Текст книги "Инженер Петра Великого 10 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Инженер из XXI века попадает в тело подмастерья эпохи Петра I. Вокруг – грязь, тяжелый труд и война со шведами. А он просто хочет выжить и подняться.

Ах, да, еще прогрессорство... очень много прогрессорства!

Инженер Петра Великого – 10

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Инженер Петра Великого – 10

Глава 1

Январь 1708 г., Петербург

Зал морозовского подворья утонул в напряженной тишине. Немыслимое решение Петра вытравило последние остатки праздника. На лицах собравшихся застыла вся палитра растерянности. Старая гвардия, Меншиков и прочие сановники, окаменели с таким видом, будто им предложили отправиться на тот свет без покаяния. Для них государева воля – ехать в Европу не просить, а диктовать – была не просто нарушением этикета, а землетрясением, рушившим вековые устои их мира.

Даже генералы, минуту назад готовые вести полки на запад, растерянно переглядывались: объявленная им война оказалась не по их части – война идей, а не штыков. И лишь моя команда, мой разношерстный сброд из инженеров, солдат и купцов, дышала ровно. Для них приказ Петра был не безумием, а логичным, единственно верным ходом. Они, в отличие от прочих, нутром чуяли, что настоящая сила Империи уже не в числе гвардейских полков, а в дымящих трубах Игнатовского.

Той же ночью, уже в узком кругу, собрали экстренный совет. В кабинете, пропитавшемся запахом воска и кофе, остались лишь те, кто действительно принимал решения: Петр, я, Брюс и Алексей. Настроение было рабочим, почти лихорадочным.

– … и поедем мы не на паршивых их клячах, выпрашивая у каждого курфюрста свежего овса, – говорил Петр, меряя кабинет шагами; энергия из него била ключом. – Поедем на твоих, Смирнов, черепахах. На «Бурлаках». Всей эскадрой. Через всю их Европу. Пусть глядят.

Брошенная им идея поначалу казалась чистым сумасшествием. Идти через всю Европу на дюжине грохочущих, дымящих, изрыгающих пар монстров? Тащить за собой обоз в сотни тонн? Это была не просто дерзость – пощечина всему их миру, их этикету, их представлению о приличиях.

– Государь, – голос Брюса резанул, словно кнут, – мои люди в Берлине доносят: прусский король Фридрих уже стягивает к границе два полка. Просто от слухов о нашем усилении. Увидев у своих рубежей дюжину дымящих крепостей на колесах, он воспримет это не как посольство, а как вторжение. Мы не доедем и до Варшавы. Нас просто сомнут.

– Сомнут? – Петр медленно повернулся к нему. – Два полка… сомнут моих гвардейцев со «Шквалами»? Ты, Яков, считать разучился?

– Я считаю не солдат, Государь, а пули. И политические последствия. Это «casus belli». Повод к войне.

Вот тут-то и мой выход.

– Яков Вилимович прав, война начнется, – произнес я, шагнув вперед. Брюс удивленно вскинул бровь. – Только не та, о которой вы думаете. Она начнется в головах их королей, когда до них дойдет, что именно к ним едет.

Подойдя к карте, которую накрывала ладонь Петра, я начал излагать.

– Первое, и главное, – безопасность. Мы едем летучим корпусом. Двенадцать тягачей, каждый – мобильная огневая точка. Полк отборной гвардии со «Шквалами». Это сила, способная не просто отбиться, а продиктовать свою волю любому мелкому князьку на пути. Мы не станем просить разрешения на проезд – будем уведомлять о своем прибытии.

Убрав руку с карты, Петр одобрительно хмыкнул.

– Второе – независимость, – продолжил я, проведя пальцем по предполагаемому маршруту. – Мы не зависим от их гостеприимства. Своя тяга, свои запасы, свои походные мастерские. Никаких ожиданий, пока нам соизволят выделить подводы или фураж. Мы придем на всем своем – самодостаточная сила, а не просители.

– И третье, – тут я обвел взглядом всех троих, – самое важное. Сам вид нашего «Императорского обоза» – стальной процессии, медленно идущей через их сонные королевства, – станет мощнейшим ударом еще до начала любых переговоров. Каждый стук парового молота, клуб дыма из трубы будет говорить громче дипломатических нот. Они увидят идущую на них промышленную мощь. Пропаганда в движении.

