Текст книги "Нижний горизонт"

Автор книги: Виктор Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

–. На вышке трубой зацепило. Ерунда…

Лена видела в Аксу, как добывают нефть – буровые вышки стояли прямо вокруг поселка. Там ее постигло разочарование. Женщин в буровые бригады не берут – им там просто нечего делать. Осенью и зимой на открытом ветре работать надо, а из скважин, как правило, бьет не нефть, а вода. И спецовки у рабочих вовсе не такие чистенькие, а рукавицы ни у кого больше недели не терпят. Длинную трубу лебедкой поднимают до верха вышки, потом опускают ее в скважину, потом новую поднимают и на предыдущую навинчивают. Навинчивает-то, конечно, механизм, но придерживать трубу приходится руками, а то и всем телом – ее ведь и ветром раскачивает, и лебедка может неточно опустить. Если такой трубой «заденет», недолго и вообще с жизнью распрощаться.

Гена помялся, постучал ногой по бордюру и говорит:

– Лена, ты ей записочку не передашь?

Лена поняла, кому это «ей», и взяла записку. А он ушел. Она думала еще поговорить, но он ушел.

Зойка и Маша давно ее ждали – сегодня после долгих уговоров решено было превратить одну из подруг в (красавицу. Но сначала Лена отдала записку.

– А, – сказала Маша.

Мельком прочитала и сунула в карман.

Красные глазки на электробигуди уже почернели – девушки закрыли дверь на ключ и посадили Зойку на стул перед зеркалом. Волосы у Зойки длинные, густые, и чтобы завивка взялась крепче, Лена начала расчесывать их мокрой расческой. Что ни говори, а внешность для женщины многое значит. Стесняться себя – еще хуже, чем себя жалеть, так как поневоле перестанешь доверять своим мыслям и чувствам. А осознание своей аккуратности всегда позволяет вырасти чувству собственного достоинства. Вот ты меня на танец пригласи, а там уж я не только свой глубокий ум продемонстрирую, но и тебя заставлю в человеке душу любить. А вообще, конечно, одежда и прическа существуют для того, чтобы их не замечать.

Лена накрутила на лбу Зойке первую катушку, и тут в дверь кто-то постучал. Маша громко крикнула: «Чего надо?» В ответ из-за двери негромкий голос сказал:

– Ач эле!

Зойка с криком: «Абикэй!» слетела со стула, потом вернулась, сорвала с себя бигуди и бросилась открывать дверь. Через секунду она обнималась на пороге с маленькой старушкой, которая гладила ее по голове морщинистой рукой и приговаривала: «Кызым!» Лена по-другому представляла себе Зойкину бабушку – в голубом шелковом платье, в малиновом камзоле, от плеча до пояса сверкающая хаситэ из серебряных блях и монет – в национальном костюме, одним словом. А она была в длинном, не новом ситцевом платье, на голове простой платок вроспуск – двумя концами завязан под подбородком, а два свободно на спине. Монеты в косе, правда, были, – только не сверкающие, а из потертых гривенников первого советского выпуска. Лена поняла свою ошибку – она, как и все люди, за национальным видела лишь праздничный костюм. Его человек любой национальности бережет, в далекий путь надевает обиходную одежду – а она схожа у рабочих людей всех народов мира. В том, что бабушка Зойки работала всю жизнь, Лена не сомневалась – как у всех хороших бабушек на свете, обе ее ладони покрывали мозоли и трещинки.

Зойка с бабушкой начала о чем-то говорить, Лена их не понимала – говорили они на диалекте и очень быстро.

Лена поманила Машу рукой, и подруги незаметно вышли из комнаты – чтобы не мешать. В коридоре Маша сказала:

– Только бы Алевтина не заявилась. Достала где-то пилюли от полноты, обещала и мне занести.

– Тебе они ни к чему, – сказала Лена, – а вот мне уже скоро понадобятся – не отказывайся.

Девушки стояли и решали куда пойти. Лена спросила:

– Что по телевизору?

