Текст книги "Суд Линча (Очерк истории терроризма и нетерпимости в США)"

Автор книги: Виктор Петровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

К одному "пирату" приехала группа скваттеров и стала уговаривать его отказаться от покупки. "Пират" упорствовал и грозил, что железная рука закона обрушится на их головы. Исчерпав безрезультатно свои словесные аргументы, комиссия опустила "пирата" в прорубь. "Пират" стоял на своем и, когда его вытащили из проруби, опять стал поносить комиссию. Тогда "пират" вторично был посажен в прорубь. Лишь после этого он дал подписку, что по доброй воле отказывается от своей покупки. Неизвестно, получил ли "пират" назад уплаченные им деньги, в этом отношении практика не была единообразной. Как общее правило, поселенец считал своим долгом вернуть "пирату" уплаченные за землю деньги, но в некоторых случаях скваттер считал, что эти деньги по праву принадлежат ему в возмещение за причиненные "пиратом" беспокойство и трату времени.

Политическая власть буржуазии на всем Северо-Западе от Аллеган до Тихого океана, если употребить известное выражение Ф. Энгельса, была "незначительной, почти незаметной". Вот почему конфликты, которые возникали между фермерами и представителями восточной буржуазии, занимавшимися земельными спекуляциями на Западе, решались силой местной власти, совпадавшей с властью всех поселенцев.

"Нет никакого сомнения в том, что поселенцы создали иной закон, – пишет Б. Гиббард. – Но если вспомнить, что они находились часто на расстоянии многих миль даже от административного центра территории, вне досягаемости регулярных судов и в значительной степени вне сферы действия органов государственной власти, то вряд ли их можно упрекать в том, что их поступки были несправедливы и не освящены законом. Закон скваттеров, как показали последующие события, был не хуже вашингтонского. Более того, закон скваттеров отвечал местным условиям, в то время как федеральный закон часто был в этом отношении неудачен". Государство очень часто оказывалось неспособным гарантировать интересы буржуазии, занимавшейся спекуляциями на Западе, то есть было не способно выполнять в районах, столь отдаленных от административных центров, роль комитета по заведованию делами буржуазии. Земельный спекулянт оказался "беззащитным" на периферии перед организованным скваттерством, воля которого часто была здесь настолько неоспоримей, настолько весомей и ощутимей воли разрозненных буржуа, что всякое сопротивление было бессмысленным.

Мелкобуржуазная диктатура скваттеров с помощью ассоциаций по заявкам и судов Линча осуществляла насилие большинства над меньшинством или, если употребить выражение уже упоминавшегося де Токвиля, "тиранию большинства".

В течение пятнадцати лет, начиная с 1862 года, на территории Иллинойса, Айовы и Миссури тайно действовала огромная разветвленная организация – ассоциация против конокрадства. Американский историк прошлого столетия Губерт Банкрофт автор многочисленных трудов по истории тихоокеанских штатов – заметил, что "ассоциация, если это не вызывалось очевидной потребностью, не ставила своей целью спорить с законом, но она и не выказывала особенно большого уважения к институтам, не выполнявшим целей, ради которых они были созданы". Распространившись на территории Канзаса и Небраски, эта организация превратилась в огромную силу с местными отделениями и ежегодными собраниями, а также со всеми необходимыми атрибутами для обнаружения и ликвидации преступлений, не только конокрадства, но и всех видов грабежа и убийства. Организация насчитывала восемь тысяч человек.

Следующий эпизод казни в Канзасе, описанный неким Фицем Ладлоу, дает наглядную картину фермерского самосуда. Фиц Ладлоу наблюдал быт западной вольницы собственными глазами. Сцена, виденная им в штате Канзас, вызывает в нем противоречивые чувства и потребность в осмыслении народного самоуправства в духе демократической обыденной философии:

"Атчисон – небольшой, но очень оживленный городок. Едва наша нога ступила на паромную пристань, где начиналась уже территория Канзаса, как мы были приглашены на казнь. Линч – главный судья – должен был в то утро судить двух обитателей лесной глуши. Его суд – самый беспристрастный, и, чтобы не было обиженных, он никого не оправдывает.

