Текст книги "Нижний горизонт"
Автор книги: Виктор Зиновьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Маша с Зойкой ехали на автобусе от Алевтины – у нее бегонию взяли. Очень красивый цветок, хорошо будет смотреться на полке, и баночка красивая, заграничная – в комнате уют появится. Есть какая-то особенность в цветах – поставишь на полку самую заморенную былинку, а комната сразу другой вид приобретает. Хотела Маша еще кактус «декабрист» взять – очень он цветет красиво, – но у него как раз бутоны завязываться начали. В это время кактусы тревожить нельзя. Алевтину надо было упрашивать отрезать росток, а Зойке не терпелось домой ехать. Она как увидела, что у той в одной куче на стуле лежат чулки, книжка по африканской археологии, портрет Че Гевары, сигареты и мыло – в ужас пришла. А чему удивляться – каждая миловидная женщина немного распустеха. Алевтина еще очень даже ничего, хоть чуть-чуть и полновата, – невезучая она, отсюда все беды. Муж попался с «загибом» – сначала под окнами стоял, цветы носил – она, конечно, кроме поцелуя, ничего лишнего… Потом зарегистрировались – радуйся, ведь добился своего, а он заявляет через год: «Очень уж ты важная становишься, когда спать идти, я так не могу!» А чего, спрашивается, мочь, если женщина симпатичная, хозяйственная и с положением?
Одним словом, катится автобус по поселку, Маша с Зойкой про новую Алевтинину квартиру болтают, настроение – отличное! Впереди еще половина субботы и целое воскресенье. Трудно представить, как люди при одном выходном жили? Маша заметила интересную закономерность: в будни, когда ехать утром на работу, в автобусе собираются одни уроды – у одного нос кривой, у другого зубов нету, третья вообще рябая. Даже страшно становится – может, и у Маши всю неделю лицо искорявленное? А в выходные и праздники – вокруг все милые и приятные.
Потом Маша заговорила, что хорошо бы по магазинам пробежаться – конец месяца, везде дефицит выбрасывают. Можно, конечно, и без беготни обойтись, главбушиха из торгконторы ей в банке сама предлагает: «Заходите, девочки…» Но Маша на главбушиху злая. Никому при потере платежек дубликаты не выдаются, все выписками обходятся, а ей по распоряжению Алевтины приходится копию за копией составлять. Чем другие люди хуже? Однажды Маша отомстила – в банк привезли новые большие ящики для выдачи документации, и Маша торгконторе обвела самую нижнюю ячейку – пусть покланяется, порастрясет свой большой живот!
Вдруг на остановке – на какой, Маша не обратила внимания – входит в автобус парень. Ну, встал около них и пусть стоит, мало ли вокруг парней снует. Парень кашлянул тихонько и спрашивает:
– Это бегония?
Вот тогда Маша на него и глянула на свою голову. Сдержалась, чтобы не прыснуть, а потом смотрит – у него усы, как у «песняров», и даже на Пола Маккартни чем-то похож. Она вообще-то не уважала девчонок, которые при виде эстрадной звезды голову теряют. Обычно к чужой славе те примазываются, кто себя чувствует абсолютным нулем. Но с другой стороны приятно, когда из всех выбирают именно тебя. И Маша ответила:
– Бегония.
Он молчал-молчал, а потом и говорит:
– Когда нам выходить?
Не «вам», а «нам». Что ж, раз уж так жаждет… Вышли Маша с Зойкой из автобуса – и он за ними. Идут к общежитию – он не отстает. Чтобы не выглядело это смешным, Маша остановилась и предложила познакомиться. Представилась первой: «Маргинелла». Вообще-то она всем называлась Машей, а Маргинеллу, подарочек родительский, терпеть не могла, но здесь захотелось подурачиться. Парень никак не среагировал – это ее даже задело. Протянул руку и вежливо произнес: «Геннадий».
