Текст книги "Инженер Петра Великого 10 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Едва мутная пелена тумана начала отслаиваться от земли, наш лагерь пришел в движение. Однако это была не суета, которой ждал от нас город. Вместо грохота выдвигаемых на позиции орудий слышался мерный скрип упряжи, отдавались глухие команды офицеров. Мой спектакль начинался.

Колонну возглавлял Василий Орлов на вороном жеребце. В парадном мундире, с начищенной до зеркального блеска кирасой и пышным плюмажем на шляпе, он олицетворял имперскую мощь и уверенность. За ним, чеканя шаг по раскисшей от дождя дороге, шла рота преображенцев. А разительным контрастом этому блеску, между рядами гвардейцев, спотыкаясь и падая в грязь, брели десять вчерашних лазутчиков – связанные, с кляпами во рту, в рваной одежде, жалкое зрелище.

За процессией мы с Петром следили из моего фургона. Государь, всю ночь метавшийся по лагерю, как тигр в клетке, теперь молча стоял. Он до конца не верил в успех моей затеи, считая ее бабьей хитростью, но слово дал – и теперь ждал.

– Не сработает, – пробурчал он, когда колонна приблизилась к стенам резиденции. – Посмеются только.

– Посмотрим, Государь.

Процессия остановилась у ворот дворца архиепископа. Не слезая с коня, Орлов зачитал мое послание. Его зычный, привыкший к командам на поле боя бас разносился по площади, собирая толпу зевак. Он говорил о «прискорбном ночном недоразумении», о «заблудших душах» и «христианском милосердии». Каждое слово, заранее отточенное Остерманом, было пропитано елейным, издевательским сочувствием. Когда Орлов дошел до финальной фразы – «…возвращаем сих заблудших овец их духовному пастырю для вразумления и покаяния…», – на площади стало тихо. Сотни глаз уставились на ворота резиденции.

И тут из задних рядов толпы полетел камень, глухо ударившись о кирасу одного из гвардейцев. Следом – второй, с выкриком «Еретики!». Провокация. Они не собирались сдаваться так просто. Толпа качнулась. Орлов даже не повернул головы – лишь медленно поднял руку. По этому знаку рота преображенцев, как один, развернулась лицом к площади. Не обнажая оружия, они просто встали: стена из двухметровых гигантов в стальных касках, неподвижно взиравшая на галдящую массу. Этот холодный, безмолвный взгляд отрезвлял. Толпа осеклась и попятилась. Провокаторы, поняв, что их запал не сработал, растворились в задних рядах.

Теперь все взгляды снова были прикованы к воротам. Архиепископ оказался в вилке: принять пленных – расписаться в бессилии, отказаться – спровоцировать скандал с Парижем или Веной, чьи люди находились среди связанных. Ушаков говорит, что есть французский офицер среди пленных. Не знаю как он его вычислил.

Мы ждали. В подзорную трубу из фургона было видно, как в окнах дворца мечутся тени; доносились обрывки криков. Там, за резными стенами, шла своя битва.

Первыми не выдержали купцы. Из толпы отделилась группа в строгих черных одеждах – Герман фон Роппен со своей свитой. Подойдя к воротам, они потребовали немедленной аудиенции. Что они говорили архиепископу, я не знаю, но могу догадаться. Говорили на единственном понятном ему языке – языке денег: о замороженных контрактах, о гневе банкиров, о крахе торговли.

Это был контрольный выстрел. Сломавшись под двойным давлением, архиепископ капитулировал. Скрипнув, тяжелые ворота приоткрылись. Вышедший капитан стражи дрожащим голосом сообщил, что его преосвященство «с благодарностью принимает дар русских». Пленных ввели во двор.

– Сработало, – выдохнул Пётр. В его голосе слышались и изумление.

На следующий день архиепископ лично прибыл в наш лагерь. Без пышной свиты, в скромной карете, он был больше похож на провинившегося школяра, чем на могущественного курфюрста. Рассыпался в извинениях, приглашая нас на торжественный прием.

