Текст книги "Инженер Петра Великого 11 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

«…они не стали штурмовать ратушу, – доносил брат Маттео, – За три дня, путем подкупа, шантажа и хитроумных диверсий, они полностью парализовали город. Лишили его оружия, хлеба и власти. А затем, под видом „примирения“, свергли законный совет и поставили марионеточный».

Понтифика неприятно кольнуло. Интриги, манипуляции, игра на человеческих слабостях – русские варвары действовали их же оружием, всем арсеналом иезуитской политики, только грубее, быстрее и эффективнее.

Однако вторая часть доклада, оказалась страшнее. Матео с суеверным ужасом описывал работу некой «мануфактуры».

«…их главный товар, – писал он, – некие „гляделки“, оптические трубы невиданного качества и прочности. Они наладили их производство и, в обход всех блокад, торгуют ими по всей Европе. Я сам, Ваше Святейшество, видел, как агент баварского курфюрста тайно покупал у них целый ящик артиллерийских дальномеров. А на прошлой неделе сюда прибыл посланник от самого принца Евгения! Они продают оружие армиям Крестового похода! И те покупают! Они наживаются на войне, которую мы же против них и объявили!»

Климент сжал губы в тонкую линию.

«…и еще, – продолжал иезуит, – ходят слухи, что русские уже начали нанимать наемников. Но платят им не золотом. Они платят какими-то бумагами, векселями их новой „Русско-Женевской компании“. И самое невероятное – эти бумаги принимают! Местные банкиры готовы менять их на золото, потому что они обеспечены будущими поставками русского железа. Они создают из воздуха деньги, Ваше Святейшество! Деньги, не подкрепленные ничем, кроме слова еретика и чернокнижника!»

Понтифик отбросил лист. Память услужливо подбросила еще одно воспоминание, окончательно убедившее его несколько месяцев назад подписать буллу. Тот самый, второй, дополненный доклад иезуитов о Смирнове. В нем содержались описания машин, глубокий анализ его действий в России, в Польше, в том же Париже. И вывод, тогда показавшийся преувеличением, а сейчас звучавший как пророчество.

«Этот человек, – писал тогда глава ордена, – действует как дьявол-искуситель. Он развращает. Он несет ересь золотом и идеями о „прогрессе“ и „выгоде“. Он не ниспровергает веру. Он делает ее ненужной, заменяя ее верой в человека и машину. Он опаснее Лютера. Лютер расколол Церковь. А этот чернокнижник может уничтожить саму веру».

Тогда, в своем высокомерии, он счел эти слова преувеличением. Теперь же они звучали по другому. Русские строили в Женеве альтернативную цивилизацию. С другой экономикой, основанной на бумаге и обещаниях будущего. С другой армией, основанной на технологиях. С другой идеологией, основанной на выгоде.

Вернувшись к столу, он снова склонился над картой. Теперь Женева на ней была очагом чумы, а не ловушкой для русских. Той самой черной смерти, только поражавшей разум, и уже начавшей расползаться по Европе, заражая ее своими идеями, товарами и нечестивыми деньгами. Его Крестовый поход обернулся скальпелем в руках неумелого лекаря: пытаясь вырезать занозу, он лишь вскрыл гнойник, позволив заразе хлынуть в кровь всего христианского мира. Он запер тигра в клетке, слишком поздно осознав, что прутьями этой клетки служит вся Европа.

Не успел Климент XI оправиться от потрясения, как ему доложили о прибытии чрезвычайного посланника от Совета Берна. Швейцарец. Протестант. В сердце Апостольского дворца. Еще несколько месяцев назад подобное сочли бы кощунственной шуткой. Теперь же, под давлением обстоятельств, пришлось его принять.

Вошедший герр Штайгер оказался полной противоположностью велеречивым итальянским дипломатам. Кряжистый, с обветренным лицом и цепким, немигающим взглядом, он говорил без обиняков.

– Ваше Святейшество, – заявил он, пропустив цветистые преамбулы, – Совет Берна с тревогой взирает на события в Женеве. Мы не можем оставаться в стороне, когда у наших границ разгорается пожар.