– Конгресс какой-то, – ответила Маша. – Потом футбол – наши снова продуют…

Когда Лена училась в вечерней школе, была знакома с одним футболистом. Он как выпьет, всегда начинал об одном: «Пеле – это класс! А кто мы? Мусор!» Однажды Лена не выдержала и сказала: «Чем пить и плакать, шел бы лучше тренироваться. Или тебе нравится быть мусором?» Футболист обиделся и больше с ней не разговаривал. А она совсем перестала ходить на стадион.

В конце концов решили пойти погулять на улицу, и тут к ним подошла Элка. Лена с ней больше не пыталась говорить – не навязываться же, если человек тебя терпеть не может. Но та сама спросила, почему они стоят возле стенки. Маша объяснила.

– Пойдемте к нам, – пригласила Элка. – У нас никого нет.

Подругам было все равно, куда девать время. Они пришли, сели на стулья. Элка как-то странно крутилась вокруг и наконец сказала:

– Девчонки, я вам сейчас покажу одну вещь, а вы скажите, только честно, – как?

Она вытащила из-под скатерти тетрадный листок в клетку, и стала заунывно читать:

 
Почему все в мире сложно —
Подлость, ложь и клевета,
Обмануться легко можно,
Правду слышишь иногда.
 
 
Есть ли правда в этом мире?
Есть ли люди в наши дни?
Есть – толкуют мне все время.
Если есть, то где они?
 

Ожидая ответа, Элка глядела почему-то только на Лену. Что ей можно было сообщить? И она сказала:

– Неплохо. Размер есть и прочувствованно…

– Вот, – с облегчением вздохнула Элка, – а мне говорят —. рифма! Главное – чтобы от души! Ведь действительно, где вы сейчас настоящего рыцаря встретите?

– Всем нужны Ромео, – засмеялась Маша, – а сама-то ты – Джульетта?

– Нет, правда, – смутилась Элка, – ну, хотя бы честного человека?

– А в магазине у вас, – спросила Лена, – одни нечестные?

– Черт их знает, – сказала Элка, – пока разговариваешь – вроде честные. А вечером свертки каким-то людям передают. И заведующая молчит – ее у нас «торговым маневром» зовут.

– Так везде, – оказала Маша. – К нам в банк когда из совхоза приезжают, обязательно кур везут – привыкли «дашь на дашь». И никто уже не отказывается – что изменится, если я, например, откажусь?

– А что должно измениться? – спросила Лена. – Зааплодировать тебе должны? Ты же это для себя, а не для других сделаешь.

– Уволюсь к черту, – сказала Элка. – В типографию, что ли, снова попроситься? Там я по третьему работала, а здесь все в ученицах торчу…

– А местком?

– Толку от этих месткомов, – вместо Элки махнула рукой Маша. – Ты вовремя подмигни, кому надо улыбнись – и все у тебя будет!

– У тебя будет, – сказала Лена. – А вот от моей улыбки или вон от Элкиной мужчины в обморок не падают. Я – большая и толстая.

– Вот вы где! – раздался в дверях голос Зойки, – а там бабушка беспокоится. Элла, пойдем с нами чай пить?

– Нет, – вздохнула Элка. – К своему надо…

– Брось ты его, колымщика несчастного, – посоветовала Маша. – Понадежнее парня найти не можешь?

– Без меня вовсе сопьется, – сказала Элка. – Так хоть на книжку кладет…

Когда девушки подходили к комнате, радостная Зойка сообщила:

– Теперь бабушка часто приезжать будет. Мимо деревни дорогу на КамАЗ построили – автобус ходит!

Бабушка сидела уже в домашнем – сбросила ичиги с галошами, надела черную безрукавку – и казалось, что жила здесь всегда. Она перемыла все тарелки, достала домашнее полотенце с желтыми и зелеными волнами и теперь усаживала девушек за стол. Из капроновой бутылочки из-под шампуня она налила что-то белое и пенящееся. «Кумыс», – шепнула Зойка. В Татарии Лена жила не первый год, но кумыса еще не пила. Она протянула к стакану руку, но бабушка сказала что-то, Лена разобрала лишь слово «шайтан». Зойка засмеялась и сказала:

– Она боится, что в тебя вместе с кумысом зайдет шайтан. Скажи: «Алла, бисмила, ильрахман, ильрахим!»

– Я же не верующая, – удивилась Лена.

Зойка перевела, бабушка ей снова что-то сказала, и они обе засмеялись.

