Текст книги "На всех фронтах"
Автор книги: Виктор Булынкин
Соавторы: Борис Яроцкий,Александр Ткачев,Анатолий Чернышев,Дмитрий Пузь,Юрий Заюнчковский,Иосиф Елькин,Петр Смычагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Вторые сутки полк шел спокойно. Несколько раз, правда, приходилось разворачиваться в боевой порядок, но противник успевал бежать, не принимая боя.
Солнце еще не взошло, но уже осветило ясное небо, и на земле от этого стало совсем светло. Утро ласковое, теплое, прозрачное. Лес наполнен птичьими голосами. Разговоров в строю не слышно. Солдаты рады мирной тишине и покою.
Голова полковой колонны выползла из леса. Впереди, справа, – высота. Она бархатисто-зеленая, нарядная. Воздух легок и до того прозрачен, что, кажется, на склоне высоты можно различить отдельные травинки.
Полк замедлил движение: хвост головной походной заставы еще не скрылся за холмом.
Впереди пулеметной роты, как всегда, идет старший лейтенант Седых, а за ним – взводные. Володя Грохотало в новенькой офицерской форме. Он уже не рядовой, а младший лейтенант. Добавилась еще одна звездочка на погоне у Батова.
Батову легко. Даже отчего-то весело. Наверное, оттого, что ему девятнадцать лет. А еще оттого, что весна и что жить хочется. Так бы и пить этот чистый пьянящий воздух, смотреть бы на бездонное, подчеркнутое утренней голубизной небо, слушать бы птиц и мечтать. Мечтая, забываешь, что на боку у тебя пистолет, что рядом идут люди с автоматами и пулеметами, следом за тобой катятся пушки… Все это никак не вяжется с праздничностью и тишиной природы, с ликующим настроением. Будто никакого фашизма нет на земле. Все люди хорошие, добрые.
Неожиданно где-то впереди ухает артиллерийский выстрел. Обветренные губы Володи автоматически считают:
– …Три, четыре, пять…
Дико, нелепо рвет тишину взрыв снаряда, упавшего на восточный склон высоты.
– Издалека садит, – будто про себя, говорит Володя. – Призадержать хочет… Пехота, видать, драпать не успевает.
Артиллеристы, обгоняя колонну, галопом гонят мохноногих коней. Ездовые гикают, сворачивают с дороги. Из-под конских копыт летят крупные лепешки сырой липкой земли. Две пушки, мягко покачиваясь, огибают высоту и разворачиваются на северном склоне. Ездовые с лошадьми, оставив пушки, спешат в лес, в укрытие…
Снова ухнуло. Еще… Снаряды рвутся все выше и выше, взрывы подвигаются к вершине. Ответили и наши пушки.
Воздух перестает быть прозрачным и чистым, он поминутно вздрагивает, как от испуга. Бархатисто-зеленый склон холма уже изрыт черными и красно-лиловыми воронками, обезображен.
Стрелковые роты уходят вперед. Пулеметчики, минометчики и батальонные артиллеристы остаются в резерве. Подразделения отступили назад, в лес. Сошли с дороги.
Батову не хочется уходить с опушки. По-мальчишески чуть приоткрыв рот, он следит за разрывами снарядов, которые долбят по высоте, уродуют ее, но до леса почему-то не долетают.
Туда, к высоте, где бьют пушки, бегут санитары. Вон показалась санитарная повозка. Значит, уже есть за кем. Почти задев Батова сумкой, туда же пробежала Верочка Шапкина. Сумка большая, а Верочка маленькая.
– Ни пуха ни пера, Верочка! – крикнул ей вслед Батов.
– Катись ты, Алешенька, со своим пухом! – даже не повернулась, на ходу подхватила рукой сумку и еще быстрее пустилась к батарее. Ее крепкие полные ноги в кирзовых сапогах часто-часто перебирают по мягкой зелени. Батов не может оторвать от нее взгляда. Темные волосы с каштановым отливом выбились из-под пилотки. Батов представляет ее лицо, чуточку курносое, свежее, розовое, с яркими детскими губами.
