Текст книги "Нижний горизонт"
Автор книги: Виктор Зиновьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Виктор Зиновьев
Нижний горизонт
Рассказы
Мой друг – гуляш с повидлом
Он появился поздно вечером, когда всех ребят родители разобрали по домам. Он спустился по ступеньке автобуса в луч света, падающий из подъезда, держа в руках кусок хлеба. Я подошел и стал смотреть, как из автобуса вытаскивают стулья и узлы. И краем глаза следил – что это тянучее у него намазано на хлебе? Я еще не знал, что такое мед, но когда он мне предложил откусить – я откусил. И мне мед так понравился, что я откусил еще и незаметно съел весь кусок. А Генка, так звали нового мальчика в нашем доме, пошел спать.
На другой день мы вместе играли в песочнице и окончательно подружились. Я рассказывал, что у меня дома сто тысяч игрушек и всем мальчишкам на улице я дал свои игрушки, поэтому они все мои. Генка выкопал из песка колесико от машины, почти совсем не ржавое, и спросил:
– Это тоже твое?
– Конечно, – сказал я. – Давай сюда.
Колесико я дома привязал к веревке, возил по полу несколько дней, а потом куда-то спрятал и потерял. Я бы не прятал, да мать пригрозила, что выбросит колесико, потому что оно ржавое. Она у меня повыбрасывала много чего ценного, такого, что не у каждого во дворе найдется.
Оказывается, Генка поселился прямо рядом с нашей квартирой – дверь в дверь. На улице нас считали уже закадычными друзьями. Он не был жадным и всегда давал всем откусить от куска хлеба, а мне первому. Большие мальчишки смеялись над ним за то, что он все время жует. Однажды все сидели на трубе возле котельной, где всегда собирались. Большие мальчишки заряжали пугачи, а Толик Журкин, которого все слушались, курил подобранный окурок. Подошел Генка и стал грызть сахар Толик Журкин сказал:
– Ишь, толстый. Наверное, дома гуляш с повидлом ест!
Все засмеялись: «Во Толик дает! Гуляш с повидлом! Настоящий гуляш с повидлом!»
Я тоже засмеялся и тоже сказал: «Гуляш с повидлом!»
Генка отвернулся, потом незаметно ушел. С тех пор его стали так называть – Гуляш с повидлом. Никто из мальчишек не знал, что это такое, но «с повидлом» считалось очень обидным. Потому что напоминало «маменькин сынок».
Генка потом сам подошел ко мне. Мы с мальчишками бегали на стройке, я упал в яму с грязью и боялся идти домой – сидел ночью в коридоре на лестнице и свистел.
Генка спросил:
– Что, домой идти боишься?
– Ага, – признался я.
– Пойдем к нам, – позвал Генка.
Я пошел. Мать Генки, тетя Маруся, взяла мои чулки с рубашкой и почистила. А Генка показал мне свои этикетки от спичечных коробков и настоящие, хотя и маленькие, весы. Я, конечно, сразу предложил их поменять – на красную медную трубку, из которой можно сделать, когда вырастешь, отличный пугач.
И только Генка начал соглашаться, вошла тетя Маруся.
– А ты, Саша, возьми весы так. Гена, отдай без обмена.
Весы у меня тоже потерялись, не могу сказать куда. Потом я и забыл, что имел такую полезную штуковину. Но крепко запомнил, что тетя Маруся – добрая. Она не раз после нашего знакомства мазала йодом мои царапины, заступалась за меня перед матерью, поила чаем.
Жили они не богато, к тому же отец Генки, дядя Федя, случалось, выпивал. Однако весь дом за спичками, солью, или когда кончался вечером хлеб, бежал в седьмую квартиру. Перед дверью у Генки всегда лежала какая-нибудь собака, но она никого не кусала. Потому что знала – здесь ее друзья. Тогда в нашем дворе, и в соседних, и даже под горой в финских домах все мальчишки увлекались собаками. Воровали их друг у друга, доставали неизвестно где щенят, потом выросшие щенята оказывались не овчарками – их бросали и заводили новых. По улицам из-за этого шаталось много голодных дворняг, которые околачивались в стаи.