Этот прием во дворце и стал апофеозом нашего триумфа. В огромном, увешанном гобеленами зале, где пахло и ладаном, и дорогим вином, вчерашний враг лебезил и заискивал. Пётр, войдя в роль великодушного монарха, принимал извинения с царственной снисходительностью, но в глазах его плясали злые огоньки – он наслаждался каждой минутой этого унижения.

Я же, пока гремела музыка, заканчивал свою работу. В укромном алькове, под шум фонтана, я встретился с фон Роппеном.

– Вы получили то, что хотели, господин генерал, – сказал старый купец, его маленькие глазки цепко изучали мое лицо. – Теперь ваша очередь выполнять обещания.

– Мое слово твердо, – ответил я. – Контракты будут подписаны завтра. Ваша гильдия получит эксклюзивные права. Но взамен… мне нужен свой человек в магистрате. Ваш человек.

Фон Роппен на мгновение задумался. Затем его тонкие губы тронула едва заметная улыбка.

– У меня есть такой человек, генерал. Мой племянник. Юноша толковый, но слишком амбициозный. Ему как раз не хватает… вашего покровительства.

Союз был скреплен. Отныне экономическая мощь Кёльна работала на нас.

Позже, на балу, меня нашел Пермозер. Его лицо помолодело лет на двадцать.

– Генерал, я говорил со Шлютером. Я… я согласен, – выдохнул он, и в голосе его звучал мальчишеский восторг. – Построить новый Рим… Боже, это же мечта! Я готов ехать хоть сейчас!

Я улыбнулся. Еще один гений в нашей коллекции.

Так Кёльн был покорен силой ума, золота и чужих амбиций. Мы перепрошили его изнутри, превратив враждебную крепость в наш тыловой форпост в самом сердце Европы. Не знаю, наколько хватит им памяти о нашем «дружелюбии», но какое-то время у нас есть.

Когда на рассвете «Императорский обоз», пополнившийся каретой с новым «наблюдателем»-скульптором, с лязгом и грохотом двинулся на запад, нас провожал униженный архиепископ и весь магистрат во главе с фон Роппеном.

Дорога на Гаагу была открыта.

Глава 18

Интерлюдия.

Гаага, весна 1708 года.

Весна ввалилась в Гаагу без приглашения, растолкав туманы сырым ветром с моря. Официально город готовился к великому мирному конгрессу, однако каналы задыхались от зафрахтованных втридорога барж, а в тавернах говорили на всех языках Европы, кроме голландского. Настоящая политика, как неочищенное масло, вершилась за тяжелыми портьерами частных резиденций, где собирался оркестр для игры на похоронах одной новорожденной империи.

Стоя у окна английского посольства, Роберт Харли, государственный секретарь ее величества королевы Анны, провожал взглядом строгую карету без герба, подкатившую к подъезду. Последняя фигура. Не любитель суеты, предпочитающий дергать за нити из тишины кабинета, Харли усмехнулся: его коллекция хищников в сборе. Для публики он привез с собой герцога Мальборо – безупречный фасад, увешанный орденами и легендарной славой. Сам же герцог, устроившись у камина, с демонстративной скукой полировал замшей эфес наградной шпаги, всем своим видом выражая презрение к этой «купеческой возне». Ему нужен был приказ «фас», а не эти бесконечные разговоры.

В углу, не отсвечивая сидел представитель голландцев.

С отворившейся дверью в комнату ворвался запах высокогорного холода. Вошедший принц Евгений Савойский двигался беззвучно, его лицо оставалось бесстрастным. Не поздоровавшись, он прошел прямо к огромной карте Московии, расстеленной на столе. Провал диверсионного корпуса под Игнатовским стал для него личным оскорблением, поэтому он приехал сюда как анатом – вскрыть и изучить природу чудовища, ломающего все известные законы войны. Его палец с неестественно бледным ногтем замер над точкой с надписью «Игнатовское».

– Господа, – Харли отошел от окна. Его лишенный эмоций голос заставил Мальборо поднять голову, а Савойского – обернуться. – Полагаю, пришло время признать: старые методы более не работают. Мы имеем дело не с очередным варварским нашествием, а с угрозой, природу которой мы лишь начинаем понимать.

