Текст книги "На всех фронтах"
Автор книги: Виктор Булынкин
Соавторы: Борис Яроцкий,Александр Ткачев,Анатолий Чернышев,Дмитрий Пузь,Юрий Заюнчковский,Иосиф Елькин,Петр Смычагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Глядя сквозь заиндевевшее окно, пожилой санитар устало объявил:
– Саратов… Приехали…
Санитарный эшелон медленно вползал в тесный лабиринт товарной станции. Так, наверное, раненый человек своим ходом добирается к дому. Станция была забита платформами и теплушками, на платформах горбились часовые.
Была глубокая ночь без огней, и только короткие гудки маневровых паровозов врывались в санитарные вагоны, словно напоминая, что большой прифронтовой город живет, работает.
Майор Гудзь не спал: грудь казалась раскаленной печкой, в которой полыхают угли. Пугала мысль: «Гангрена». За окном уже отчетливо слышались голоса:
– Здесь тяжелораненые.
– Машины – на четвертую площадку.
«Четвертая площадка… На ней мы грузились, когда ехали в лагеря», – вспомнил майор. Давно ли было? Два года назад, а будто вечность минула.
По вагону торопливо стучали тяжелые кирзовые сапоги. Под потолком испуганно мигал фонарь. Мелькали тени. По проходу плыли накрытые простынями носилки. Пахло йодом, потом. Санитары перекладывали людей на подводы, укрывали их тулупами. Дошла очередь и до майора Гудзя. Его осторожно положили на холодные с мороза носилки. Он с трудом терпел невыносимую, саднящую боль.
– Держись, Паша, – подбадривал майор Разрядов. Товарища подбадривал, а сам, потерявший много крови, уже идти не мог. Каждое движение стоило ему нечеловеческих усилий. И все же он продолжал шефствовать над товарищем, может быть, по праву старшего.
В коридорах госпиталя – до войны здесь была школа – лежали тяжелораненые. Не ожидая утра, сортировали новеньких. Бледные от бессонницы санитары снимали с них ломкую от засохшей крови одежду. При свете коптящих керосиновых ламп лица санитаров выглядели серыми, как солдатские шинели.
Попытались снять кожаную тужурку с Гудзя. Но не тут-то было. Окровавленные клочья искромсанной осколками тужурки законопатили раны.
– Доктора! Срочно доктора!
Подошел средних лет мужчина. Он внимательно осмотрел грудь майора, распорядился:
– В операционную!
Майору уже было все равно. Огненная боль туманила сознание. В операционную так в операционную. Кто-то из санитаров старческим прокуренным голосом сокрушался:
– Надо же! Новую кожанку – и так попортило.
Ему отвечал санитар, шедший впереди носилок:
– В руках толкового скорняка она станет как из магазина.
Обидный «тряпичный» разговор не давал забыться. «Ну мужики! Тут конец подходит, а их заботит изодранная тужурка».
Майор Гудзь лежал на белом столе в освещении электрических ламп. Мельтешили белые халаты. И тут ноздри уловили запах незнакомого лекарства. Глицерин не глицерин. Должно быть, на вкус оно приторно-сладкое.
– Ну, танкист, давай на откровенную, – голос властный, но доброжелательный. – Ты меня слышишь?
– Да.
– Дела неважные.
– Догадываюсь.
– Твои легкие забиты шерстью и кожей.
– Вынимай.
– Предупреждаю, буду чистить и оперировать с местным наркозом. Согласен?
– Да.
– На всякий случай тебя придержат наши добрые молодцы. Не возражаешь?
– Нет.
– Тогда начнем.
Что это была за операция – никому не пожелаешь. Раненый сцепил зубы, чтоб не кричать. Но когда из глубины легких врач принялся извлекать куски кожаной тужурки, боль взяла верх над силой воли.
– Изверг.
– Еще что?
– Коновал.
Глядя через пенсне, не обижаясь и не прекращая беседы, врач ловко вынимал пинцетом клочья шерсти, куски сукна и хромовой кожи. И все это из грудной клетки. И все на глазах раненого.