Один охотник очень боялся за свою охотничью собаку, которую держал на цепи. Он отгонял от нее дворняжек, а однажды взял ружье и выстрелил в стаю. Никого не убил, потому что стрелял мелкой дробью, но одной собаке, по кличке Пушок, выбил оба глаза.
Пушка мы все знали, он раньше жил в нашем дворе, поэтому вокруг него собрались мальчишки. Все смотрели, как он скулит под забором и трет лапами морду.
Толик Журкин сказал:
– Надо его покормить. У кого дома есть колбаса?
– У нас есть. Немного, – сказал Генка.
Он сбегал и принес. Толик взял ее и съел. И похвалил:
– Хорошая у вас колбаска, Гуляш с повидлом.
Тогда Генка завернул Пушка в свою курточку и взял на руки. Все засмеялись, а он понес его в наш дом. Я спросил:
– Зачем тебе Пушок? Он же грязный и… слепой.
– А пусть, – сказал Генка. – Я его кормить буду.
И Пушок стал жить у них под дверью. Он дольше всех собак там жил. Узнавал жителей дома по шагам, а однажды ночью учуял в подвале воров и поднял лай. С тех пор ему и другие жильцы стали приносить суп, хлеб и кости.
Только однажды мы с Генкой поссорились. В тот год Толик Журкин окончил семилетку, уехал работать в Донбасс, и во дворе стало два главаря: Колька Петрушкин и Витька Артемин. У каждого образовалась своя команда, которая переманивала к себе мальчишек и, вообще, звала за себя. Колька с Витькой то мирились, и команды объединялись, то ссорились, и двор снова раскалывался. Однажды Генка пришел ко мне и спросил: за кого я, за Кольку или за Витьку? Я знал, что Колька водит мальчишек в лес, они жгут костры и держат собак. Зато Витька хорошо играет в футбол и велит всем в своей команде носить самодельные погоны. Я вспомнил, что когда-то Витька обещал мне погоны ефрейтора, и поэтому сказал: за Витьку Артемина. Генка повернулся молча и ушел. Если бы я знал, что он за Кольку, я бы тоже записался в ту команду. Но Генка был честным, он не желал привлекать меня хитростью или уговорами – он хотел от меня услышать честный ответ.
Потом Колька и Витька помирились, уже навсегда, потому что стали большими, и мы с Генкой тоже.
А во двор пришла новая страсть – рыбная ловля.
Наш поселок находился между двух рек. Одна – маленькая речушка Дымка. Туда мы ездили простым способом – простаивая на шоссе с вытянутой рукой по часу и больше. Возвращались тоже на попутных машинах – облезлые от солнца, кое-кто вез десяток бычков, добытых завязанной узлом майкой. Но рыбалкой это не считалось. Про рыбалку заходила речь лишь при упоминании об Ике. Река Ик – это, брат… Это самая большая река после Волги, купаться в ней решались только самые большие мальчишки, и то на отмели. И собираться к поездке на Ик начинали за два дня. Да, Ик – это Ик, там Чапаев с дивизией проходил.
Самое главное для рыбалки я имел. Складное удилище, да не вырезанная в лесу лещина, а из самого настоящего бамбука. Оно хранилось в заветном углу в подвале, для маскировки обмотанное старыми чулками. Не у всех во дворе – да бери выше, на улице – имелось такое. Вправду сказать, и досталось оно мне недешево – наковыряй-ка попробуй из старых досок в тире два кармана свинцовых пуль, да еще отдай почти новые кеды впридачу. Эх, добрые, надежные кеды, доставшиеся мне от старшего брата, ушедшего в армию… Но когда я взял в руки золотистое, невесомое удилище, то сразу позабыл и о кедах, и о пулях, из которых можно вылить хоть что. Я вставил верхнюю часть в гнездо, вытянул над асфальтом руку, и по ней до самого сердца прошла дрожь – от повисшего на крючке огромного сома. Нет, леща!
Будильник зазвенел, чуть только я, уставший от долгих сборов, коснулся головой подушки. Так рано я никогда в жизни не вставал. С улицы на меня глядело серое, как стиральная доска, небо, а в соседних домах чернотой проступали пустые окна. Мальчишки собрались у крайнего дома, в котором жил Витька. Он вышел самым последним, осмотрел всех с ног до головы, а особенно нас с Генкой, потому что мы были самые мелкие. Спросил строго:
– Финари все прихватили?