Папа хранил молчание, давая швейцарцу высказаться.

– Мы готовы присоединиться к усилиям Священной Коалиции, – продолжил Штайгер, – и усилить блокаду этого русского анклава. Наши полки могут быстро решить проблему.

На мгновение в глазах понтифика мелькнула надежда. Однако швейцарец добавил:

– Но наши солдаты не воюют за красивые слова. Берн понесет убытки от прекращения торговли. Мы хотели бы получить… компенсации. И гарантии.

Начался циничный торг. Швейцарец требовал папских даров, торговых привилегий, права беспошлинного прохода для своих караванов.

В ходе разговора Штайгер, будто невзначай, обронил фразу:

– Мы, конечно, с негодованием отвергли предложение этих русских. Они осмелились предложить нам, свободным гражданам Берна, доступ к своим дьявольским технологиям в обмен на союз!

Смысл недосказанного заставил нервничать понтифика. Шантаж. Бернцы давали понять: если Рим не заплатит, они могут и передумать.

Холодный цинизм торгаша-еретика вернул Климента к мыслям о первопричине этого унижения. Он, Папа Римский, вынужден торговаться с купцом-протестантом. Крестовый поход… Какая горькая ирония! Джованни Франческо Альбани слишком хорошо знал историю. Уж он-то знает позор Четвертого крестового похода, когда «воины Христовы», забыв дорогу в Иерусалим, разграбили и уничтожили христианский Константинополь. Тогда тоже говорили о вере, а думали о генуэзских векселях и венецианских торговых путях. И вот он, наместник Святого Петра, спустя почти пять веков повторяет этот постыдный фарс. Объявляет священную войну за интересы лондонских банкиров, пахнущих барышом венских Габсбургов, чья набожность всегда измерялась весом имперской короны. Боже, какой позор.

В ушах зазвучал голос собственного секретаря накануне подписания буллы.

– Ваше Святейшество, – осторожно сказал тогда старый монсеньор, – а что, если Франция не поддержит нас? Король Людовик – прагматик. Он видит в русских союзников.

– Он не посмеет! – с гневом бросил тогда Климент. – Он – «христианнейший король»!

Самоуверенность, с которой он отверг тогда эти сомнения, теперь, под холодным взглядом швейцарца, обращалась в прах. Франция действительно заняла выжидательный нейтралитет. Протестанты цинично торговались. Его «единый фронт» христианского мира оказался фикцией. Единственной радостью стало то, что Король-Солнце оставил сей мир, отчего французы поменяли свое отношение.

Едва за швейцарцем закрылась тяжелая дубовая дверь, в кабинет снова вошел Паолуччи. На этот раз его лицо выражало еще большую тревогу. Климент начал нервничать. Сегодня день дурных новостей.

– Ваше Святейшество, еще депеши…

На стол легли два письма. Одно – из Стамбула, с печатью Блистательной Порты. Другое – из Мадрида.

Сломав печать на первом, Климент пробежал глазами строки. Султан, несмотря на «убедительные просьбы» послов, официально подтверждал свой торговый союз с русскими. Более того, он угрожал «серьезными последствиями» любому, кто попытается помешать русским судам в Черном море. Это был публичный плевок в лицо всему Крестовому походу.

Второе письмо, от нового испанского короля Филиппа V, было выдержано в более учтивых тонах, но суть его была не менее оскорбительна. Король выражал «глубочайшее недоумение» буллой. Английский флот, хозяйничающий в Средиземном море, беспокоил его больше, чем далекие московиты. Филипп прозрачно намекал, что был бы признателен, если бы Святой Отец обратил свой праведный гнев на еретиков-англичан, а не на потенциальных союзников Испании.

Понтифик без сил откинулся в высоком кресле и прикрыл веки.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, отсекая последний звук удаляющихся шагов. В коридорах воцарилась тишина, и на Апостольский дворец опустилась ночь. Климент XI был наконец один. Один в своем огромном кабинете. Не наместник Бога на земле, а старый, усталый паук, безнадежно запутавшийся в собственной паутине.

Его великий Крестовый поход, не успев начаться, уже вяз в болоте цинизма, торга и откровенного предательства.