– Ты хоть глаза закрой!
– Давай!..
Боль перешла все границы терпимости. Она жгла, как расплавленный металл, била, пронизывала воспаленный мозг. Временами чудилось, он, Павел Гудзь, Прометей, прикованный к ребристой гранитной скале, и орел в белом колпаке и пенсне стальными никелированными когтями раздирает его иссеченную осколками грудь, доставая из нее по кусочкам залитое кровью, но еще трепетное сердце.
– А вот и железо! – обрадованно сообщил врач.
Майор услышал отчетливый звук ударившегося о посудину осколка. Звук раздавался еще и еще. Раненый насчитал пять осколков. Но он ошибся: их оказалось шесть, а ран, включая пулевые, восемь.
Потом раны чистили, промывали. Наконец в работу пошла игла.
– Хватит! Не могу!!
Врач успокоил:
– Кожанку вытащили. Белье вытащили. Осколки вытащили. Что еще?
Перед глазами мелькали волосатые руки врача. Шелковая нитка стежок за стежком зашнуровывала раны.
– Хватит!!
– Все, – говорил врач, продолжая работать.
Санитары отпустили раненому руки, и он, собрав в себе последние силы, рванулся, встал на ноги.
– Лежать! – крикнул врач и уже по-будничному добавил: – Тебя, майор, отнесут.
– Я сам… – Гудзь шагнул из операционной.
Боль утихла не скоро, но утихла. И тогда навалился сон, тяжелый, долгий, как вьюжная зимняя ночь.
Первым, кого он увидел, раскрыв глаза, был майор Разрядов. В длинном халате, в бинтах, бледный, но веселый.
– Ну как после капитального ремонта?
– Живу!
– Еще бы! Тебя ремонтировал сам профессор Оглоблин.
– Какой профессор?
– Которого ты обзывал всячески.
– Что ж он не признался, что профессор?
Разрядов с иронией покачал головой:
– Тут одна медсестра говорила: такой симпатичный интеллигентный майор, а ругается как сапожник.
– Нехорошо получилось, – согласился Гудзь. – Впрочем, женщин в операционной не было.
– Они тебя держали за руки.
– Да ну?!
При первом же обходе Гудзь извинился перед профессором.
– Вообще-то я, товарищ профессор, не ругаюсь. Простите, что так получилось.
Извинение фронтовика профессора не заботило. Он радовался, что раны заживают. Ведь пришлось чистить всю грудную клетку. Столько инородных предметов, как выразился профессор, не видел даже он, вернувший в строй тысячи больных и раненых.
Вскоре майор и профессор, несмотря на значительную разницу в возрасте, крепко подружились. Выздоравливающий торопил своего нового друга: он мечтал снова попасть на фронт, но он знал, что с такими ранениями в строй вернуться немыслимо.
И все же именно профессор Оглоблин вселил ему веру в полное выздоровление.
– Знаю, где твои, Паша, мысли, – говорил профессор. – Поэтому теперь тебе может помочь только спорт.
Профессор Оглоблин направил майора Гудзя на лечение в Москву. После медицинской комиссии там его вызвали в отдел кадров, предложили службу в учебном центре по подготовке танкистов.
– Я прошу послать меня на фронт, – стоял на своем Гудзь.
В конце концов он добился назначения в армию, которой командовал генерал Чуйков. На радостях майор Гудзь послал письмо профессору Оглоблину. Он писал:
«Раны зажили, как в сказке. Впереди фронт. Но свою новую танковую кожанку, надеюсь, больше не испорчу».
Он представил, как, читая эти строчки, профессор улыбнется, вспомнит свою любимую поговорку: «Бог предполагает, врач располагает».
Начиналась осень сорок третьего года. Наши войска выходили к Днепру.