На вахте некстати сидела «выдра» – комендантша, старая дева и злая, как черт. Какое ее дело – может, он и вор, а она его перевоспитать хочет? Геннадий документы без возражений отдал и все ее грубости выслушал – спокойный парень, даже слишком. На таких обычно всю жизнь воду возят – как же он свою жену защищать будет? У Маши отец такой же – мать одна вечером и в кино идет, и на концерт, а он лежит спокойно на диване – разве это любовь?
Маша заскочила в комнату снять с веревки всякий шурум-бурум и сказала Ленчику:
– Закрывай бухгалтерию, мы тебе с Зойкой вот такого жениха привели! – и большой палец показывает.
Ленчик заморгала за своими очками испуганно:
– Какого жениха?
А Зойка впереди парня входит и говорит на ходу:
– Не снимайте туфли, я вечером полы мыть буду.
Маша музыку поставила – не Бетховена или Грига, конечно, а свою любимую «Хелло, Долли!», тоже присела. Все молчат, только Ленчик бумажками шуршит, какую-то отчетность составляет: «Лыжи 8 пар – 96 руб., грампластинки 6 шт. – 7 руб. 20 коп., посещение больных 1 чел. – 3 руб…»
Геннадий осмотрел комнату и говорит:
– Книг у вас сколько – «Поднятая целина», «Прощай, оружие», о, – Есенин! У нас ребята больше «Вокруг света» читают, ну, роман-газету еще…
Потом поглядел в листок Ленчику:
– А вы, наверное, самая тихая, раз в местком выбрали?
– Кстати, – не растерялась тут Маша, – познакомьтесь, его зовут Гена.
Вытащила Маша альбом, начала Геннадию фотки показывать – сначала разложила пачку, где с родителями на озере Рица снималась. Само озеро ей не понравилось, хоть она там и ничего на фотографии вышла. Хорошее озеро – это чтобы кувшинки росли, чтобы на берегу и полежать можно было, и в волейбол поиграть. Единственно, что ей в той поездке понравилось, – старинная колонна у одного абхазца в огороде.
Гена взял в руки фотку, где она в серапе стоит, – Маша думала, сейчас на память попросит или в карман сунет – а он вздохнул и говорит:
– Можно я в следующую субботу к вам еще приду?
– Вы и завтра прийти можете, – отвечает Ленчик – она с него все это время глаз не сводила. – Зачем же неделю ждать?
– Завтра с ребятами на рыбалку собрались, соскучились… Мы ведь в Оренбургской области газ ищем – только на выходные нас с буровых и привозят…
Тут он Маше окончательно разонравился. Другой бы жизни не пожалел, на свидание побежал, а он приглашение красивой девушки променял на выпивку с дружками. Нет, перевелись настоящие мужчины!
Зойка тем временем из коробки черепаху вытащила и вазелином начала намазывать – все стали на нее смотреть. Говорить-то больше не о чем. Черепаху Маша привезла – Зойка сказала однажды, что живой черепахи не видела, Маша прямо в институт отцу позвонила. Неизвестно где он ее отыскал – отец от черной икры до арабских духов все достать может – только к следующей поездке черепаха была. Маша ее сразу велела вазелином тереть, а то вся в трещинах, морщинах – бр-р, – страшная, как беззубая старуха!
Гость первый не выдержал и сказал:
– Пойду я.
Только Маша хотела ответить: «Всего хорошего!» – как Ленчик вскочила из-за стола:
– Куда вы? Музыку слушайте! А еще лучше, давайте погуляем все вместе!
И она начала собираться – вытащила брюки, которые надевала всего раз, новую кофту… Маше хотелось полежать, полистать журнальчик, но, чтобы сделать приятное Ленчику, она согласилась. Только напомнила:
– Сегодня в восемь репетиция!
