Текст книги "Инженер Петра Великого 10 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Годольфин издал сдавленный, недовольный звук.

– Харли, оставьте эту поэзию для памфлетов. Мы говорим о государстве, о мощи целой нации.

– Нет, милорд. Мы говорим о голове, что этой мощью управляет, – Харли шагнул к столу и кончиком пальца коснулся эскиза «Шквала». – Россия без него – это все тот же сонный медведь в своей берлоге. Да, сильный, да, опасный, если его разбудить, но неуклюжий и предсказуемый. А Смирноф – та искра, что угодила в пороховой погреб. Он заставляет это огромное тело двигаться с противоестественной скоростью. Воевать с Россией – значит пытаться вычерпать море, чтобы поймать одну рыбу. Бессмысленно и разорительно. Мы должны бить не по лапам медведя, а прямо в голову. Наша цель – не крепости на Балтике. Наша цель – этот человек и его гнездо. Игнатовское.

Королева Анна чуть подалась вперед. Ее тяжелый взгляд впился в Харли. Боль в ноге, казалось, утихла совсем, вытесненная ледяным напряжением.

– Это разбой, милорд. Вы предлагаете отправить в чужую страну головорезов.

– Я предлагаю отправить лекарей, Ваше Величество, – мягко поправил Харли. – И для этой «операции» нам нужна вся Европа. Но мы не станем призывать их к войне. Боже упаси. Мы предложим им более соблазнительное. В Гааге уже собирается конференция, мы участвуем в этом, да. Но не для того, чтобы чертить новые границы, а чтобы защитить сам разум, основы нашего мира. Мы объявим… крестовый поход.

– Крестовый поход? – королева нахмурилась. – Против христианского государя?

– Именно! – глаза Харли блеснули. – Мы не будем говорить о торговле и пушках. Мы будем говорить о морали. Официально мы создадим «Альянс Просвещенных Наций» для противодействия бесчеловечным новшествам, угрожающим всем нам. Звучит благородно, не так ли? Любой монарх подпишется под этим. А неофициально, в тиши кабинетов, мы предложим каждому участнику долю в технологиях Смирновфа после того, как мы ими завладеем. Подумайте! В Вене и Берлине получат секрет фузеи и успокоят свой страх. А главное – Франция.

Он плавно развернулся и подошел к огромной карте на стене. Его трость из черного дерева с набалдашником из слоновой кости нашла Париж.

– Людовик жаждет реванша. Он готов заключить сделку с дьяволом, лишь бы увидеть наш флот на дне Ла-Манша. Сейчас этот дьявол для него – русский царь. Но мы предложим ему сделку получше. Зачем ему полагаться на непредсказуемого варвара? Наш посланник шепнет маркизу де Торси: «Зачем вам рискованная война за далекие колонии? Присоединяйтесь к нам, и вы получите то, что нельзя купить за все золото Перу. Вы получите будущее». Поверьте, Ваше Величество, Король-Солнце слишком умен, чтобы не понять: гарантированная доля в общем деле куда надежнее союза с медведем. Что есть месть в сравнении с властью над грядущим веком? Мы превратим Францию из нашего врага в самого алчного и деятельного сообщника.

Годольфин задумчиво потер подбородок. Цифры в его голове уже складывались в фантастические уравнения прибыли.

– Допустим, – произнес он медленно. – Но повод? Нам нужен безупречный повод для вторжения.

– И он у нас будет, – усмехнулся Харли. – Самый безупречный. Наш новый Альянс предъявит царю ультиматум. Мы потребуем немедленно прекратить производство и передать под общий контроль самое мерзкое из их изобретений. То, что наши люди зовут «Благовонием». Оружие, что несет смерть не клинком, а ядовитым ветром. Мы обвиним их не в нарушении границ, а в посягательстве на законы Божьи и человеческие. Их отказ, а он последует непременно, поставит их вне цивилизованного мира. Это будет не casus belli, повод к войне. Это будет приговор. Приговор за гордыню. И наша экспедиция в самое сердце их земель будет выглядеть не как вторжение, а как исполнение этого приговора. Мы явимся как лекари, вырезающие заразу, угрожающую всему телу христианского мира.