СНАЧАЛА ВЫСТОЙ…У Днепра в полку оказалось людей меньше, чем в штатной роте. Не осталось никого, кто ни разу не побывал в госпитале. Танкисты забыли, когда последний раз спали под крышей, в домашнем уюте. Только загрузился боеприпасами – команда: «Вперед!» Полк выполнял боевые задачи, обходясь пятью машинами.
Чем ближе к Запорожью, тем упорнее сопротивлялись фашисты. Наши штурмовики буквально выжигали немецкие траншеи. Артиллерия перепахивала доты и дзоты. А поднимется пехота в атаку – навстречу кинжальный пулеметный огонь. Его принимали на себя КВ, ведя к Днепру пехотинцев. Каждая траншея бралась гусеницами и штыками.
Однажды в минуты затишья (наша авиация бомбила немецкие окопы), заправляя машины горючим, подполковник Гудзь сквозь разрывы дыма увидел разрушенные дома, догадался – это Запорожье. Правее, словно отгораживая воду, лежала плотина мертвой электростанции. Плотина представляла собой серую бесформенную груду развалин. Из воды выступали камни – знаменитые днепровские пороги.
До плотины ГЭС оставалось километра два. По ней нужно было проскочить на правый берег.
Пехотинцы, выкуривавшие немцев из «лисьих нор» – углублений, куда не доставали бомбы и снаряды, – передали: «За стенами зданий «тигры». Сколько их – не знали.
Подполковник Гудзь прикинул: если пехота бросится на мост, ее в упор расстреляют. Немцы выбрали весьма выгодную позицию: с фронта прикрыты железобетонными развалинами, с фланга – Днепром.
Не знал тогда исполняющий обязанности командира полка, что плотина заминирована, в ее теле своего часа ждали десятки тонн взрывчатки.
Решение пришло само собой – уничтожить танковую засаду. Но как прорваться к берегу? Карта ничего не дала. Там, где значился поселок, дымило пепелище, там, где подступала к воде дубовая роща, от деревьев даже пней не осталось. Окопы. Окопы. Окопы. И всюду извергающие огонь амбразуры дотов.
После короткой рекогносцировки маршрут был найден. Пройти глубоким оврагом. Благо в Приднепровье наступила золотая осень, глинистые склоны и даже дно оврага по крепости не уступали застывшему бетону.
Два КВ – в одном находился подполковник Гудзь – спустились в овраг, два стали прикрывать их продвижение по дну оврага, стараясь вызвать огонь противника на себя. Одну машину командир оставил в резерве.
«Тигры» молчали, себя не обнаруживали. Из-за Днепра била немецкая артиллерия. Осколки снарядов крушили броню. Пыль и дым ослепляли танкистов. Но упустить выход «тигров» из засады было никак нельзя.
Уже через полчаса огнем артиллерии были подбиты оба КВ, стоявшие над оврагом. Для врага это был сигнал. Навстречу нашей пехоте выползали «тигры». Их было два. Но из оврага, откуда они, видимо, не ожидали, ударили танковые пушки. «Тигры» вспыхнули.
Теперь вперед! Танк командира полка понесся к плотине, давая возможность нашей пехоте пробиться к Днепру. И тут машину потряс огромной силы удар. Снаряд угодил в борт, пробил броню, пламя окатило людей…
Когда подполковник Гудзь пришел в себя, почувствовал острый запах окалины. Подполковник хотел было поправить шлем, но левая рука не слушалась. Кость ниже локтя была перебита, матово белела из-под рваной мышцы. Рукав комбинезона отяжелел, намок. Гудзь окликнул наводчика – тот не отозвался. Дотянулся до него здоровой рукой, тряхнул за плечо, и тут же отдернул руку. Убитыми оказались также стрелок-радист и заряжающий.
Механик-водитель был жив. Его только сильно оглушило. Он пытался завести двигатель, чтобы отойти в укрытие, но это ему не удалось. По счастливой случайности ни один осколок не угодил в боеприпасы.
– Товарищ подполковник, вы ранены?
– Левая рука… – Гудзь шевельнул плечом – пронизывающая боль током ударила в голову.