Медленно поднявшись, он подошел к большому распятию из черного дерева, тонувшему в тени. Его взгляд был прикован к изможденному, страдающему лику Христа, но с губ срывалась горькая, запоздалая исповедь.

– Я хотел величия, – прошептал он. – Войти в историю как объединитель Церкви. Я убедил себя, что таков Твой промысел. Что через это малое зло Ты ведешь к великому добру. Как же я ошибся…

Старые кости хрустнули, когда он опустился на колени перед безмолвным страданием.

– Я благословил на войну волков, чтобы они затравили другого волка. А они, почуяв кровь, теперь скалят зубы на все вокруг. Я развязал войну за золото и власть. И я проиграл ее в тот самый день, когда поставил свою подпись под той проклятой буллой.

Он замолчал.

Вернувшись к столу, он вновь склонился над картой. Взгляд сам собой нашел Женеву – крошечное пятнышко, ставшее центром урагана. Пальцы сами нашли донесение иезуита, лежавшее на краю стола. «Создают из воздуха деньги… продают оружие всем… не разрушают, а развращают…»

Слова складываясь в одну-единственную, леденящую душу мысль.

Они не еретики. Они – будущее.

Страшное, безбожное, механическое будущее.

А мы – прошлое.

И он своим Крестовым походом подхлестнул агонию этого прошлого.

Он сел в кресло. Отчаяние затопило его. Но на самом дне этой бездны шевельнулось иное чувство – холодная, ядовитая злоба. Отменить буллу? Невозможно. Однако можно сделать интереснее.

Взяв чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу. Мысли лихорадочно перебирали варианты. Писать Иосифу? Англичанам? Кукловоды лишь посмеются. И тогда, как утопающий хватается за гнилую корягу, его мысль уцепилась за последнюю, самую призрачную надежду. Франция. Его министр, хитрый маркиз де Торси.

Рука, державшая перо, не дрогнула. Буквы ложились на чистый лист без единой помарки.

«Господину маркизу де Торси. Пишет вам не Папа Римский, а Джованни Альбани. Мы с вами, маркиз, совершили одну ошибку. Мы недооценили наших врагов. И теперь они празднуют победу. Но, возможно, еще не все потеряно. Я знаю, что произошло в Версале. И я знаю, что вы, как и я, не желаете ни триумфа Вены, ни гегемонии Лондона. Я предлагаю вам встретиться. И обсудить, как мы можем помочь друг другу спасти то, что еще можно спасти…»

Подписавшись своим мирским именем, он ставил на кон последнее, что у него было – на общую ненависть к победителям.

Запечатав письмо личной печатью, он передал его верному слуге.

– В Париж, – прошептал он. – Только в руки маркиза.

Гонец растворился в ночи. А Климент XI остался сидеть за столом, глядя в темноту окна. На лице – выжженная дотла пустота и холодное, мёртвое спокойствие человека, которому больше нечего терять.

Глава 17

Три недели напряженной тишины, три недели лихорадочной работы. Устроившись на броне своего «Бурлака», замаскированного под неказистый крестьянский сарай на склоне альпийского перевала, я ежился от холодного горного ветра, что так и норовил забраться под воротник камзола. Прямо подо мной, в долине, на нейтральной полосе между Женевой и Савойей, разыгрывался очередной акт моего спектакля. Окуляры бинокля – одного из первых серийных образцов нашей женевской мануфактуры – давали настолько четкую картинку, что в версте отсюда я без труда различал выражения лиц участников представления.

Внизу кипела бойкая торговля. Наш караван под флагом генуэзских купцов как раз завершал сделку. Агент Анны, молодой приказчик Степан, с непроницаемым лицом вел торг с представителем «австрийских» коммерсантов – подставным лицом баварского курфюрста, нашего тайного клиента. Встреча, судя по всему, подходила к нервному финалу.

– Качество превосходное, – донес обрывок фразы из слуховой трубы, протянутой к наблюдательному пункту. – Но цена… Господин Степан, вы просите слишком много. Товар ваш хорош, однако не стоит он чистого серебра.