Обвиняемых было двое. Первый – человек примерно пятидесяти пяти лет, седовласый, – личность, которая на более развитой ступени общества могла бы удачно спекулировать на бирже, надувать друзей и, прикрываясь респектабельной внешностью, даже не вызывать низких сплетен. Вторым был молодой человек с невозмутимым лицом. Его высоко оценили бы на Уолл-стрите как пользующегося доверием клерка на услужении у первого. Ни тот, ни другой не отвечали общему представлению о преступнике. Вероятно, оба они были ничем не хуже пятидесяти человек, требовавших их смерти.

Я говорю это не потому, что осуждаю суд фронтира, а потому, что почти в каждом случае он сопровождается звериным исступлением или капризом толпы. В новых районах неукротимые пионеры, строящие основы цивилизации, слишком заняты борьбой с природой, чтобы останавливаться на вопросах государственного управления. А государство, пока люди остаются эгоистами, не способно навести порядок в себе самом. В то время как рабочий люд валит деревья, прокладывает дороги и строит хижины, проходимцы и бездельники получают доступ к политической власти. Уже давно судья занимается только тем, что запугивает честных людей и оправдывает преступников. Жетон шерифа превратился в указатель убежища для грабителей и убийц. Присяжные и злодеи перемигиваются во время суда. А тут еще и губернатор норовит своим прощением протолкнуть знаменитого преступника сквозь дыру в решете правосудия, в котором он случайно застрял. Члены законодательных собраний издают законы с хитроумной игрой слов, предусмотренной на тот день, когда они могут им пригодиться. В подобных случаях, если честные люди обнаруживают их, суд Линча является практически единственным переходом к настоящему государственному управлению. При абстрактном рассмотрении суд Линча – вещь страшная и ужасная, тем не менее в обстоятельствах конкретных он незаменим.

Возможно, он не может действовать иначе чем с помощью неистовствующей толпы, хотя именно это производит наиболее ужасное впечатление на непосвященного.

Около двух тысяч людей собралось в овраге, который образовал глубокий вырез в равнине, открывавшейся за местечком вокруг одинокого дерева. Под ним стоял роковой фургон. Господи, не позволяй многоликим чудовищам, вроде этого, присутствовать при смерти человека, вина которого не доказана дважды! В данном случае не было даже попытки ее классифицировать. Всадники с всклокоченными бородами наезжали на снующих рядом мужчин, детвору и, стыдно даже сказать, женщин. Здесь и там стояли фургоны с нераспряженными лошадьми. Сюда съезжались целыми семьями из отдаленных ранчо, как будто это была не казнь, а праздник. Приехавшие на фургонах были предметом всеобщей зависти, поскольку наблюдать за происходящим им было не только лучше, но и удобнее. Поэтому свое седло в подобных случаях – источник какого-то эгоистического удовлетворения. Неумолимое правосудие и семейное счастье мирно уживались в кругу небольшой семьи, члены которой, рассевшись, взрослые на фургонах, дети на коленях и грудные младенцы на руках у матерей, перебрасывались мрачноватыми шутками в ожидании начала страшной мелодрамы.

Суд был непродолжительным. Показания говорили о том, что обвиняемые вошли на ранчо старого фермера, жившего на безлюдной местности, милях в двадцати от Атчисона. Несколькими ударами рукоятки револьвера они лишили его чувств, опрокинули кресло, в котором сидела его жена, и несколько раз вздернули на веревке двенадцатилетнего ребенка, пока тот не согласился, чтобы спастись от петли, показать тайник с деньгами. Взяв деньги – их было около сорока долларов, а также всех лошадей, стоявших в загоне, они вернулись в Миссури, превратили лошадей в наличные и, не сделав ни малейшей попытки обезопасить себя, стали заниматься спекуляцией. Через три дня после преступления они попали в руки к Линчу.

