался говорить вежливо, тыча пальцем в газету. – Пока мы готовим солдат к бою, ваш император тешится пасквилями! Честь добывается на поле брани!

– Генерал, – спокойно возразил я, – честь – это прекрасно. Но война выигрывается не только честью. Когда их солдаты прочтут, что воюют за чужие деньги и чужую веру, они будут стрелять менее метко. Эта штука, – я кивнул на листок, – наша дальнобойная артиллерия, бьющая прямо по мозгам.

Он ушел явно озадаченный. Стало ясно, что даже в нашем лагере не все готовы принять правила новой войны.

Самым проницательным, впрочем, оказался маркиз де Торси. За литературными упражнениями Петра он несколько дней наблюдал молча, а потом пришел ко мне.

– Генерал, ваш император играет с огнем. Но, должен признать, этот огонь может сжечь дотла наших врагов. Листки эти грубы, однако они работают. Сейчас это разрозненные выстрелы. Чтобы превратить их в залп, нужен тот, кто знает куда именно надо бить.

Он вздохнул.

– Я должен вернуться во Францию. Здесь я бесполезен. Мое место там, в Париже, в центре паутины. Эту подрывную работу я должен возглавить лично. Герцог одобрил.

Решение было логичным. Там он мог стать серым кардиналом грядущего переворота.

Отъезд де Торси превратили в целую спецоперацию. Официально объявили, что маркиз отправляется на лечение. Ночью, под проливным дождем, из ворот лагеря выехала скромная карета, в которой, переодетый купцом, сидел один из самых могущественных людей Франции. На дне кареты, под фальшполом, были спрятаны матрицы для печати «Женевского вестника» – технология производства нового оружия.

Я смотрел ему вслед, пока карета не растворилась в ночной тьме. Последний, кто понимал сложность этой игры, уехал, оставив меня один на один с двумя берсерками – моим и французским. И вся ответственность за их безумства теперь лежала на мне.

Поздно вечером, возвращаясь к себе, я увидел свет в конторе Анны. Она заснула прямо за столом, уронив голову на скрещенные руки поверх горы счетов и ведомостей. В тусклом свете лампы ее плечи казались хрупкими, а из обычно строгой прически выбилась прядь, падая на щеку. В этот миг с нее слетела деловая маска всесильного казначея.

От скрипа двери она вздрогнула, тут же выпрямилась и привычным жестом поправила волосы. На губах появилась спокойная улыбка, вот только глаза выдавали смертельную усталость.

– Петр Алексеич? Что-то срочное?

– Нет, – ответил я, входя в комнату. – Просто шел мимо. Вам бы отдохнуть, Анна Борисовна. Война войной, а сон по расписанию.

– Скоро, – она неопределенно махнула рукой в сторону бумаг. – Нужно свести суммы по бернскому контракту. Герцог торопит.

Не говоря ни слова, я вышел и через несколько минут вернулся с «Аннушкой». Поставив ее на угол стола, я зажег спиртовку. Она с удивлением наблюдала за моими манипуляциями.

– Есть средство от усталости поэффективнее счетных книг, – сказал я, засыпая в колбу свежемолотые зерна.

Мы молчали, наблюдая, как вода поднимается вверх, окрашиваясь в темно-рубиновый цвет, а потом возвращается обратно. Комнату наполнил горьковатый аромат. Я разлил напиток в две чашки.

– Спасибо, – тихо сказала она, сделав глоток. – Ваши памфлеты, – вдруг произнесла она, – производят фурор. Мои люди из Лиона пишут, что их переписывают от руки и читают в тавернах шепотом. Вы действительно верите, что бумагой можно выиграть войну?

– Бумагой – нет, – ответил я, глядя на пляшущий язычок пламени в спиртовке. – А вот идеей, напечатанной на ней, – можно. Мы сеем смуту, продаем людям мечту об альтернативе. Показываем, что можно жить иначе: без страха перед Римом, без произвола версальских чиновников. Мечта – самый ходкий товар.