– В неверующих шайтан тоже заходит, – улыбаясь, сказала Зойка. – Вы над ней посмейтесь, но все равно скажите…

Тогда Лена с Машей тоже расхохотались и сказали про «аллу-бисмилу». Жалко, что ли, если человек тебе искренне хочет добра!

Они долго по глоточку пили кумыс, потом ели чебуреки, потом пили чай, а потом Зойка подошла к кровати и сдернула за угол покрывало. Подруги ахнули: на кровати лежали наряды, будто взятые у красавицы «Алтынчеч» – бархатный колфак, расшитый бахромой и разноцветным бисером, розовый нагрудник с узорами, шерстяные узорчатые чулки и, самое главное, сапожки. Таких сапожек Лена никогда не видела – из мягкой, цвета весенней травы кожи, на точеном каблуке, а от носа до самого верха шли узоры: желтые листочки с голубыми колокольчиками, сверкающие серебром перья жар-птицы, малиновые сердечки и ягодки с голубым обводом… Разве поставишь с такой красотой домкультуровские – унылого коричневого цвета с широким ковбойским носком?

– Это мне бабушка подарила, – хвасталась Зойка, когда девушки по очереди примеривали колфак перед зеркалом. – Берегла дочке, да все сыновья рождались, а из них один мой папа с фронта вернулся. Я написала ей, что хожу в танцевальный…

Бабушка смотрела, кивала Головой и улыбалась. А сапожки подошли только Зойке – видно маленькая нога у них в роду по наследству передается.

Вечером, когда легли спать, Зойка еще долго о чем-то шепталась со своей «абикей». Лена тоже не могла заснуть – перед глазами проходил и никак не мог улечься день. Что же было написано в записке? Изменилась Маша за последнее время…

Маша не хочет рисковать

Когда человек под музыку выходит на танцплощадку и вдруг обнаруживает, что на ней, кроме него, никого нет, у него становится такое лицо, будто его с крутого обрыва столкнули в воду. И будто чем искуснее он будет притворяться умеющим плавать, тем больше у него шансов не утонуть. Маша видела обучение плаванию, когда сталкивают в воду – у многих людей после этого остается ненависть к воде и столкнувшим на всю жизнь.

Она всей душой ненавидела свою работу. Вообще она с детства очень невезучая – до тринадцати лет мечтала, чтобы ее отдали на художественную гимнастику, но так и не дождалась; до семнадцати, когда была самой красивой в классе, каждый день ожидала, что придет кто-то и пригласит сниматься в кино; после семнадцати начала мечтать о хореографическом училище, но увы, как и прежде… Мечты, мечты, где ваша сладость… Живут где-то люди, не все из них гении или красавицы, но которых куда-то приглашают, кто-то их «открывает» – неужели она хуже? И не в лучах славы дело, просто Маша твердо знала, что именно сцена, зрители, шумное внимание – ее призвание.

Недавно с девочками они поспорили, почему работать трудно, а танцевать легко. Зойка сказала: «Танцует человек тогда, когда хочется, а работает – всегда». Лена сказала: «Когда работаешь – надо думать, а когда танцуешь – живешь чувствами. Думать труднее». А Маша считает, радость танца – в его природе. Таково его содержание – показ удали, смелости, красоты, веселья! Разве плохо эту радость давать тысячам зрителей – увидев танцовщицу, каждый из них почувствует себя и молодым, и сильным!

Ленчик еще сказала, что работать станет легче, если о работе будешь не только думать, но и болеть за нее сердцем. Однако не все же от рождения такие честные, как Зойка, и такие сознательные, как она! Лично Маша считает – труд облегчится, когда везде введется свободное расписание: нет настроения – ушел, захотелось потрудиться – в удобное время пришел.

Ленчик может в глаза директору заявить – от рабочих нужно требовать сегодня не героизма, а нормы, потому что такие же люди на соседнем предприятии в отпуск ходят по графику. Маша так своему начальнику сказать не может – вдруг он начнет мстить?