Мальборо недовольно фыркнул. Харли, проигнорировав его, обратился напрямую к полководцу:

– Ваша светлость, вы мыслите полками и батареями. Однако наш общий противник нанес нам поражение еще до того, как его солдаты пересекли границу. Мои люди до сих пор подсчитывают убытки от того маленького скандала, который спровоцировал этот русский… Смирнов. Он украл у шведов завод, он поджег фитиль под самым креслом нашего кабинета. То была месть, герцог.

Он перевел взгляд на Евгения Савойского, который с яростью уже чертил что-то на клочке бумаги, пытаясь воспроизвести тактику русских.

– А ваше сиятельство столкнулись с другим проявлением этой угрозы. Вы отправили в самое сердце Московии лучших солдат Европы, чтобы вырезать заразу в зародыше. И что в итоге? – Харли сделал паузу. – Они были уничтожены не в честном бою. Это уже не война, ваше сиятельство. Это колдовство какое-то.

Принц Евгений скомкал бумагу и с силой швырнул ее в камин.

– Это не колдовство, милорд, – прошипел он. – Это доктрина тотального технологического превосходства, против которой бессильны и муштра, и отвага. Я изучал донесения. Они создали оружие, которое делает солдата ненужным. Они превратили поле боя в бойню. И пока мы не поймем, как работает их разум, мы будем проигрывать.

– Именно, – Харли обвел всех цепким взглядом. – Разум. Вот наша цель. Пока мы пытаемся играть по непонятным нам самим правилам. Посему я предлагаю прекратить действовать разрозненно. Полагаю, пришло время напомнить Европе, что цивилизация – хрупкая конструкция, которую нужно защищать. И защита эта должна обрести имя. Благородное имя.

Губы Мальборо скривились в презрительной усмешке.

– Слова, Харли. Бумажки. Царь Петр утрется этими декларациями.

– Разумеется, – невозмутимо согласился Харли. – Это фасад. За которым мы подготовим наш истинный ответ. Каждый из присутствующих здесь пострадал от этого выскочки. И каждый получит свой кусок отмщения. Голландские господа, которые так любезно предоставили нам свои дома, – Харли кивнул в сторону голландца, – вернут себе контроль над рейнской торговлей. Принц Евгений получит возможность изучить и превзойти их военную машину. А Англия… – он позволил себе тонкую улыбку, – вернет себе репутацию и поставит на место зарвавшегося дикаря, посмевшего сунуть нос в дела первой морской державы мира.

Он выпрямился.

– Мы не будем объявлять им войну. Мы заманим их в ловушку здесь, в Гааге. И когда они окажутся на нашей территории, отрезанные от своих заводов и армий, мы нанесем удар по их мозгу. Наша цель – этот петровский мясник, Петр Смирнов и его команда. Заполучить их секреты и их инженеров. Или уничтожить. Раз и навсегда.

В камине с треском лопнуло полено, осыпав решетку дождем искр. Каждый из присутствующих взвешивал предложение. Собравшиеся заключали не союз равных, а заговор хищников. И эта общая ненависть, их объединяла сильнее любых подписанных договоров.

– Итак, к делу. – Голос Харли заставил Мальборо оторваться от созерцания огня, а Савойского – от своих мрачных мыслей. – Просто так уничтожить Смирнова не получится. Наш восточный друг слишком умен для лобовой атаки, поэтому действовать будем тоньше. Я предлагаю четыре одновременных удара и по разным целям. Первый – по их разуму.

Его взгляд остановился на Евгении Савойском.

– Этот Смирнов, как я понял, одержим идеей познания. Собирает гениев, соблазняя их кошельком и сложными задачами. Что ж, мы дадим ему самую сложную. Через два дня в Гаагу под видом гонимого ученого прибудет некий Дени Папен.

– Французский механик? – в голосе Савойского прозвучало презрение. – Тот, что балуется с паровыми игрушками? Чем он может быть полезен?