Когда я закончил, в кабинете на несколько мгновений сгустилась тишина. Брюс задумчиво потер подбородок. Краем глаза я заметил Алексея: вцепившись в подлокотники кресла, он смотрел на карту, и в глазах его горел тот же безумный огонь, что и у отца. Яблоко от яблони…

– Быть по сему! – гаркнул Петр, с грохотом опустив кулак на стол. – Смирнов, тебе и карты в руки! Чтобы к весне обоз был готов! Чтоб каждый винтик блестел!

– Будет сделано, Государь. Однако для этого мне нужен надежный канал связи с Игнатовским. Телеграф не готов, реле не везде стоят. Любой приказ с гонцом – это день туда, день обратно. Прорва времени.

– Не поедешь, – отрезал царь. – Ты мне здесь нужен. Руководить будешь отсюда. Что до связи… – он нахмурился, – придумай что-нибудь. Ты же колдун.

Я вздохнул.

– Федьке в Игнатовское – пакет с нарочным! – уже диктовал я адъютанту, пока мысль не остыла. – Форсировать подготовку двенадцати «Бурлаков». Все машины – на полный технический осмотр. Запасные части – тройной комплект. И главное – готовить специальные фургоны. Не телеги, а платформы на рессорном ходу. Для людей, для припасов и для наших… выставочных образцов.

Лихорадочная подготовка завертелась той же ночью. Пока Европа спала, не ведая, какой новогодний «подарок» мы ей готовим, в заснеженных лесах под Петербургом уже кипела работа.

Дни слились в один нескончаемый мозговой штурм, а главный зал морозовского подворья превратился в наш штаб, конструкторское бюро и военный совет одновременно. Среди карт, чертежей и донесений мы ковали оружие для нашего беспрецедентного похода. Не из стали и пороха – из идей, механизмов и человеческого тщеславия. Петр, забросив все прочие дела, буквально поселился у нас, вникая в каждую деталь с азартом корабельного мастера, строящего свой лучший фрегат.

– С пушками и солдатами все ясно, – говорил он, тыча пальцем в списки гвардейских полков. – А чем еще мы их удивлять будем, Смирнов? Какие диковины повезем? Одними твоими черепахами сыт не будешь.

– Государь, – ответил я, разворачивая на столе свежий чертеж. – Мы повезем им товар. Такой, за который они сами нам золото понесут. Так и родился наш «арсенал убеждения» – передвижная выставка, каждый экспонат которой должен был бить точно в цель.

– Первое, – я положил на стол эскиз небольшой, компактной паровой машины. – Вот это – сердце нашей будущей промышленности. Мы не станем хвастаться ею как фокусом. В Берлине поставим ее на лесопилку, в Вене – подключим к насосу, откачивающему воду из шахты. Мы покажем их промышленникам выгоду. Надежный, мощный двигатель. Пусть сами приходят с деньгами, умоляя продать им не машину, а право на ее производство.

Петр хитро прищурился, мгновенно уловив суть: втянуть в экономическую зависимость.

– Дальше, – подтолкнул царь, указывая на следующий чертеж. – Телеграф? Зачем нам эта игрушка, когда мои гонцы быстрее ветра скачут?

– Гонца, Государь, можно перехватить. Подкупить. Или он просто свалится с лошади. А «разговор по проволоке» – это ваша прямая воля, без посредников. Представьте: в каждой столице мы устраиваем сеанс. Вы – в одной комнате дворца, их король – в другой. И на их глазах вы «разговариваете» через сотню саженей, передавая приказы и получая ответы в считанные мгновения. Это станет для них наглядным доказательством: наша Империя отныне едина и управляема, а приказ, отданный в Петербурге, через час исполняется в Азове.

– А если проволоку перережут? – не унимался он.

– А для этого вдоль нее поедут наши «Бурлаки». Мы везем систему его защиты.

Аргумент его убедил. Палец царя ткнулся в сложный чертеж ротационной печатной машины.

– А это что за страшилище?