Когда вышли на улицу, Маша жалеть перестала, что пошла, – под вечер воздух травой пахнет, над головой голуби, как натянутые луки, летают, а по асфальту девчонки в классы прыгают. Машина любимая игра в детстве – сколько лет прошло, а она правила помнила. Классы да еще танцы – они с подружками на все свадьбы и гулянки бегали, только бы под музыку поплясать. В кружок танцевальный ходили в Дом пионеров, каждый вечер танцевали до упаду и все мало казалось – а откуда силы брались? После репетиции забирались в комнату, где кукольный театр помещался, и начинали секретничать… Кому кто из мальчиков нравится, кто уже целовался… А из темноты Леший с Бабой-ягой смотрят – страшно! Замечательное время – детство, а сейчас что ни день, то забот больше – работа, да еще замуж надо выходить… Одна радость – танцевальный в Доме культуры, и особенно, когда испанский танцуешь. Маше нравились русские танцы, они свободные, как говорится, от души. Но в них все – только для участников, поэтому нет сложных движений. Испанский же – целая жизнь с любовью, переживаниями, страстью!
…Сначала выходит мужчина. Он, конечно же, хочет обратить на себя внимание дамы, идет прямо на нее, нетерпеливо перебирает ногами – движения рук скованы, он себя еще сдерживает, хотя внутри все бурлит… Наконец он не в силах сдержать кипящие чувства – резко отбивает дробь и взмахивает руками! Но дама по-прежнему безучастна, и он отходит, как натянутая струна. И тогда выходит дама. Она показывает, что такое настоящая страсть – всем телом, спиной, руками! Но только партнер делает движение к ней, дама снова ускользает, дразня взглядом и отворачиваясь. Теперь уже натянуты две струны! Он, трепеща, протягивает к плечу руку – она оборачивается, и он отдергивает руку, как от огня. Она со всех сил бросается к нему – объятия! Обе струны лопнули!
Маша с Ленчиком и Зойку в танцевальный заманили – что ей по вечерам одной дома сидеть, о Фариде своем тосковать? Сначала стеснялась, отнекивалась – не хотела идти, – а когда они ей трико и чешки купили, тут уже деваться некуда. В ансамбль Зойка вписалась неплохо – фигура у нее легкая, и паузу очень четко соблюдает. Только сначала смешно получалось. Ильгиз ее спрашивает: «Татарский танец умеешь?» Она отвечает: «Умею». В татарских деревнях сейчас шейк хорошо знают, а о национальных танцах помнят очень приблизительно. Вот и Зойка скороговоркой прошла по кругу, спела припевку и встала. А в кружке привыкли к другому «Татарскому танцу» – группа парней в военной форме ухаживает за девушками в национальных нарядах, в конце каждая дарит избраннику цветок, всего семнадцать фигур. Очень Зойка засмущалась, когда ей это объяснили. Но Ильгиз ее похвалил за «татарский шаг», и первый, и второй. Это сложное движение, исполняется только на полупальцах, и центр тяжести постоянно на одной ноге, – а ведь у нее еще ни техники, ни танцевальной грамотности!
Шли они по спокойной улице – идут не торопясь. Ленчик, конечно, возле каждой детской коляски останавливается, заглядывает. Смешно – ну разве мужика этим возьмешь? Неужели он о загсе или детях думает, когда к тебе подбирается? Геннадий Машу под руку взял – еле-еле, нет хватки. Это ведь женщина косметикой или тряпками может в заблуждение ввести, а мужчину по одному прикосновению узнаешь, есть хватка или нет. Вдруг толпа дорогу перегородила – пиво бочковое продают! В Аксу пока своего пивзавода нет и свежее пиво редкость.
В общем, решили вместе попить пива. Девушки втроем встали в очередь, а Геннадий побежал за посудой. Очередь продвигается еле-еле – у каждого ведь друзья, и все они вырастают перед самым краном. Не дай бог все в Аксу друзьями станут, тогда же не пробьешься никуда! Вокруг ханыг, конечно, предостаточно – как и везде, где что-нибудь с градусами продают. Один все оглядывался – оглянется и подмигнет. Это сначала нервировало, а потом внимания не обращали – хоть на голову пусть перевернется, у них другая забота. Пока Гену с бидоном ждали, очередь подошла. Оказалось, что у продавщицы пакеты полиэтиленовые есть. Взяла Маша с подругами пива в пакеты. Гены не видно – отошли, держат эти пакеты, как описавшихся детей. И вдруг ханыга, тот, что глазки строил, подходит.
– Девочки, идемте со мной! Армянский коньячок, японский магнитофон – ох хорошо будет!