После того как эти факты были оглашены, братия получила возможность сделать свои замечания. Человек, сидевший верхом на лошади и выделявшийся на общем фоне более утонченной внешностью и лучшей одеждой, привлек внимание толпы речью, в которой чувствовалась спокойная сдержанная сила. Он сказал, что, если поселенец не будет уверен, что на его убийц не обрушится неминуемая и немедленная кара, он будет беззащитным в своей одинокой хижине. Люди, слушавшие его, одобрительно говорили: "Правильно! Вот именно! Я поддерживаю!" Когда выступавший кончил, он предложил голосовать за то, чтобы немедленно казнить "бродяг". После него выступали другие. Они говорили хуже, но речь их сводилась к тому же. Наконец, толпа решила повесить без промедления более молодого из двух преступников и дать двухдневную отсрочку другому. Возможно, я несправедлив к обществу, которое только зарождается, но эта отсрочка, как мне показалось, была дана скорее из желания бережливее расходовать удовольствия, чем из милосердия или для исповеди. В самом деле, один из них сказал: "Если бы мы повесили в четверг сразу двух, нам некого было бы вешать в субботу".

После того как приговор был одобрен, обреченного спросили, что он хотел бы сказать в свое оправдание.

– Ничего, – ответил он небрежным тоном, – разве только то, что вы повесите человека, который достойнее любого из вас.

Его возвели на фургон. Он быстро оглядел каменные лица толпы и ни в одном не увидел сострадания. Ему затянули на шее петлю и фургон ушел из под его ног".

Суд Линча на золотых приисках Калифорнии

«Каждый американец – скваттер в душе. По крайней мере, такое впечатление возникает, когда думаешь о лавине предприимчивых людей, устремившихся на Запад с окончанием войны за независимость. Не выносившие правительственной власти, презиравшие права индейцев, которых они третировали, как диких животных, эти люди считали, что земля должна быть свободна, как воздух. Наконец, эта лавина докатилась до крайних границ на Западе в Калифорнии». Этими словами начинает американский историк У. Робинсон главу о колонизации бывшей мексиканской провинции в книге «Землевладение в Калифорнии».

История массовой колонизации в Калифорнии представляет особый интерес. Именно здесь "лавина предприимчивых людей" впервые столкнулась с крупным землевладением феодального типа и в конце концов рассекла его на мелкие части; аграрный вопрос, который, несмотря на долгие десятилетия кровопролитных гражданских войн, никак не мог разрешиться в Мексике, янки разрешили быстро и энергично. Раздроблению подверглись также крупные имения богатых американцев, которые появились здесь прежде и получили права на владение землей от испанских (Испания владела Калифорнией до 1822 года) или мексиканских властей.

Потерпев поражение от Соединенных Штатов Америки, Мексика в феврале 1848 года уступила победителю ряд своих провинций, в том числе Калифорнию. Перед американским правительством встал вопрос о судьбе землевладения в новоприобретенной территории, и оно решило его далеко не демократическим путем. В Калифорнию была отправлена правительственная комиссия, чтобы установить, какие земли находятся в частном владении и какие должны войти в общественный фонд… Задача комиссии состояла, следовательно, в том, чтобы зафиксировать сложившееся положение вещей; позднее американское правительство подтвердило права, выданные землевладельцам прежними феодальными властями. Естественно, что лучшие земли в Калифорнии принадлежали крупным землевладельцам: более пятисот ранчо раскинулись в плодороднейших долинах Верхней Калифорнии.

Но совершенно естественно также и то, что у хлынувшей сюда орды янки, очень любивших распевать песню, в которой говорилось: "Наш дядя Сэм вполне богат, чтоб всем по ферме дать", – этот факт вызвал сильнейшее недоумение.

У. Робинсон пишет, что "многие из этих "североамериканских авантюристов", как любили называть американцев коренные калифорнийцы, считали крупных землевладельцев обыкновенными монополистами, мешавшими прогрессу. Когда они обнаружили, что лучшие земли находятся во владении, скрепленном мексиканской печатью, или принадлежат спекулянтам, которые скупили их, столкновения стали неизбежны… История скваттерства в Калифорнии – это целая глава в истории народных рас-прав в Америке".

Полчища скваттеров оседали всюду, не разбирая, принадлежит кому-нибудь избранный ими участок или нет. После продолжительной, нередко доходившей до кровавых столкновений борьбы власти Сан-Франциско были вынуждены признать права скваттеров на захваченные ими пригородные земли.

Настоящие сражения происходили в 1849 году в Сакраменто. Город был основан американцем Джоном Саттером на одном из участков его огромных, более чем в пятьдесят квадратных километров, земель, право на которые было пожаловано ему в 1841 году мексиканским губернатором Калифорнии Альварадо и позднее подтверждено правительством США. В 1849 году на землях Саттера обосновалось несколько тысяч скваттеров проявивших исключительное равнодушие к предупреждениям властей. В ноябре скваттеры устроили несколько митингов в защиту своих прав. Жители Сакраменто раз делились на тех, кто поддерживал скваттеров, и тех, кто любил закон и порядок.

Страсти накалились в августе следующего года, когда власти арестовали и посадили в тюрьму двух вожаков скваттеров – Макклатчи и Морана. 14 августа тридцать вооруженных скваттеров под командованием Джона Малони двинулись по направлению к тюрьме. Вскоре туда же поспешил мэр Сакраменто Биглоу с группой вооруженных людей. Встреча произошла на Четвертой улице. Мэр Биглоу и шериф Маккини приказали скваттерам сложить оружие и сдаться. В ответ Малони, державший все время шпагу наголо, скомандовал: "По мэру огонь!" Последовала перестрелка, раненого мэра унесли с поля боя. На следующий день шериф, сопровождаемый группой во оружейных людей, вошел в салун, где его караулили скваттеры. В новой стычке шериф был убит, обе стороны понесли потери убитыми и ранеными.

В 1853 году двести скваттеров, расположившихся вдоль Русской реки у города Гильдсбурга, решили объединиться с оборонительной целью. Через некоторое время пятьдесят вооруженных скваттеров напали на правительственного землемера, уничтожили все его бумаги и при грозили, что убьют его, если он не перестанет мерить землю и не уберется домой. Живший по соседству богатый испанец, владелец крупного ранчо, вынужден был под давлением скваттеров отказаться от всех своих прав на землю и уехать.

С течением времени масса скваттеров, появившихся в Калифорнии, стала настолько внушительной, что местные политические дельцы начали охотиться за их голосами. Появились губернаторы, законодатели, присяжные и судьи, защищавшие интересы скваттеров.

Лишь после того как гигантские ранчо были уничтожены, скваттерское движение постепенно утихло и перестало быть главным вопросом политической жизни штата.

Но не только земля привлекала в Калифорнию американцев. Еще в январе 1848 года, то есть за год до того, как здесь появились охотники за землей, Джон Маршалл нашел в Коломе золото, а когда наступило лето, Калифорния вдруг стала центром притяжения человеческих страстей и вожделений. Люди бросали свои прежние занятия и устремлялись к приискам. Шли все. С быстротою молнии распространялись невероятные слухи о золотых сокровищах Калифорнии, о быстром и легком обогащении. За золотыми слитками пустились фермеры и трапперы, матросы бежали с судов, и даже суровое благочестие мормонов не могло устоять перед страшным искусом.

Старатели добывали золото в руслах рек и расщелинах, отмывали его из песка или вели разведку новых россыпей. Первоначально права на участки уважались, и здесь не знали даже воровства. Кирка и лопата, брошенные на земле, палка, воткнутая в землю, или табличка, уведомляющая о вступлении в собственность, были достаточными гарантиями против захвата. Старатели большую часть времени проводили на открытом воздухе и жили в парусиновых палатках или грубо сколоченных деревянных хибарках и оставляли в своих жилищах бутылки и кожаные мешки с золотым песком, не принимая никаких предосторожностей.

Летом 1848 года старатели жили, не зная ни государства, ни закона, ни конституции, ни законодательного собрания, ни судей, ни шерифов, ни сборщиков налогов, ни прочих представителей центральной власти. И в этом смысле здесь царила "неприличная", с точки зрения представителей государственного порядка, анархическая свобода. Каждый в известном смысле принадлежал самому себе, а все вместе были безраздельными хозяевами золотоносной земли.

Брет Гарт – настоящий Гомер этой стихийной цивилизации – в рассказе "Счастье Ревущего стана" дает целую галерею ее человеческих типов.