Он ловит себя на том, что ему очень хочется побежать за ней. И неважно, куда бежать, лишь бы вместе.
«Неужели ей все одинаково безразличны?» – думает Батов, вглядываясь в «колобок», который все катится по подножию высоты, становится меньше и меньше, а потом скрывается за зеленым горбом…
И вдруг – тишина. Перестали рваться снаряды, перестали стрелять пушки. В тишину исподволь врезался какой-то монотонный гул. Самолеты? Нет, не самолеты. Что-то другое. Да, это танки. Они идут с востока.
Несколько танков показалось из-за поворота. Проскочив мимо обоза, они вышли на опушку и остановились, не выключая моторов. Из люка головного танка вылез майор и спросил у Батова, где можно видеть командира полка.
– Вон, сюда идет, – взглянув в сторону обоза, ответил Батов и вышел на дорогу.
Солдаты потянулись к танкам. Батов было направился к своим, но его окликнул командир полка и, не то продолжая вслух рассуждать с собой, не то обращаясь к Батову, сказал:
– Резерв погрузим на эти танки, а для стрелков сейчас еще подойдет целая колонна. Разместим всех. Артиллеристов и обоз поведет капитан Головин… Где ваша карта?
Батов достал из планшетки карту, и Уралов молча провел по ней линию, уперся в точку, обвел ее красным карандашом, сказал:
– Вот сюда он должен привести свою колонну. Чем меньше отстанет, тем лучше…
Солдаты густо облепили танки.
– Я не успею вернуться, – несмело начал Батов.
– С Головиным двигаться будешь.
– А как же взвод?
– Ты должен выслушать приказание командира полка, – ввернул вездесущий Крюков, – а не задавать, так сказать, глупых вопросов.
– У вас там, – засмеялся Уралов, – почти на трех солдат один офицер приходится. Повоюют без вас. Даже можете Седых не докладывать. Я ему сообщу.
Батов козырнул, повернулся и побежал к огневым позициям артиллеристов. Сзади взревели моторами танки и помчались, лязгая по асфальту гусеницами.
Капитан Головин расхаживал возле крайнего орудия, подперев кулаками бока. Он приказал орудиям сниматься с огневых позиций. Из леса на тяжеловесных конях скачут ездовые.
– Товарищ капитан! – еще не добежав до Головина, крикнул Батов. Но капитан, словно не слыша его, с силой пнул попавшую под ноги пустую гильзу, рявкнул на артиллеристов:
– Долго вы еще копаться будете? Полк уехал, а их не расшевелишь! А ну быстрее!
– Товарищ капитан! – громко повторил Батов, подойдя вплотную к Головину и взяв под козырек.
– Ну, я капитан. Чего надо?
Батов дословно повторил приказ Уралова. Головин опустился на одно колено, достал карту.
– Давай маршрут, – сказал он раздраженно. – Черт знает, что за война! Противника не догонишь, и свои уходят вперед.
– Я буду двигаться с вами, – объявил Батов, подавая карту.
– Двигайся, пожалуйста. Дорога широкая – всем хватит.
Из-за грубости ли капитана или по другой причине – Батов и сам едва ли смог бы объяснить это, – но ему не захотелось оставаться с артиллеристами. Когда Головин вернул ему карту, Батов пустился бежать через высоту наперерез обозу, идущему по большой дороге. Однако не успел подняться на половину высоты, как набежал на Верочку.
– Верочка! Ранена?..
Она лежала между двух воронок, упершись руками в землю, и пыталась подняться. Ноги глубоко засыпаны землей. В широко открытых глазах – мольба и ужас.
– Лучше бы… совсем… Л-леш-шенька! – выговорила девушка с трудом. Руки подогнулись, и она упала лицом в траву.