И обниматься, гад, лезет – пользуется, что у них руки заняты. А у самого рожа синяя и пытается грустно улыбаться. Есть такие кандидаты в алкоголики, которые из себя жертв строят – я, мол, парень на все сто, да вот винцо меня губит. Ты меня, девушка, приголубь, и тогда я, может быть, перестану себя безжалостно втаптывать в грязь. Ну, Маша этому «красавцу» дала…
Маша бы и покрепче сказала, если бы Зойки с Ленчиком не было. Но он и от этого опешил – попятился, глазками заморгал. А потом вдруг начал слюной брызгать:
– Не нравлюсь я, да? Плохой тебе? А знаешь, тебе кто хороший? Сказать?
Тут Геннадий возле него вырос. Маша не кровожадная, и ей вовсе не хотелось драки, но на место ханыгу он поставить должен был. Вместо этого Геннадий вдруг забормотал: «Ты чего, Толик, ты чего…» и, чуть ли не извиняясь увел пьяницу. Оказалось, что это его знакомый вертолетчик. Тогда Маша сунула пакет с пивом Зойке и повернулась домой…
* * *
Из дневника Лены Маркеловой
Кокетничать – значит хотеть казаться лучше, чем ты есть. Стремиться казаться, а не быть – значит знать, что ты хуже, но скрывать. Это унизительно – обманывать себя. Но когда тебе говорят комплимент, как-то забываешь об этом. Не думай, насколько комплимент изящен, – хотя, разумеется, с остроумным человеком общаться приятно. Смотри – искренни, теплы ли слова. Пусть они неловки, грубоваты, но если парень или мужчина своими словами хотел сделать приятное от всей души – ему простишь неловкую неправду. И всегда, наверное, если человек сделал что-то искренне, без тайного умысла – ему простишь. Не каждого воспитывали папа с высшим образованием или высококультурная мама – иногда человек даже не догадывается, что совершает проступок.
* * *
Ученые ломают копья – сможет ли ЭВМ заменить человека. Как они не догадываются, что человек – это итог его собственной жизни. Дайте машине возможность горько поучиться на ошибках, научите получать удовольствие от совершения добра – и она, может быть, заменит человека. А придет ли такое время, когда все люди будут правильными и перестанут ошибаться? Доброта и ум начнут встречаться так часто, что станут почитаться за должное (если честно – удовольствие от встречи с ними снизится?).
Танцы, производство и многое другоеВсего труднее Лене давалась сбивка бумаги. Представьте, толстенную кипу листов хватаешь обеими руками и бьешь о верстак сгибом «на головку». Звук такой, будто марширует взвод солдат. Если нумерация листов снизу – бьешь кипу другой стороной «на ножки». Точно так же с другой кипой, пока края не встанут ровно, – а когда тираж большой, и с третьей, и с четвертой, и только потом режешь. «Афиша» сбивается быстро, еще лучше обложечный полуватман – он жесткий и гладкий, как карточная колода. С обыкновенной же газетной приходится помучиться, потому что ее легко смять, и тогда кипа, как осьминог, вихляется в руках. Резать – это нравится. Нажимаешь обеими руками кнопки – они расположены на разных концах верстака, чтобы не нажал одной рукой «пуск», когда вторая под ножом – сначала кипу придавливает пресс, потом наискось опускается нож и «хр-р-рм!» Вкусно так, будто стопку блинов.
Лена резала этикетки для промкомбината. Сначала разрезала кипу на полосы, а потом уже кромсала их на квадратики. Пододвинет рулем полосу под нож, посмотрит на цифры в «окошко», установлен ли формат, ногой на рычаг – идет пресс, руками на кнопки – «Хр-р-рм!» Знай себе стригутся «Рукавицы спец.», «Простыня арт. 6201», «Трусы муж. разм. 56». Что ж, жизнь, она ведь не только из цветочных лепестков состоит. Особенно много «трусов муж.» было – Зойка для них устала пакеты сшивать. Лена с ней научную организацию труда придумала. Когда она режет – Зойка продукцию по пакетам рассортировывает или бланки в пачки связывает. Когда Зойка переплетает – Лена форзацы и коленкор, нарезает, картон приносит, клей подсыпает… Одно и то же надоедает делать, а так – переключаешься, снова интерес появляется.