Он замолчал, отойдя снова к камину. Его работа была сделана. Он разложил перед королевой дьявольский пасьянс, в котором каждая карта искушала, сулила выгоду и оправдывала любой грех.

Королева Анна молчала долго. Она смотрела на огонь, и видела мир, трещавший по швам. Мир, где Бог даровал право править помазанникам своим, а не безродным выскочкам с их адскими машинами. Медленно, с видимым усилием, она протянула руку и коснулась холодной, жесткой поверхности карты на стене. Ее палец нашел точку, над которой вилась небрежная надпись «Muscovy».

План был дьявольски хорош в своей безжалостной логике. Первым молчание нарушил лорд-казначей Годольфин. Он медленно прошелся к столу, взял в руки эскиз «Шквала» и поднес его ближе к свету.

– Еще раз. Сколько будет стоить подкуп французов? А содержание экспедиционного корпуса? Что, если ваш крестовый поход затянется? Где мы возьмем средства, когда наша торговля с Левантом и так несет убытки?

Харли ожидал этого.

– Затраты будут значительными, милорд. Захватив Игнатовское, мы получим монополию на их методы. Мы сможем снизить стоимость производства мушкетов не на треть, а наполовину. Мы получим доступ к их технологиям судостроения, литья, бог знает, чего еще. Прибыль покроет расходы в десятикратном размере в течение пяти лет.

Годольфин хмыкнул. Цифры его, очевидно, убеждали.

– План рискованный, – заключил он, возвращая эскиз. – Но возможная прибыль… она оправдывает риск. С финансовой точки зрения, я его поддерживаю.

Теперь все взгляды обратились на королеву. Два ее главных министра высказались. Один предложил яд, другой рассчитал его стоимость. Но решение должна была дать она.

Анна Стюарт молчала, глядя на огонь в камине. Она думала не о деньгах. Она думала о Боге. О том порядке, который он установил в этом мире. И о том, как эти русские варвары осмелились его нарушить.

– Это похоже на разбой, милорд, – холодно произнесла она, не глядя на Харли. – Мы, короли, помазанники Божьи…

– Война с дьяволом, Ваше Величество, не может вестись в белых перчатках, – мягко возразил Харли. – Речь идет о выживании. Они создают оружие, которое стирает грань между воином и мясником. Они казнят не тело, а имя и род, посягая на основы аристократии, на сам костяк любой монархии. Они – бунт. Бунт против порядка, установленного Господом. И если мы не остановим этот бунт, он поглотит нас всех.

Его слова попали в цель. Он говорил с ней не как политик, а как проповедник, облекая циничный план в одежды священной войны. Она хотела услышать оправдание – и он дал его.

Ее решение было принято. Это была ее миссия. Поставить на место зарвавшихся варваров.

Она медленно, с видимым усилием, выпрямилась в кресле. Боль в ноге, казалось, отступила. Лицо ее обрело то упрямое выражение, которое так редко видели даже самые приближенные.

– Ладно. Мы не можем позволить, чтобы такие инструменты оказались в руках дикарей, – твердо сказала она. – Это наш долг. Готовьте конгресс, господа. И готовьте экспедиционный корпус.

Министры молча склонили головы. Они получили то, что хотели. Харли – мандат на самую сложную спецоперацию в истории. Годольфин – перспективу колоссальной технологической добычи. А королева Анна – уверенность в том, что она исполняет свою историческую и божественную миссию.

Она осталась одна.

Ловушка для Смирнова и всей Российской Империи окончательно готова.

Глава 5

Февраль 1708 г.

Парадный зал дворца шумел вовсю. В массивных люстрах плавились сотни свечей, стекая воском на медь, и от их колышущегося огненного моря в воздухе стоял густой, сладковатый запах гари, смешанный с ароматами духов, вина и пудры. Музыка гремела, смычки скрипачей взлетали и падали в едином, почти лихорадочном порыве, но весь этот шум служил лишь фоном для главной мелодии вечера – тихого шепота интриг.

Опершись о колонну в стороне от основного потока, я устало глядел в зал. Ноги гудели от многочасового стояния. Я наблюдал. Проводил последний, мысленный смотр войск за несколько часов до того, как наш стальной караван тронется на запад.