– Тем, что он гений, ваше сиятельство. И тем, что он наш, – на губах Харли промелькнула тень улыбки. – Он привезет с собой чертежи своего нового парового котла. Изобретение изящное, однако с одним скрытым, фундаментальным изъяном. Его задача – «случайно» познакомиться с русскими механиками. Пожаловаться на судьбу и «нехотя» показать свои наброски. Русские не устоят перед соблазном улучшить чужой механизм. Увлекутся. И в процессе, пытаясь устранить наш дефект, неизбежно раскроют собственные секреты. Папен проникнет в самое сердце их технологии. Мы заставим их разум работать на нас.

Нетерпеливо побарабанив пальцами по эфесу шпаги, Мальборо прорычал:

– Харли, хватит этих игр! Дайте мне два полка, и я решу все вопросы за один час!

– И что это даст? Повтор Игнатовского? – мягко парировал Харли. – Нет. Грубая сила – последний довод. Второй удар нацелен на их царя. – Положив ладонь на второй лист, он продолжил: – Герцог, как вы полагаете, что больше всего заденет русского царя? Обвинение в трусости или в незаконности его власти?

– Он солдат, – не задумываясь, ответил Мальборо. – Обвините его в трусости, и он вызовет вас на дуэль.

– Именно. Поэтому мы ударим по его короне. На первом же заседании конгресса наши юристы поднимут вопрос о нелегитимности его новоявленного императорского титула. Опираясь на вековые традиции, мы докажем, что это самозванство, оскорбление для всех помазанников Божьих. Мы ждем от него ярости. Любая его несдержанная выходка будет немедленно запротоколирована. Мы выставим его дикарем, не уважающим законы цивилизованного мира.

Тон Харли стал еще более бесстрастным, когда он взял третий лист.

– Третий удар – для публики. Для тех, кто не разбирается в титулах, зато чувствует сострадание. Завтра на центральной площади мы представим Европе доказательства их «бесчеловечности».

– Ваш «гуманитарный трибунал» – это фарс, Харли, – отрезал Евгений Савойский, вскинув голову. – Моих солдат истребили, а вы предлагаете устраивать театр. Где гарантии, что Европа поверит в этот спектакль, а не посмеется над нами? Да и зачем нам мнение черни?

– Европа поверит в то, что захочет увидеть, ваше сиятельство, – ответил Харли. – А она хочет видеть русских чудовищами. И именно чернь может сыграть свою решающую роль. Мы дадим ей пищу для воображения. На площади выступят «жертвы». Ветераны, врачи… Россия больна, и ее болезнь заразна.

Мальборо задумался.

– И наконец, четвертый удар, – Харли взял последний лист, – деньги. Это работа для наших голландских друзей. Пока мы будем разыгрывать наш спектакль здесь, в Амстердаме и Лондоне начнется другая война.

Его взгляд впился в неприметного голландца, вжавшегося в кресло.

– Ваши крупнейшие торговые дома, по нашему сигналу, публично отказываются принимать к оплате документы русской «Общекомпанейской Казны», ссылаясь на «чрезвычайные политические риски». Мы должны создать панику. Одновременно наши агенты начинают агрессивную скупку угля и фуража во всем регионе. Цены взлетят до небес.

– Они приехали на своих машинах, милорд, – пролепетал голландец. – Им нужно топливо.

– Вот именно, – кивнул Харли. – Мы лишим их топлива и денег. Парализуем их стальную армаду, превратив ее из грозного оружия в груду бесполезного железа. И тогда они будут вынуждены прийти к нам. Просить кредиты. На наших условиях. Мы накинем на их шею золотую удавку.

Элегантный план не оставлял русским ни единого шанса, нанося удары одновременно по всем фронтам.

– А если… – подал голос Мальборо, – если все это не сработает? Если этот варвар окажется хитрее, чем мы думаем?

Не отвечая, Роберт Харли подошел к окну и чуть отодвинул тяжелую штору. Внизу, на площади, чеканили шаг английские гвардейцы, сменившие караул.

– Тогда, герцог, – произнес он, не оборачиваясь, – в дело вступите вы.