Зойка спросила:
– Неужели у нас в районе все мужчины такие высокие?
– Конец месяца, – сказала Лена, – план натягивают. Большие трусы ведь и стоят больше.
– Да их, наверное, не покупает никто! Сказать надо, чтобы материал не тратили…
– Что-то вы, девушки, о мужиках, – вмешалась в разговор Раиса, – давайте лучше о нашем, о бабьем. Разве мужики к нам когда прислушиваются, да еще которые начальники? Им главное не человек, не чувство, а цифра – вот за нее они друг друга уважают. А слова… – и она махнула рукой, – испокон веков до первой зорьки!
Лена хотела объяснять Раисе – не нравоучительным тоном, а незаметно, как бы расспрашивая и сама давая ответы, – что все на свете начинается со слов. Они в языке каждого народа выражают все, чего хотят люди. Слова не всегда произносятся вслух – но ни любовь, ни работа без них невозможны.
Только Лена набрала в грудь воздуха, как в станке лопнул марзан. Марзаны – пластмассовые подкладки, о которые стукается нож, когда режет продукцию. Их вечно недостаток, и это ее злило, потому что деревянных брусков, которыми пользуются взамен, хватает всего на час хорошей работы.
– Елки-палки, – сказала Лена. – Придется к Юхану за деревяшками идти…
Юхан – наладчик, неповоротливый и очень смирный прибалтиец. Теряется от одного взгляда нормировщицы, а если директор голос повысит – неделю ходит сам не свой. Но стоит с ним встретиться в пустом коридоре – и откуда в таком теле ловкость берется? Лена перестала обижаться, когда поняла – он просто не знает, как обратить на себя женское внимание. Да и «ухаживания» у него смешное – загородит дорогу и стоит пыхтит, улыбается.
Она отключила станок, показала Зойке, куда ставить пакеты, и у самого выхода столкнулась с Сычевой.
– Лена, – сказала она, – зайдите на минутку к Рашиду Олеговичу.
Когда Лена выходила из цеха, то услышала, как Раиса шепнула Зойке:
– Все, сгорела девонька.
А Сычева, подождав, пока мимо проплыл безмятежный Юхан, сказала:
– Я сколько раз, Лена, предупреждала – соблюдай субординацию. Отчаянная голова… Но держись спокойно, я – рядом.
До того как прийти в типографию, Лена работала секретарем-машинисткой в местном нефтедобывающем управлении. В Удмуртии начались разговоры о нефти, в газетах прочитала о покорении Западной Сибири – вот и приехала сюда, решила опыта поднабраться. Район второго Баку, как-никак… На прием к начальнику мимо нее шли разные люди: молодые, старые, простые рабочие, инженеры – и на чувашском, и на марийском, и на мордовском приходилось отвечать, не говоря уже о татарском – в Поволжье с кем только не встретишься. Она знала почти всех – «беспроволочный телефон» у секретарш работает хорошо. И что интересно – кого у начальника ожидал «втык», тот обязательно приносил ей шоколадку или другую мелочь. Причем эти люди не всегда были подхалимами или трусами – тех-то за версту видать, как снисходительно уборщице кивают. Просто они не верили, что начальник поймет их логические выводы, и искали на всякий случай «черный ход». Есть еще такие начальники, для которых власть – это право накричать и обвинить, а потом прикрыться фразой о «чести коллектива»…
– Здравствуй, Маркелова, – сказал директор, – садись… В кресло вот, оно помягче…
Лена села, оба молчали. Директор начал нагонять на нее страх – устало вздохнул, сжал скулы, стал постукивать пальцами о стол. Потом строго посмотрел, но увидел, что это не действует, и сказал:
– Ну, расскажи, Маркелова, как ты мой авторитет подрываешь.
– Не подрываю, – сказала Лена. – Просто не хочу перерасхода по статье «награждение передовиков». Очень уж их у нас много развелось.