– Я прошу ровно столько, сколько стоит возможность видеть врага на три версты дальше, чем он видит вас, – спокойно, в точности по инструкции, парировал Степан. – Не хотите – не берите. Завтра сюда прибудут французы. Боюсь, они окажутся менее щепетильны в вопросах цены и куда более настойчивы в желании узнать, кто еще интересуется нашей оптикой.

Тонкая угроза достигла цели. «Австриец» поморщился, коротко кивнул своим людям, и те принялись перегружать тяжелые, обитые железом ящики с нашими артиллерийскими комплектами. Золото сменило владельца, и караваны медленно разошлись. Мой «черный рынок» работал с точностью швейцарских часов: мы продавали оружие всем, и все исправно платили.

Опустив бинокль, я позволил себе усмехнуться. Отчеты Анны, которые она показывала на днях, подтверждали: за три недели мы заработали больше годового бюджета иного германского княжества. Казна ломилась от золота.

Однако за этим золотым фасадом уже проступали трещины. Успех оказался на удивление хрупким. Спрос настолько превышал предложение, что женевские мастерские захлебывались в заказах. Нартов слал из города гневные депеши: подмастерья в спешке гонят брак, качество «плавает». Старые гильдии, отодвинутые от кормушки, перешли к тихому саботажу: переманивали мастеров, распускали по Женеве слухи о «дьявольской» природе наших механизмов, а на днях кто-то и вовсе поджег склад со стекольными заготовками. Но главной угрозой были далекие перевалы. Одного взгляда в бинокль хватало, чтобы убедиться: австрийские и французские патрули множились с каждым днем. Пока они оберегали свои границы, не решаясь сунуться на нейтральную полосу, однако их осторожность была временной. Эта золотая река могла пересохнуть в любой момент.

– Петр Алексеевич.

Бесшумно возникшая на броне тень заставила меня обернуться. Остерман. Он протянул мне тонкую папку с донесениями.

– Вести, – сообщил он своим скрипучим голосом.

Бумаги подтверждали: эмиссары, разосланные по протестантским кантонам, не теряли времени даром. Цюрих, Базель, Шаффхаузен – повсюду картина была схожей. Соблазненные нашим золотом и встревоженные усилением католиков-австрийцев, местные власти готовы были закрыть глаза на папскую буллу и дозволить вербовку наемников.

– Каковы итоги, Генрих? – спросил я, пробегая глазами списки.

– По самым скромным прикидкам, – Остерман на мгновение прикрыл глаза, подсчитывая, – за месяц мы можем собрать и вооружить до шести тысяч человек. Отборной пехоты. Хотя есть и тревожные вести. В Граубюндене, где лучшие солдаты, объявились неизвестные вербовщики. Предлагают серебро, а не золото, зато платят больше нашего. И уже перекупили нескольких лучших капитанов. Мы не знаем, кто это. Возможно, австрийцы. А возможно, и кто-то еще.

Новая переменная в уравнении. Неизвестный игрок. Прекрасно.

– Деньги на первый месяц содержания у нас есть, – произнес я, глядя вслед уходящему в горы каравану. – Даже с запасом. Но появление на рынке конкурента взвинтит наши расходы.

Все, казалось бы, шло по плану. Деньги у нас были. Армия – вот-вот появится. И все же я не мог избавиться от мысли, что наш замок стоит на песке, готовый рассыпаться от первой же серьезной волны. Шесть тысяч человек против стотысячной армии Савойского. Эта гонка позволяла нам выигрывать время, но не войну. И эту задачку предстояло как-то решать.

Последний мул с золотом скрылся в ущелье, оставив меня с мыслью о том, на какой тонкой ниточке висит все наше благополучие. Один неверный шаг или резкое слово – и Берн мог бы стать нашим злейшим врагом. Я вспомнил картину того дня, когда бернцы выдвинули свое «предложение».

Напротив нас сидела делегация Берна, и возглавлявший ее полковник фон Ваттенвиль только что закончил свою речь. Суть была простой: либо мы отдаем им половину мануфактуры со всеми технологиями и становимся их младшими партнерами, либо их «наблюдательный» корпус у наших границ перестает просто наблюдать.