Батов разгреб землю, вытащил Верочку, перекинул ремень ее сумки через плечо.
– Верочка! Верочка!
Коснулся плеча. Молчит. Даже глаза закрыты. Он подхватил ее на руки, понес, но с горечью увидел, что последняя повозка обоза мелькнула за холмом. Оглянулся назад – артиллерии тоже как не бывало. Пошел к дороге. Верочка становилась тяжелее с каждой минутой. Лицо Батова покрылось крупными каплями пота, а солнце палит беспощадно. Вышел на перевал. Отсюда далеко видно. Обоз уже скрывается в лесу за поворотом. Как быть?
Стоп! Вон из лесу, где недавно стоял полк, появилась повозка. Возница быстро гонит серого коня. Телега гремит так, что Батову хорошо ее слышно. Он осторожно положил свою ношу на траву, скинул сумку и бросился под уклон наперерез подводе.
– Стой! Стой, дьявол!
Повозка замедляет ход, но еще продолжает катиться. Батов кричит, машет руками. Он задыхается от быстрого бега и честит ездового на чем свет стоит.
– Стой! Остановись, подлец!
– Та шо вы ругаетесь? Я ж остановился…
Алеше становится неловко. Перед ним пожилой возница.
– Вы откуда? – смутившись, спросил Батов.
– Раненых отвозил. Теперь полк догоняю.
– Вместе догонять будем. – Батов вскакивает в повозку, берет вожжи из рук возницы и сворачивает с дороги.
– Куда? – запротестовал солдат.
– Там раненый. Сержант раненый! Надо забрать или нет?
Возница молча соглашается с таким веским доводом, а Батов хлестает коня, который и без того бежит быстро. Возле Верочки резко осаживает, соскакивает с повозки. Вид у Верочки безжизненный. Батов стал на колени, послушал сердце. Оно живет, бьется.
– Тю! – воскликнул солдат. – А сказали, что раненый сержант. Какой же то сержант? То ж Верочка с первого батальону.
Взбив сено и разложив плащ-палатку, возница устроил в повозке удобное ложе.
– Ну, шо ж вона, жи́ва?
– Жива́…
– Ай, Верочка, Верочка, давно ли ты прилетела, пташка, а поди ж ты, попалась!
Солдат пристроил санитарную сумку в изголовье, прикрыл палаткой. Уложили раненую в повозку. Она не подавала признаков жизни.
– А де в ней рана?
– Не знаю. Крови не видно.
– Ну, не иначе – оглушило. Контузия.
Старый солдат достал из-под сиденья баклажку, плеснул на лицо раненой. Вода стекала прозрачными каплями с побледневшего лица. Тогда он достал плоский флакон, налил себе на заскорузлые ладони спирт и принялся растирать Верочке виски. Но и это не помогло.
– А чего вы стоите без дела! – напустился он на Батова. – Делайте ей движения руками!
Батов вскочил на повозку и стал «делать движения». К лицу Верочки начала приливать кровь.
– Видать, здорово ее пришибло, – задумчиво сказал возница и подергал себя за короткий ус. – А куда ехать: вперед чи назад?
– Вперед! – не задумываясь, командует Батов. – Хуже будет – дождетесь санбата.
Повозка, стуча разбитыми втулками, скатилась по склону высоты на дорогу и легко пошла по глади асфальта. Батов, повернувшись к задку повозки, пристально смотрит на Верочку. Лицо ее розовеет, она даже попыталась пошевелиться, тихонько застонала.
– Эшь ты, растрясло. Жи́ва дивчина! – обернулся возница. – Весна! Теперь и то, шо в могили було́, поднимается.
– Поднимается, – подтвердил Батов.
– А шо ж вы, товарищ лейтенант, ворот ей не расстегнете? Жарко.
Батов пробрался в задок повозки, расстегнул две верхние пуговицы на Верочкиной гимнастерке, задержался в нерешительности и расстегнул остальные.