– Ты же, Маркелова, в политсети «Капитал» изучаешь и должна знать, что передовики двигают производство вперед. Разве не так?
– А наши двигают назад.
– Ишь ты, – усмехнулся директор.
– Печатники у нас работают по девять-десять часов…
– Это производственная необходимость.
– А выработку им на восемь часов делить тоже необходимость? Стоит у нас «самонаклад», и еще десять лет при таких премиях стоять будет – вот тебе и «вперед».
– Ну, автомат у нас по другой причине стоит, – махнул рукой директор. – Ты же знаешь, бумага для него неделю отлеживаться должна, а мы вынуждены с рулона печатать. Бумаги в стране не хватает, вот в чем беда.
– И не будет хватать, – сказала Лена, – пока мы топором рулоны с «афишкой» разрубаем. Вы же видели, сколько в отходы идет, когда под формат подгоняешь!
– Пробовал я газолинщикам ручной размотник заказать, а они, знаешь, какую цену заломили? – директор подпер щеку рукой, но потом спохватился. – Ты лучше мне вот что скажи – почему пыталась сорвать изготовление, как их… наставления мы в прошлый раз печатали… инструкций для газолинового завода?
– Сорвать? Наоборот, предложила тираж в один прием напечатать. Это же нечестно, вместо одного заказа на шесть тысяч заставлять оформлять два по четыре тысячи…
– Да для них эти заказы – копейка в море, они миллионы на ветер пускают! Это же не мне выгодно – нам, типографии, государству! Не выполнить план реализации – значит украсть продукцию, деньги у государства!
– Из одного кармана красть нельзя – он к нам ближе, а из другого можно? Газолиновый завод тоже на государство работает…
Директор вскочил из-за стола и начал ходить по комнате.
– Давай, Маркелова, отвечать не за государство – об этом и повыше нас есть кому позаботиться, – а за свое дело. Ты что, против плана?
– Нет, – сказала Лена. – Я против того, чтобы ради плана приучать людей к нечестности. Они ведь не цифры, все видят.
Директор прекрасно все понимал и без нее – Лена по глазам видела. Это только в кино приходит к начальнику рабочий, открывает ему на правду глаза, и тот сразу становится добрым и справедливым. Сколько лет она в типографии работает И сколько директор? Притом первого попавшегося на такую должность не поставят.
Наверное, директор не столько с ней спорил, сколько с собой. Бумаги нет, потому что дерево идет не на бумагу, а на бруски вместо марзанов. Газолиновый завод выпускает мало сырья для марзанов, потому что тратит деньги на ненужные инструкции. Смешно, конечно, обвинять во всех этих бедах маленькую типографию. Но ведь таких типографий и газолиновых заводов по стране тысячи – представить себя начальником их всех нам скромность не позволяет? Черт с ней, со скромностью, зато польза какая бы была!
Как бы в ответ на ее мысли директор сказал:
– Все это, Лена, я и без тебя знаю. И как вы на руках свинец из гартоплавки носите, вижу, и что в наборном цехе вентиляции нет, и что склад новый надо. Я на коленях в Казани валялся, просил тысяч десять на реконструкцию – ноль! Ругают меня еще почище, чем ты, на каждом исполкоме – и попробуй докажи, что если в прошлом году всему району на пятилетку вперед бланков наштамповал, в нынешнем их никто заказывать не будет. А ведь типография работать должна, люди семьи кормить должны, газета выходить обязана? И тут еще ты…
– Рашид Олегович, почему бы вам об этом на собрании не сказать? Когда люди думают, что так будет всегда, они привыкают к…
– Покажи мне границы Татарии! – перебил директор и ткнул пальцем себе за спину.
– Это же политическая карта, – сказала Лена, – здесь все республики красного цвета.
– Во-от, – учительским тоном сказал директор, – если нарисовать все на одном листе, получится хаос. Жаловаться, что нам краску не шлют, шрифты не заменяют, валики износились? Тогда рабочие все «марашки» на оборудование сваливать начнут. Сказать, что для экономии бумаги нам надо за сокращение заказов, а не за перевыполнение бороться? Не все же еще сознательные, Лена!