– Включай рацию…
Механик-водитель перебрался в боевое отделение, перевязал командира, наложил ему на левую руку жгут. Принялся колдовать над рацией, но быстро понял – дело безнадежное.
Подполковник с большим усилием перебрался на место наводчика. Шлемофоном уперся в налобник. Телескопический шарнирный прицел давал возможность видеть, что делалось впереди.
В поле зрения был берег, усеянный убитыми и ранеными. Это наши пехотинцы наскочили на огонь вражеских танковых пулеметов. Откуда те били, Гудзь не видел: мешали развалины.
Тревожила мысль: где резервный КВ? Послать механика-водителя на поиск – из танка не выйти. Танк подбит, но не загорелся, и немцы то и дело поливают его пулеметными очередями. Связь не действует. Надо ждать темноты. А до вечера еще часа четыре. Сквозь пробоину в танк заглядывало солнце, в луче дым казался густым, как солидол.
Подполковник попробовал вращать маховичок поворота башни, ствол пушки мягко отъехал в сторону, и тут открылось неожиданное. Из-за каменного утеса выползали еще два «тигра». Подминая под себя тела убитых и раненых, они двигались наперерез нашей пехоте, бежавшей по дну оврага.
– Танки слева! – скомандовал себе подполковник. И механику-водителю: – Бронебойным! Заряжай!
Но стоило шевельнуться, как осколки перебитой кости впивались в мышцы. Боль туманила сознание. В поле зрения «тигры» расплывались, двоились.
– Нож!
Механик-водитель вынул финку.
– Отрезай… Руку отрезай!
– Живую?.. Не смогу, товарищ подполковник.
А танки все ближе, ближе. Сейчас они будут нашу пехоту давить гусеницами. – Приказываю… Отрезай!
– Лучше расстреляйте.
– Нож!.. – упрямо повторяет командир.
Трясущимися руками механик-водитель передал финку, и подполковник, упираясь локтем в сиденье, перерезал сухожилие… Механик-водитель помог ему перетянуть обрубок руки сыромятным ремешком.
Теперь все внимание «тиграм». Вот передний подставил под прицел левый борт. Подполковник нажимает педаль спуска. Танк вздрагивает. «Тигр», охваченный пламенем, замирает на песчаной отмели.
– Заряжай!
Щелкает клин затвора. Второй «тигр» успевает развернуть пушку. Подполковник видит черный кружок ствола, словно нацеленный в сердце. «Тигр» и КВ выстрелили одновременно. Удар по броне – подполковник сполз с сиденья и потерял сознание.
Очнулся уже вечером. Бой шел где-то рядом. Подполковник лежал около танка, в воронке от авиабомбы. Рядом с автоматом в руках сидел механик-водитель. Увидев пришедшего в себя командира, обрадованно доложил:
– А второго вы тоже подбили…
– Рука… Где?..
– В танке.
– Достань. Похороним.
Механик-водитель выдолбил финкой ровик. Подполковник взял мертвую руку, поцеловал запястье, бережно положил на дно ровика.
По плотине Днепрогэса мимо подбитых «тигров» двигались на правый берег наши войска. В числе первых проскочили туда воины пятого отдельного тяжелого танкового полка.
Холодной октябрьской ночью санитарная полуторка увозила подполковника Гудзя в тыл. Перед глазами, словно наяву, колыхалось жерло немецкой танковой пушки. Жерло то исчезало, то появлялось снова. В голову ударило пламя. Сквозь пламя подполковник Гудзь видел веселые улыбчивые лица членов экипажа своего, командирского танка. Их уже не было в живых, а ребята улыбались уверенно, по-башиловски… У раненого начинался бред.
…Потом были долгие месяцы лечения. Была женитьба. Была встреча с матерью.
И была особая радость: приказом наркома, учитывая большие заслуги в борьбе против немецко-фашистских захватчиков, гвардии подполковник Павел Данилович Гудзь вопреки заключению военно-медицинской комиссии был оставлен в кадрах РККА.