После этого разговора стороны провели несколько встреч, воплощая свои планы. В какой-то момент заговорщики даже вздохнули с облегчением – все получалось отлично. Пока Гаагу не потрясло событие. В самый разгар тайных приготовлений «Альянса» в город прибывал тот, кого здесь ждали меньше всего, – сам король Франции Людовик XIV. Его визит, обставленный как «жест доброй воли», спутал Харли все карты. Старый лис из Версаля, которого англичанин считал ослабленным, сделал свой ход, и этот ход менял всю партию.

Истинная причина визита открылась Харли в тот же вечер вместе с приглашением на «частную беседу». Резиденция, где остановился король, оказалась островком Версаля посреди голландской сырости: воздух пропитался запахом апельсиновых деревьев в кадках и дымом сотен свечей. Людовик принял его в рабочем кабинете, где семидесятилетний монарх сидел в глубоком кресле. Подрагивающие от подагры пальцы, перебиравшие четки из слоновой кости, выдавали его возраст, однако в темных глазах не было и тени старческой немощи.

– Милорд Харли, – начал Людовик без предисловий, едва за слугой закрылась дверь. – Я наслышан о вашем… благородном порыве. Защитить цивилизацию. Похвально. Франция, как старшая дочь Церкви, не может остаться в стороне.

Харли молча поклонился, понимая, что это прелюдия.

– Однако, – продолжил король, – меня смущают методы. Вы собираетесь затравить медведя. Это шумно и кроваво. Медведя нужно не убивать, а вырвать у него клыки и когти. – Он поднял на Харли тяжелый взгляд. – Я изучил все донесения о деяниях этого… феномена. Смирнова. Мои инженеры говорят, он создал новую модель власти. «Промышленную монархию». Тот, кто овладеет этим инструментом, будет править в грядущем веке. Вы же, милорд, собираетесь разбить этот уникальный механизм молотом. Неразумно.

– Ваше Величество, этот «механизм» сегодня угрожает самому существованию Англии, – холодно возразил Харли.

– Сегодня он угрожает вам, – так же холодно парировал Людовик. – А завтра, в умелых руках, он может послужить благу всей Европы. Или, по крайней мере, ее достойнейших представителей.

Король сделал паузу. Харли молчал, уже видя, куда ведет эта тропа – к заранее подготовленной ловушке.

– Франция готова присоединиться к вашему Альянсу, – произнес король наконец. – Мы поддержим вас и дипломатически, и армией. Но за нашу поддержку мы просим сущую малость. Разумеется, после успешного завершения операции Франция, как внесшая свой вклад в общее дело, хотела бы получить доступ к некоторым… трофеям. Не к золоту, Боже упаси, а к плодам просвещения. Мы бы хотели изучить эти варварские механизмы, чтобы обезопасить от них Европу в будущем.

Слова были оберткой для стального крюка. Цена. Харли ощутил ледяной укол.

– Ваше Величество предлагает нам проделать всю грязную работу, чтобы вы могли забрать главный приз? – не удержался от сарказма Харли.

– Я предлагаю вам помощь, без которой ваша затея обречена на поражение, – отрезал Людовик. – Подумайте. Без поддержки Франции ваш «крестовый поход» будет выглядеть как очередная английская интрига. С нами же он обретет вес общеевропейского деяния. Выбор за вами.

Капкан захлопнулся. Отказать? Значит, толкнуть Францию прямиком в объятия русских. Согласиться? Значит, своими же руками передать вечному сопернику оружие будущего. Его сложная интрига на глазах обращалась в триумф Версаля. Харли лихорадочно перебирал варианты, но все они вели в тупик. Выхода не было. А ведь они с де Торси об этом не договаривались. Тот уверял, что Франция во всем поддержит Англию в этом священном деле.

– Англия… будет рада такому мудрому союзнику, Ваше Величество, – с трудом выдавил он.

– Я не сомневался в вашем благоразумии, милорд, – удовлетворенно кивнул король. – Мой министр, маркиз де Торси, уладит с вами детали.

Из резиденции Роберт Харли выходил с холодной яростью в крови. Старик переиграл его. Едва сев в карету, он бросил своему помощнику:

– Свяжитесь с нашими людьми в Версале. Мне нужны все слухи о здоровье дофина. И найдите мне самых амбициозных и недовольных принцев крови.

Битву он проиграл, но уже готовил ответный удар.

А старый король, оставшись один, подозвал к себе маркиза де Торси, который все это время скрывался в соседней комнате.

– Англичанин проглотил наживку, – сказал он, глядя на огонь. – Он слишком самоуверен, чтобы увидеть второе дно. Думает, что мы будем ждать, пока он принесет нам добычу на блюде. Наивный торговец. – Он повернулся к министру. – Торси, я хочу, чтобы вы установили контакт с русскими. Тайно. Найдите в их свите того, кто мыслит выгодой, а не честью.

– Остерман, Ваше Величество, – без запинки ответил де Торси. – Генрих Остерман. Вестфалец на русской службе. Незаметный, амбициозный. И, что самое главное, не русский.

– Превосходно, – кивнул Людовик. – Выйдете на него. Предложите ему все. Золото, титулы. А затем – наше истинное предложение. Союз. Мы поможем им сокрушить амбиции англичан, а взамен они поделятся с нами своими технологиями. Как партнеры.

Маркиз де Торси поклонился.

– А что, если они откажутся, сир?

– Тогда, мой друг, – в глазах старого короля блеснул холодный огонь, – мы с еще большим усердием поможем англичанам вырвать у них эти секреты силой. В любом случае, Франция получит свое. Русские – интересный феномен. Но Европа слишком мала для двух солнц.

Он снова отвернулся к камину. Альянс, еще не родившись, был расколот изнутри. И пока Харли готовил ловушку для русского медведя, старый версальский лис уже расставлял силки на самого охотника.

За сутки до прибытия русских Роберт Харли лично инспектировал готовность своего механизма, не доверяя донесениям и предпочитая видеть все своими глазами. У городской ратуши, в сыром подвале, английский лекарь как раз заканчивал свою работу, кисточкой рисуя лиловые кровоподтеки на лице бывшего гессенского гренадера.

– Терпи, солдат, за пять шиллингов и не такое терпят.

Рядом репетировал двойник капитана фон Штраубе: перед осколком зеркала «австриец» срывал с лица повязку, обнажая искусно нарисованный шрам, и с заученной дрожью в голосе произносил: «…и тогда огненный ветер поглотил моих людей…».

– Больше страдания, «капитан», – тихо посоветовал Харли, выходя из тени. – Европа любит мучеников.

Не дожидаясь ответа, он проследовал дальше, в университет. Там, в библиотеке, среди фолиантов, его уже ждали юристы. Они наслаждались собственным остроумием, зачитывая друг другу особо удачные формулировки.

– … таким образом, титул «император», не будучи утвержден ни Святым Престолом, ни Сеймом Священной Римской Империи, является актом самоуправства, что ставит московитского царя в один ряд с африканскими вождями…

– Превосходно, господа, – прервал их Харли. – Главное, чтобы его величество Петр оценил изящество вашей мысли. И отреагировал соответственно.

Следующая остановка – неприметная таверна на окраине. В прокуренном зале, окруженный сочувствующими студентами, Дени Папен чертил на салфетке схему своего парового котла. Папен, увидев Харли, и бровью не повел, только чуть громче пожаловался на косность монархов, не желающих вкладываться в великие изобретения. Англичанин бросил на стол кошель с монетами.

– Ваши расходы, мсье Папен. Надеюсь, представление будет убедительным.

– Не сомневайтесь, милорд. Любой инженер – тщеславный павлин. Они не устоят перед соблазном распушить хвост и показать, как они бы сделали лучше, – спрятав кошель, Папен холодно блеснул глазами.

Пока интеллектуалы и актеры репетировали свои выходы, люди дела заканчивали приготовления. Из окна кареты перед Харли разворачивалась иная картина: по дороге к Гааге тянулись колонны солдат. Мальборо и Евгения Савойского он застал на холме, склонившимися над картой.

– Здесь, у канала, мы их зажмем! – рычал Мальборо, тыча пальцем в узкий перешеек. – Они не смогут развернуться.

– Нет, – возразил Савойский. – Здесь у них будет возможность маневра для их кавалерии. Лучше ударить на выходе из этого леса, где их колонна неизбежно растянется. Отрежем голову от хвоста.

Слушая их спор, Харли внутренне усмехался. Солдаты. Всегда мыслят сталью, хотя он-то знал, что до этого, скорее всего, не дойдет.

И над всей этой сложной, многоуровневой интригой, как паук в центре паутины, нависала тень Людовика XIV. Французские шпионы, Харли не сомневался, следили за каждым его шагом, что добавляло игре пикантности. Он скармливал им ровно то, что хотел показать, готовя свой собственный сюрприз для версальского интригана.

Вечером, накануне прибытия посольства, Харли собрал своих «союзников», кроме французов, в том же кабинете для последнего напутствия.

– Господа, – произнес он, поднимая бокал с рейнским. – Цирк готов. Ждем главного медведя.

Подойдя к огромному окну, выходившему на восток, он вгляделся в горизонт. В лучах заходящего солнца идеально ровная голландская равнина казалась расчерченной под линейку. Там, на самом ее краю, проступила едва заметная дымка. Это была неуклонно растущая, плотная полоса, ползущая по земле.

– Они идут, – с холодным удовлетворением произнес Харли.

– Эта охота будет последней для русского медведя, – прорычал Савойский.

Стальная армада «Императорского обоза» неотвратимо приближалась к Гааге, неся с собой грохот нового века. Они шли прямо в пасть ловушки.

Конец интерлюдии.

Глава 19

Проклятая равнина. Уже третий день нас окружала эта вылизанная, причесанная земля, от которой тошнило сильнее, чем от морской болезни. Каждый канал – струна, натянутая до звона. Каждое поле – расчерченный грифельками квадрат. Здесь даже деревья, казалось, росли по уставу. После дикой, живой, дышащей грязью и лесами Польши эта голландская стерильность раздражала. От нее хотелось выть. И в этот натертый до блеска мирок мы ввалились, как ватага пьяных грузчиков в операционную: двенадцать стальных монстров, изрыгающих жирный дым, оставляющих на безупречных дорогах глубокие борозды и омерзительные масляные пятна.

Выехавшие навстречу голландцы были под стать своей земле. Круглые, лоснящиеся, в черных камзолах, тугих, как кожа на барабане. От их намертво приклеенных к лицам улыбок теплее не становилось. Главный из них, представитель Генеральных штатов, долго рассыпался в любезностях, которые в переводе Остермана звучали еще фальшивее. Суть его витиеватой речи сводилась к одному: наше грохочущее стадо слишком велико и грязно для их чистоплотного города, а потому, ради нашего же «исключительного удобства», нас проводят в прекрасную загородную резиденцию. Я-то уже знал, что это сулит.

«Прекрасная резиденция» оказалась небольшим замком на острове, отрезанном от мира широкими, воняющими тиной каналами. Два моста, перекинутые на материк, выглядели хлипкими и ненадежными. Едва последний фургон нашего обоза, оставив на досках настила глубокие царапины, съехал на землю, за спиной застыли две роты пехоты в синих мундирах. «Почетный караул». Ну да, конечно.

Вечером, когда сырой, пронизывающий холод погнал всех в укрытия, в мой штабной фургон, превратившийся в островок тепла и света, скользнула тень. Андрей Ушаков. Молча стянув мокрые перчатки, он повесил их сушиться у жарко натопленной печурки и разложил на столе грубый набросок карты.

– Это не охрана, Петр Алексеевич.

От его бесцветного голоса стало не по себе.

– Мои люди весь день просидели на крышах. Нас обложили. Вон там, – его палец ткнул в схематичное изображение деревенской кирхи на том берегу. – На колокольне засели двое. Артиллеристы. Целый день вычисляли мертвые зоны. «Пристреливаются», сволочи, на случай чего.

Его палец переместился.

– А у мельницы – другая публика. Инженеры. Обмеряют наших «Бурлаков» на расстоянии. Буквально вскрывают их взглядом.

Карта под его пальцами превращалась в схему западни. Против нас работало целое конструкторское бюро.