– Зря так думаете, Рашид Олегович, – сказала Лена. – Ну что Паневич только деньги интересуют… и то, четверо детей. А вот вчера ко мне подошла уборщица Рая и пожаловалась, что ее в соревнование не включили. А ведь она на повременке и знает, что премии за победу не получит.
– Почему тебе пожаловалась, а не председателю месткома?
– Видно, побоялась, что та ее письменно, в трех экземплярах, составлять заявление заставит.
– Напрасно ты иронизируешь, Маркелова, – сказал директор. – Суховата Анна Андреевна, зато аккуратна. Знаешь, какой хаос у нас в кассе взаимопомощи до нее творился? А банкеты эти за профсоюзный счет? Главное – честность, а остальное приложится!
Лена сама понимала, что честность – основное в человеке. Не для начальства, не для окружающих честность, а для себя – когда никто не видит. Можно и четверть рулона «афишки» списать – инструкция позволяет, и план реализации вдвое перекрыть – за это похвалят даже. Да ведь себя-то всякими фразами не обманешь, и не может быть, чтобы директор думал по-другому. Почему же они спорят? Одно ясно, своему руководству все это директор сказать не хочет. А может —. боится?
Посидели еще, директор спросил, долго ли она собирается работать в типографии, и Лена ушла. Острый разговор вышел. На проблемы она ему глаза не открывала, нет – Лена хотела, чтобы директор, наконец, перестал бояться рабочих. Разве они не знают, откуда на реконструкцию или на новый станок деньги пойдут? Пусть и он знает, что рабочие это прекрасно понимают. Не у всех из них десятилетнее образование, но сердцем-то каждый за государство стоит!
А в коридоре ее встретила Сычева.
– Лена, – сказала она, – ты что, уже читала постановление райисполкома? А откуда же так хорошо о наших недостатках знаешь? Вы так громко говорили за стенкой…
– Нет, Анна Андреевна, – ответила Лена, – постановление мне никто не давал читать. Если бы я прочитала – молчала, иначе было бы неблагородно.
День у Лены прошел неплохо, и домой она шла с легкой душой. Она заметила закономерность – чем лучше день на работе пройдет, тем сильнее домой спешишь. Настроение не омрачало даже письмо отца, лежащее в кармане. Обычно, когда она получала «весточку», в душе закипала обида – как он может читать нравоучения, когда сам… Вот и снова пишет:
«…ты поймешь меня и на многое взглянешь по-другому. Последние годы я жил с твоей матерью только из-за тебя, а когда ты достигла совершеннолетия, в этом отпала необходимость. Безусловно, есть и моя вина в том, что мы с ней не смогли до конца жизни остаться друг для друга любимыми. Когда-то у нас были общие интересы, общая жизнь – мы встретились под Вроцлавом, когда я был совсем мальчишкой, и прошагали рядом до самой Эльбы. А потом, видно, стала сказываться разница в возрасте… Человек ведь существо не только «социо-», но и «био-», а мы так привыкли к непогрешимости всего «интеллектуального», что порой стыдимся самых простых, но необходимых потребностей. Честное партийное, если бы я знал, что мать не переживет нашей разлуки, я бы не уходил.
И уж совсем, Лена, тебе не нужно злиться на Тамару – в ту пору я ее еще не знал. На днях я уезжаю в далекую командировку, а ты обязательно напиши ей письмо, а еще лучше – приезжай в гости, она будет очень рада, я рассказывал ей о тебе. Привезти тебе сувенир? Что-нибудь экзотическое?
Обязательно напиши или поезжай к Тамаре, познакомишься со своей маленькой сестренкой. А я, наверное, в командировку отбываю уже в последний раз…»
Много Лена и без отцовского письма понимала, но что могла ему ответить? Ничего. Пока, по крайней мере.
По дороге Лена забежала в магазин и купила ленту. В танцевальном кружке готовили кадриль – платья из цветастого ситца с отрезной спинкой заказали в ателье, юбки в мелкую сборку в Доме культуры есть, а вот кружев нет нигде. Без этой прозаичной мелочи может пропасть весь «поэтический» труд. Возможно, для отделки рукавов вместо кружев подойдет лента – ведь нужно что-то придумывать, с неба готовые платья сами не посыплются.