Она задумчиво вертела в руках чашку.

– Вы опасный человек, Петр Алексеич, – произнесла она. – Вы заставляете верить в невозможное. И самое страшное – у вас это получается.

Допив кофе, она поднялась.

– Спасибо за кофе. А теперь, если позволите, мне нужно закончить с этим. – она махнула на гору бумаг. – Мечты мечтами, а наемники, увы, требуют оплаты золотом.

Она снова стала казначеем.

Финансовый механизм, запущенный Анной, заработал с эффективностью швейцарских часов. Поначалу женевские банкиры кривились. Однако баснословная прибыль от первой же партии оптики и официальные гарантии герцога Орлеанского быстро растопили лед. Теперь золото текло к нам рекой – женевские конторы сами наперебой предлагали свои услуги. Мы получили то, что важнее любой армии: возможность платить, не считая монет.

Золото тут же превращалось в сталь и порох. Вскоре по альпийским тропам в Женеву потянулись отряды наемников. Я как раз наблюдал за прибытием граубюнденцев – зрелище, от которого кровь стыла в жилах. Солдатами их назвать было трудно. Скорее – обмороженные, шрамованные ветераны с пустыми глазами, чьи руки словно приросли к рукоятям тяжелых тесаков. От них разило сталью, потом и смертью. Они пришли не служить – они пришли работать. Герцог и Пётр лично проводили «смотрины», отбирая капитанов, и наш лагерь за городом рос с каждым днем, превращаясь в многоязыкий, шумный Вавилон.

Одновременно из Франции начали приходить вести. Наша «бумажная артиллерия» била точно в цель. Однажды вечером ко мне вошел Остерман, с трудом скрывая волнение на своем обычно бесстрастном лице. Молча он положил на стол депешу, адресованную в Версаль.

– От интенданта Лиона, – пояснил он.

Я пробежал глазами панические строки: «Сир, мы теряем юг! Чернь, отравленная ядом из Женевы, бунтует! Третьего дня толпа, подстрекаемая пасквилями о „папском налоге“, сожгла дотла мою резиденцию! Гарнизон отказался стрелять по смутьянам! Мы умоляем прислать верные короне войска, пока не поздно!»

Вторая депеша, из Марселя, звучала еще тревожнее: гарнизон заперся в цитадели и отказался присягать новому королю. Это были первые искры, то, что итальянцы называют «fronda» – «бунт на коленях». Саботаж, неповиновение, брожение умов. Франция медленно начинала тлеть изнутри.

Герцог Орлеанский, которому я показал эти письма на военном совете, пришел в эйфорию.

– Господа, это начало! – восклицал он, ударяя кулаком по столу. – Вот он, момент! Нужно бить сейчас! Пока Версаль в растерянности, мы должны выступить на Париж!

Пётр, с азартом следивший по карте за распространением «смуты», его поддержал. Они уже мысленно были в Париже.

– Ваше высочество, Государь, – вмешался я, когда победные речи иссякли. – Боюсь, вы недооцениваете нашего главного противника. Пока мы радуемся пожару в доме соседа, мы забываем о волке у нашего собственного порога.

Вместо дальнейших объяснений Ушаков развернул донесения от разведки с перевалов. Депеша легла на карту. Он прокомментировал:

– Два наших отряда с перевала Сен-Бернар не вернулись. Третья группа, посланная на поиски, нашла их лошадей. И следы. Следы огромного войска, идущего налегке. Они бросили тяжелые обозы и пушки, Петр Алексеевич. Они идут сюда бегом.

Герцог нахмурился.

– Но зачем? Это безумие. Он рискует оголить тылы, оставить обозы без прикрытия.

– Он не дурак, – ответил уже я. – Он понял то же, что и мы: Франция начинает расползаться, а источник заразы – здесь. – Мой палец ткнул в Женеву на карте. – Цель его – казнь. Одним ударом снести нам голову, пока мы не успели отрастить когти и зубы.