Император остался недвижим. Выслушав полковника до конца, он медленно, с тяжелой, показной усталостью поднялся со своего места.

– Ваше предложение, господин полковник, мы отвергаем, – голос его был тих, но под сводами зала ратуши прозвучал, как набат. – Российская Империя своими секретами не торгует.

По губам фон Ваттенвиля скользнула едва заметная усмешка. Именно этого ответа он и ждал. Он был к нему готов. Следующей его фразой должно было стать: «Что ж, в таком случае…» – прелюдия к объявлению войны.

– Однако, – продолжил Петр, – поскольку вы, господа республиканцы, так цените расчеты, предлагаю решить небольшую военную задачку.

Шагнув к огромной карте Конфедерации на стене, он ткнул в Женеву своим огромным пальцем.

– Вот мы. В ловушке. С запада – французы. С востока – австрийцы. С севера – вы, наши… озабоченные соседи. Допустим, мы решим прорываться. Куда, по-вашему, мы пойдем?

Ваттенвиль молчал, силясь разгадать маневр этого варварского царя.

– Не во Францию же, где нас только что предали, – рассуждал Петр, водя пальцем по карте. – И не на австрийцев, где нас поджидает армия Савойского с пушками наготове. Куда, по-вашему, господин полковник, двинутся мои «Бурлаки»?

Резко обернувшись, он уставился в швейцарца. Но Государь хорош, мы все свои роли распределили и Петр играл свою безукоризненно.

– Я дам вам подсказку. Мы пойдем туда, где нас ждут меньше всего. И пойдем не как беглецы, ищущие спасения. Мы пойдем как саранча. Сжигая все на своем пути: города, деревни, ваши хваленые сыроварни, склады и мануфактуры. За нами останется выжженная степь.

Вернувшись к столу, он навис над ним, опираясь на костяшки пальцев. Голос его понизился до зловещего шепота:

– А теперь подумайте, господин полковник. Подумайте хорошенько. Готовы ли вы рискнуть и проверить, проляжет ли наш путь через богатые и сытые земли Бернского кантона? Поставите ли вы на кон благополучие ваших бюргеров ради сомнительной чести исполнить волю Папы?

В зале повисла тишина. Лицо фон Ваттенвиля окаменело. Перед ним сидел не торгаш, с которым можно было спорить о цене, а хищник, мыслящий категориями тотальной войны. Он слышал о бойне под Витебском. Он знал, на что способны русские в ярости. И угроза Петра выглядела абсолютно реальной. Начинать войну с этими безумцами на своей ухоженной и богатой земле, рискуя превратить ее в выжженное поле, ему совершенно не хотелось.

Петр создал идеальный вакуум – напряжение достигло предела. В этот момент настала моя очередь играть свою роль.

– Господа, – я поднялся, мой спокойный голос после царского рыка, должно быть, прозвучал верхом благоразумия. – Война невыгодна никому. Его Величество, разумеется, погорячился. Мы ищем не врагов, а партнеров.

На лицах швейцарцев проступило явное облегчение. Они цеплялись за меня, как утопающие за соломинку, и я был готов им эту соломинку протянуть.

– Мы предлагаем вам партнерство, но на иных условиях, – продолжил я. – Долю в мануфактуре мы не уступим. Это наше детище. Однако мы готовы продать вам лицензию, это такое право, вернее особый разрешительный документ на осуществление экономической деятельности. У вас будет право на производство одной из наших технологий – не самой сложной, но весьма полезной. Офицерских биноклей.

Я плавно выложил на стол один из серийных образцов.

– Вы получите полный комплект чертежей и обучение для ваших мастеров. Обретете собственное производство и сможете вооружить свою армию лучшей оптикой в Европе. Станете на голову выше соседей и конкурентов.

Я выдержал паузу.

– Взамен мы просим о малом. Строгий нейтралитет. Малый процент со всех доходов. И никаких препятствий нашим вербовщикам, нанимающим вольных солдат на вашей территории. Вы получаете технологию и сохраняете лицо. Мы – возможность защищаться. Все по-честному.