Лена любила русскую, народную, задорную кадриль. Честно признаться, сначала она танцевать не любила. А когда соприкоснулась с людьми, для которых эта «беготня» полна содержания… Каждый танец ведь изображает часть жизни человека. Если перепляс вприсядку – значит соревнование – кто быстрее на коне проскачет; танец «Ленок» – по названию видно, работа со льном; в «Утушке» – девушки хотят быть похожими на красивую, с плавными движениями птицу. Причем в «Утушке» не просто подражание, а чувства и желания людей, потому и «ходы» в ней очень сложные – «припадания», «гребенки», «восьмерки» – некоторые насчитывают до ста двадцати тактов. И в кадрили – поклоны, полупоклоны, «воротца», «шаг с паузой» – простой люд хотя бы в танце хотел быть похожим на «благородных» господ. Но тут же «присядка» и «перескоки» – фабричные ребята считали, что только лихой дракой можно завоевать любовь подружки. И не один так считал, а многие, ведь почти все рабочие тогда были неграмотными. Потом, правда, эти же самые лихачи и неграмотные ребята так ахнули «Интернационалом» по дворянским домам… А дальше в кадрили «закрутки», «дробь с платочком», комические ухаживания – русский человек нигде не обойдется без подковырки.
Лучше всех кадриль танцует, конечно, Маша. По своей гибкости она, хоть так и не говорят, что-то среднее между лебедем и березкой, а выворотность у нее такая, что пятую позицию – и не танцевальную, а балетную! – может в любой момент танца принять. Ее бы талант в хорошее училище, если бухгалтерию терпеть не может. Ильгиз, безусловно, танцор хороший – сильные ноги, тренированный корпус – но учить и тем более воспитывать ему рано. Наставника нужно уважать и ему верить, а какое здесь доверие, если он во время разминки то по заду тебя погладит, то руку на живот положит? Особенно Маше достается. Возможно, это у него от молодости, но людей такому руководителю Лена бы не поручила.
В костюм к кадрили очень хорошо подходят пышные панталоны – когда юбка при «звездочке» надуется, зрители увидят их, туго накрахмаленные, подвязанные бантиками, и обязательно улыбнутся. Однако Ильгиз категорично сказал: «Девочки, только белые трусики! Знатоки к нам не ходят – подавим жюри «шармом»! Хорошо, конечно, поехать на фестиваль в Казань, потом, может быть, и в Москву – но ни одного народного танца не существует для жюри. Ты сам радуешься, зрителям приятно – вот что главное.
На площадке возле общежития, как всегда, мамы прогуливали в колясочках своих чад. Многие из мам были моложе Лены, и она им немного завидовала. И злилась – разве можно в теплый день так закутывать детей, они же вспотеют и простынут! Какая же радость каждый день ощущать, что сморщенное, красное слюнявенькое существо полностью от тебя зависит, и только твои руки, чувства и слова дают ему жизнь! Ты кому-то нужна, кто-то тебя любит и не может без тебя жить – кто же говорит, что никому нет до тебя дела и не существует счастья? Разве есть на земле что-то чище и честнее, чем любовь детей? На Лену в связи с этим накатывали иногда очень опасные мысли…
Вдруг на скамейке у палисадника, по которому курсировали коляски, Лена увидела Гену. В каком он был виде – под глазом синяк, рука на перевязи… С того дня, как Маша обозвала его тюфяком, в общежитии он больше не показывался. Маша говорила, что он встречал ее после работы, она тогда сослалась на занятость. Как Лена с Зойкой ее ругали – ведь нельзя делать выводы о человеке по первому поступку! С тем парнем его связывала работа – разумеется, он ему был ближе. Неужели, чтобы угодить взбалмошной девчонке, он сотворил какую-нибудь глупость?
В две секунды Лена оказалась перед ним:
– Геночка, что с тобой?
Он встал со скамьи и поморщился одной щекой:
