Текст книги "1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II"

Автор книги: Виктор Кельнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Е. М. Сидоренко
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О 1 МАРТА 1881 Г

Подготовительные меры к покушению 1 марта начались еще зимой 1880 года. С самого начала, под непосредственным руководством С. Л. Перовской, было установлено систематическое ежедневное наблюдение за выездами Александра II из Зимнего дворца, с целью определить время, направление и посещаемые им места. Шестикратные предшествовавшие покушения на жизнь царя понуждали власть к крайней осторожности и предусмотрительности в организации этих выездов, касавшейся как способов передвижения, так и самой обстановки его, насколько это было возможно в условиях нахождения царя под открытым небом и вне обычной защиты стен, караула и вообще всяких преград. Так, например, выезд всегда совершался из Зимнего дворца со стороны, обращенной к Главному военному штабу, из дворцового подъезда, защищенного особой глухой деревянной пристройкой, имевшей двое глухих ворот с противоположных сторон своих. Закрытая карета, охраняемая четырьмя вооруженными конвойными в черкесках, по данному сигналу въезжала через левые ворота внутрь пристройки и через некоторое время, взяв седока, выезжала через правые ворота для следования по назначению. Засим один и тот же маршрут подряд никогда не повторялся. В пути было мобилизовано значительное количество тайных и явных охранителей, а в местах постоянного посещения царя – оцепления и разъезды конвойных и проч. В организацию по наблюдению за выездами царя входило шесть человек: 1) Н. Рысаков, 2) студент Гриневицкий, 3) А. В. Тырков, 4) Е. Н. Оловенникова, 5) студент Тычинин и 6) автор сего сообщения, фамилия которого не была до сих пор оглашена. Эти лица ежедневно собирались в разных местах для доклада С. Л. Перовской о своих наблюдениях и выработки дальнейшего плана собирания материала. С первых же недель наблюдения выяснилось, что выезды царя вообще немногочисленны и ограничивались 2–3 местами (Летний сад, манеж, жилище кн. Ек. Мих. Долгоруковой), причем, несмотря на постоянные изменения маршрута, позднее обнаружилась повторяемость самих изменений. Наблюдения производились более 2 месяцев. Из вышеупомянутых лиц кроме С. Л. Перовской непосредственное участие в покушении 1 марта принимали лишь Рысаков и Гриневицкий.

В момент покушения я находился на Невском проспекте, где взрыв первой бомбы, брошенной Рысаковым, был принят гуляющими за обычный двенадцатичасовой выстрел пушки с Петропавловской крепости, так что многие из публики стали проверять свои часы, хотя время, сколько помнится, явно не совпадало. Отсюда первая тревога и некоторое движение среди публики, превратившееся скоро (за вторым взрывом) в необычайное возбуждение, вызвавшее на месте происшествия, т. е. на Екатерининском канале и прилегающих к нему улицах, колоссальное скопление взволнованной массы народа, не расходившегося до ночи. После второго взрыва, через некоторое время, по Невскому промчался, в направлении от Зимнего дворца к Аничкину, одинокий донской казак, выкрикивавший диким голосом какие-то слова, которых нельзя было разобрать. Через несколько минут в том же направлении, в сопровождении 2 донских казаков, пронеслась на маленькой лошадке огромная фигура с несоответственно длинными ногами, оказавшаяся вблизи Александром III. В это время на самом месте взрывов, у Екатерининского канала, непроницаемая масса людей, теснимая гвардейскими солдатами с ружьями, совершенно запрудила узкое пространство набережной канала, образовав пробку. Мостовая набережной представляла из себя кучки грязного снега, смешанного с мусором.

Через непродолжительное время после вышеизложенного в скромную кофейню, расположенную в одной из боковых, пересекающих Невский проспект, улиц, вошла С. Л. Перовская и подсела к уединенному столику, занятому ранее мною. Подавляя с трудом овладевшее мною волнение, усугублявшееся от неизвестности насчет результатов события, я едва справлялся со своим стаканом кофе: лицо же Софьи Львовны было непроницаемо и могло быть названо спокойным; и только через несколько секунд, когда она, улучив минуту, нагнулась в мою сторону, я услыхал сдавленный шепот ее прерывающегося и как бы захлебывающегося голоса: «Схватили… убили…», вызвавший мгновенную, резнувшую по нервам, но неопределенную ассоциацию. Стесняемые присутствием публики и подавленные наплывом разных чувств и мыслей, мы оба молчали и вскоре, после краткого разговора, не имевшего связи с происшествием, расстались навсегда, так как Софья Львовна через несколько дней была арестована.

Печатается по: Каторга и ссылка, 1923, № 5, с. 50–53.

А. В. Якимова
ПОКУШЕНИЕ НА АЛЕКСАНДРА II

<…> Со времени события 1 марта 1881 г. прошло более 42 лет, и молодое поколение, мало знакомое с историей революционного движения, и в частности с делом 1 марта 1881 г., потому может быть легко вводимо в заблуждение рассказами о разных небылицах.

Ввиду этого я считаю нелишним кратко восстановить в памяти это событие.

Это предприятие Исполнительного комитета, направленное к цареубийству, было седьмым по счету; ему предшествовали покушения под Александровском, Екатеринославской губ., на Лозовско-Севастопольской жел. д., под Одессой на жел. д., около Москвы (осень 1879 г.), 5 февраля в Петербурге в Зимнем дворце, весною того же года в Одессе (подкоп на Итальянской улице), летом в Петербурге (закладка мины под Каменным мостом, через Екатерининский канал по Гороховой ул.), и, наконец, осенью начались приготовления к новому предприятию слежкою за выездами царя из Зимнего дворца и обратно, чтобы определить время выезда, путь и посещаемые места. Для слежки была организована С. Л. Перовской группа из 6-ти лиц: Гриневицкий, Тырков, Тычинин, Сидоренко, Елиз. Ник. Оловенникова и Рысаков, которые и принялись за выполнение данного им поручения. Исполнительным комитетом решено было устроить подкоп и заложить мину под одной из улиц, по которым царь имел обыкновение проезжать, хотя надо сказать, что царь никогда почти не ездил два раза подряд по одной улице.

Подходящее для этой цели свободное помещение оказалось на М. Садовой ул., в доме Менгдена, где и решено было открыть торговлю сыром. Исполнительным комитетом поручено было быть хозяевами лавки Юрию Николаевичу Богдановичу и мне, А. Я. Якимовой. Мы под фамилией Кобозевых, мужа и жены, поселились 22 ноября 1880 года в меблированных комнатах на углу Невского пр. и Новой ул., дом № 75/14, как только что приехавшие в Петербург и желающие заняться здесь торговлей. 2 декабря был заключен контракт с управляющим домом графа Менгдена за 1200 р. в год на подвальное помещение под торговлю. Но прежде чем поселиться там, нужно было ждать окончания ремонта, так как асфальтовый пол помещения потрескался, а само оно было залито водой, – это-то и было причиной освобождения помещения нашими предшественниками. Когда ремонт был окончен, нужно было приспособить помещения для торговли и для жилья нам самим рядом с лавкой. Оба эти помещения выходили окнами на Малую Садовую. Более удобным вести и замаскировать подкоп представлялось из жилой комнаты, потому наружная стена ее, под предлогом сырости, была до окна заделана досками и оклеена обоями. Мы поселились в магазине 7 января. Паспорт наш был дубликат настоящего паспорта мещанина с женой. Вскоре после нашего поселения на Малой Садовой, как улице, по которой проезжал царь из Зимнего дворца в Михайловский манеж, что заставляло полицию внимательно следить за вновь появившимися людьми, паспорт наш был проверен справкой в Воронеже. Однако это нами предвиделось при приобретении дубликата паспорта, и все оказалось в порядке.

Дубликаты получались таким образом. Если кто-нибудь из своих людей был на службе в таком учреждении и месте, где через его руки проходили паспорта служащих, то он снимал копии с тех паспортов, какие находил подходящими. Если нужен был паспорт рабочего или работницы, то делалось объявление, что требуются рабочие или служащие для того-то; у приходящих брали паспорта и назначали срок прийти для окончательного ответа; когда они приходили, им возвращали паспорт, сняв с него предварительно копию, и объясняли, что почему-либо не нуждаются в их услугах.

Подкоп велся под окном нашей комнаты ночью, для чего окно тщательно завешивалось, чтобы с улицы нельзя было видеть света; окна же магазина были открыты, и с улицы, при слабом освещении от лампадки перед иконой Георгия Победоносца на белом коне, можно было видеть кое-что в магазине. Перед началом работы деревянная обшивка стены снималась. Она была так приспособлена, что легко выдвигалась, когда было нужно, и после работы так же легко ставилась на место, но в закрытом состоянии при нажиме снаружи была неподвижна; на месте соединения обшивки обои каждый раз подправлялись незаметным образом. Самое трудное было пробить без шума цементированную стену, вслед же за тем дело пошло более или менее быстро, пока работающие не наткнулись на железную водопроводную трубу, но и тут они довольно скоро обошли ее, немного изменив направление, так как водопроводные трубы были довольно тонкими; затем вскоре, через три сажени от начала подкопа, наткнулись на водосточную деревянную трубу, ширина и вышина которой была приблизительно 1 ap. на l ар. Это представило серьезное препятствие и вызвало задержку ввиду того, что обойти трубу снизу нельзя было без риска погрузиться в воду, потому что подпочвенная вода находилась очень близко, а подняться вверх нельзя было, так как мог произойти обвал мостовой. Ввиду этого, удостоверившись в том, что труба наполнена только на половину своей вместимости, работающие решили сделать в ней вырезку для прохода бурава и для продвижения сосудов с динамитом при закладке мины. Как только прорезали трубу, распространилось такое ужасное зловоние, что работавшие, при всяких предохранительных средствах, даже надевая респираторы с ватою, пропитанною марганцем, могли пробыть там лишь самое короткое время, не рискуя упасть в обморок. После необходимой вырезки в трубе она была тщательно заделана, и потом уже до конца, до середины улицы, работа шла без всякой задержки. Приходилось только все время производить работу наивозможно без шума, так как очень близко был пост городового, а в моменты, когда звуки неминуемо усиливались, приходилось следить за городовым и ждать, когда он отойдет подальше. Работа в подкопе требовала участия нескольких лиц, приходивших каждый день заблаговременно до закрытия магазина, потому что работа буравом требовала большого физического усилия и работы посменно. Работали в подкопе: Колодкевич, Желябов, Суханов, Баранников, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Дегаев и Меркулов.

С внешней стороны все шло гладко, хорошо, и только один раз днем зашел к нам управляющий домом. Это было в отсутствие Кобозева. Он спросил, не дал ли новый асфальт трещины, и хотел сам пройти в наше помещение, чтобы посмотреть. Я сказала ему, что там я только что развесила белье и что мы сами заинтересованы в том, чтобы нас не залило водой, потому мы внимательно следим за целостью асфальта. Он этим заявлением удовлетворился и ушел. В это время в задних помещениях уже была сложена вынутая из подкопа земля, прикрытая сеном и каменным углем, которым отапливалась печурка в нашей комнате.

В конце февраля – числа 24—25-го – работа в подкопе была окончена, и все было готово для закладки мины, но ее решено было заложить только перед самым предполагаемым днем проезда царя.

27 февраля Суханов заметил, что за ним следили, когда он вечером вышел из магазина (обратили внимание, когда он вошел к нам, как это выяснилось на суде); он взял извозчика-лихача, за ним погнался шпик, но Суханову удалось избавиться от него и сойти с извозчика, не доезжая своей квартиры. 27 февраля были арестованы Желябов и Тригони на квартире последнего. На суде по процессу 1 марта (Желябова, Перовской и др.) дворники дома Менгдена показывали, что они 27-го числа заметили двух молодых людей, входивших и выходивших в разное время из магазина, и признали их в Желябове и Тимофее Михайлове, но этот последний не знал даже о существовании магазина и никогда не бывал у нас. Возможно, что слежка началась с Тригони, работавшего в подкопе и жившего под своей фамилией, и не без участия предателя Окладского, как мне думается теперь. По словам околоточного надзирателя 1-го уч[астка] Спасской части на суде над первомартовцами, «до 26 февраля по всем негласным наблюдениям оказалось, что Кобозева никто из подозрительных не посещал».

28 февраля инженер Мравинский в присутствии пристава и помощника пристава произвел осмотр нашего помещения под видом технических и санитарных целей, что указывает на то, что у них не было серьезных подозрений относительно лавки и осмотр делался только для очистки совести, на случай проезда царя, иначе они не постеснялись бы сделать настоящий обыск. Осмотр был в мое отсутствие. В магазине, около задней стены, была устроена деревянная обшивка в виде ящика с плотно заделанным досками верхом, на которой помещались выложенные из бочки сыры; осмотрев ее, Мравинский заметил, что крошки сыра могут падать в щели и там разлагаться. В лавке стояли большая бочка и кадка с землей, сверху хорошо прикрытые сырами. Мравинский удовлетворился заявлением Кобозева, что они наполнены сыром. После поверхностного осмотра помещения лавки, где он видел, что наружные стены на улицу вполне целы, а под полом – вода и вести подкоп нельзя, он направился в нашу комнату, где уже внимательно осмотрел стены, спросил: «Зачем деревянная обшивка от пола до окна?» – и удовлетворился объяснением Кобозева, что это сделано в предохранение от сырости; после этого пошли осмотреть задние помещения, выходившие на двор и служившие складочным местом для тары от сыров и сена, для каменного угля и прочих хозяйственных принадлежностей. Мравинский полюбопытствовал о назначении сена и пнул даже ногой сено и уголь, которым, кстати сказать, была прикрыта земля. Пошли обратно, и в нашей комнате Мравинский остановился, посмотрел из окна на улицу, плотно облокотившись на деревянную обшивку и удостоверившись в ее крепости и неподвижности, как показалось Кобозеву, довольный вышел в лавку, где подвернулся ему наш кот, которого он ласково погладил, затем он попрощался с Кобозевым и удалился, говоря, что нужно еще на Малой Садовой осмотреть один подвал, что и сделал, как оказалось потом.

Я вернулась, кажется, через час после этого визита. При входе кого-либо в магазин всегда раздавался звонок (помещение не отапливалось, мы сидели в комнате и выходили только при звонке), при звуке которого и в этот раз Кобозев, увидев меня в окно двери, выскочил из комнаты вприпрыжку и вприпляску мне навстречу, говоря: «У нас был обыск». Я думала, что он сошел с ума, так странно было видеть его пляшущим и говорящим об обыске. «Если бы это был обыск, ты бы теперь не плясал тут», – сказала я ему. Рассказав мне подробно обо всем случившемся, он отправился на Вознесенский проспект, в квартиру Исаева и В. Н. Фигнер, сообщить о происшедшем.