С сопеньем мальчишки стали доставать из-за голенищ кто заостренную пилку, обмотанную изолентой, кто отточенный гвоздь.
– Деревенские нападут – бей в ногу. Если в живот – посадят, – предупредил Витька.
Все понимающе закивали. А у нас с Генкой не было финарей, и мы себя чувствовали нахлебниками – ребята за нас драться будут, а мы что?
На автовокзале народу собралось много – оказывается, в это время буровики разъезжались по вахтам на буровые вышки. Возле автобуса образовалась толкучка. Витька скомандовал:
– Пацанов толкай вперед!
Мы с Генкой, гордые заботой, влезли в автобус, прижимая к животу сумки и удилища. С Витькой, брат, не пропадешь, уж он-то тебя не подведет. С ним и на Ик, и хоть в самую Бугульму ехать не страшно!
На сиденье я долго рассматривал купленный билет, а потом, честно говоря, заснул. Проснулся, только когда меня стукнули сзади по плечу:
– Давай быстрей, а то клев кончится!
К реке шагали молча, настороженно поглядывая по сторонам. Я с трудом поспевал сзади всех, то и дело поправляя сумку – я взял большую, чтобы уместилось больше рыбы. Без конца думал: вот за кустами блеснет Ик, вот за поворотом покажется берег. Сначала миновали окраину деревни, долго шли мимо фермы, потом бесконечно тащились по полю, а реки все не было. Уже и поднявшееся солнце начало припекать, а где же Ик?
И когда я уже стал забывать, зачем сюда приехал, и все мои мысли кучей сбились только вокруг желания не отстать от мальчишек, не заблудиться – тут и настал конец пути. Поле внезапно оборвалось, а под обрывчиком лежал Ик. Прямо в воду уходила колесная колея, по которой мы так долго шагали.
Но обрадовался я рано. Самое главное испытание ждало впереди. То, что я издалека принял за проволочную изгородь, оказалось подвесным мостом через Ик. Мост предстояло перейти. Как я мог забыть об этом? Еще когда копали червей у пруда, большие мальчишки перемигивались и многозначительно говорили:
– Посмотрим, как на подвесном… Прошлый раз кое-кто обложился…
И теперь Колька Петрушкин с ухмылкой пропускал всех вперед, зачем-то отдав свое удилище Витьке.
Я дошел почти до конца, мальчишки на другом берегу с интересом наблюдали за нами. Далеко внизу тускло поблескивала вода, от нее поднимался туман, кружил голову и звал, звал к себе… Было от чего колотиться сердцу – мост отзывался на каждый шаг дрожью, изгибался вверх и в стороны, отчего хотелось распластаться на нем, вцепившись в доски и зубами, и руками. Стараясь не смотреть вниз, я почти бежал, чтобы быстрее оказаться на прочном, твердом, хоть и чужом берегу.
За спиной моей шел Колька. Он вдруг заорал:
– А ну, кто в летчики годится?
И стал раскачивать мост. Я впился пальцами в трос, служивший поручнем. Так как я стоял уже близко к берегу, меня качало слабо. А вот Генке пришлось худо. Он едва миновал середину, когда Колька начал испытание на летчика. Генка широко расставил руки, будто собирался взлететь. Он не мог схватиться за трос, потому что опоздал, теперь тот бился и прыгал, как скользкая рыба, не даваясь в ладонь. Витька оказал:
– Ладно, хватит. А то нырнет еще…
Генка спустился медленно по ступеням, и лицо его было бледным.
Колька Петрушкин спросил громко:
– Что, Гуляш с повидлом, еще поедешь на рыбалку?
Все засмеялись, и я тоже засмеялся. Потому что я-то не побледнел, и меня еще возьмут на рыбалку.
Чего я на рыбалке не ожидал – так это трудностей при забрасывании удочки. Червя я кое-как насадил – я уже их не боялся и спокойно брал в руки извивающуюся тварь Посмотрел, как лихо зашвырнули свои поплавки Витька с Колькой и другие мальчишки, плюнул на крючок и… долго потом вытаскивал его из штанов. Потом зацепился леской за куст, потом пришлось передвигать сползший поплавок – а ловля-то не ждет, утренний клев вот-вот прекратится! Я жутко завидовал сейчас мальчишкам, без труда достающим грузилами до середины реки. Кое-кто из них забросил по две удочки да еще привязал к берегу по паре закидушек из толстенной лески. Ясное дело, какая на такую снасть пойдет рыба – эх, я не догадался взять…
Мое сердце оборвалось, когда бутылочная пробка с пером мелко задрожала – но не так, как было уже несколько раз, а вдруг запрыгала, исчезая и вновь появляясь на воде, потом и вовсе пошла в сторону. Я твердо помнил, что сначала нужно подсечь ее, потом, искусно утомив, подвести ее к берегу и, если нет сака, быстро наклониться и схватить ее за жабры, норовя запустить пальцы поглубже, – так написано в книжке «Рыболов-спортсмен». Я… дернул удочку изо всех сил – леска с грузилом со свистом пронеслась над головой и опустилась далеко за спиной. А под ноги мне шлепнулась рыбка. Пару раз подпрыгнула и затихла, лишившись сил. Тут я навалился на нее животом, затем, как полагается, крепко стукнул по голове и только после этого рассмотрел добычу. Рыбка была красивой – с прозрачными плавниками, иссиня-черной спинкой и серебристыми боками. Только что она плавала в таинственной глубине, может быть, тыкалась носом, вот этим самым, в таинственные сокровища – и вот, лежит на моей ладони. Надо же, поймал! Нужно сейчас же показать ребятам, чтобы все увидели замечательную, таинственную рыбку!
Витька Артемин поморщился:
– Синтявка. У меня подус сорвался – вот такой! Колька видел…
– Это у меня сорвался, – сказал Колька. – А синтявок я не беру – так когда, для Мурки…
Не утерпев, я показал рыбку Генке. Он хмуро посмотрел на мою ладонь, сплюнул и сказал:
– Они на хлеб здорово берут.
Я стал ловить на хлеб. Это даже лучше – не надо запускать пальцы в чулок с кишащими синими червями.
Знай скатывай мякиш в комочек и насаживай на крючок. И леска гораздо реже запутывается, потому что за наживку не боишься, хлеба в кармане навалом.
– Клева сегодня нет, – сказал Витька. – Прошлый раз я здесь три вот таких поймал!
– А я две, – сказал Колька. – Правда, побольше – вот таких.
Решили идти на перекат. Хоть пескарей натаскать, раз крупная сегодня не берет. Витька с Колькой рассказали, что ловили на перекате по двести штук.
Прыгая по камням, наступая в замоины и лужи, мы двинулись вниз по течению. Я спрашивал: что это такое – перекат? Мальчишки морщили лбы, говорили: «Ну, это когда…» Потом досадливо махали рукой: «Сам увидишь!» Издалека о приближении переката возвестил неясный шум, какое-то бормотание и хлюпанье. Потом по берегу потянулся гравий и окатанные булыжники, и река стала широкой. И вот он перекат – множество кипящих, поющих, бегущих по реке волн. Мы скинули ботинки, штаны и вереницей пошли в воду.
На перекате ловить надо без поплавка и с коротким удилищем. Бросаешь крючок с червем, и его волочит мимо тебя. Дна не видно – пестрая вода играет тысячью маленьких солнц, бьющих в глаза. Подошвами чувствуешь острые камешки и скользкую гальку. Босые ноги сразу стало щипать и колоть. Я подумал: «Эге, да здесь меньше сотни и впрямь не надергаешь. А ну как в сумку не влезут?»
Через полчаса я поймал первого пескаря – кругленького, толстенького и с рыжими усами. Я вышел на берег и положил его на сумку рядом с моей первой синтявкой. Он выглядел, как школьный плотник дядя Афанасий возле тощей учительницы по истории.
Потом все мальчишки вылезли греться на берег.
– На жареху есть, – сказал довольный Витька. – Пожуем, что ли, братва?
На постеленных фуфайках начали закусывать и только сейчас заметили, что Генка продолжает стоять в реке. Вода билась ему в голые ноги и уходила веером вниз по течению. Он неподвижно стоял, время от времени поднимая руку с удилищем и делая новый заброс.