Себе Маша честно признавалась, она – обыкновенная баба, слабая и мягкая, и ругаться не может. Мужа бы ей твердого и сильного – была бы она за его честностью, как за самой прочной стеной. Если бы знать точно, кто он… Да не бывает, чтобы и умный, и красивый, и смелый одновременно. Если много читает, значит, с детства дома сидит – откуда смелости взяться? А если красивый, то глуп как подметка – его с восьмого класса ничего, кроме девочек, не интересует. Потом, может быть, люди и будут идеальными. А где она, эта самая любовь, за которую раньше шли на дуэль? Гена, скажем, разве способен на такую страсть, что жизнь и смерть – от одного взмаха ресниц, как у кабальеро? Он неловкий – попал месяц назад под какую-то трубу, вывихнул плечо. Нельзя быть неловким в жизни. Маша только потому его записок подругам не читала, что откровенность ценила. Зачем он ей?

Некоторые за новой жизнью едут на новостройки, сейчас везде строят – Зойку, вон, ее Фарид к себе на КамАЗ зовет. А кому Маша нужна на том же КамАЗе? Мало кто из женщин пригоден для трудового героизма – для этого ведь тоже талант нужен. Жизнь надо устраивать по-другому. А как, Маше подсказал Ильгиз.

К районному смотру вместо снятой «за легкомысленность» кадрили репетировали новый танец, посвященный строителям КамАЗа, – собственное ильгизово изобретение – девушки в национальной одежде бегают по сцене с автомобильными рулями в руках, а парни по просцениуму катают автопокрышки. Потом все собираются, изображают грузовик, кричат: «Ту-ту-у!» и, помахивая платочками, исчезают за кулисами. Очень нелепо все, особенно, – это «Ту-ту-у», но что поделаешь – начальство одобрило. А раз одобрило, Ильгиз не объясняет ничего, – «Делай как я» – я прогон за прогоном.

В паузе Маша стояла перед зеркалом и косы к колфаку цепляла – директор Дома культуры лично распорядился всем нарядов по образу Зойкиных нашить. Ведь только говорится, что в магазинах того и того не хватает, – на складе в торгконторе всего полно. По фактурам, которые в банк поступают, видно – и кружев, которых Ильгиз нигде найти не мог, и бисера, и кожи цветной – надо только уметь взять. Тоже умора – ну почему продавцы считают, что красивая вещь покупателю нужна именно в конце месяца? Только жуликов вокруг складов плодят.

К ней сзади подошел Ильгиз: «Ну, Мария Тальони, как экзерсис?» Маша убрала его руку с талии, а он говорит: «Слышал, ты в Казань собираешься, в театр оперы и балета имени Джалиля? Трудно будет…» Видимо, он слышал разговор с Леной – она Машу все в институт культуры поступать уговаривала. Спросила Маша, почему трудно? «Прошло время, когда по радио в Татарии таланты отыскивали, – ответил Ильгиз, – теперь от самородков отбою нет!» Но дальше он оказал, что вот в республиканский ансамбль он словечко может замолвить…

Заколебалась Маша после слов Ильгиза – он ведь и не требует взамен ничего, помочь хочет, не больше. А в ансамбль ее не возьмут – что ж, вот тогда в институт можно попробовать. Один раз в жизни воспользоваться знакомством не зазорно – попадет в ансамбль, тогда и заживет абсолютно честно.

* * *

Из дневника Лены Маркеловой

Почему мы боимся слов – нет, не только произносить – и слышать? Почему пугаемся, если человек просто и толково сформулирует в словах, из-за чего он любит тебя я должен всегда находиться рядом? Неужели мы так привыкли, что туда, где говорит сердце, нет пути рассудку?

Я не произношу нравоучение и не «казню» человечество – обращаюсь прежде всего к себе, потому что, может быть, я и заблуждалась больше всех на свете. Ум человека может все, знает все – значит, он и только он способен сохранить навсегда пламя в сердце.

И не нужно бояться думать вслух, если даже твои мысли не совпадают сегодня с общепринятым мнением. Ты не прав – тебя поправят. Другие не правы – не дрожи за свое благополучие, ломись сквозь колючки и переубеждай, потом тебе за это будут только благодарны. Но самое главное, когда ты думаешь, споришь – ты сам прозреваешь.