– Тю, хлопчик, чи то… товарищ лейтенант! Чего ж вы стесняетесь? – рассердился старый солдат. Он достал из кармана и подал складной нож. – Разрежьте бюстгальтер – легче будет… Да смелее! Чего ж вы подкрадаетесь? У товарища сержанта жизнь, можно сказать, в опасности, а вы…
Сняв с Верочки поясной ремень, Батов решительно распахнул гимнастерку и рывком разрезал бюстгальтер. Облегченно вздохнул, вернулся на свое место. Грудь Верочки мерно поднимается и опускается, дышит. Не может в такую пору оборваться молодая жизнь.
Дорога давно идет по лесу. Жарко. Душно.
– Тпру, Сивый, – осадил ездовой. Повозка остановилась у развилки дорог. – А теперь куда? Направо чи налево ехать?
Раскрыв планшет, Батов поводил тупым концом карандаша по линии маршрута, оглянулся кругом.
– Это первая развилка? Другой не было?
– Не було́.
– А крутой поворот налево был?
– Да только ж проехали. Чи вы не бачили?
– Езжайте направо.
– Геть, Сивый!
Снова копыта зацокали по асфальту, телега бойко покатилась. Сивый устал и вспотел. Но надо спешить, чтобы догнать своих. А они, видно, тоже быстро едут. Батов смотрит на карту, прикидывает расстояние. Далеко. К вечеру никак не добраться до назначенного пункта. Не зря задумался капитан Головин, когда познакомился с маршрутом.
Если немцы задержат полк, то еще, пожалуй, можно догнать его к концу дня. Если нет, тогда только на привале ночью они соединятся со своими…
Верочка, легонько простонав, приоткрыла глаза. Она долго смотрит в безоблачное небо, глубоко дышит, будто желая вобрать в себя всю благодать весны. Глаза открылись шире – увидела Батова.
– Где мы, Алеша? – с трудом произнесла она.
– В Германии, Верочка, – пошутил Батов. – Везем тебя в госпиталь.
– Как это в госпиталь? Зачем?
– Лечиться.
– А кто с нами едет? – спросила она громче, натужным голосом.
– Да то ж я, ласточка! – повернулся возница. – Чи ты не взнала Михеича?
– Узнала, – отчужденно и тихо проговорила она, поведя языком по запекшимся губам. – Вода… есть?
– А как же! Есть вода. И спирт, и, если б помогло, вино есть. Да такое, какое цари да короли только по праздникам пьют.
Батов помог Верочке приподняться, поднес к ее губам баклажку. Но она взяла посудину в свою руку, отпила несколько больших глотков и откинулась назад, благодарно посмотрев на Алексея.
– Теперь все пройдет, милый, – вырвалось у Верочки, а Батов прикусил губу. Лицо загорелось. Верочка такими словами не бросалась.
– Это верно, что мы в тыл едем, Леша? – спохватившись, более холодно спросила она.
– Верно. Как и то, что ты ранена.
– Я не ранена, – смутилась она, пошевелив ногами и руками. – Видишь, все в порядке.
– А кто говорил: «Лучше бы… совсем»?
– Ой, Леша, ты меня разыгрываешь. Неужели я так сказала?
– Так и сказала. И до смерти напугала, когда от воронки тащил.
– Так куда же мы едем? – прервала она разговор. – В госпиталь…
– А что, госпиталь на Эльбе разве?
– Почему на Эльбе? – не понял Батов, куда она клонит.
– Потому что мы на запад едем, – засмеялась Верочка. – Меня не проведешь!
Батов понял, что разоблачен, и тоже засмеялся. Но тут она заметила, что гимнастерка распахнута, прикрыла грудь ладонью, нащупала разрезанный бюстгальтер, нахмурилась.
– Это ты? – спросила она строго.
– Я, Верочка.
Вздохнув, застегнула три нижние пуговицы. Лицо сделалось суровым и неприступным.
– А вы, товарищ лейтенант, почему здесь?