Немедленно было созвано собрание тех членов Исполнительного комитета, которых можно было быстро известить, и решено назавтра, 1 марта, действовать во что бы то ни стало, при взрыве на Малой Садовой или без него, одними только метательными снарядами. Исаев был командирован в лавку на Малую Садовую, чтобы ночью заложить мину; Кибальчич сначала должен был произвести с метальщиками пробу запаса метательных снарядов, что ими и было проделано за Смольным монастырем, в пустынном месте за городом; а потом Кибальчич, Суханов и Грачевский должны были приготовить метательные снаряды (взрывчатый материал, гремучий студень и пр. заранее давно уже готовы были) на квартире Исаева и Фигнер по Вознесенскому проспекту, д. 25/76. К восьми часам утра 1 марта были готовы четыре метательных снаряда, из которых два были принесены Перовской и два Кибальчичем на Тележную ул., д. № 5, в квартиру Саблина и Геси Гельфман, где должны были собраться метальщики, получить снаряды и указания от Перовской – где кому находиться при проезде царя в манеж и обратно. Метальщиков было четыре: Николай Рысаков, Игнатий Гриневицкий, Тимофей Михайлов и Иван Емельянов. Все метательные снаряды были окончательно приготовлены на квартире по Вознесенскому проспекту с посильною помощью В. Н. Фигнер. Снаряды состояли из жестяных коробок цилиндрической формы с гремучим студнем, весом фунтов 5–6, и системою запалов. Кибальчич жил на Лиговке, д. 83, кв. 1, но там мастерской не было. Мина на Малой Садовой состояла из черного динамита в двух сосудах – жестяного и бутыли – с запалом из капсюли с гремучей ртутью и шашки пироксилина, пропитанных нитроглицерином, всего весом с посудой 89 фунтов. Запал был соединен с проводами, которые в нужный момент должны были быть соединены с гальванической батареей. В лавке на время проезда решено было остаться мне, как хозяйке, на случай прихода кого-либо из полиции или шпиков; вместе с тем я должна была следить из окна магазина за появлением кареты царя на Малой Садовой и дать знать об этом товарищу, который должен был быть при батарее у окна соседней комнаты для смыкания проводов. Для этой цели выбор пал на Михаила Федоровича Фроленко, как постороннего лавке человека, который в момент после взрывной суматохи, если бы остался цел, мог бы выйти через задний ход со двора. Кобозев за час до проезда царя должен был уйти из лавки. Метальщики в условленное время собрались в квартире на Тележной улице, где от Перовской получили инструкции, кому где в какое время стоять, причем при проезде царя в манеж по обоим концам Малой Садовой должны были стоять по 2 метальщика. Перовская сказала им: «Там (т. е. на Малой Садовой) уже ждут»; в случае неудачи они должны с обоих концов спешить на помощь. Метальщики не знали о существовании магазина, но знали, что что-то должно произойти помимо их. По словам Рысакова, «говоря о способах совершения покушения, Кибальчич, по-видимому, возлагал надежды на мину, так как считал „большой иллюзией“ мысль, что придется действовать метательными снарядами».

Обыкновенно приготовления к проезду царя начинались с 12 часов дня; к этому времени на обоих концах Малой Садовой появлялись конные жандармы, мало-помалу замирало движение и проезд по улице совсем прекращался, а по мере приближения царя позы жандармов на конях становились все напряженнее, и, наконец, они совсем как бы окаменевали. Так было и на этот раз. Фроленко совсем готов был сомкнуть провода с батареей, которая некоторое время и действовала, а я все свое внимание устремила на жандармов… Но вот они почувствовали себя свободными, стали двигаться и говорить; это означало, что царь проехал по другой улице. Окончилось и наше напряжение, и мы решили, что я пойду до конца улицы по направлению к манежу, чтобы узнать, в манеже ли царь. Я пошла. По всем внешним признакам видела, что он там. На всякий случай решили мы еще подождать, хотя из манежа царь имел обыкновение ездить совсем другим путем, что скоро и заметили мы по исчезновению жандармов. Наша роль кончилась. Метальщики в это время перешли на набережную Екатерининского канала, как им утром было указано Перовской. Царь выехал из Зимнего дворца около 1 часа дня; три четверти второго он выехал из Михайловского манежа во дворец великой княгини Екатерины Михайловны, пробыл там полчаса и в 2¼ был смертельно ранен взрывом бомбы, брошенной Гриневицким, который тоже при этом был смертельно ранен. При проезде царя по набережной Екатерининского канала первый метательный снаряд был брошен Рысаковым под царскую карету, левая задняя часть которой была повреждена взрывом. Царь вышел из кареты и захотел посмотреть задержанного уже Рысакова. Подойдя, царь спросил: «Это тот, который бросил?» – «Так точно, Ваше Императорское Величество», – ответили мы все в один голос, как говорил на суде один свидетель. Царь пошел обратно, и тогда Гриневицкий на очень близком расстоянии бросил свой снаряд, которым ранил смертельно и царя, и себя. Александр II умер в 3 часа 35 минут, а Гриневицкий – вечером того же дня в Конюшенном придворном госпитале.