Фон Ваттенвиль долго молчал. Его взгляд метался от бинокля на столе к Петру, с мрачным видом разглядывавшему свои ногти, и обратно ко мне. Он получил все, что нужно было политику: прямую угрозу, выгодное предложение и, главное, – возможность сохранить лицо.

– Мы… должны подумать, – наконец хрипло произнес он.

Это «подумать» и было их согласием на наш вооруженный до зубов нейтралитет.

Когда за делегацией закрылись тяжелые двери, я подумал, что мы только что провернули одну из самых элегантных операций. Мы заставили потенциального врага смотреть сквозь пальцы на нашу подготовку к ней. И заплатили за это всего лишь чертежами вчерашнего дня. Ведь в моей голове уже рождались идеи приборов дня завтрашнего.

Воспоминания рассеялись. Я снова был здесь, на холодном перевале, один на один с суровой реальностью. Шесть тысяч наемников. Уже не горстка гвардейцев – целая армия. Но что с ней делать? Вопрос, не дававший покоя ни днем, ни ночью.

Вечером, в тесном штабном фургоне, я выложил свои соображения перед Петром. Орлов и Ушаков замерли у карты, готовые слушать.

– Государь, у нас три пути, – начал я без предисловий. – И, откровенно говоря, все три – паршивые.

Взяв уголек, я на чистом листе бумаги крупно начертил: «ОБОРОНА».

– Вариант первый, назовем его «Зимняя крепость». Стягиваем всех наемников в Женеву, превращаем город в неприступный бастион. Рвы, редуты, минные поля – полный комплект. Садимся в глухую осаду и ждем.

– Ждем чего? – нахмурился Петр.

– Пока царевич Алексей не соберет в России армию. Это самый надежный способ выиграть время – нашу главную задачу. Так мы можем продержаться долго. Шесть, а то и восемь месяцев.

– Сидеть в норе, покуда охотник не придет с собаками? – скривился Петр. – Не по мне. Что дальше?

– А дальше – минусы, – я перевернул лист. – Стратегия пассивная. Мы отдаем им инициативу. Они спокойно, без спешки, подтянут осадную артиллерию и начнут нас планомерно вскрывать. Рано или поздно кончится порох и провиант. Это не победа, а отсрочка казни.

Отложив первый лист, я взялся за второй. «ПРОРЫВ». Жирная стрела на бумаге указывала на восток.

– Вариант второй. Это которым мы бернцам рассказывали. Собираем все силы в один кулак. И бьем. Внезапно, яростно, в самом неожиданном месте. К примеру, через Баварию, в тыл австрийцам.

– Вот это по-нашему! – вскинулся Орлов. – Дать им бой!

– Именно, – кивнул я ему. – Шанс перехватить инициативу. Нанести болезненный удар. Вырваться из мешка. Однако, – мой взгляд остановился на Орлове, – риск колоссальный. Мы ставим на кон абсолютно все. В случае неудачи – теряем армию, машины, Государя. Билет в один конец. Даже если прорвемся, что потом? Длинный рейд по вражеским тылам без снабжения? Авантюра.

Отодвинув и этот лист, я взялся за последний.

– И наконец, «Осиное гнездо». Мы не сидим в Женеве, но и не уходим. Город – наша база. А армия, разбитая на мобильные отряды, начинает в горах партизанскую войну. Засады на перевалах, нападения на обозы, сожженные склады. Мы пытаемся изматывать армию врага, кусаем, доводим до бешенства.

– Прятаться по горам, как разбойники⁈ – фыркнул Петр. – Нападать на обозы⁈ Генерал, это не война! Это воровство!

– Это единственная война, которую мы можем себе позволить, Государь! – вздохнул я. – У них сто тысяч солдат. У нас будет шесть. В открытом поле нас просто сомнут. А в горах один наш швейцарец со «Шквалом» будет стоить десятка их лучших воинов. Самый эффективный способ заставить их стянуть сюда все силы.

– Но это… не по-царски! – прошептал Орлов.

– А сидеть в ловушке – по-царски? – не выдержал я.

Он замолчал, скосившись на задумчивого Государя.