Взгляд выцепил из толпы фигуру Алексея. Наследник. В кругу молодых преображенцев он держался уверенно, слушая их залихватские армейские шутки со слегка склоненной головой. В этой позе уже не было прежней мальчишеской неуверенности. Он не пытался им понравиться, а позволял им быть рядом. Вот он, мой «Молот», которому я оставил самую грязную работу – выбивать из государственных шестеренок австрийскую пыль. Главное, чтобы не заигрался, не вошел во вкус абсолютной власти, данной ему отцом по моей, в сущности, наводке.

– … и тогда князь Петр Иванович ему и говорит, мол, ваш ум, царевич, – донесся до меня обрывок разговора, – острее любой шпаги!

Алексей в ответ лишь усмехнулся.

– Шпага, князь, инструмент грубый. Головой работать куда сподручнее.

Рядом с ним, не вмешиваясь, но все слыша, стояла Изабелла. Она беседовала с каким-то дьяком из Посольского приказа, и по тому, как старый бюрократ внимал ей, было ясно, что это не простая учтивость. Она ставила задачу. Мой «Мозг». Предохранитель, который не позволит «Молоту» в азарте разнести всю мастерскую. Их странный, почти невидимый союз должен был уберечь столицу от хаоса, пока мы будем играть мускулами в Европе.

Династическая политика – не моя стихия, но Алексея давно пора женить. Хотя, глядя на них, думалось, что Петр правильно делает, что не вмешивается. С другой стороны, чего это я? Не мне одному отдуваться – вон, Анну ко мне приставили так, что теперь и не отмахнешься.

– Генерал, скучаете?

Голос Брюса возник из ниоткуда. Он материализовался рядом, держа в руке бокал с рейнским. Пахло от него табаком.

– Присматриваю за паствой, Яков Вилимович.

– Благое дело, – он проследил за моим взглядом, остановившись на Алексее. – Юноша справляется. Даже слишком хорошо. Боюсь, как бы не вошел во вкус.

– Для того и Изабелла рядом, – ответил я.

– Ах, да. Испанка, – в его голосе проскользнула едва уловимая ирония. – Прекрасный баланс. Наша с вами дружба, генерал, держится исключительно на этом балансе.

Отсалютовав мне бокалом, он так же беззвучно растворился в толпе, направившись к английскому послу. «Скальпель». Хирург. Готовый резать там, где Алексей не сможет ударить. И он же первым вонзит нож мне в спину, если система даст сбой. Вся конструкция держалась на этом хрупком пакте.

Захотелось промочить горло. Пробираясь к столам с вином, я наткнулся на Леонтия Магницкого. Окруженный учеными, он выглядел так, будто его приговорили к прослушиванию лекции о пользе пиявок.

– Леонтий Филиппович, – я тронул его за локоть, – не увлекайтесь научными диспутами. Помните, телеграф ждать не любит.

– Петр Алексеевич, – вздохнул он, в глазах его стояла вселенская тоска математика, попавшего на поэтический вечер. – Эти господа пытаются доказать мне, что числа есть дьявольское искушение. Боюсь, мой рассудок не выдержит.

– Держитесь, – усмехнулся я. – От вашего рассудка зависит связь Империи.

Фундамент. Вся наша затея держалась на его расчетах и на мозолистых руках парней, которых здесь, в этом зале, не было и быть не могло. Мыслями я снова вернулся в свой заваленный чертежами кабинет в морозовском подворье, где всего несколько часов назад давал последние наставления Гришке и его бригаде.

– … чтобы к моему возвращению бумажный комбинат первую партию выдал. И реле для телеграфа – на конвейер. Не сбавлять темп ни на час.

Вместо ответа – лишь их угрюмые, сосредоточенные лица. Война технологий не прекращалась ни на секунду. Пока здесь пили и танцевали, в Игнатовском, под Азовом и на Урале дымили трубы и лязгало железо. Моя Империя работала. И только это имело значение.

Оставив Магницкого спорить о природе чисел, я начал пробираться через зал. Моя цель – глоток холодного кваса и пара минут тишины на балконе – лежала по ту сторону бурлящего людского моря. И пока я шел к ней, мне предстояло убедиться, что моя «свора» готова к охоте.