– Гуляш с повидлом, вылазь! – закричал Колька. – Замерзнешь!
Никто не уступил Генке места на фуфайке, поэтому он пристроился поодаль, на камнях. Он был насупленный и не поворачивал к нам головы – смотрел куда-то в гору, закрывавшую вдали полнеба. А мальчишки начали вспоминать разные случаи, произошедшие с ними в деревне или пионерском лагере, когда они спасли утопающего. Оказывается, каждый кого-нибудь спас, а Витька с Колькой даже по два человека. Плохо, когда у тебя нет деревни и ты не ездил в пионерский лагерь, где каждый день кто-нибудь тонет. Генка, наверное, тоже никого не спасал, иначе бы не испугался на мосту.
После обеда еще немного постояли в воде, потом начали бросаться камнями. Бросались, бросались, пока всем не надоело.
А я с самого начала не участвовал, все равно дальше, чем Витька Артемин, не бросишь. У него дома гантели есть, он ими занимается.
Витька вытащил из сумки будильник, перевел стрелку, сильно тряхнул его над ухом – и раздался звон. Витька объявил, что пора ехать домой. Ему хорошо, он больше всех наловил. На две штуки меньше оказалось у Кольки Петрушкина. У него на закидушке исчез червь, и он тоже стал чемпионом, потому что у него «ушла».
Я хранил рыбок в сумке, и когда раскрыл ее, сначала подумал, что их украли. Но оказалось, что сумка только с виду пустая – все рыбки лежали в одном углу. Какие они стали тощие и маленькие, когда высохли! Я посмотрел, как мальчишки рвут водяную траву, и тоже набил в сумку зеленых плоских стеблей – чтобы рыба не протухла.
И оказалось, что улов-то у меня не плох – сумка приятно округлилась боками.
Червей мы бросили в реку и заприметили место. Уж в следующий раз прикормленная рыба здесь дуром попрет на крючок.
Опять мы шагали длинным полем по колее, которая то и дело билась об ноги рытвинами, норовя повалить человека.
И снова большие мальчишки стали серьезными, зорко поглядывали по сторонам – нет ли опасности. Теперь шли быстрее – потому что возвращались домой, и строй наш растянулся. Чем ближе придвигалась автобусная остановка, тем длиннее становилась наша колонна – ведь у передних самые сильные ноги. Вот уже ферма рядом, а вот удушливая волна навозного запаха осталась позади, и рукой подать до бетонного коробка. О чудо! Возле него как раз остановился автобус, и пребывать на вражеской территории нам оставалось считанные секунды! Тут-то все и случилось…
Никто не заметил, как от крайних домов деревни отделилась группа деревенских мальчишек. Они выросли как из-под земли в зловеще черных фуфайках и пиджаках. Их отряд бесшумно вошел в наш рыхлый строй и отрубил хвост колонны. Хвостом был я. В разбитых, намокших сапогах я и так не поспевал за остальными, а увидев перед собой врагов в мрачных одеждах, и вовсе оторопел. Они были умными – не стали догонять передних, которые во все лопатки бежали к спасительному автобусу.
Со стороны я, наверное, походил на мышонка, которого все теснее обступали здоровенные коты. Кричать – бесполезно, это же не твой двор, их на добычу еще больше сбежится. Драться? А как, их вон сколько, еще рассердятся…
Потом, задним числом вспоминая этот случай, я припоминал лица деревенских – ничего, кроме интереса, на них не отражалось. А тогда казалось: сейчас они отнимут всю рыбу до единой, потом удилище, потом изобьют меня и бросят в Ик… Внезапно толпа врагов зашевелилась – рядом со мной встал Генка. Он сгорбился, разведя полусогнутые руки в стороны – как на мосту. Деревенские озадаченно смотрели на него, а он угрюмо сказал, как обычно глядя в землю:
– Ну что? Чего надо…
– Мр-мгя… – ответил самый здоровенный деревенский.
Генка растолкал их, вывел меня за руку из круга, и мы пошли к автобусу. Ни звука не донеслось нам вслед.