– Этот путь, – я понизил голос, – тоже не ведет к победе. Это война на истощение. Мы можем выиграть десятки стычек, но проиграть кампанию. Рано или поздно наши ресурсы иссякнут.

Откинувшись на спинку стула, я обвел взглядом три листа. Три дороги в тупик. Оборона – медленная смерть. Атака – быстрая. Партизанщина – долгая и мучительная.

– Отличный выбор, – зло усмехнулся я. – Как в сказке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево – голову сложишь.

В фургоне стало тихо. Каждый понимал мою правоту. Ни один из планов не давал ответа на главный вопрос: как победить? Как не просто выжить, а сломать врагу хребет? Мы снова уперлись в стену.

Мой взгляд скользил по карте, по горному массиву, похожему на смятый лист бумаги. Я пытался увидеть то, что упускал. Должен быть четвертый путь. Нестандартный, нелогичный, безумный. Тот, которого никто не ждет.

– А что, если… – я начал думать вслух, – не просто кусать их? А откусить что-то по-настоящему важное? Что у них здесь, в Альпах, самое уязвимое?

– Обозы, – буркнул молчавший в углу Меншиков.

Он в последнее время был оченьзадумчив.

– Обозы – тактика. Я говорю о стратегии, – мой взгляд снова впился в карту. Пути снабжения. Перевалы. Сен-Готард, Симплон, Бреннер… Артерии, по которым армия Савойского в Италии получала из Австрии подкрепления и припасы. Перерезать хотя бы одну…

– Мы не сможем их удержать, – тут же осадил меня Ушаков. – Захватим перевал – они пришлют корпус и выбьют нас.

Он был прав. Однако мысль уже работала в другом направлении. Не захватить. Уничтожить. Сделать непроходимым.

– Лавина, – пробормотал я, и слово это повисло в спертом воздухе фургона.

– Что? – не понял Петр.

– Искусственная лавина. Направленным взрывом мы можем обрушить на перевал тысячи тонн снега и скал. Завалить одну из главных артерий на несколько месяцев. Это парализует их снабжение, нанесет удар, от которого они не скоро оправятся.

В глазах Петра вспыхнул огонь. В этой идее был масштаб, который он ценил.

– Однако это не решает главной проблемы, – я тут же охладил его пыл. – Всего лишь отсрочка. Они найдут обходные пути. Нам нужно нечто большее. Нечто, что заставит их самих убраться отсюда. Что заставит Вену забыть о нас и заняться собственными делами. Как мы хотели провернуть во Франции с листовками. Но тогда нас время поджимало. Уверен сейчас у них тоже не спокойно. Может потому и не лезут к нам пока – своих проблем хватает.

Я смотрел на Австрию.

– А что, если… – я медленно поднял голову, встречая взгляды присутствующих. – Что, если мы дадим повод туркам? И возможность?

– Ты предлагаешь натравить на христиан басурман⁈ – в голосе Петра послышался неподдельный интерес.

– Я предлагаю напомнить Вене, что у них есть и другие враги, помимо нас, – уточнил я. – Мы могли бы поделиться с султаном… некоторыми нашими технологиями, как с бернцами. В обмен на их «активную обеспокоенность» на венгерской границе.

Идея была здравой – разжечь войну на другом конце Европы, чтобы спасти себя. Стать теми, кем нас и так уже объявили – союзниками османов. Предателями христианского мира.

Странный, далекий, ритмичный гул, идущий будто от самой земли, заставил нас переглянуться, оборвав спор на полуслове.

– Что это? – спросил Петр.

– Горное эхо, – неуверенно предположил Орлов. – Или ветер в скалах так гудит.

Однако ветер так не гудит. Шум нарастал, обретая плотность и четкий ритм – мерный, тяжелый топот тысяч ног. Не успели мы осознать это, как в отсек фургона ворвался гвардеец.

– Петр Алексеевич, Государь! Разъезд, отправленный на французскую дорогу, не вернулся.

– А наблюдатель? – спросил я.

– Молчит.

Я рванул к выходу, Петр и остальные – следом. На броню головного «Бурлака» мы буквально взлетели. Выхватив из рук денщика бинокль, я навел его на дорогу.