– Это, Ваше Величество, ультиматум. Мы привезем действующую модель, уменьшенную, но рабочую. Рядом поставим токарный станок Нартова. И продемонстрируем, как за час можем отпечатать тысячу указов и выточить сотню одинаковых деталей для фузеи. Прямой сигнал: мы способны производить оружие и идеи быстрее, дешевле и в больших количествах, чем они.

Он долго смотрел на чертежи. В его глазах восхищение инженера боролось с азартом полководца – это оружие было пострашнее любых пушек.

– Но и это не все, Государь, – продолжил я, переходя к самому деликатному пункту. – Машины – железо. Главное – люди. Нам нужны их мозги. Я прошу у вас полномочий и бюджета на «охоту за головами».

– Это еще что за потеха? – нахмурился он.

– Вербовка. Я собираюсь переманить к нам лучших. Инженеров, химиков, математиков, мастеров точной механики. Всех, кто недоволен своими королями, кому не хватает денег или свободы для творчества. Мы предложим им то, чего они не получат нигде: неограниченные ресурсы, сложнейшие задачи и возможность войти в историю. Лично проведу с ними «собеседования».

– Хочешь мои деньги на заморских умников потратить? – в голосе царя зазвучало сомнение. – А свои где? Нартовы, Магницкие?

– Своих мы растим, однако это долго. Нам нужны готовые специалисты. И не просто умники, а особого склада: прагматики, циники. Те, для кого интересная задача важнее морали, – я сделал паузу и посмотрел ему прямо в глаза. – Помните француза, Анри Дюпре? Того, что сидел в Азове?

Петр кивнул.

– Так вот. Мои лучшие умы, Нартов и Магницкий, отказались работать над проектом «Благовоние». Совесть, видите ли, не позволила. А этот француз, едва взглянув на чертежи, не задал ни единого вопроса о морали. И через неделю выдал мне решение, над которым мои «совестливые» гении нос воротили.

– Этому лягушатнику доверять?

– Доверять – нет, Государь. Использовать – да. Он предан красивой инженерной задаче. И пока мы их ему поставляем, он будет нашим верным псом. Вот такие люди нам и нужны. Гении без предрассудков.

Аргумент сработал. Петр, прагматик до мозга костей, мою логику оценил.

– Добро, – коротко бросил он. – Деньги будут. Но если хоть один из твоих «гениев» окажется лазутчиком – спрошу с тебя лично.

Так наше посольство окончательно превратилось в сложнейшую спецоперацию. Мы ехали в Европу не с визитом вежливости, а с коммерческим предложением, от которого нельзя отказаться. Нашей задачей было вербовать, подкупать, соблазнять и демонстрировать силу.

Эйфория от принятых решений схлынула быстро, оставив после себя тяжелое похмелье реальности. Одно дело – начертить на карте дерзкий маршрут, и совсем другое – пройти его. На стол лег исписанный лист. Цифры, выведенные рукой Магницкого, прозвучали как приговор.

– Десять тонн, – произнес я в наступившей тишине. – Десять тонн угля в сутки. Такова цена нашего марша. У кого есть идеи, где мы их возьмем под Берлином? Кроме как из каминов прусского короля?

Над столом стало тихо. Неразрешимая, казалось, задача.

– Значит, нужно везти с собой, – подал голос Алексей. – Нагрузить несколько «Бурлаков» углем под завязку.

– И сколько мы так пройдем? – покачал я головой. – Верст сто, от силы двести. А потом наши «угольщики» сожрут собственный запас. Каждый «Бурлак», груженый топливом, лишает нас одного боевого тягача с гвардейцами. Мы приедем в Гаагу с пустыми топками и без армии. Тупик, Алексей Петрович. Войну снабжения нужно выиграть еще до ее начала. Яков Вилимович, Борис Алексеевич, это ваша работа.

– Тайные склады? – хмыкнул старый купец. – Легко сказать! Моих людей за такие дела в Европе повесят на ближайшем дереве как французских лазутчиков. Риски огромные, барон. Какова моя доля за этот риск?