– Мы специально автобус задержали, – сказал Витька. – Думаем, чего это там вы…
Ни Генка, ни тем более я ничего не ответили. И Витька понял: в команду к нему вряд ли кто теперь пойдет. Колька это тоже понял, потому что оказал:
– А я финар никак достать не мог – зацепился в кармане. А то бы пузо тому, здоровому, точно пропорол…
После того дня мы еще много раз ездили на рыбалку – и с Витькой, и с Колькой, и другими мальчишками. Никто почему-то больше не хвастался, как спасал утопающих. Да и команд во дворе не стало, мальчишки перестали носить погоны и маршировать по вечерам вокруг двора. Нет, одна команда у нас осталась – футбольная, и Витьку много лет выбирали капитаном.
Потом прошел не один год. Мы выросли, разъехались кто куда. Я теперь работаю и живу у Охотского моря на Крайнем Северо-Востоке. Генка окончил авиационное училище в городе Перми и стал военным летчиком – он служит у берегов Балтийского моря. Между нами озера, бескрайние леса и поля, высокие Уральские горы и великие реки. И все равно мы рядом. Ни с кем из мальчишек, с которыми вместе росли, у меня нет такой крепкой дружбы. Я знаю – он, честный Генка, в трудную минуту не раздумывая бросится на помощь и мне, и всей стране. Он – мой друг, Гуляш с повидлом.
Есть справедливость
На душе у Бориса было тяжело. Не потому, что скоро начинались экзамены и историчка могла отомстить. Нет. Она снова накричала на него на уроке, а этого он никак не мог понять. Неужели достаточно не опустить глаз под чужим взглядом, не покраснеть и не побледнеть от громких слов, чтобы тебя посчитали бесстыжим, вспомнили всякое и обозвали?..
Он бы до ночи не возвращался домой – сумку можно оставить у Альтоса, а рваные кеды с майкой в физзале всегда найдутся. Но сегодня день такой, что надо быть не просто в форме, а в лучшей форме, значит, в майке тоже.
Поблизости на улице никого не было. Борис хотел по привычке махнуть через забор, но передумал – не мальчишка уже. Он свернул за угол и пошел мимо здания управления с ларьком на отшибе. Из окошка ларька одиноко выглядывала продавщица – никто в поселке у нее ничего не покупал, потому что никогда не получал правильно сдачу. Она подозрительно смерила взглядом Бориса с головы до ног. Поправив на плече потрепанную сумку, он прошагал не оглядываясь.
Дверь в квартиру как всегда была открыта чуть не настежь. Кисловатый запах от порога говорил, что там происходит.
– А вот и сын! Ну, сын, как дела в школе?
Отец, покачиваясь, начал подниматься из-за стола, но тут же повалился обратно. Рядом с ним сидел незнакомый мужик, тоже со стаканом в руке. Мать, виновато улыбаясь, глядела то на одного, то на другого.
– Он у меня спортсмен – ты что… В институт хочет поступать! – Отец оттопырил губу и поднял палец. – Я всю жизнь спину не разгибал – вот, чтобы он спортсменом стал!
Он выплеснул прямо на пол что-то из кружки и налил в нее водки.
– Давай, сегодня можно. Это ж дядя Петя! С Севера вернулся!
– У тебя каждый день можно. – Борис оттолкнул руку и прошел мимо улыбающегося мужика в другую комнату.
– Это же твой родной дядя Петя! – бушевал за стенкой отец. – Ле-а-беритированный!
Борис, не обращая внимания на крики, вытряхнул из сумки учебники и начал складывать майку, носки, кеды. Принялся искать бинты – тут в комнату заглянула мать.
– Боря, сынок, может, правда выйдешь? Родня все же… Помнишь тетю Нину, еще рубашку тебе подарила?
– Не пойду, – оказал Борис и про себя подумал: «Напьются, сама вечером за соседями побежишь!»
Когда Борис проходил мимо, отец перестал материться и рассказывать гостю, сколько он получает. Уставившись мутным взглядом, он грозно сказал:
– А ну иди сюда. Кто тебя поит-кормит?
Борис отпихнул его. Прошли времена, когда после этих слов он пригибал голову. Одна мать его теперь боится. Она вообще всех боится, даже соседей…
В физзале собралось много народу. Объявления никакого не вывешивали, но каждый член секции сказал другу, тот знакомому – вот и поселок знает. К Борису подошел Старуха – они учились в одном классе, пока тот не бросил школу. В секцию с ним они тоже записывались вместе – Старуха узнал, что ее открывает новый учитель физкультуры, и притащил Бориса. Но сам через неделю ходить перестал: «Бегаем, как лошади, а драться не учат!»