Внизу, из-за поворота горной дороги, ведущей из Франции, вытекала бесконечная колонна. Она разливалась по долине, и казалось, этой стальной змее не будет конца. Ровные ряды и блеск тысяч штыков не оставляли сомнений: это не толпа наемников и не летучий отряд. Перед нами шла регулярная, прекрасно обученная армия. А я только говорил, что у французов своих проблем хватает. Видать, все порешали уже. Но и на французов войска не очень похожи.

– Не французы, вроде, – проговорил я, вглядываясь в детали. Я не знал этой формы: синие мундиры простого покроя, белые гетры, треугольные шляпы.

– И не австрийцы, – подтвердил Ушаков, не опуская подзорной трубы. – У тех мундиры белые.

– Баварцы? – пробормотал Орлов. – Кто еще тут в синее рядится?

– Их много, – глухо отозвался я. – Очень много.

Из-за перевала выходили все новые и новые батальоны, заполняя долину. Тысяч десять, не меньше. Целый корпус.

В лагере объявили тревогу!

Барабан загремел по лагерю. Преображенцы, чертыхаясь, занимали позиции на наскоро возведенном бруствере. Мой «Бурлак» и соседний, начали ощетиниваться стволами «Шквалов».

Не отрываясь от бинокля, я лихорадочно пытался разгадать загадку. Кто? Кто мог привести сюда, в эту альпийскую дыру, целый корпус? Новый участник Крестового похода?

Колонна шла открыто, без всякой скрытности. Впереди, рядом с офицерами на лошадях, раздувалось на ветру полковое знамя. Ветер, словно издеваясь, трепал тяжелое полотнище, не давая рассмотреть герб.

И тут порыв стих. Знамя на миг замерло и развернулось во всю свою ширь.

В голове пронесся вихрь вариантов: австрийский орел, французские лилии, баварские ромбы – все, что угодно.

Мозг отказывался обрабатывать картинку. Этого не могло быть. Здесь. Сейчас.

– Кто это? – спросил Петр, заметив перемену в моем лице.

Я молчал. Петр выхватил у меня бинокль. Долго, молча смотрел, а потом издал странный, булькающий звук – то ли рычание, то ли сдавленный смех.

– К орудиям! – заорал Орлов.

– Отставить! – рявкнул я. – Не стрелять! Ждать!

Снова прильнув к окулярам, я увидел то, что пропустил в первом шоке. Они не выстраивались в боевой порядок. Они просто шли. А впереди колонны, рядом со знаменосцем, ехал офицер под белым флагом. Парламентер.

Кто они, друзья или враги? Я посмотрел на Петра. Он тоже думал, его лицо было непроницаемо, но в глазах плясали злые огоньки. Он тоже просчитывал варианты.

Парламентер был уже в сотне шагов – молодой светловолосый капитан с обветренным, покрытым шрамами лицом. Он ехал один.

– Подпустить, – наконец решил Петр. – Одного. Ушаков, твои люди – наготове. Малейшее движение – стрелять.

Мы ждали. Неизвестность скручивала нутро.

Глава 18

У самого нашего оцепления остановился всадник – слишком молодой для той уверенности, с которой он держался в седле, не обращая внимания на направленные в его сторону стволы. Барон Монтескьё, как потом выяснилось.

– Его Императорское Величество готов выслушать предложение вашего господина, – процедил Остерман, исполнявший роль нашего церемониймейстера.

Спешившись, барон двигался точно и без суеты. Поправив белоснежное жабо, он окинул взглядом наши ощетинившиеся сталью машины.

– Мой господин не присылает предложений, господин советник, – его русский был безупречен, с едва заметным, твердым акцентом, придававшим словам вес. – Он сам желает засвидетельствовать свое почтение.

Недоумение на лице Остермана отражало и мое замешательство, но лишь на миг. Потому что следом Монтескьё начал чеканить слова:

– Его Королевское Высочество Филипп II, герцог Орлеанский, Первый Принц Крови, регент Франции, желает лично встретиться с Его Императорским Величеством Петром Алексеевичем для обсуждения вопросов, имеющих первостепенную важность для судеб обеих наших держав.