– Ваша доля, Борис Алексеевич, – это монопольная торговля со всей Европой по нашему возвращении, – возразил я. – Но чтобы вернуться, надо сперва доехать. Никаких фур. Скупать будем на месте. Под Берлином – угольные копи. Ваши люди от имени подставной голландской конторы заключают контракт на закупку угля якобы для отправки морем. Но до порта уголь «не доезжает», оседая на арендованном складе в какой-нибудь глухой деревушке.

Морозов хитро прищурился, его купеческий ум мгновенно оценил изящество схемы.

– А воду как же? Воду в бочках не навозишься, протухнет.

– А воду будем брать из рек, – повернулся я к Брюсу. – Но для этого твои люди должны не просто обеспечить склады, а провести разведку. Мне нужны карты всех рек, ручьев и колодцев вдоль маршрута.

– Мои люди – не землемеры, – возразил Брюс. – Найти заговорщика в спальне короля – одно, а составить карту колодцев в саксонской деревне – совсем другое. У меня нет таких ресурсов.

– Значит, найдите, – отрезал я. – Подкупите местных проводников, наймите географов. Это война, Яков Вилимович, просто ведется она на картах, а не на поле боя. И последнее, – добавил я. – Автономность. Один из «Бурлаков» переоборудуем в передвижную мастерскую. Станки, запчасти, лучшие механики из Игнатовского. Мы должны быть готовы перебрать двигатель или выковать новую деталь прямо в поле.

Рискованный, на грани безумия, но это был план. Логистика нашего «вторжения» начала обретать плоть.

– Маршрут, – Петр, до этого молча слушавший, провел по карте жирную линию. – Я вижу его так: Петербург – Варшава. В Варшаве покажем полякам, кто в доме хозяин. Дальше – Берлин. Пощупаем этого Фридриха, может, удастся его от австрияков отвадить. Из Берлина – прямиком в Гаагу.

Так был утвержден этот дерзкий, наглый, бросающий вызов маршрут.

Пока Брюс с Морозовыми просчитывали тонкости своей тайной войны, я с головой ушел в то, что умел лучше всего – в железо. Путешествие на «Лешем» выявило все детские болезни моих машин, и теперь, перед главным экзаменом, их нужно было срочно лечить. Запершись с Нартовым, который тут же примчался из Игнатовского с первыми набросками, мы принялись перекраивать «Бурлак» буквально на коленке.

– Слишком он прожорлив, Андрей, – говорил я, водя грифелем по чертежу. – И капризен, как барышня. Нужна машина, способная работать на чем угодно, хоть на сырых дровах, хоть на торфе.

Так родился проект «Всеядность»: новая конструкция топки с принудительным поддувом, выжимающая максимум жара из любого подручного топлива. Однако главной головной болью оставалась трансмиссия.

– На подъемах ревет, а толку чуть, – жаловался я Нартову. – Вся мощь уходит в свисток. Мы теряем тягу там, где она нужнее всего.

– Не сходится, Петр Алексеевич! – однажды ворвался он ко мне в кабинет, швырнув на стол чертежи. – Если мы сделаем такую передачу, вал не выдержит, его просто свернет! Нет у нас такой стали!

– А если не один вал, а два? – я набросал на листе идею промежуточной шестерни, распределяющей нагрузку.

Нартов замер, вглядываясь в мои каракули. Взгляд его вспыхнул. Проект «Редуктор», наша примитивная коробка передач, сдвинулся с мертвой точки. Мы не просто готовились к походу – мы на ходу создавали новое поколение машин.

В разгар этих трудов, когда, казалось, мы окончательно увязли в чертежах, в кабинет снова вошел Петр. В отличном расположении духа, он насвистывал какой-то морской мотив.

– Ну что, механики, – бросил он, склоняясь над нашими чертежами, – скоро ли ваши самобеглые кареты будут готовы?

– Работаем, Государь, – буркнул я, не отрываясь от расчетов.

Он постоял еще немного, а потом, ткнув пальцем в карту туда, где за Гаагой простирался Ла-Манш, сказал как бы между прочим:

– А если в Гааге все по-нашему пойдет, заедем в Париж. Хочу на их Версаль поглядеть. Говорят, фонтаны там знатные.