В шатре воцарилась тишина. Эйфория схлынула. Так наша собственная информационная победа стала катализатором, который обернул гонку со временем в смертельный спринт. Мы выиграли битву за умы, но рисковали проиграть войну.

– Сколько у нас времени? – глухо спросил герцог.

– Если он сохранит этот темп, – ответил Ушаков, – его передовые части будут у стен Женевы через четыре дня. Максимум – пять.

Пять дней. Пять дней, чтобы из двадцати тысяч наспех собранных наемников сколотить армию, способную встретить лучшие ветеранские полки Европы. Пять дней, чтобы превратить мирный город в неприступную крепость.

– Он не сможет взять город с ходу, – подал голос генерал де Брольи.

– Ему и не нужно, – возразил я. – Он разобьет лагерь, блокирует нас и будет ждать, пока его летучие отряды перережут все дороги, по которым к нам идут подкрепления и припасы. Он нас задушит. Нельзя дать ему окопаться. Мы должны встретить его на перевалах.

Спокойствие, которое я пытался демонстрировать, было напускным. Мы катастрофически не успевали.

Глава 20

Пять дней, которые растянулись в бесконечность. Различие между днем и ночью стерлось, уступив место единому лихорадочному циклу, замешанному на холодном поту, горечи пережженного кофе и запахе сургуча. Скрип пера по карте сливался с неумолчным лязгом молотов из спешно развернутых мастерских. Время перестало течь, обратившись в пытку китайской капли: каждый прошедший час отстукивал в висках ударом, приближая неотвратимую катастрофу.

На исходе второго дня, измотанные и черные от дорожной пыли, в ворота лагеря ввалились двое. Камзол обычно педантичного Остермана был безнадежно мят, а под глазом Монтескьё наливался свежий, живописный синяк. Переговоры в Берне, похоже, включали не только дипломатические рауты. Однако, вопреки своему виду, Остерман улыбался. Он молча протянул царю пергамент с тяжелой сургучной печатью. Победа.

– Купили, Государь, – позволил себе Андрей Иванович слабую, вымученную улыбку. – Берн выставляет пять тысяч солдат для «охраны границ кантона от возможных провокаций». И разрешают нам свободную вербовку. Неофициально. Закрывая глаза.

Эта новость ворвалась в душную атмосферу штаба, как порыв свежего альпийского ветра. У нас появился шанс.

И этот шанс не заставил себя ждать. Быстрее горного эха по альпийским долинам разнесся слух, что в Женеве русский царь и французский принц швыряются золотом. В город потянулись вереницы капитанов-наемников – ландскнехтов всех мастей и народов.

Это зрелище вызывало плохо скрываемое отвращение. Большой зал ратуши, пропахший потом и дешевым вином, превратился в рынок живого товара. Передо мной был именно товар – со стальными глазами, глубокими шрамами и четко обозначенной ценой за фунт своей храбрости. Кто-то демпинговал, другие заламывали цену, однако суть оставалась неизменной: все они пришли умирать за наши деньги. От этого циничного торга на душе становилось муторно.

– Три сотни пикинеров из Цюриха! Лучшие в своем деле! За каждого – по десять талеров в месяц! – выкрикивал один, потрясая пожелтевшим рекомендательным письмом от какого-то барона.

Пётр в этой стихии чувствовал себя как рыба в воде. Он осматривал наемников, словно лошадей на ярмарке, щупал мускулы, заглядывал в зубы, торговался яростно, сбивая цену за каждую солдатскую душу. В его глазах горел первобытный азарт купца, нашедшего золотую жилу. Герцог Орлеанский, в свою очередь, действовал тоньше. Отведя в сторону нужного капитана, он вел с ним тихий, кулуарный разговор, используя свои знания европейских интриг и подковерных течений.

Их дуэт был отлаженным механизмом. Пётр играл роль грубого, прямолинейного покупателя, давил и торговался. За все это время я понял, что Государь импульсивен, но не так прост как хочет казаться. А иные на императорских тронах не сидят. Герцог выступал тонким психологом и «своим» для европейцев, соблазнял и проверял на верность.

– Этого не берите, сир, – шепнул он Петру, когда очередной кандидат вышел. – Служил австрийцам, продаст нас при первой же возможности. А вот тот, со шрамом через всю щеку, – он едва заметно кивнул на ожидавшего своей очереди гиганта, – ненавидит Савойского по личным причинам. Солдаты принца сожгли его родную деревню. Он будет драться из мести. Таких надо брать не раздумывая.

Двое суток непрерывного торга принесли нам почти четыре тысячи сабель и мушкетов – неплохие, опытные солдаты из протестантских кантонов. Однако, изучая вечером списки нанятых рот, де Брольи помрачнел.

– Лучшие-то не пришли. Где горцы? Где люди из Ури, Швица, Унтервальдена?

– А они и не придут, – Остерман разложил на столе донесения от людей Ушакова. – Для них мы – слуги дьявола. Папская булла висит на дверях каждой церкви в их деревнях. Священники на проповедях обещают адские муки любому, кто возьмет в руки оружие на стороне «схизматиков» и их православного царя.

Мы уперлись в стену веры, которую не могли пробить ни золото, ни сталь.

– Значит, силой! – прорычал Пётр. – Отправить туда отряд! Пригрозить!

– Не сработает, Государь, – покачал головой Ушаков поглядывая на Монтескье, с которым они неплохо сдружились. – Это «Лесные кантоны». Сердце старой Конфедерации. Они скорее умрут все до единого, чем поступятся принципами. Любая угроза лишь сплотит их и сделает нашими кровными врагами.

В штабе вновь воцарилась тишина. У нас была армия, вот только состояла она, по сути, из солдат второго сорта, а противостоять им должны были отборные полки Савойи.

– Не силой, так хитростью, – мой голос привлек внимание.

Все взгляды – Петра, мрачного, как грозовая туча, и герцога Орлеанского, в чьих глазах мелькнуло живое любопытство, – сошлись на мне.

– Если наше золото им не нужно, – я поймал на себе три пары внимательных глаз, – значит, предложим то, чего у них нет и быть не может. То, что дороже любых денег.

– И что же это, генерал? – в голосе герцога проскользнула усмешка. – Вечная жизнь?

– Почти, – ответил я. – Власть над горами.

Идея была наглая – все как я люблю. Нужно навестить этих горцев. Самому ехать к ним, во-первых, не было времени, а во-вторых, моя фигура была слишком токсична для ревностных католиков. Значит, мы пошлем делегацию. Однако вместо мешков с золотом они повезут с собой пару моих «диковинок».

– Ты посылаешь юнцов в волчье логово! С железками! – взорвался Пётр, едва я закончил, и с силой опустил кулак на карту. – Да их там на вилы поднимут вместе с твоими бурами!

– Генерал, вы уверены в целесообразности демонстрации этих машин? – куда осторожнее вмешался герцог. – Вручив им подобный инструмент, мы рискуем в будущем создать себе еще более опасного врага.

– Ваше величество, ваше высочество, – спокойно возразил я, – мы посылаем не юнцов, а три разных вида оружия. Нартов – это шок и трепет. Монтескьё – соблазн и лесть. Остерман – расчет. Против такого арсенала их фанатизм не устоит. Что же до будущего… Нам бы эту ночь пережить.

Следующие несколько часов наш штаб превратился в репетиционную площадку. Я гонял свою «труппу смертников», вбивая в них роли для будущего спектакля.

– Андрей, – обратился я к Нартову, который уже горел желанием развернуть перед дикарями всю мощь инженерной мысли. – Никаких сложных терминов! Твоя задача – показывать фокусы. Ты простой мастер с диковинкой. Меньше слов, больше дела. Ударь по камню, подними валун. Пусть их глаза видят, а уши отдыхают. Изображай из себя такого же твердолобого горца, только с хитрой железкой в руках. Помни, ты не ученый, ты – грубая сила.

Нартов, с видимым усилием сжав кулаки, все же кивнул. Его роль – ошеломить.

– Барон, – повернулся я к Монтескьё. – Ваша задача – перевести их примитивную жадность на язык высокой политики. Не «контракт», а «честное слово горца». Апеллируйте к их гордости, к застарелому желанию утереть нос богатым соседям из Берна. Вы должны продать им мечту о могуществе. Вы – соблазн.

Монтескьё криво усмехнулся. Эту партитуру он знал в совершенстве.

– Генрих, – я посмотрел на Остермана. – Ты – их здравый смысл. Или, скорее, его отсутствие. Считай все до последнего талера. Разложи им на бумаге, сколько они теряют каждый год из-за заваленных снегом перевалов и скудных рудников. Преврати их упущенные возможности в реальные, звенящие монеты. Ткни их носом в собственную нищету, заставь почувствовать себя попрошайками, сидящими на сундуке с золотом, к которому у них нет ключа. Ты – расчет.

Поздно ночью, когда последние инструкции были розданы, а на двух повозках под брезентом закрепили разобранные и укутанные в рогожу механизмы, я провожал их к выходу из лагеря.

– А если не сработает? – тихо спросил меня Монтескьё, уже сидя в седле и кутаясь в плащ от промозглой ночной сырости.

– Тогда возвращайтесь как можно быстрее, – так же тихо ответил я. – У нас останется три дня, чтобы подготовиться к бою, в котором мы не сможем победить.

Небольшой отряд растворился в предрассветной мгле, и я долго смотрел им вслед, пока последние тени не утонули в сером сумраке. Пошли. Три моих мушкетера против целого мира – один с молотом, другой с пером, третий со счетами. Если уж они не смогут растопить этот альпийский лед фанатичной веры, значит, его не растопит никто. Останется лишь одно – пробивать его собственной головой, рискуя свернуть шею.

А ведь идея была в том, чтобы предложить товар, у которого будет безумный спрос именно у них.

Первым был наш «Крот» – механический бур, собранный Нартовым на базе парового молота. Незамысловатый и эффективный. Дергаем за рычаг. Машина шипит, дрожит, и огромное стальное сверло с оглушительным скрежетом вгрызается в камень. То, на что у десятка каменотесов ушла бы неделя, наш «Крот» проделает за полчаса, оставив в скале ровный, глубокий шпур. Нужно будет потом Демидову отдать на массовое производство и применение.

А вторым был «Титан» – паровая лебедка, которая устанавливалась еще на замороженном проекте «Леший». Закрепляем трос на огромном валуне, который лежит на склоне с незапамятных времен. Лебедка натужно скрипит, трос натягивается, как струна, и многотонная глыба, сдирая землю и выкорчевывая кусты, медленно ползет вверх по склону.

И третьим были бинокли. Думаю, что мои «мушкетеры» смогут как минимум произвести впечатление.

Вернувшись в штаб, я застал там не спящего Петра. При тусклом свете единственной свечи, бросавшей на его лицо глубокие тени, он склонился над картой, хмуро изучая подступы к Женеве.

– Ушли? – спросил он, не поднимая головы.

– Ушли.

– Надо было мне самому ехать. Разъяснил бы этим пастухам по-нашему, по-быстрому.

– По-быстрому они бы нас пристрелили, ваше величество, – возразил я. – В этом деле нужен хитрый купец.

Он промолчал, признавая мою правоту.

– Три дня, – отрезал он, наконец выпрямляясь и глядя мне прямо в глаза. – Три дня, Смирнов. Если через три дня твои фокусники не вернутся с солдатами, то уже будет поздно. Они будут отрезаны от нас.

Я вздохнул, рассматривая город. Уютно устроившаяся в котловине между горами Юра и Альпами, у самой оконечности своего огромного озера, Женева оказалась городом-ловушкой. Красивой, богатой, но абсолютно беззащитной. Ее старые средневековые стены, когда-то внушавшие трепет, годились разве что для открыток – остановить они могли банду разбойников, но никак не регулярную армию с артиллерией. Главные же подступы к городу с юга и востока, со стороны Савойи, представляли собой почти ровную долину, простреливаемую насквозь. Идеальное поле для показательной порки.

Помнится долго я увещевал о необходимости изменения местного ландшафта.

– Они пойдут отсюда, – на первом же экстренном совете мой палец чертил по карте два жирных маршрута. – Два основных направления: вдоль берега озера по Арвской долине и с юга, через плато. Наша задача – не дать им даже приблизиться к стенам. Мы встретим их на дальних подступах, превратив каждый холм и каждую лощину в отдельный очаг обороны.

Суть моего плана была проста: мы должны были вгрызться в эту землю зубами.

И город взорвался работой. Женева надела каску и взяла в руки лопату. Всю долину я немедленно разделил на сектора обороны, за каждым из которых был закреплен свой командир – французский офицер или мой преображенец – и своя инженерная команда.

Самое сложное – людей – взял на себя герцог Орлеанский, оказавшийся толковым военным организатором. Отданные на безупречном французском приказы заставили женевцев покинуть свои дома. Он убеждал, взывал к чести и щедро платил. Гильдии ремесленников, смотревшие на нас с опаской, получили самый крупный заказ в своей истории: плетение туровых корзин, заготовка фашин, изготовление тысяч простейших деревянных щитов-мантелетов. По приказу Анны казна распахнулась, и по городу потекли реки серебра, превращая недовольных бюргеров в усердных подрядчиков.

Роль главного прораба и живого двигателя этого муравейника, верный себе, забрал Пётр. Его исполинская фигура была повсюду одновременно. Засучив рукава камзола, он лично таскал тяжеленные мешки с землей, показывая пример и спесивым аристократам из своей свиты, и простым женевским бюргерам, впервые взявшимся за лопату. Над долиной гремел его зычный, громовой бас, который подгонял, ругал и ободрял. Царь мог обложить последними словами ленивого швейцарского наемника, а уже через минуту по-отечески хлопать по плечу перепуганного ополченца, отчего тот начинал работать с удвоенной яростью. Пётр был стихией, заражавшей всех своей бешеной, неукротимой энергией.

Моей же вотчиной стал мозг операции. Запершись в ратуше, среди вороха карт и чертежей, я и мои инженеры, включая Дюпре, превращали оборону в точную науку. Мы создавали взаимосвязанную систему опорных пунктов.

Первая линия обороны протянулась по холмам, окаймлявшим долину. Здесь вырастали редуты – небольшие, сомкнутого типа земляные укрепления, способные вместить роту солдат с парой легких пушек. Я рассчитывал углы бастионов для обеспечения перекрестного огня, не оставляя мертвых зон.

– Насыпь должна быть крутой, чтобы на нее лезть было сущим адом! – ткнув пальцем в кривой бруствер, орал я на одного из французских капитанов, решившего действовать «по старинке». – А бруствер – достаточно высоким, чтобы укрыть солдата в полный рост! И не забудьте про «волчьи ямы» перед рвом, капитан! Побольше, поглубже!

Работы шли круглосуточно. Ночью долину освещали сотни факелов и костров, превращая ее в подобие адской кузницы. Скрип тачек, глухие удары киянок, загоняющих сваи, и отборная ругань на трех языках – эта какофония стала саундтреком наших дней.

Мои «Бурлаки» тоже не простаивали. Сняв с них часть броневых листов для облегчения, мы приспособили к ним простейшие бульдозерные отвалы. Теперь машины не ползли, а взревев моторами, вгрызались в землю, сдирая верхний слой и формируя основу для будущих валов. Одна такая махина за час делала работу сотни землекопов. Французские инженеры, поначалу смотревшие на это с недоверием, теперь не отходили от «Бурлаков», лихорадочно зарисовывая их работу в свои блокноты.

Однако главная хитрость нашей обороны скрывалась от глаз. В узких ущельях и на горных тропах, ведущих в обход основной долины, орудовали диверсионные группы Орлова. Они готовили завалы, минировали тропы и оборудовали «лисьи норы» – замаскированные позиции для стрелков со «Шквалами». Любая попытка Савойского обойти нас с фланга должна была захлебнуться кровью.

На третий день ко мне явился генерал де Брольи.

– Генерал, – произнес он, указывая на карту, – ваши укрепления великолепны. Но они рассчитаны на то, чтобы остановить пехоту. Что мы будем делать, когда противник подтянет артиллерию? Его пушки сметут наши земляные валы за пару часов.

– Он не подтянет свою артиллерию, генерал, – я покачал головой. – Идет налегке. Но вы правы, пушки у него будут. Трофейные. Возьмет у бернцев или сардинцев. Поэтому…

Я развернул другой чертеж, исписанный формулами.

– … наши батареи мы разместим не на холмах, а за ними. На обратных скатах.

Идея была проста и для XVIII века абсолютно революционна. Вместо того чтобы ставить пушки на прямую наводку, делая их легкой мишенью для контрбатарейного огня, я прятал их за рельефом местности.

– Но… как же они будут стрелять? – в голосе де Брольи звучало искреннее недоумение. – Пушкари ведь даже не увидят цели.

– Им и не нужно, – я позволил себе усмешку. – Цель увидят корректировщики, которые засядут на вершинах с нашими биноклями и сигнальными флажками. Они передадут поправки на батарею, а канониры, используя буссоли и квадранты, накроют врага навесным огнем. Наша артиллерия станет невидимой и оттого вдвойне смертоносной.

Уж сколько мне стоило сил научить артиллеристов пользоваться простейшими инструментами – невозможно описать. Благо Орлов быстро отобрал толковых из них и дело пошло быстрее.

Старый генерал долго молчал, переводя взгляд с моих расчетов на карту и обратно. По его лицу было видно, как рушатся каноны военной науки, вбитые в него за десятилетия службы.

– Боже мой, – наконец прошептал он, с суеверным ужасом глядя на меня. – Это не война, а какая-то математика.

К рассвету четвертого дня люди валились с ног, Женева была готова. Долина, еще недавно бывшая мирным пастбищем, ощетинилась десятками редутов, рвов и замаскированных позиций. Это была не просто линия обороны, а глубоко эшелонированная, продуманная до мелочей система уничтожения, рассчитанная на то, чтобы заставить врага платить кровью за каждый шаг.

С вершины холма открывалась панорама наших общих трудов. Внизу, в утренней дымке, просыпался город.

И Савойский пришел. Чуть быстрее, чем рассчитывали.

Это случилось на рассвете четвертого дня, едва я успел спуститься со стены, чтобы сделать глоток обжигающего кофе. В штаб, сшибая часовых, влетел запыхавшийся офицер из дозора.

– Генерал! Они на перевале!

В помещении мгновенно стало тихо. Пётр, дремавший в кресле, рывком поднял голову. Герцог Орлеанский, изучавший карту, застыл.

– Сколько их? – спокойно спросил я.

– Не счесть, – выдохнул офицер. – Весь перевал черный от них. Выстраиваются.

Мы взлетели на наблюдательную вышку, наскоро сколоченную на крыше ратуши. В окуляре подзорной трубы предстала армия Савойского. Они были еще далеко, на самой кромке долины, но их было много. Невероятно много. Из теснины перевала размеренно, без малейшей суеты, вытекали все новые и новые батальоны, словно ртуть заполняя господствующие высоты. Лучшая пехота Европы. Их движения напоминали работу часового механизма. Это была безжалостная, отлаженная машина уничтожения.

Я перевел трубу на наш лагерь. Застучали барабаны, затрубили рожки. Бросая лопаты, наемники хватали ружья и занимали свои места на редутах. Французские гренадеры безупречно ровными каре выстраивались в резерве. Мои преображенцы, молча проверяя «Шквалы», казалось, были высечены из камня – их лица ничего не выражали. Мы были готовы.

И тут началось нечто странное. Заняв перевал, австрийцы остановились. Они не спускались в долину, не разворачивались в боевые порядки для атаки. Они просто встали. Начали разбивать лагерь, ставить палатки, разводить костры. Словно явились сюда не воевать, а на пикник с видом на Альпы.

– Что за чертовщина? – прорычал Пётр, выхватив у меня трубу. Он долго смотрел, а потом с досадой опустил ее. – Они что, издеваются над нами?

– Они ждут, – тихо произнес герцог, не сводя глаз с вражеского лагеря. Его лицо было напряжено. – Ждут подхода основных сил. Артиллерии.

– Ерунда, – возразил я, скорее думая вслух, чем обращаясь к кому-то. – Зачем ему артиллерия? Он шел налегке, рассчитывая на быстрый удар. Он прекрасно знает, что у нас почти нет пушек. Мог бы атаковать с ходу, раздавив нас числом. Но не делает этого. Неужели испугался наших инженерных сооружений?

Я снова поднял трубу. Австрийский лагерь жил своей размеренной жизнью. Ходили патрули, дымили походные кухни. Ни единого признака готовящегося штурма. Это было неправильно. Нелогично. Савойский – не идиот. Он не стал бы дарить нам драгоценное время на укрепление обороны, не имея на то веской, неоспоримой причины.

– Он играет с нами, – сказал я. – Провоцирует. Хочет, чтобы мы сами вышли к нему в поле. Испугались осады и попытались прорваться. Глупо, как по мне.

– Согласен, – поддержал герцог.

– Он это знает, – я опустил трубу. – Знает, что мы будем сидеть здесь до последнего. Значит, он ждет чего-то еще.

В моей голове, как на трехмерной карте, прокручивались все варианты. На востоке – армия Савойского. На западе – горные тропы, ведущие в католические кантоны. Туда, куда ушла моя делегация.

На краю сознания мелькнула неприятная мысль.

– Он ждет не свою армию, – прошептал я. – Он ждет нашу.

Пётр непонимающе свел брови.

– Он все знает, – слова вылетали быстро, лихорадочно, пока в голове с лязгом сходились последние шестеренки адской головоломки. – Знает, что мы будем нанимать солдат. Знает, что протестанты нам помогут. И он точно знает, что мы попытаемся договориться с католиками. Он не остановил наших послов. Он пропустил их. Намеренно.

– Зачем? – выдохнул герцог, его лицо стало пепельным.

– Чтобы ударить с двух сторон, – закончил за меня Пётр, и в его голосе прозвучал металл. – Он выжидает, пока наши «союзники» из Швица и Ури подойдут с запада. В тот самый момент, когда мы выйдем из города им навстречу, он ударит с востока. А горцы… – царь помрачнел, – горцы ударят нам в спину. Он хочет разбить нас по одиночке. Если он будет бить наших союзников у нас на глазах, то мы вынуждены будем выйти из-за сооружений и помочь им. Савойскому не надо будет прорываться через редуты и валы.

Мой взгляд устремился на запад, туда, где за грядой скал скрывались горные тропы. Где-то там сейчас были Нартов, Монтескьё и Остерман. Где-то там собиралась наша армия, если конечно им все удалось. И мы понятия не имели, кем окажутся те, кто придет из-за гор, – друзьями или врагами.

Глава 21

Семь дней мы висели в тягучем, наэлектризованном вакууме ожидания. На наблюдательной вышке ветер рвал плащ герцога Орлеанского, пока мы, вцепившись в перила, изучали панораму. Внизу, ощетинившись земляными иглами редутов, в оборонительную стойку свернулась Женева. Восточнее, закупорив горловину долины, лениво дымили костры лагеря Савойского. Враг затаился. Эта статика бесила.

– Герцог играет с нами, – Филипп не опускал подзорную трубу, словно надеялся разглядеть мысли противника. – Выставил авангард приманкой и выжидает. Чего именно…