После госпиталя – снова фронт. После долгожданного Дня Победы – учеба и служба в Военной академии бронетанковых войск, тернистый путь от слушателя до заместителя начальника академии, от адъюнкта до доктора военных наук и профессора.
Александр Ткачев
ОХОТА НА «ТИРПИЦ»
Страницы этого документа побиты осенней желтизной, но старая бумага жжет пальцы, а строки опаляют душу. За долгий срок кровоточащую трагедию конвоя «PQ-17» не затянуло струпом забвения. Тайна трагедии так и не раскрыта до конца.
Документ составлен командиром конвоя «PQ-17» коммодором Даудингом и датирован 13 июля 1942 года. Ввиду своей обширности «Отчет о движении конвоя от Исландии до момента сигнала «рассредоточиться» 4 июля 1942 года» приводится в выдержках.
Даудинг пишет, что 27 июня в 15 часов 38 транспортов снялись с якоря и покинули стоянку в Хваль-фьорде, близ Рейкьявика.
«Около Тротто, при низкой видимости, повернули на север, построившись в две колонны… Погода туманная, сопутствовал самолет.
Около 02 часов в тумане встретили тяжелые льды. По звуковому сигналу скорость уменьшили до 5 узлов. Американский транспорт «Эшфорд» сообщил по радио о тяжелом повреждении, запросив разрешение вернуться в порт. (Из-за повреждений вернулись еще два судна. – А. Т.)
28 июня в 12 часов встретили «Кеппела» (так назывался флагманский эсминец эскорта, на котором находился командир эскорта капитан 3-го ранга Брум. – А. Т.), оба судна ПВО и океанский эскорт.
1 и 2 июня – спокойное море. Много сообщений о подводных лодках. Порядок в строю и сигнализация судов были очень хорошие.
3 июля несколько Хе-115… сбрасывали торпеды на большой дальности без всякого успеха.
4 июля. В 02.40 при низкой видимости самолет противника торпедировал американский транспорт «Христофер-Ньюпорт». Команда была подобрана спасательным эскортом, отставшее судно расстреляно…
18.30. Двадцать или больше Хе-111 или Хе-117 (что не определено) совершили сильную торпедную атаку…
№ 42 «Наварино» получил попадание в правый борт.
№ 14 «Вильям Хупер» получил попадание в правый борт.
№ 64 «Азербайджан» – СССР, танкер, получил попадание в правый борт. На нем образовался пожар.
Торпедирование трех транспортов, из которых в результате погибло только два, для 46 торпед (по меньшей мере), которые были сброшены, едва ли можно считать успешной атакой для противника.
Донесения об уничтоженных самолетах до крайности противоречивы, но кажется верным, что по крайней мере видели сбитых четыре самолета, в то время как многие другие улетали с видимыми сильными повреждениями…»
Коммодора приходится прервать, чтобы напомнить события, важные для понимания обстановки, которую описывает Даудинг. Первый союзный конвой прибыл в Мурманск и Архангельск в августе 1941 года. Противодействуя перевозкам из США и Англии в СССР по арктическим коммуникациям, фашистская Германия поначалу ограничивалась малыми силами авиации и подводных лодок. Гитлер не придавал особого значения этим поставкам, полагая, что выполнение плана «Барбаросса» с выходом вермахта на линию Архангельск – Астрахань покончит с арктическими конвоями.
Поражение под Москвой, крах планов войны «молниеносной» и перспектива войны затяжной, на истощение ресурсов заставили Берлин по-иному взглянуть на конвои. В январе 1942 года Гитлер заявил адмиралу Редеру, что «любой корабль, не находящийся в Норвегии, находится не там, где надо». Это был приказ собрать ударный кулак и покончить с конвоями. Со всей поспешностью в том же январе Редер перебазировал в норвежские порты и фьорды самые мощные надводные корабли германского флота: линкоры, тяжелые крейсеры.
Вскоре бронированная армада была пополнена. В Норвегии образовался мощный надводный флот, какого Германия не концентрировала в одно оперативное соединение со времен Ютландского морского сражения. Была резко увеличена численность авиации и подводных лодок.