Я удивленно поднял голову. Версаль… Господи, ему еще и фонтаны подавай. Мы готовимся к войне, а он – к экскурсии. Хотя… может, в этом и есть суть его гения? Пока все дрожат от страха, он уже планирует банкет на пепелище. Его уверенность была настолько абсолютной и заразительной, что на миг даже я поддался ей: это не авантюра, а четко просчитанная операция.

Когда Петр уже собирался закончить совет, из-за стола поднялся Алексей.

За эти недели он держался в тени. С головой ушел в бумаги своего нового «Приказа тайных дел», разбирая донесения и составляя отчеты. Я почти списал его со счетов как полезного, но второстепенного клерка. И вот теперь он вышел на середину зала. Его лицо было бледно, но взгляд упрям и тверд, как закаленная сталь.

– Государь-батюшка, – голос его прозвучал на удивление громко и уверенно в наступившей тишине.

Петр медленно повернул голову. На его лице проступило недоумение, смешанное с раздражением.

– Что еще?

– Я прошу включить меня в состав посольства.

Глава 2

Январь 1708 г., Петербург

Мальчишка… Господи, какой же он еще мальчишка. Одним своим дурацким порывом перечеркнул все наши многомесячные работы, все интриги, все риски – коту под хвост. Я видел, как лицо Меншикова напряглось, превращаясь в маску хищника, учуявшего кровь. Видел, как старый князь Долгорукий замер с поднесенной к губам чаркой, а его глаза под кустистыми бровями превратились в две ледяные щелки. Все ждали.

Тяжелый взгляд Петра впился в сына. На лбу Алексея бисером выступила испарина, рубаха под мундиром, я был уверен, уже взмокла. Понял. Наконец-то до него дошло, какую пропасть он разверз у себя под ногами. И тут же это ядро развернулось в мою сторону. Не вопрос – приговор. «Твоя работа, Смирнов? Этому учил?». Я чуть качнул головой, почти незаметно, одними мышцами шеи. Сигнал обоим – и отцу, и сыну. Не дергайся, мальчик. Не усугубляй. Сейчас начнется. Показательная порка, публичное унижение, а потом – тихая грызня за спиной, где каждый из присутствующих постарается урвать свой кусок от ослабевшего царевича и от меня заодно.

И в этот момент Петр откинулся на спинку кресла. Его губы дрогнули, поползли в стороны, обнажая крупные зубы в ухмылке. А потом зал вздрогнул от грохота – раскат густого, басовитого, абсолютно искреннего хохота. Он смеялся, запрокинув голову, хлопая себя по коленям, до слез, до хрипа. Сановники ошарашенно переглядывались, не понимая, что за представление разыгрывается на их глазах – приступ монаршего безумия или какой-то неведомый им политический финт. Смех оборвался внезапно. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, Государь поднялся.

– Слыхали, бояре⁈ – пророкотал он, обводя зал сияющим, чуть влажным взглядом. – Слыхали, каков орел⁈

Он подошел к сыну, стоявшему столбом, и сгреб его в медвежьи объятия. Алексей крякнул, выдержал.

– Не прячется за спины, не отсиживается в тепле! – гремел Петр, встряхивая наследника. – В самое пекло рвется, со мной, плечом к плечу! Благодарю тот день, когда у Империи появился такой учитель! – он метнул в мою сторону полный отцовской гордости взгляд. – Храбрости научил, ответственности научил, думать по-государственному заставил! Вот он, мой наследник! Не затворник книжный, а воин!

Я смотрел на эту сцену и нутром ощущал, как с плеч гора спадает. Гений. Просто гений импровизации. Он простил сыну оплошность и перековал ее в доблесть. Он намертво связал этот дурацкий поступок с моим именем, выставив его результатом моего «правильного» воспитания. Он защищал и Алексея, и проект. Систему. Будущее.

Алексей, поначалу совершенно сбитый с толку этим потоком незаслуженных похвал, залился густым румянцем. Он еще не до конца понимал правил этой большой, взрослой игры, но, поймав мой короткий, ободряющий взгляд и едва заметный кивок, мгновенно сориентировался. Когда отец наконец поставил его на пол, он сделал шаг вперед, обвел зал чуть виноватым, но в то же время лукавым взглядом и развел руками.

– Что ж, господа, я должен был проверить! – его голос, к моему облегчению, прозвучал уверенно. – Авось батюшка в кураже и даст согласие! Попытка не пытка!