В раздевалку вошел Алексей Иванович, покосился на Старуху и спросил у Бориса:
– Все нормально?
– Вроде нормально, Алексей Иванович, – ответил Борис.
Тренер подошел к сыну Ваське и начал говорить что-то, одновременно массируя ему трапециевидную мышцу.
Борис с Васькой выступали в категории до шестидесяти килограммов, и выходить еще было рано. Но Борис посмотрел на разминающегося Ваську и стал переодеваться.
Бинты на кисти он наворачивал всегда сам. Как Валерий Попенченко, чемпион Римской Олимпиады. Однако суетящемуся Старухе хотелось отличиться перед толпившимися вокруг пацанами, и Борис разрешил:
– На. Только не туго…
Угловая растяжка приятно пружинила под ударом. Борис повернулся лицом к середине ринга и поклонился, когда назвали его имя. Пусть зрители – пацаны с окрестных улиц, но таков порядок. Бокс – не мордобой, а искусство, правильно говорит Алексей Иванович.
Он еще раз потер перчатками лицо, чтобы не оставалось синяков, присел несколько раз, и тут за столиком жюри стукнули молоточком по железному кругу. Начали.
Ему позарез нужно было выиграть бой. В этом зале Борис провел десятки спаррингов, в том числе встречался с Васькой, но то – другое. Сегодня – не спарринг, не тренировка, а главная проверка…
Брезентовый пол ринга кое-где закрывали заплаты, поэтому при челночном шаге Борис приподнимал ноги, чтобы не запнуться. Они прощупывали друг друга прямой левой, по разу ударили правой в корпус. Только Борис бил с шагом вперед, наступая, а Васька сразу отходил после удара. Лицо его совсем закрывали перчатки – Борис решил ждать, чтобы выглянул хотя бы краешек подбородка. Его правого прямого в голову при точном попадании никто не выдерживал.
В перерыве он сплюнул в ведро и увидел в слюне красные ниточки крови. Эх, была бы капа…
Трудолюбивый первогодок старательно вытер от пота лицо и шею Бориса и теперь крутил перед носом полотенцем. Ваську тоже обмахивал первогодок. Алексей Иванович, как тренер, имел право секундировать кому угодно, Ваське тоже. Но он сидел в стороне с листком бумаги.
«Судит боковым», – понял Борис, и ему стало немного не по себе.
– Чего ты его жалеешь! – шептал сверху через канат Старуха. – Врежь правой! И с копыт…
Во втором раунде Васька так и не открылся ни разу. Он был не в кедах, а в наканифоленных боксерках, во рту держал специально заказанную в зубопротезном кабинете капу – и Борис злился на него, хотя понимал, что не такое уж большое значение это имеет. Притом капу заказывали все желающие, и он бы заказал тоже, если бы отец не пожалел денег. Как же – это тридцать рублей старыми!
Физрук из соседней школы, рефери на ринге, между раундами посмотрел на губу Бориса и спросил, может ли тот продолжать бой. Борис ничего не ответил, только засопел презрительно. Он не просто продолжит, он покажет, что он умеет. И всем станет ясно, кто должен ехать на краевые соревнования.
Он не узнавал Ваську – тот прыгал резво, будто шел не третий раунд, а первый. Ничего, сейчас он почувствует, что такое длинный боковой… Теперь серию, так… Закроем в угол – нет, ушел…
Судья остановил бой и велел заправить Борису болтающиеся шнурки на перчатках. При этом он снова посмотрел на его губу. Борис чувствовал, как она опухла, и уже берег ее, прикрывая правой перчаткой. На нокдаун Ваське он не перестал надеяться, но у него все сильнее ныло сердце. По очкам ему никогда не везло…
– Со счетом три – два по очкам победил Ветров! – объявил судья и поднял руку Васьки.
Борис, стараясь улыбаться, потряс ему перчатку и нырнул под канат. По дороге его потрепал за плечо Алексей Иванович:
– Двигался мало! А так ничего.