Глава, в которой каждая героиня выбирает свой путь

Вот и нет рядом Лены… Теперь одной надо решать за себя. Без нее трудно. Живет рядом человек, добрый, умный, ты привыкаешь к помощи и перестаешь замечать его – считаешь, что все идет как должно. Но стоит ему уйти, и вокруг образовывается пропасть – теряешься, в какую же сторону шагнуть. Тогда и понимаешь, какое место в твоей жизни этот человек занимал и как часто ты бывал к нему недобр… Ей, наверное, сейчас лучше, чем раньше, – Зайтуна этому рада. Нельзя в жизни быть только другом, человеку нужно больше. Работа – больше, потому что занимает почти всю жизнь, но и ее мало человеку. А вот когда ты имеешь друзей, находишь любовь и едешь работать туда, где давно мечтал, – тогда, может быть, и появляются мысли о счастье.

Лена не только научила так думать Зайтуну – она нашла это в действительности. Значит, и Зайтуна найдет, если захочет. Жаль лишь Машу. Ведь говорили ей, говорили…

В то воскресенье девушки втроем еще с вечера решили идти купаться. В поселке открыли бетонированный бассейн с вышкой, и по выходным там было очень весело. Утром Зайтуна встала первой, а пока ставила чайник, проснулась Лена. Вместе они начали тормошить Машу, чтобы идти умываться. Она долго не хотела вылезать из-под одеяла, потом потянулась и вдруг свесилась с кровати – ее стало тошнить. Лена пристально посмотрела на нее и сказала:

– Зоя, выйди-ка на минутку! А я думаю, что это ты вчера утром кашляла…

Сквозь двери было слышно, как они о чем-то долго говорили – Лена спрашивала, а Маша отвечала. Потом Лена громко оказала:

– Но он же тебе не нравился!

– Раньше не нравился, а теперь нравится, – ответила Маша, и голос ее задрожал.

Тут Зайтуна не выдержала и распахнула дверь:

– Думаете, я ничего не понимаю?

– Закрой дверь, дура! – вскочила на кровати Маша.

– Садись, – спокойно сказала Лена и снова повернулась к Маше. – Алевтина, конечно, в курсе?

– Ей не до меня, – усмехнулась Маша, – контролеров ждет.

Зайтуне уже стало стыдно за то, что она ворвалась. Поняла – ну и молчи, с каждой случиться может. Ну, не с каждой, конечно… Ох и Гена… Он, наверное, просто ничего не знает – потому что совсем не похож на подлеца. Гена Зайтуне понравился с первой встречи – от него пахло нефтью. Когда она чувствовала этот запах, то сразу вспоминала…

…Давным-давно, еще когда она ела из отдельной маленькой чашки, большой человек держал ее на ладони и смеялся. И Зайтуна смеялась, потому что этот человек был ее отцом – колючий, добрый, и от него шел замечательный запах мороза и работы – нефти. Они тогда жили в маленьком поселке нефтяников Бавлы – он расположен на границе с Башкирией, откуда берет начало международный нефтепровод «Дружба». Бавлы – по-татарски значит «сладкий ручей». Отец рассказывал: давно-давно шли по земле два брата татарина. Были они очень бедные и поэтому искали своего счастья, но не находили – везде их встречали такие же бедняки-татары. И вот однажды перевалили они через горы, зашли в глухой лес и очень им захотелось пить. Но место безлюдное, у кого попросишь? Вдруг увидели ручей – обрадовались, бросились к нему, зачерпнули чистой прозрачной воды полные тюбетейки и… удивились. Вода оказалась сладкой, как мед! Удивились братья, но не растерялись – пошли вверх по течению и наткнулись на старую иву, склонившуюся над водой. Из дупла той ивы и тек в ручей мед диких пчел. Оглянулись тогда братья-татары по сторонам – на склоне горы береза, дуб да орех растут, в высокой траве заяц-куян землянику ест, на ветке соловей поет… «Тут нам и жить!» – решили они, вытащили из-за кушаков топоры и назвали свое поселение «Бавлы» – «сладкий ручей».

А после войны в Татарии открыли большие запасы нефти. Но нефтепровода тогда еще не было. Зайтуна с родителями жила в длинном, шумном бараке. На общей печке всегда грелся большой котел с водой, и машина с рабочими-буровиками останавливалась прямо под окнами маленькой комнаты. Однажды вместо отца в комнату пришли все соседи… Потом было много молчаливых людей без шапок – от их голов поднимался пар, потому что стоял сильный мороз. Высокий человек с орденами на груди, тоже без шапки, что-то говорил – он говорил по-русски, поэтому Зайтуне было непонятно. Потом тот человек приходил к ним домой, мама каждый раз начинала плакать – но они не уехали из Бавлов. Тот человек, начальник, устроил маму работать в столовую. Уехали они через несколько лет, когда Зайтуна выросла и уже знала, что ее отец погиб, спасая того самого начальника – заслонив его от сорвавшейся на буровой вышке лебедки.

…Зайтуна оказалась права – Гена действительно не знал, что случилось с Машей. Не потому, что она не сказала – просто он был ни при чем, и Зайтуна почему-то этому обрадовалась.

Вечером, как всегда, подруги пошли в танцевальный кружок – на репетицию. Вообще-то Зайтуне больше нравились хороводы – там все дружные, красивые, гордые. Танец «Строителей» тоже можно неплохим танцем сделать, но почему обязательно шины по сцене катать? Фарид, например, и поет, и пляшет… и, оказывается, даже плакать может. Когда перед отъездом пришел к Зайтуне домой прощаться, папа пошутил: «Кто же на Бока ездить будет?» Друзья смеются: «Он нам вместо Бока машину пригонит!» Бабушка наказ дает: «Маленькие ручьи бегут в Ик, он – в Каму, Кама течет в Идель, а она несет воды в Море. Будет хоть один ручеек грязным – загрязнится все Море!» А Фарид стоит и слезы вытирает – никуда еще он из деревни не уезжал. Но ко всем приходит день выбирать путь…

Зайтуна натягивала в раздевалке кружковские сапоги – бабушкины решила будущим детям сберечь, – а Лена рядом сказала: «Что за идиотский танец! Любую дрянь расхвалят, лишь бы на злобу дня!» Тогда Зайтуна подошла к руководителю Ильгизу и предложила:

– Давайте вместо покрышек лучше песни в танце петь. Сначала грустные – борынгы кэй; потом такмаки про то, как работали; а в конце – монлы кэй, о любви, радости и будущей жизни.

Ильгиз посмотрел на нее недовольно…

– Твое дело, Шамсутдинова, ногами шевелить, а для остального руководство имеется. – Потом наклонился, как к сообщнице, и добавил: – Начальству подавай «свершения», а песни эти кто поймет?

Если все правдиво и красиво – каждый поймет, ведь у танцев всех народов язык одинаков. А здесь сам не веришь – разве парни на работу в каляпушах и парчовых казакинах ходят? А девушки носят изу на камзолах? Им бы фартуки – и не прямоугольные, которые замужние женщины дома надевают, а полукруглые с оборками.

Лена подошла к Зайтуне и сказала вполголоса:

– Да… среди начальства бывают дураки.

Ильгиз услышал, подскочил к ним и зашипел зло:

– Знаю, из-за чего вы… из-за подружки своей! Так учтите, я ничего не обещал, сама виновата!

Зайтуне сразу все стало ясно. Она даже переодеваться идти хотела, потому что не могла находиться рядом с такими плохими людьми. Но потом решили – ведь сорвется репетиция, а скоро выступать. Нельзя из-за одного подлеца подводить хороших людей.

Но репетиция все равно сорвалась – Ильгиз кричал, девушки и ребята нервничали, и скоро все разошлись.

Маше подруги ничего не сказали, но на другой день она прибежала с работы и тут же набросилась на Лену: «Не лезь, куда не просят, и никакие райкомы не впутывай! Это наше личное дело! С кем я теперь на конкурсе буду танцевать?»

Лена начала объяснять, что она никуда не лезла и в райком не ходила. Но Маша не стала слушать, заплакала и выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Девушки подумали, что она пошла в умывальник, однако прошел час, а ее все не было. Тогда они решили, что она побежала к сестре и вечером вернется. Но и вечером она не появилась. Значит, подумали Зайтуна с Леной, она осталась у Алевтины ночевать. Они легли спать, не закрывая дверь. Утром завтракали без нее и ключ, уходя, как всегда, положили под коврик. А пришли на обед – увидели, что Машины вещи исчезли.

Они сразу стали звонить в банк. Там сказали, что на работу Маша не выходила. Оставалось одно – ее сестра. Надо было торопиться, потому что Алевтина уезжала по путевке в Болгарию. Но девушки опоздали – дверь никто не открыл.

…В Бугульму Зайтуна поехала впервые – как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. – Решили, что искать родителей Маши будет Зайтуна, а Лена подежурит возле банка. По Машиным словам Зайтуна помнила, что их дом находится на улице Ленина, где-то возле музея чешского писателя Ярослава Гашека, который в двадцатые годы был красным комендантом города. Зайтуна нашла этот музей на берегу городского пруда, о котором Маша тоже упоминала, а потом принялась за главный поиск.

Она ходила по дворам и знакомилась со старушками на лавочках, расспрашивала девчонок со скакалками, просто останавливала людей у подъезда – никто не знал Маши, а имен родителей Зайтуна не помнила. Вечером в гостинице Зайтуна решила – пойдет завтра по общественным местам. Маша говорила, что очень похожа на мать, может быть, удастся узнать ее в магазине, кинотеатре, на улице…

Утром Зайтуну разбудила громкая музыка. Она распахнула окно, зажмурилась от солнечных лучей и все поняла. Как же могла забыть?! Сегодня вся Татария празднует сабантуй! Самый веселый, шумный, интересный день в году – сабантуй! Раньше татары устраивали «большой туй» в честь окончания сева, а сейчас сабантуй празднуют и в Казахстане и в Сибири, и на Урале… В детстве Зайтуна со всем классом ходила на сабантуй за деревню – мальчишки участвовали в соревнованиях, девчонки подбадривали их, а потом вместе под пышным кустом ели домашние лакомства. Жалко, что детство прошло. Скорее бы Октябрьские праздники – на целых четыре дня можно поехать домой!

В автобусе вместе с Зайтуной ехали люди с большими сумками, с гармошками. Один парень без конца играл на «хромке» «Где-то на белом свете», потом «Свадьбу» и все время задорно поглядывал на нее. На конечной остановке за городом Зайтуна вышла вслед за всеми, а парень подошел и сказал, улыбаясь:

– Девушка, пойдем с нами.

Зайтуна засмеялась и ответила, что ей некогда идти с ним. А сама смотрела туда, где за березами толпа собирала тянущиеся со всех сторон ручейки людей – там шел сабантуй.

Связанный баран уже не трепыхался – он неподвижно лежал на траве, и только красивые коричневые глаза его время от времени застилались пленкой. К рогам была привязана табличка: «Победителю соревнования». Здесь же два толстых борца, обхватив спины друг друга полотенцами, азартно пыхтели и топтались то в одну, то в другую сторону. Оба устали и вспотели, но никто не хотел сдаваться. Зрителей, конечно, не удерживала протянутая веревка – они громко кричали и показывали пальцами на барана.

Протолкавшись сквозь людей, сгрудившихся у дороги и заглядывающих через головы куда-то вбок, Зайтуна хотела перейти на другую сторону, но ее остановил милиционер:

– Погоди, красавица!

Тут раздался топот, и из-за поворота выскочило несколько всадников. Впереди почти вровень, оторвавшись от остальных, мчались две лошади – рыжая и белая. Зрители вокруг запрыгали и замахали руками. Милиционер вдруг оглянулся, присел и тоже громко закричал:

– Наши, дубовские! Семка! Давай!

Но тут же выпрямился, солидно кашлянул и сказал:

– Теперь иди, полная безопасность.

Зайтуна пропустила ораву мальчишек, на велосипедах гнавшихся за лошадьми. «Безопасность!» Тоже, скачки! Таких дохлых коней в деревне бы и седлать постеснялись. Эту рыжую Фарид бы на Бока в два счета обставил. Интересно, а на КамАЗе сабантуй празднуют?

– Кацо, махнем сапоги на штаны!

Задрав головы, люди с открытыми ртами следили за парнем в джинсах, повисшем высоко над землей. Зайтуна подошла и тоже стала смотреть. Парень иногда оглядывался вниз, показывал в улыбке белые зубы, а сам все выше и выше карабкался по шесту. Снизу сыпали советами и наставлениями. Вот парень уже поднялся к самой вершине и потянулся, чтобы снять призовые сапоги, но… намыленный шест заскользил под руками, и он стремительно съехал вниз. «И-эх!» – завопила толпа. Сапоги на вершине шеста висели обыкновенные, кирзовые, каких полно в любом магазине. Но сабантуй – это сабантуй! И вот уже кривоногий мужичонка хлопнул о землю свой выходной пиджак, поплевал на руки и стал карабкаться на шест – теперь уже парень, по-прежнему весело показывая зубы, кричит ему снизу:

– Крэпче хватай! Р-рэмнем дэржи!

Зайтуна смотрела на женщин – высоких и низких, худых и полных, одетых в крепдешин и ситец – похожих на Машу среди них не было. Не нашла Зайтуна такую женщину и возле площадки, где участники с завязанными глазами разбивали палкой банки, выкрашенные коричневой краской под горшки, и там, где на бревне колотили друг друга толстыми мешками…

Остановилась отдохнуть возле двух грузовиков, которые своими кузовами образовали сцену. Уже машинально Зайтуна оглядывала женщин, ища среди них светловолосую, с высокими бровями и тонким носом. На сцене тем временем разыгрывалась смешная история – мулле один ученик наябедничал на другого, мулла стал бить его плеткой, но у того оказалась под рубашкой стиральная доска. Мужчины и женщины вокруг смотрели завороженно, как на сказку.

Зайтуне захотелось есть, и она направилась к сколоченным из досок столам. Повариха в белом халате разливала из большого котла по чашкам салму – ну какой же сабантуй без лапши с гусятиной! И тут словно из-под земли вырос парень, что в автобусе играл на гармошке.

– Теперь никуда не убежишь! – схватил ее за руку и потащил за собой.

Как и все вокруг, прямо на траве, разложив угощения на скатерти, под кустом, сидела семья парня – мать и отец. Сначала они решили, что Зайтуна близкая знакомая сыну, потом стали бранить парня – хорошие простые люди, они думали, что Зайтуна обиделась. А парень все просил ну хоть минутку посидеть с ними. Подумалось – ведь когда делаешь людям приятное, вовсе не обязательно сообщать, что совершаешь это из вежливости. Она опустилась на траву, а родители дружно начали рассказывать, какой их Анвар добрый сын, как его уважают на мехзаводе и даже избрали в цеховой комитет комсомола. Вот только никак не может выбрать девушку, а пора ему семью заводить, из армии давно пришел. Зайтуна с Анваром смеялись, а родители все пододвигали и пододвигали пирожные, колбасу, сыр… Наконец Анвар не выдержал и сказал:

– Да что мы с Зайтуной сами о свадьбе не договоримся? Пойдем праздник смотреть! – и он вскочил, увлекая ее следом.

Зайтуна опомниться не успела, как очутилась перед щитом с нарисованными кругами, и все бросали в них мячики.

– Держи, – Анвар, не спрашивая, сунул в руки несколько мячиков.

Конечно, она ни разу в цель не попала. Анвар тоже промазал, и это Зайтуну обрадовало – не будет самовольничать. А он потянул ее к другой кучке людей. Там надел на ноги мешок и встал на старт.

– Анвар, давай! – закричала Зайтуна, когда судья махнул флажком и бегуны, как лягушки, запрыгали вперед. Все смеялись, и Зайтуна тоже. Потом они с Анваром срезали с завязанными глазами конфеты с веревки, бегом носили яйца в ложке, а потом Анвар привел ее к эстраде.

– Стой здесь!

Она подумала, что тот побежит к палаткам за лимонадом или мороженым – очень приятно быть с человеком, который о тебе заботится.

Но Анвар вдруг оказался на помосте.

– Свой номер я посвящаю гостье из поселка, нефтяников Аксу Зайтуне Шамсутдиновой! – громко объявил он.

Все вокруг зааплодировали, а люди, видевшие Зайтуну с Анваром, стали оглядываться в ее сторону. Она почувствовала, что краснеет, но не от стыда, а от удовольствия – столько людей услышали ее фамилию.