Тем не менее Редеру похвалиться было нечем. Конвои проскальзывали через Арктику без потерь или с малыми потерями. Первым конвоем, которому удалось нанести ощутимый удар, стал «PQ-16». Это случилось в конце мая 1942 года.
Стало ясно, что Редер «пристрелялся».
Сознавая угрозу, британское адмиралтейство снабдило конвой «PQ-17» самым мощным охранением, какое только выделялось арктическим конвоям за всю войну. Боевая мощь эскорта и двух отрядов прикрытия значительно превышала мощь германской эскадры, способной выйти на перехват конвоя. Шансы на конечный успех проводки считались вполне достаточными.
А теперь коммодор Даудинг может продолжать свой отчет о событиях.
«4 июля. В 21.30 «Кеппел» передал мне сигнал отдать распоряжение транспортам рассредоточиться и следовать в русские порты самостоятельно. Я просил, чтобы это приказание было мне подтверждено. «Кеппел» подтвердил. Был дан сигнал рассредоточиться… Миноносцы на большой скорости повернули на юг… Конвой рассредоточился в хорошем порядке, как изложено в морских сигналах.
Я передал «Кеппелу»: «До свидания и хорошей охоты». Он ответил: «Мрачное дело оставлять вас здесь».
Эскорт исчез за горизонтом, а транспорты, команды которых совершенно не понимали, что происходит и от какой опасности побежали боевые корабли, очутились без защиты за сотни миль от советских берегов. Случилось это на траверзе мыса Нордкап, в самой близкой точке к аэродромам и военно-морским базам противника. Более выгодных условий для истребления транспортов создать было невозможно. И если до команды «рассредоточиться» конвой, преодолевший уже большую часть пути, потерял только три судна, то на заключительном отрезке маршрута к ним добавилось сразу двадцать. Для гитлеровских самолетов-торпедоносцев и субмарин Арктика стала гигантским тиром, где вместо мишеней чья-то могущественная услужливая рука расставила большие тихоходные суда. На эти суда можно было охотиться, ничем не рискуя.
В конечном счете до Мурманска и Архангельска добрались 12 транспортов. От гибели их спасли усилия команд и меры, экстренно принятые Северным флотом. И все же потеря военных грузов оказалась огромной. В трюмах затонувших судов пошли ко дну 3350 автомобилей, 430 танков, 210 самолетов, 99 316 тонн стального листа, боеприпасов, каучука.
Из состава команд судов погибли 153 человека.
Победу на море в Берлине расценили как выигрыш крупного сражения на суше, эквивалентный разгрому стотысячной армии. Невероятно дешево дался Гитлеру этот успех: всего лишь пять самолетов было потеряно. Самим же триумфаторам такая удача казалась делом невероятным, но бегство эскорта и охранения сделало невероятное фактом военной хроники. Ломая голову над причиной столь постыдного и таинственного бегства боевых кораблей, один из гитлеровских адмиралов назвал действия британского адмиралтейства «непостижимыми». Правота его очевидна: нет никакой военной логики в таких действиях, которые не только не защищают от уничтожения военный груз на сумму 700 миллионов долларов, но и создают врагу все условия для беспрепятственного их уничтожения.
Кому же Гитлер был обязан этой незавоеванной победой?
Тому, кто подготовил истребление конвоя и перед лицом истории несет ответственность за тяжкую трагедию, разыгравшуюся в июле 1942 года в Норвежском и Баренцевом морях.
…Моряки с транспортных судов кричали убегающим от них кораблям охранения: «Предатели!» Обреченные на гибель, они были правы: их предали. Но лишь спустя много лет немногие, наверное, узнали, что предательство совершилось не на борту какого-то из флагманских кораблей, а в тысячах миль от конвоя, в Лондоне.
Кем? С точки зрения британской контрразведки, этот человек был и остается вне подозрений. Принадлежавший к высшему военному кругу, он был облечен полным доверием своего правительства.