Что «ничего»! Каждый в зале знал, что победитель боя поедет на первенство края во Владивосток. Поедет Васька.
В раздевалке Старуха отвернул борт куртки.
– Пивка ударишь? Я сбегал…
Борис помедлил, потом взял бутылку и отпил сразу половину. Держать форму больше не имело смысла. Физ-зал находился в школе, в любую минуту мог зайти кто-нибудь из учителей второй смены, поэтому Старуха спросил:
– Не боишься? Правильно. Сами лакают, а вид делают – что ты!
Борис думал совсем о другом. Сегодня на уроке историчка кричала, что у него одна дорожка: как и отец, пойдет ямы копать. Он обиделся, отец копал не ямы, а котлованы – во время войны под заводы, теперь под дома. У отца четыре класса, зато Борис в институт поступит. Только сначала он в армию пойдет. Ничего, можно себя и в армии проявить.
Он допил пиво, а Старуха предложил:
– Пойдем ко мне, пожрем, а? Все равно делать нечего.
Домой идти не хотелось, а есть хотелось, и Борис согласился. По дороге Старуха сначала сочувственно вздыхал, а потом начал доказывать, что Ваське подсудил отец. Борис ничего не ответил, а Старуха перешел на разговор, что все в секции держится на блате, и тренер тоже.
– Ну, это ты брось, – возразил Борис. – Алеша не такой мужик.
– А перчатки для секции он как закупил? – язвительно спросил Старуха. – По безналичному-то не разгонишься! Мать знает, сама в орсе работает.
Когда пришли, Борис у порога начал снимать ботинки, но Старуха пренебрежительно сплюнул:
– Проходи, тут не мыто второй месяц. Мать на «Карнавальную ночь» вертанулась…
И он закурил окурок сигареты с фильтром из пепельницы.
Они сварили макароны, поели с белым хлебом. Кусок масла лежал на столе, но Борис себе не клал – по талонам же.
Старуха не учился и не работал – мотался целыми днями по улицам. Но другу мог отдать последний кусок хлеба, за что его неоднократно лупила мать. И все же Борису было скучно с ним. Он сказал:
– Пошли к Альтосу.
Альтос был их третий друг. Борис пошел в девятый и потом в десятый класс. Старуха бросил школу, а Альтос после восьмилетки поступил работать. И об этом не жалел.
Старуха поплевал в пепельницу, напоследок окинул комнату придирчивым взглядом, и они двинулись.
Удивительно, но всех Альтосиных братишек и сестренок Старуха помнил по имени. Спросил, во что они играют, подарил спичечный коробок, кого-то потрепал по затылку. Борис определял всех одним словом – мелкота, путающаяся под ногами. Альтос перегнал их табунком в другую комнату – как многодетной семье, им выделили трехкомнатную квартиру:
– Там играйте!
Борис увидел над кроватью Альтоса фотографию Гагарина в белом кителе и с наградами на ленте. У него дома одна похожая – с наградными знаками, но без ленты и в темном кителе. Он спросил:
– Где достал?
– Парень один на работе из библиотечного журнала переснял. Бери, я еще попрошу, он классно фотографирует.
– Ладно, – согласился Борис. – А я тебе – где он рапорт отдает.
Они начали разговаривать. Сначала о том, что американцам их не скоро догнать, хотя и у них кое-что есть. Потом Старуха рассказал, как Бориса засудили. Борис сначала лишь морщился и трогал губу. Но потом сам заговорил – не про бой, а про то, что тот для него значил.
– И как же теперь? – спросил Альтос.
– Никак, – ответил Борис. – Участником первенства края я шел бы вне конкурса, а теперь… Попробую, но вряд ли.
Альтос сидел румяный, с мокрыми причесанными волосами – после смены помылся в ванной. Он всегда говорил толково, а как начал работать – особенно. И сейчас он рассудительно заметил:
– После армии в физкультурный институт еще легче поступить. У нас на автобазе один парень рассказывал…
– На это и надеюсь, – сказал Борис.
Однако надеялся он не очень сильно. Поступать в институт – тут не только кулаки нужны, но и голова.
– А я не жалею, – продолжал Альтос, – на работе человеком себя почувствовал. Из учителей только Алешу вспоминаю. Да историчку-истеричку…