"Здесь собралось около ста человек. Один-двое из них скрывались от правосудия; имелись здесь и закоренелые преступники, и все они вместе взятые были народ отчаянный. По внешности этих людей нельзя было догадаться ни об их прошлом, ни об их характерах. У самого отъявленного мошенника было рафаэлевское лицо с копной белокурых волос. Игрок Окхэрст меланхолическим видом и отрешенностью от всего земного походил на Гамлета; самый хладнокровный и храбрый из них был не выше пяти футов ростом, говорил тихим голосом и держался скромно и застенчиво. Прозвище "головорезы" служило для них скорее почетным званием, чем характеристикой. Возможно, у Ревущего стана был недочет о таких пустяках, как уши, пальцы на руках и ногах и тому подобное, но эти мелкие изъяны не отражались на его коллективной мощи. У местного силача на правой руке насчитывалось всего три пальца; у самого меткого стрелка не хватало одного глаза".

Когда на прииски стали прибывать новые партии старателей, возникла необходимость в регулировании прав старых и новых поселенцев, в разрешении споров и других насущных проблем. В таких случаях несколько наиболее авторитетных и пользующихся всеобщим уважением старателей вывешивали объявление об общем собрании. Собрание обычно проходило на главной улице приискового городка. Старатели избирали председателя собрания, принимали постановления относительно размеров заявок, разрабатывали способы разрешения споров и наказания за преступления. Обычно назначался комитет из трех или четырех судей, который занимался приведением в действие законов, составленных "по своему разумению старателями. Их кодексы неизменно запрещали применение наемного или рабского труда и предусматривали такие размеры участков, которые не превышали "разумных" пределов. Высшая власть оставалась всегда у общего собрания золотоискателей, которое могло быть созвано в любое время, как только в этом возникала необходимость.

Спустя некоторое время к золотоискательским станам потянулись с целью наживы люди самых различных занятий: от игроков в покер до спекулянтов и держателей трактиров. Сюда же хлынули и толпы мошенников и головорезов. Вот как описывает Марк Твен в "Закаленных" приисковый городок на этом этапе:

"В игорных домах, среди табачного дыма и ругани, теснились бородатые личности всех мастей и национальностей, а на столах возвышались кучи золотого песка, которого хватило бы на бюджет какого-нибудь немецкого княжества; по улицам сновали толпы озабоченных людей; городские участки стоили чуть ли не четыреста долларов фут по фасаду, всюду кипела работа, раздавался смех, музыка, брань, люди плясали и ссорились, стреляли и резали друг друга, каждый день к завтраку газеты сервировали своим читателям свежий труп, убийство и дознание, – словом, здесь было все, что украшает жизнь, что придает ей остроту, все признаки, все непременные спутники процветающего, преуспевающего и многообещающего молодого города…".

Когда преступления достигали таких угрожающих размеров, что должностные лица, избранные общим собранием, оказывались не в состоянии с ними справиться, наиболее смелые и инициативные члены старательского братства организовывали тайные комитеты бдительности с писаной конституцией, которая обязывала всех членов комитета действовать вместе и дружно до тех пор, пока не будет восстановлен порядок. В такой комитет вступали другие старатели, и, когда количество его членов становилось значительным, он приступал к решительным действиям. Сначала комитет вывешивал объявление, в котором всем преступным элементам предписывалось оставить приисковый стан в течение двадцати четырех часов. Если предписание не выполнялось, комитет арестовывал преступников и приговаривал их тут же к повешению.

Золотоискатели обнаружили большие способности и изобретательность в организации местного самоуправления. Были даже попытки создания целого штата. В 1858 году золотоискатели Денвера (штат Колорадо) направили своих делегатов в Вашингтон с требованием создать штат Джефферсон. Когда конгресс, как и следовало ожидать, отказал в этом требовании, золотоискатели решили действовать самочинно. Собрание делегатов от шести старательских станов, состоявшееся в Денвере 15 апреля 1859 г., поставило вопрос ребром: "Будут ли здесь и впредь править нож и револьвер или мы объединимся для того, чтобы создать в нашей золотоносно стране посреди ущелий и карьеров Скалистых гор плодородных долин Арканзаса и Платта новый и независимый штат?"

Было решено создать конвент для принятия конституции штата. Когда конвент был собран в июне 1859 года, поток новых поселенцев значительно ослабел, и поскольку в это время трудно было предсказать, сохранится ли на территории постоянное население, делегаты решили перенести конвент на осень. В октябре они встретились вновь, после того как референдум показал, что большинство высказалось за немедленное предоставление территории статуса штата, для того чтобы разработать структуру правительственной власти территории. Вслед за утверждением структуры спустя две недели были избраны губернатор и законодательное собрание дл управления территорией до тех пор, пока конгресс не примет специального решения.

"Мы считаем, – писалось тогда в редакционной стать местной газеты "Роки маунтинс ньюс", – что любая группа или общество американских граждан, которые по какой-либо причине или обстоятельствам оказываются вне сферы действия органов центрального государства, имеют право, при условии что они находятся на американской земле, издавать такие законы и постановления, которые окажутся необходимыми для обеспечения их безопасности, спокойной жизни и счастья".

Эксперимент тем не менее провалился. Избранным должностным лицам территориальной власти надоело служить, не получая никакого жалованья. Декреты правительства штата игнорировались золотоискателями. Их примитивным средствам производства, их мелкой собственности как раз соответствовали органы местного самоуправления. Объединиться в масштабе целого штата они оказались не в состоянии. Неудача государственного творчества золотоискателей показала предел их свободной деятельности. Политическое руководство в масштабах штатов и всего союза могла осуществить только крупная буржуазия.

Уделом старателей был тяжелый труд. Эдвин Истмен, побывавший в плену у индейцев, замечает в своей автобиографии, что работа у команчей требовала гораздо меньшего физического напряжения, чем на приисках. Но и вознаграждение, которое получал за свой труд старатель, было небольшим. Средняя добыча золота соответствовала четырем долларам в день. Это значит, учитывая очень высокие цены на продукты и предметы первой необходимости, что жизнь на приисках была бедной. Значительная часть золотого песка оседала в карманах торговцев, держателей салунов и разного рода аферистов. Грубые развлечения и неистребимая вера в счастливый случай только и поддерживали в старательских артелях дух энергичного и деятельного оптимизма. Иногда по всем приискам проносился слух о счастливце, напавшем на крупную жилу. Судьба таких находок была удивительной.

Золотоискатель Слин в рассказе Брет Гарта "Миллионер из Скороспелки", давно мечтавший о золотых слитках, неожиданно нашел золотую жилу. Но странное дело! Находка, которая в один миг сделала миллионером странствующего старателя с пустым брюхом, лишает его радости. С нею не может справиться его психика, сложившаяся под влиянием каторжного труда и бедности. Паралич надолго выводит Слина из строя.

Широкой известностью на приисках пользовалась действительная история, случившаяся с неким Бауэрсом по прозвищу "Рыжий". Бауэрсу тоже повезло, и хотя его дальнейшая судьба была скорее комической, чем трагической, она тоже подтверждает общее правило. "Рыжему" посчастливилось наткнуться на такую жилу, какая не рисовалась даже в его воображении. Кое-как оправившись от шока, он превратил золото в доллары и обнаружил, что является обладателем ошеломляющего богатства. Немедленно Бауэрсом был отстроен дом за четыреста семь тысяч долларов, после чего он начал закатывать щедрые пиры, на которые приглашались решительно все. Наконец, ему пришло в голову побывать в Старом Свете, и он отправился в Европу вместе со своей женой – недавней прачкой. Путешествие длилось три года. Бауэрс купил все, что только можно было купить в Европе. Вернувшись в родной штат Виргинию, он арендовал отель и распахнул его двери для всех желающих. Вскоре Расточительство Бауэрса совершенно истощило его жилу, и без цента в кармане он вернулся к старательскому ремеслу.

Не было старателя, который не мнил бы себя потенциальным миллионером, но не было, пожалуй, и такого, который не затруднился бы дать внятный ответ на вопрос: что он будет делать, если удача свалится на его косматую голову? Никто не планировал стать крупным промышленником или банкиром. Это просто не могло прийти на ум.

Условия жизни и положение в молодых старательских поселках были своеобразными. Сюда быстро стекались массы преступников, а в их среде не пользовался уважением тот, кто не убил ни одного человека. Когда в поселке появлялся новый пришелец, никому и в голову не приходило спросить у него, был ли он порядочным или трудолюбивым, но зато спрашивали, убил ли он "своего" человека. Если нет, его считали второстепенной личностью, не достойной дальнейшего внимания; если да, сердечность, с которой его принимали, и его положение в общине измерялись количеством его побед. Не удивительно поэтому, что многие были убиты без малейшего повода – так не терпелось этим людям отличиться.