Первого я услышал раньше, чем увидел. Раскатистый бас Василия Орлова гремел у бочки с венгерским, заглушая скрипки. Он собрал вокруг себя плотное кольцо голштинских и датских офицеров и, судя по всему, как раз дошел до кульминации рассказа.

– … а шведский капитан мне и кричит: «Сдавайся, русак, нас тут сотня!» А я ему в ответ, через бойницу: «А нас – рать!».

Офицеры грохнули хохотом, хлопая себя по ляжкам; один, особенно впечатлительный, чуть не поперхнулся вином. Я усмехнулся. Работает. Мой «Голос», мой парадный таран. Пусть пьют с ним, хохочут, считают его простым, как солдатский сапог, рубакой. Пусть думают, что вся Россия – такая же, бесшабашная и прямолинейная. Он усыплял их бдительность, словно медведь – мужика в малиннике. Перед тем, как свернуть шею. Проходя мимо, я поймал его быстрый, трезвый взгляд. Едва заметный кивок в ответ. Все в порядке.

Дальше путь лежал мимо затененной ниши за тяжелой бархатной портьерой. Якобы поправляя манжет, я замедлил шаг. В полумраке, неподвижный, как изваяние, стоял Андрей Ушаков. Его взгляд, проигнорировав общее веселье, был прикован к свите австрийского посла. Проследив за ним, я заметил то, что ускользнуло бы от любого другого: мимолетный обмен взглядами между вторым секретарем посольства и каким-то неприметным купчишкой, жавшимся у стены. Ничего особенного. Короткая заминка. Однако для Ушакова этого было достаточно. Он уже плел свою паутину.

Пока Орлов будет собирать пену – громкие слухи и пьяные откровения, – Ушаков станет копать вглубь, выискивая трещины, вербуя и надавливая. Он уже на охоте. Я двинулся дальше. Мои указания ему не требовались.

У самого выхода на балкон, в алькове у высокого, заиндевевшего окна, я нашел своих технарей. Андрей Нартов и Федька, мой самородок, совершенно выпали из реальности. Перед ними на столике лежал разобранный диковинный хронометр – подарок датского посла-хитреца. Петр лично велел впустить Федьку в зал, рявкнув на церемониймейстера: «Мастеровому человеку у нас везде дорога!». И вот теперь этот «мастеровой», с руками-кувалдами выкручивал крошечный винтик из механизма.

– Не сталь это, Андрей Константиныч, – басил Федька, поднося детальку к свече. – Мягче. И цвет другой.

– Медь? – предположил Нартов.

– Нет. Плотнее. И не гнется почти. Гляди.

Подойдя, я заглянул им через плечо.

– Сплав, – сказал я тихо.

Оба вскинули на меня головы.

– Что?

– Сплав или тугоплавкий металл. Они научились делать из него пружины. Вот вам и первая загадка на завтра.

Взяв со стола нетронутую отвертку, я легонько подтолкнул ею одну из шестерен.

– Вот этим вы и займетесь в Европе. Будете разбирать их чудеса на винтики. Смотреть, запоминать, а по ночам в нашей походной мастерской – повторять. И делать лучше. Чтобы утром, когда их механик придет хвалиться своим хронометром, вы ему покажете такой же, только который еще и погоду предсказывает, – тут я позволил себе хмыкнуть. – Вы – мое главное доказательство. Не подведите.

– Будет сделано, Петр Алексеич, – Нартов бережно убрал пружинку в кожаный мешочек. – Сделаем так, что они свои часы есть будут от зависти.

За моей спиной раздался тихий голос:

– Зависть, мсье, – прекрасный двигатель прогресса. И отличный повод для работы лазутчиков.

Я обернулся. Анри Дюпре. Элегантный, как рояль, ироничный, как Вольтер – это самое точное его описание сейчас. Мой бывший враг, а ныне – «инженер-консультант».

– Следите за мыслью, Анри, – усмехнулся я.

– Я всегда слежу за вашей мыслью, мсье барон. Это самое увлекательное занятие в последнее время, – он окинул взглядом моих гениев. – И, должен признать, вы собрали превосходную команду. Мозг, руки… не хватает только языка.

– Для этого есть вы.

В памяти всплыл доклад Ушакова: «Он не предаст. У него в Париже висит долг чести. И пара кредиторов, которые этот долг с него сдерут вместе с кожей. Он наш, с потрохами». Я рискнул включить его в состав Посольства, впихнул в уходящий поезд.

– Ваша задача, Анри, – быть моими ушами и моим голосом. Переводить смыслы, а не слова. Объяснять мне, почему немецкий барон говорит «да», когда думает «никогда», а французский маркиз молчит, когда уже на все согласился. Вы – мой ключ к их менталитету.

– Считайте, что вы уже сорвали банк, мсье барон, – он отвесил легкий, почти издевательский поклон. – Игра обещает быть… пикантной.

Подмигнув Нартову, который смотрел на него с подозрением, он отошел. Вся свора в сборе.

Я направился дальше. Было душновато в зале.

Найденная незапертая дверь вела на заснеженный балкон. Шаг из духоты зала – и я в морозной ночи, с наслаждением втягиваю ноздрями колючий, чистый воздух, пахнущий снегом и дымом. Внизу, в саду, ритмично поскрипывают под сапогами караульных, хрустящий снежок. Ледяные, покрытые изморозью перила обожгли ладони.

– Прохлаждаетесь, Петр Алексеевич?

За спиной прошелестело чье-то платье. Я не обернулся – узнал этот голос. Рядом встала Анна Морозова, накинув на плечи соболью душегрейку.

– Пытаюсь привести мысли в порядок, Анна Борисовна, – ответил я, глядя в питерскую ночь. В январе – самые темные ночи здесь.

– Думаете, получится? – усмехнулась она. – Ваши мысли никогда не бывают в порядке. Они всегда в движении. Как ваши машины.

Помолчав, она проследила за моим взглядом.

– Векселя оплачены, – сказала она без предисловий. – Два подставных голландских дома закупили для нас весь уголь в Силезии. Склады арендованы. Можете не беспокоиться, ваш паровоз не заглохнет под Берлином.

– Ваша хватка, сударыня, стоит целого гвардейского полка.

– Это моя работа, – она пожала плечами, мех на ее плечах колыхнулся. – Моя война.

Ее деловитость вдруг дала трещину. Едва уловимое движение – и она оказалась ближе. Слишком близко. Воздух наполнился тонким ароматом вина и духов. В ее глазах, отражавших зимние звезды, плясали бесенята.

– А вам, Петр Алексеич, не страшно? – прошептала девушка. – Вести такую армаду в самое логово зверя?

– Бояться, Анна Борисовна, – непозволительная роскошь.

– А что позволительно? – она подалась еще чуть вперед, и ее дыхание облачком пара коснулось моей щеки. – Союзы? Кровь? Браки? На чем строятся империи, генерал?

Черт. Опять. Я напрягся, подбирая слова, чтобы и не обидеть. А ведь организм очень бурно реагировал на ее близость. Сердце грозило выскочить из грудной клетки.

– Смирнов! А ну иди сюда, соколиный глаз!

Веселый голос Петра ворвался к нам. Он стоял в дверях балкона, глядя на нас с откровенным и неприкрытым весельем.

– Государь, – начал я, отступая от Анны на шаг.

– Мы обсуждали дела… – зачем-то начала оправдываться Анна.

– Дела! – Петр грохнул хохотом так, что с карниза посыпался снег. – Вижу я твои дела! Ай да Морозова, ай да хватка! Я ж говорил, барон, – не девка, а кремень! Такую жену тебе и надобно, а то зачерствеешь со своими шестеренками!

Анна вспыхнула до корней волос. К моему изумлению, она не растерялась.

– Так вы ж сами велели, Государь, за генеральской казной присматривать! – нашлась она. – Вот и присматриваю, чтоб не растащили.

– То-то и гляжу, как присматриваешь! – не унимался Петр, утирая выступившие от смеха слезы. – Ладно, иди, жених! Дела поважнее амуров есть!

По-хозяйски взяв меня за локоть, он потащил меня за собой, оставив чуть смущенную Анну на балконе.

Мы прошли по коридорам в небольшой кабинет, освещенный одинокой свечой. Едва Петр закрыл за нами дверь, отрезав звуки праздника, его веселье испарилось.

– Ладная девка, – сказал он, уже без смеха. – И умная. Держись ее. Такие люди на дороге не валяются. Но сейчас не о том.

Он впился в меня взглядом. В полумраке его глаза горели тяжелым, свинцовым блеском.

– Запомни, Смирнов. Все эти машины, все эти твои фокусы – это для публики. Представление. Настоящий наш довод, главное пугало – это ты.

Я горько вздохнул. Класс, уже в пугало записали.

– Они читали донесения. Слышали байки про огненный ветер. Для них ты чернокнижник. Необъяснимая сила, которая ломает их мир. Они могут посчитать мои полки, но не могут просчитать, что еще родится в твоей голове завтра. И от этого у них поджилки трясутся.

Он ткнул мне пальцем в грудь.

– Твоя задача – изумлять и стращать. Когда будешь говорить с их королями, они должны видеть за твоими словами, а бездну наших возможностей. Пусть смотрят на тебя и думают о том, что станет с их столицами, если они посмеют нам отказать.

Он говорил тихо, но каждое слово падало в тишине кабинета, как камень.

– Ты – мой ультиматум, Смирнов. Живой. Не подведи.

В это время в кабинет вошли Меншиков и Ромодановский. Петр Великий сделал вид, что мы обсуждали вкус вина. Государь – великий лицедей, когда того хочет

Праздник скис к рассвету. На парадном крыльце предрассветный мороз ударил в лицо, отрезвляя лучше любого нашатыря. Над площадью висела серая дымка. В этом молочном тумане застыла вся придворная знать, не разъехавшаяся после бала, и вчерашняя роскошь их нарядов в сером свете зари выглядела жалкой бутафорией.

На ступенях, чуть впереди всех, застыли Екатерина и Алексей. Она, закутанная в тяжелую шубу, держалась с царственным спокойствием, правда глаза выдавали тревогу. Его же взгляд, минуя нас, был устремлен на застывшие на площади машины. Вместо юношеского восторга или зависти в нем читалась тяжелая, взрослая дума.

А перед нами, тяжело распластавшись на брусчатке, занимал все пространство «Императорский обоз». Стальные чудовища, покрытые за ночь густым слоем хрустальной изморози, что серебром очерчивала каждый заклепочный шов. Они молчали. В этой тишине их неподвижность казалась зловещей. Они будто затаились. Между ними идеальными темными прямоугольниками застыли гвардейские полки. Тишину прорезал скрип наших сапог по мерзлому камню, пока мы с Петром спускались по ступеням.

Наш путь к головному «Бурлаку», лежал через застывший строй, мимо обветренных, серьезных лиц солдат, смотревших на запад. Ухватившись за ледяной поручень, Петр без лишних слов начал взбираться на броню. Я последовал за ним.

С крыши этого стального зверя, возвышаясь над площадью, мы смотрели вниз. Застывшие фигуры царедворцев казались маленькими, испуганными куклами. Весь этот старый мир лежал у наших ног, затаив дыхание.

Петр не стал произносить речей. Он окинул взглядом площадь, потом посмотрел на меня. В На его лице выражение абсолютной уверенность хирурга перед началом операции. Он медленно, очень медленно, поднял руку в толстой перчатке.

Площадь замерла. Казалось, даже ветер перестал дышать.

Рука резко упала.

И в тот же миг мертвая тишина взорвалась, разорванная в клочья. Изнутри стальных гигантов донесся низкий, утробный скрежет. Под ногами завибрировала броня, оживая. Неприятная, низкочастотная дрожь прошла сквозь подошвы сапог, отозвалась во всем теле, заложив уши. А затем из десятков вертикальных труб с яростным шипением вырвались столбы жирного черного дыма и ослепительно белого пара, наполняя воздух запахом горячего металла и угля. Клубящееся облако на мгновение поглотило всю процессию, скрыв ее от глаз оцепеневшей толпы.

Порыв ветра рванул эту рукотворную тучу, и провожающим открылась новая картина. Армада ожила. С натужным, металлическим стоном, от которого, казалось, трещали камни мостовой, первый «Бурлак» дернулся. Толчок едва не сбил меня с ног – я вцепился в поручень. Потом второй, третий… Стальная процессия, как единый, неотвратимый механизм, медленно и неумолимо набирала ход. Она надвигалась на запад, как тектоническая плита, сдвигающая континенты. Шипение пара, скрип резиноида и низкий шум работающих машин слились в единый саундтрек грядущих перемен.

Мы уходили в неизвестность, оставляя за спиной старый мир. Мы несли на своих бронированных спинах новый век.

Глава 6

Первый день пути я ощутил нутром, всем своим организмом, каждой клеткой. Низкая, утробная вибрация от работающих в стальном чреве машин пробирала сквозь толстые подошвы сапог, ползла по ногам, по позвоночнику, и уже через час езды казалась такой же естественной, как биение собственного сердца. Это был механический пульс нашего похода.

Мы ползли на запад. Двенадцать «Бурлаков», растянувшись на версту, оставляли за собой две глубокие, темные борозды в нетронутой снежной целине. Над колонной, словно хвост грязной кометы, вился шлейф из черного дыма и белого пара. Это знамя нашей новой Империи было видно за десятки верст. Оно кричало без слов: мы идем. И лучше не стойте на нашем пути.

В первой же деревушке, что попалась нам, из почерневшей избы выскочил растрепанный поп, отчаянно размахивая кадилом. Его тоненький, почти бабий крик утонул в грохоте, но я разобрал что-то про «сатанинские колесницы». Он пытался перекрестить головной тягач, но, когда тот прошел в десятке саженей, окатив его волной горячего пара, священник попятился и мешком осел в сугроб. Из окон за ним испуганно выглядывали бабы, мелко и часто крестясь. Первобытный ужас. Как по учебнику.

А через час, на подходе к уездному городку, все изменилось. Вдоль дороги выстроилась молчаливая толпа. Здесь уже не было страха. Его сменило жадное, почти неприличное любопытство. Мальчишки, ошалевшие от восторга, с гиканьем неслись рядом, рискуя угодить под колеса. Мужики стояли, поснимав шапки, и в их взглядах читалось что-то, чего я раньше не видел.

Гордость. Наши чудища. Не немецкие, не шведские – свои. На обочине вытянулся в струнку седой одноногий ветеран в затертом до дыр преображенском мундире. Когда наш флагман поравнялся с ним, он с трудом, опираясь на костыль, отдал воинское приветствие. Петр, стоявший рядом, заметил. Резко, по-военному, ответил. Лицо старика расплылось в счастливой, беззубой улыбке. Мы, как бы пафосно это не звучало, перепахивали реальность, оставляя глубокую колею не только в снегу, но и в головах.

К вечеру, когда низкое солнце залило поля багрянцем, мы встали на привал. Едва замерли машины, обдав окрестности последним облаком пара, их тут же облепила чумазая орда механиков во главе с Федькой. Ритмично бухнул тяжелый молот по неподатливой стали, и ему тут же ответил сухой, злой щелчок гаечного ключа, срывающего прикипевшую гайку. Гвардейцы выставляли караулы, а из фургонов-кухонь потянуло густым, горьковатым дымом от сырых сосновых дров и тут же – родным домом, духом разваристой гречки с салом.

Петр, вопреки моим ожиданиям, не заперся в штабном фургоне. Скинув тяжелый тулуп, он ходил по лагерю, как капитан по палубе своего корабля перед штормом. Лично заглядывал в топки, щурился на манометры, совал свой нос в работу механиков, засыпая Федьку въедливыми вопросами.

– А смазка эта, Федор, не замерзнет к утру? Не встанем посреди Европы колом?

– Никак нет, Ваше Величество! – с гордостью басил мой ученик, демонстрируя банку с графитовой смесью. – Особая, зимняя! Ей мороз нипочем!

Государь удовлетворенно крякнул и пошел дальше, к кострам. Пробовать солдатскую кашу, хлопать по плечу продрогших часовых. Он был в своей стихии. Корабль шел заданным курсом.

Но наш ковчег был набит не только верными солдатами. Хищников на борту тоже хватало, и первая кровь должна была пролиться у кормушки. Я стоял у своего «Бурлака», обсуждая с Нартовым завтрашний маршрут, когда краем глаза заметил знакомую дородную фигуру у интендантских фургонов. Александр Данилович. Светлейший был само обаяние.

– Аннушка Борисовна, душа моя, – проворковал он, подступая к Морозовой. – Государь наш после морозца изволит отобедать. Не найдется ли для стола его бутылочки рейнского да окорока доброго?

Анна, стоявшая с ведомостью в руках, даже головы не подняла.

– Все по ведомости, светлейший князь, – ровным, безразличным тоном ответила она. – Государю на ужин положены щи, каша и стопка водки. Как и любому гвардейцу. Распоряжения на сей счет имеются. Он сам дал мне волю в этом вопросе.

Улыбка на лице Меншикова застыла.

– Ты что же это, девка, мне, фельдмаршалу, указывать вздумала?

– Я порядку следую, – Анна наконец подняла на него глаза. – Каждая бутылка, да каждый фунт муки учтен. Ежели есть нужда сверх нормы – прошу письменный приказ от генерала Смирнова. А так – все под роспись. Государь сие одобрил.

Она протянула ему ведомость. Меншиков нахмурился. Открыто требовать у царя вина, когда тот демонстративно хлебает солдатские щи, – политическое самоубийство. Он постоял мгновение, потом резко развернулся и, бросив своим холуям «Пошли!», зашагал прочь.

Ай да Аннушка! Утерла нос Светлейшему. Кажется, я не пожалею что взял ее в «стаю», как упрямо называл мою команду Государь.

Второй раунд начался уже в темноте. Павел Ягужинский, прокурор-цепной пес, приволок за шиворот двух молодых гвардейцев к костру, у которого грелся Орлов.

– Василь Иваныч! – голос Ягужинского звенел от праведного гнева. – Твои орлы устава не знают! На посту табаком менялись! Порка перед строем!

Орлов медленно поднялся. Окинул провинившихся тяжелым взглядом.

– Что, орлы, табачок службы дороже?

– Виноваты, ваше благородие…

– Благодарю за бдительность, Павел Иванович, – Орлов повернулся к Ягужинскому. – Дальше я сам.

– Как это сам? Есть устав!

– А я тебе говорю, в дела моего полка не лезь, – голос Орлова не стал громче, но в нем появилось что-то, от чего Ягужинский попятился. – У нас свой устав, Игнатовский. За такую провинность – два наряда и чистка нужников. А порют у нас дезертиров. Мои люди – не скоты, чтобы их за кисет махорки прилюдно полосовать. Вопрос закрыт.

Он развернулся к солдатам.

– А вы, два сокола, марш за лопатами! Чтоб к утру все отхожие места блестели.

Ягужинский, процедив что-то сквозь зубы, удалился. Орлов – красавец. Построил этого прокурора, как салагу. Еще один плюс в карму моей кадровой политики. Пока справляются.

Ночь опустилась на лагерь. Я сидел в своем штабном фургоне. Тепло, пахнет кожей и остывающим металлом. За тонкой переборкой мерно посапывал денщик. Я смотрел в темноту и подводил итоги. Машина едет. Люди накормлены. Конфликты погашены. Все винтики на своих местах. Так почему же где-то под ложечкой сосет это паршивое, холодное чувство, что мы мчимся на всех парах прямиком в идеально расставленную ловушку?

Третий день пути. Я уже начал втягиваться в эту странную, качающуюся реальность. Утро начиналось с ледяного холода, пробирающего до костей, и скрипа свежего снега под сапогами. Затем – гул просыпающихся машин, горький запах угольного дыма, смешанный с ароматом хвои, и снова – в путь. Наша армада ползла по заснеженным просторам, и это было похоже на сон. Двенадцать дымящих стальных монстров, за которыми, как привязанные, тащились фургоны, полевые кухни, кавалерийский полк и даже одна совершенно неуместная здесь, изящная, обитая черным бархатом карета.

Карета Морозовых. Она плыла среди нашего железного хаоса, как аристократка, случайно попавшая на солдатскую пирушку. Кучер в медвежьей дохе то и дело чертыхался, пытаясь удержать лошадей на разбитой дороге. Этот островок старого мира, запряженный четверкой сытых рысаков, был постоянным напоминанием о том, какой разношерстный сброд я тащу за собой в Европу.