Исполнительный комитет думал оставить подкоп на Садовой улице для Александра III, но утром 3 марта узнали об аресте со 2-е на 3-е квартиры Саблина и Геси Гельфман на Тележной ул., что можно было объяснить только предательством Рысакова; при таких условиях опасность могла грозить и нашей лавке, хотя Рысаков и не знал о ней, но имел указания на Малую Садовую, потому было решено оставить магазин в тот же день, а нам с Богдановичем уехать из Петербурга. С дневным поездом уехал Богданович, а я, заперев лавку вечером в обычное время и оставив ее снаружи в таком же виде, как прежде, т. е., зажегши перед Георгием Победоносцем лампадку и оставив на прилавке деньги с запиской, что эта сумма полагается мяснику за мясо, забранное для кота, вышла с маленьким узелком через задний ход в ворота двора, у которых дремал дворник. На квартире Исаева и Фигнер я преобразила свой внешний вид и через Смоленск уехала в Москву. 4 марта было обнаружено исчезновение Кобозевых. Приходили покупатели, а магазин все закрыт и закрыт; наконец дворники дали об этом знать полиции. При осмотре магазина полицией и судебным следователем во всех помещениях оказалась масса земли, даже в турецком диване жилой комнаты, тут же были найдены и орудия производства: лом с загнутой лопатой, приспособленной для выломки кирпича, буравы, лопатки и пр. Количество обнаруженной в помещении земли, по мнению экспертов, вполне соответствовало количеству земли, вынутому из галереи подкопа, так что «из лавки земля никуда не выносилась». Отняли деревянную обшивку из-под окна жилой комнаты и обнаружили в стене расширяющееся отверстие, в котором оказалась корзина с батареей Грене, которая, по мнению экспертов, была совершенно приготовлена для взрыва и несколько времени уже работала; там же были новые провода, а далее виднелась галерея. Саперами на улице были произведены раскопки и 5 марта извлечена мина. О всех новых открытиях сейчас же летели телеграммы во все концы. Дорогой я много разговоров слышала о Кобозевых, а по приезде в Москву нашла все газеты переполненными всякими баснями о них и об их магазине. Чего-чего только не было в этих газетах! Оказывалось, что чуть ли не все догадывались, что это были поддельные торговцы, так как и торговать-то не умели, и торговля была плохая, а Кобозев чересчур был боек и грамотен, имел красивый почерк; Кобозева вела несоответствующий образ жизни, курила папиросы, читала французские романы (французского языка я даже совсем не знала), а лучше всего то, что Кобозева была чуть ли не красавица. Вот на основании показаний очевидцев красоты Кобозевой, на суде, когда нас в первый раз вводили в залу суда, обернувшись к двери, ожидали увидеть красивую мадам Кобозеву, а входит… противоположность этому, и один адвокат так был поражен неожиданностью, что не смог скрыть своего впечатления и при взгляде на меня громко фыркнул. Столь же правдоподобны были и многие другие басни о Кобозевых.

На всех непосредственных участников исполнения дела 1 марта в более или менее непродолжительном времени обрушилась кара правительства, за исключением одного только Сидоренко, который оставался неизвестным как участник дела 1 марта до последнего времени и в первый раз назвал сам себя в воспоминаниях о 1 марта 1881 г., помещенных в историко-революционном вестнике «Каторга и ссылка» № 5. <…>

Печатается по: Якимова А. В. Покушение на Александра II. М., 1927, с. 5–16.