Головорез чванливой походкой расхаживал по улицам, его важность была пропорциональна числу совершенных убийств. Приветственного кивка его головы было достаточно, чтобы сделать робкого почитателя счастливым на весь день.

Популярному головорезу, который имел "личное кладбище", оказывалось большое почтение. Когда он двигался вдоль улицы в своем чрезмерно длиннополом сюртуке, в начищенных до блеска сапогах с квадратными носками и в надвинутой на левый глаз элегантной шляпе с широкими опущенными полями, мелкая сошка из преступников давала дорогу "его величеству". Когда он входил в бар, официанты покидали банкиров и торговцев, чтобы излить на нем свое раболепие; когда он шел, проталкиваясь к стойке, получившие от него толчок, возмущенно поворачивались, узнавали… и просили извинений. В ответ они получали взгляд, от которого у них тряслись колени, а в этот момент сам владелец бара перегибался через стойку, гордый знакомством, которое позволяло ему фамильярности, вроде: "А, Джек! Как живешь, старина? Рад тебя видеть! Чего тебе, как всегда?"

Имена, наиболее известные в старательских станах, принадлежали этим кровавым героям револьвера. Губернаторы, землевладельцы, капиталисты, лидеры законодательных собраний и люди, которым удавалось найти богатую жилу, пользовались некоторой степенью известности, которая, однако, не выходила из местных границ и была незначительной в сравнении с популярностью таких людей, как эти. Их было много. Они были храбры и отчаянны, и жизнь была в их собственных руках.

Упоминавшийся выше Эдвин Истмен из Массачусетса, уступив настояниям своего отца, в котором никогда не ослабевал неукротимый дух пионерства, отправился с ним и женой в Калифорнию, когда там еще не было открыто золото. В пути на них напали индейцы. Истмен с женой оказались в плену. Прошло несколько лет, прежде чем ему удалось бежать. Повстречавшись с партией золотоискателей, возглавляемой неким Недом Гардингом, Истмен присоединился к ним и некоторое время работал на приисках старателем. В написанной им впоследствии очень интересной автобиографии нашлось место и впечатлениям, полученным Истменом от старательской жизни. Он пишет как раз о том периоде в жизни небольшого приискового городка, когда тирания преступников стала нестерпимой и старатели решаются на беспощадный террор:

"Поселок Гардинг стал теперь городом в эмбриональной стадии его развития. Уже около двух тысяч жителей населили его, и среди них можно было найти представителей всех ступеней цивилизации и варварства в особенности. Ночью он являл собою очень живое зрелище, так как каждая третья лачуга была кабаком или картежным адом. В них горел яркий свет, и двери, выходившие на улицу, были широко распахнуты, так что можно было видеть возбужденных людей вокруг карточных столиков и у стоек. Каждый был вооружен до зубов. Схватки и потасовки происходили почти ежедневно – да что там – ежечасно! Пистолетный выстрел стал для моих ушей привычным звуком, а случаи насилия и убийств были настолько часты, что я начал думать, что люди, окружавшие меня, были хуже дикарей, с которыми судьба сводила меня прежде.

Дерзость и жестокость головорезов дошла, наконец, До такой степени, что лучшая часть старателей начала поговаривать между собой о необходимости что-то предпринять. Но, по-видимому, ни у кого не было желания сделать первый шаг, и дела ухудшались, пока не появилось новое действующее лицо, при котором безобразия достигли верхней точки. Тогда-то беспорядкам и насилию был положен конец резким и жестоким вмешательством правосудия.

Новое лицо, которому было предназначено сыграть главную роль в предстоящей драме, был пришельцем из Кентукки по имени Рейд. Ему было около тридцати лет. Среднего роста и прекрасного атлетического сложения, с открытым располагающим лицом – в нем не было ничего, что выдавало бы закоренелого преступника. И все же говорили, что он загубил тридцать два человека в потасовках и личных столкновениях с тех пор, как появился на золотоискательском Западе. С первого же дня этот человек стал признанным лидером всех противозаконных элементов в нашей общине, и так как он, по-видимому, жаждал дурной славы, кощунства творились беспрестанно.