– И самое паскудное, – палец Ушакова обвел кружком прибрежные кабаки, откуда доносились пьяные песни. – Там сидят их счетоводы. Каждая наша подвода с углем, каждая бочка с водой – все учтено. Они вычисляют наш дневной расход, чтобы знать, когда мы начнем дохнуть с голоду. Они к бою готовятся, Петр Алексеич.

Он замолчал. В фургоне стало слышно, как за стальной стеной ветер швыряет в броню пригоршни ледяной крупы. Вглядываясь в его пометки, я видел, как разрозненные детали складываются в единый механизм. Кёнигсберг – замок на острове. Берлин – дворец на окраине. Теперь Гаага. С удручающей педантичностью они повторяли один и тот же сценарий. Не лезут на рожон. Загоняют в клетку, отрезают от мира и начинают препарировать.

Дверь отсека распахнулась, впустив облако пара и самого Государя. Он влетел так, что задрожала палуба. За ним, как тени, проскользнули Меншиков и Орлов. Мы с Ушаковым вскочили.

– Что скажешь, генерал⁈ – прорычал Петр, с размаху опустив на стол огромный кулак. – Опять в окружении⁈ Доколе⁈

Я спокойно ответил:

– Государь, они не воюют с нами. Они нас изучают.

Он буравил меня непонимающим взглядом.

– Вспомни, – я обвел пальцем наш остров. – Кёнигсберг, Берлин, теперь здесь. Почерк один. Они боятся, что наша «зараза» – зараза воли, идей, перемен – вырвется наружу. Боятся не того, что мы что-то сломаем, а того, что мы что-то построим. Они пытаются запереть будущее, которое мы привезли. Может это слишком громко сказано, но именно такое впечатление складывается.

Петр умолк. Его гнев медленно утихал, он был задумчив.

– Так что делать? Сидеть и ждать, пока они нас обнюхают со всех сторон?

– Нет, Государь. Нужно проверить толщину прутьев.

План родился мгновенно – простой, наглый, идеально подходящий для Орлова. Василий, выслушав меня, оскалился в улыбке, от которой у любого бюргера душа ушла бы в пятки.

Через час он во главе дюжины своих отборных головорезов уже направлялся к мосту. Шли вразвалочку, в расстегнутых мундирах, горланя похабную песню – идеальное изображение подвыпивших солдат, решивших прошвырнуться в город «к девкам». Мы с Петром оделись в простую форму гвардейца, смешались с нашими воинами.

На мосту их встретил молодой голландский офицер с безупречной выправкой и каменным лицом. Он вежливо объяснил, что выход в город «в неурочное время может быть сопряжен с опасностями для высоких гостей».

– А мы не спрашиваем, – пробасил Орлов, делая шаг вперед. – Мы идем.

Голландец не шелохнулся. Едва заметный знак – и две шеренги солдат как один берут мушкеты наперевес. Тихо, без суеты. Просто обозначают границу.

Орлов застыл, его рука сама легла на эфес СМки. В воздухе отчетливо запахло кровью.

– Спокойно, Василь, – мой голос разрезал тишину. – Возвращаемся.

Смерив голландца долгим, тяжелым, обещающим взглядом, Орлов сплюнул под ноги и молча развернулся. Гвардейцы, разочарованно переругиваясь, побрели следом.

Проба сил окончена. Государь еле сдерживал свою ярость.

На следующий день нам принесли наживку – бумагу на дорогом пергаменте с приглашением на «Открытый публичный диспут о правилах ведения войны и гуманности». Список участников – весь дипломатический зверинец Европы в сборе. Ловушку даже не маскировали, а подали с наглым, неприкрытым цинизмом. Нас вызывали на публичную порку.

– Отказаться – трусость, – прорычал Петр, скомкав дубликат приглашения. Его кулак размером с небольшую дыню превратил гербовую бумагу в жалкий комок. – Значит, признать их правоту. Я поеду. И ты, генерал, поедешь со мной. Пусть послушают, что мы думаем об их «гуманности».

Спорить было бесполезно. Он уже закусил удила. Что ж, раз зовут на сцену – придется играть.