Он картинно пожал плечами, и эта простая, обезоруживающая выходка стала последней каплей. Зал взорвался хохотом – искренним и облегченным. Старый князь Долгорукий добродушно крякнул в бороду, Меншиков, оценивший изящество маневра, заулыбался во весь рот, а Брюс позволил себе едва заметную усмешку. Алексей выкрутился, вышел из ситуации победителем, показав себя человеком с самоиронией, способным держать удар.

Мальчик вырос. Он научился импровизировать, чувствовать момент, играть на публику. Проект «Наследник» можно считать успешным.

Позже, когда шум в зале утих, превратившись в сытый гул довольных царедворцев, я нашел Алексея в тихой нише за тяжелой бархатной портьерой. Он стоял у окна, прижавшись лбом к ледяному стеклу, и смотрел на заснеженный сад. В застывшей линии его плеч угадывалась борьба – остатки адреналина, смешанные с горечью. Он все еще был на взводе, но руки, сжатые за спиной в замок, чуть подрагивали.

– Это был твой лучший ход за весь день, Алексей Петрович, – тихо сказал я, подходя и становясь рядом.

Он удивленно обернулся, в глазах мелькнула тень обиды – ждал, видимо, нотаций.

– Попроситься в поход было глупостью, – сказал я. – Чистой воды мальчишество. Но вот так вывернуться, обратить все в шутку, когда на тебя смотрит сотня волков, готовых рвать… Этому не научишь по книгам. Ты заставил их смеяться вместе с тобой, а не над тобой. Это дорогого стоит.

Мальчишеский восторг на его лице медленно угас. Он отвернулся к окну и тяжело вздохнул, выдохнув на стекло облачко пара.

– Я ведь и вправду хотел, – признался он почти шепотом. – Увидеть все это. Быть рядом. Не в бумагах копаться, а…

Он не закончил. И не нужно было. Я положил руку ему на плечо.

– Ты думаешь, батюшка оставляет тебя здесь от недоверия? Он оставляет тебя, потому что доверяет. Здесь, в столице, война будет не менее жаркой. Без пушек, без знамен. Интриги, доносы, подкупы. Враг будет бить по казне, по приказам, по твоим людям. Удержать тыл, Алексей, – задача посложнее, чем взять вражеский город. Отец оставляет тебя своим наместником.

Он медленно повернул голову. В его глазах отразились отблески свечей из зала, в этом неровном свете я увидел, как уходит последняя детская обида. Он вдруг понял весь масштаб ответственности, которая на него обрушилась.

– Я… справлюсь? – в его голосе прозвучало не сомнение, а вопрос к самому себе.

– Справишься, – ответил я твердо. – Потому что ты уже не один. За твоей спиной – «Щит» Ушакова, казна Морозовых, ум Брюса. И мои заводы. Твое слово здесь – закон. Помни это.

Он долго молчал, глядя мне в глаза. А потом коротко, по-мужски, кивнул.

– Спасибо за урок, Учитель.

С этого дня все завертелось еще сильней. Подготовка к «Императорскому обозу» поглотила нас целиком. Мой кабинет стал перекрестком, где сходились все дороги Империи. Я спал урывками, прямо в кресле, подпитываясь крепчайшим кофе, который мне варил молчаливый денщик. Дни слились в один нескончаемый спор.

– … нет, Государь! – доказывал я, тыча пальцем в чертеж «Бурлака». – Мы не можем вешать на него дополнительные бронелисты! Он и так на пределе веса! Он просто увязнет в первой же весенней луже где-нибудь под Варшавой!

– А я тебе говорю – вешать! – гремел Петр, стуча кулаком по столу так, что подпрыгивали чернильницы. – Чтобы у каждого курфюрста при виде наших черепах поджилки тряслись! Красота тоже оружие, Смирнов!

Каждый день – битва. С упрямством Государя, с жадностью купцов, с собственной усталостью, которая свинцом наливала тело. Я правил чертежи, допрашивал гонцов, орал на поставщиков, пытаясь собрать из сотен разрозненных, вечно конфликтующих деталей единый, работающий механизм.

Именно в разгар этой лихорадочной гонки, когда, казалось, я уже окончательно увяз в бумагах и спорах, из Игнатовского пришел сюрприз.

Это началось с земли. Низкая, неприятная дрожь прошла по промерзшему двору, заставив дребезжать посуду на столе и тонко звенеть стекла в окнах кабинета. Я оторвался от чертежей, прислушиваясь. Не пушки. Ритм был тяжелым, механическим, словно просыпался какой-то исполин. Спустя минуту на улице послышались возбужденные крики, а затем в кабинет без стука влетел Орлов.

– Командир, там… твои чудища приехали! – выпалил он, а в глазах плескался щенячий восторг.

Мы выскочили на крыльцо. То, что медленно, с натужным скрипом резиноида, вползало в ворота морозовского подворья, заставило меня замереть. Три «Бурлака». Но это были не те машины, что я оставлял в Игнатовском. Вместо четырех катков под каждой гусеницей теперь было шесть. Корпус стал длиннее, приземистее, а над броней торчали не две, а четыре дымовые трубы, изрыгавшие в морозное небо густые клубы пара.

С головной машины, едва она замерла с протяжным шипением, спрыгнул на землю чумазый и сияющий от гордости Федька. Мой ученик. Он протянул мне замусоленный кожаный пакет.

– Подарок, Петр Алексеевич, – пробасил он. – Сюрприз!

Пока Петр, выскочивший следом за мной, с азартом ребенка карабкался по одной из машин, я вскрыл пакет. Внутри, помимо пачки технических отчетов, лежало письмо, написанное аккуратным, чуть наклонным почерком Изабеллы, которая стояла тут же – с легкой улыбкой посматривая на меня.

«Петр Алексеевич, – я невольно усмехнулся. – Проведя аудит расходов Инженерной канцелярии, я обнаружила в выстроенной вами финансовой системе критическую уязвимость».

Я оторвался от письма, взглянув на испанку. Уязвимость?

«Ваша модель, – продолжала она, – безупречно отслеживает крупные ассигнования. Однако она слепа к множеству мелких трат по графам „экспериментальные нужды“ и „непредвиденные расходы“. Каждая из них ничтожна, но, сливаясь в единый поток, они образуют значительный и неконтролируемый резерв. За последние три месяца этот „теневой бюджет“ составил сумму, достаточную для постройки и модернизации трех тягачей».

Я опустил письмо. Дошло. Она нашла дыру. Системную ошибку. Собрала то, что просачивалось сквозь пальцы, и пустила в дело. Это был сюрприз, вызов. Она отчиталась о проблеме – и привезла ее решение в виде трех многотонных стальных аргументов.

– … а вот тут, Государь, – донесся до меня возбужденный голос Федьки, который уже водил Петра по нутру машины, – мы поставили не четыре малых котла! На каждое из задних колес – свой! Тяга – звериная!

Петр, который прибыл с очередной инспекцией, вылез из люка, отряхивая с камзола сажу, и ушел с головой в осмотр монстров. Его глаза горели. Он обошел машину, постучал костяшками пальцев по утолщенной броне, качнул ее, навалившись всем телом. «Бурлак» стоял как влитой.

– Шесть катков… – пробормотал он, глядя на новую ходовую. – Смирнов! – его голос тут же обрел силу. – Он же теперь устойчивее скалы!

– Устойчивее, Государь, – подтвердил я, подходя ближе. – Центр тяжести ниже, база длиннее. Ход плавнее будет, и по вязкому грунту пойдет уверенней.

– Значит, и пушку выдержит! – выпалил он, и его взгляд впился в меня с азартом изобретателя, нащупавшего золотую жилу. – Сюда, на крышу! Трехфунтовую! А лучше – шестифунтовую! Представь, Смирнов! Это ж что за зверь получится! Чтобы у каждого курфюрста при виде наших черепах не только поджилки тряслись, но и замки их картонные сыпались!

Я мысленно застонал. Началось.

– Не выдержит, Государь, – устало ответил я. – Это тягач, а не лафет. Вся рама рассчитана на тяговое усилие, а не на ударный импульс от выстрела. Отдача ее просто разорвет на втором залпе. Да и центр тяжести поднимется так, что машина перевернется на первом же косогоре.

– Додумаешь! Укрепишь! – отмахнулся он, как от назойливой мухи. Его уже несло потоком собственной идеи. – Ты мне о зрелище думай! Мы въезжаем в Дрезден, а впереди три таких чудища, изрыгающих огонь! Вся Европа ахнет!

Он был прав в своем стремлении удивлять, но я уже думал о фураже для лошадей, о запасах угля, о ремонте в полевых условиях. Голова гудела от сотен деталей, и эта пушка была сейчас самой ненужной из них.

– Государь, да если понадобятся пушки, я их тебе на месте отолью! – раздраженно бросил я, сам не ожидая от себя этих слов. – Хоть в центре Гааги! Была бы медь да уголь под рукой…

Я замолчал, пораженный собственной фразой. Слова, брошенные в сердцах, вдруг натолкнули на интересную мысль, обретая вес и форму. На месте отолью. Мысль, мелькнувшая как искра, вдруг вспыхнула ослепительным пламенем, осветив совершенно новую перспективу. Не тащить с собой оружие. Тащить с собой возможность его создать. И не только его. Вообще все, что угодно.

Петр удивленно уставился на меня, собираясь возразить, но увидел что-то в моем лице. Я смотрел на эти огромные, устойчивые платформы и видел уже как воплощается идея. Государь может потребовать сотворить любое диво прямо на площади в Берлине. И я должен быть готов.

– Нет, Государь. Не пушки, – сказал я тихо. Я подошел к ближайшей машине, чувствуя, как внутри рождается план. – Это будет гораздо лучше – передвижные мастерские.

Петр удивленно вскинул бровь.

– Один «Бурлак», – я хлопнул ладонью по холодной броне, – мы превратим в кузницу. Сюда – паровой молот, сюда – горн с принудительным поддувом от паровой машины. Сможем ковать любую деталь, от подковы до ствола, прямо в поле.

– Второй, – мой палец переместился на следующего монстра, – станет механическим цехом. Токарный станок Нартова, сверлильный, набор инструментов. Выточим ось или нарежем резьбу, стоя лагерем где-нибудь под Веной.

– А третий… – я посмотрел на последнюю машину, – третий станет моей личной вотчиной. Химическая лаборатория. Запас реактивов, стекло, приборы. Все, что нужно, чтобы собрать любой фокус, который придет вам в голову, Государь. От цветного огня до… всего остального.

Петр смотрел на меня, в его глазах медленно разгорался огонь безумного восторга.

Вечером, когда густые январские сумерки окончательно поглотили город, я немного задержался в кабинете. Голова гудела от цифр. Наконец, отшвырнув бумаги, я направился в главный зал, где должна была собраться моя команда. Еще на подходе, в длинном коридоре, я услышал незнакомый для нашего штаба звук – смех. Не сдержанный смешок Брюса и не солдатский хохот Орлова, а что-то другое – легкое, почти семейное.

Приоткрыв тяжелую дубовую дверь, я замер на пороге. У огромного, жарко пылающего камина, сгрудившись, стояли все мои люди. Изабелла, Нартов, Орлов, даже хмурый Дубов – все слушали, как Орлов, картинно надув щеки и выпятив живот, басом пародировал Бориса Морозова. В центре их круга, щеки которой пылали от смущения, стояла улыбающаяся Анна.

– … и тогда Борис Алексеич стукнул по столу чаркой и говорит: «Что ж, Анна Смирнова, принимай дела!» – прогремел Орлов, и вся группа прыснула со смеху. Анна, вновь покраснела до корней волос, не растерялась и что-то с улыбкой ему ответила.

– Право слово, сударыня, идет вам эта фамилия, звучит! – добавила Изабелла, и в ее голосе, к моему изумлению, не было ни капли яда – дружеская ирония.

Я тихо прикрыл дверь. Они меня не заметили. Стоя в полумраке коридора, я слушал их приглушенные голоса. Так, стоп. Они что, уже все за меня решили? Сговорились за спиной? Это было не просто подшучивание. На моих глазах они принимали ее. Окончательно, без оговорок. Не как временного союзника, не как «московский кошелек», а как свою.