– С тобой побыть захотелось, – еще продолжал шутить Батов, но понял, что Верочка становится «товарищем сержантом Шапкиной».
– Без шуток! – повысила голос она. – Вы кто, санитарка? Сиделка?
– Допустим, сиделка…
– Нет, вы – строевой командир или сестра милосердия?
– Успокойтесь, товарищ сержант Шапкина, – стараясь быть серьезным, назидательно сказал Батов. – Вам вредно сейчас волноваться.
– Офицер должен быть впереди, а не в обозе на последней повозке!
– Да разве ж можно с офицером так разговаривать, Верочка? – подал голос Михеич. – Ты не забывай и о рангах.
На Батова последние слова Верочки и особенно тон, которым они были сказаны, подействовали как ледяной душ.
Ему и на самом деле показалось, что он чуть ли не умышленно попал на эту последнюю повозку в обозе. И тут же вспомнились слова Юры Гусева: «Роковой ты человек, Лешка». Роковой или не роковой, а дознайся об этом путешествии Крюков – опять хлопот не оберешься. Снова начнутся подозрения, намеки, расспросы…
Батов погрустнел и замолчал. Он с тоской посмотрел на Верочку и повернулся лицом вперед. Теперь замолчали все, каждый думал о своем.
Верочка сердится уже не на Батова, а на свой язык. Слова всегда выскакивают раньше, чем она успевает подумать. Сейчас ей жалко Батова и немножко себя.
А думы Михеича по Украине бродят. Есть у него дочка. Такая же шустрая, как Верочка. И по возрасту такая же. До войны в Днепропетровске училась. Есть сын, на год помладше. Тоже уехал из дома на курсы. Да еще две дочки есть. Все они собрались теперь в родном селе возле матери. Об этом ему написала Марфа, жена. Первое письмо от нее недавно получил. После оккупации кое-как разыскала.
Есть у него еще сын, самый старший, Степан. Да есть ли он? Марфа пишет, что ушел в армию вскоре после него, Михеича. Ни одного письма от него не получили… И бродят мысли старого солдата по Украине, вертясь вокруг родного колхоза, который представляется таким, каким был до войны. А Марфа пишет, что узнать его невозможно – все погубили фашисты. Теперь заново отстраиваться начали.
И бегут мысли Михеича по необъятной фронтовой шири в поисках сына, родной кровинки. Может быть, потому у него и к Батову появляется какая-то отцовская теплота. И эти чужие молодые люди начинают казаться родными детьми.
…Внезапно сзади, совсем близко, раздался автомобильный сигнал. Мимо повозки, обогнав ее, проскочил старенький ЗИС с цистерной.
Батов досадует: как не расслышал приближения машины! С ней бы можно очень скоро догнать своих. Ясно, что машина с горючим для танков идет. Но раз прошла одна – может пойти и другая. Следующего такого случая пропускать нельзя.
Батов снова поворачивается к Верочке, решает: если появится машина, он издали заметит, а когда подойдет – остановит.
«Ага, – думает Верочка, – повернулся. Может быть, он не очень обиделся?.. А если бы мне так сказали, как я ему, – обиделась бы? Конечно! Я бы рассердилась…»
– Михеич, вы хорошо запомнили название конечного пункта? – спросил Батов.
– Чего ж бы я его запоминал. У вас же карта есть, и все пункты в ней обозначены.
– Но ведь когда не было меня, вы ехали и без карты.
– Тю, язык до Берлина доведет… Освал, чи как его там?
– Освальд, – уточнил Батов. – Неправильно спросите – неправильно и ответят.
– Лишь бы до фрица не попасть, а так все равно в своей армии будем.
Это он только так говорит, а сам понимает, что говорит неправду. Оторваться от своей части, от старых боевых друзей не легче, чем от родной семьи. Все это знают. И Михеич хорошо знает, а сказал так, чтобы оправдать свою забывчивость. Он ночи спать не будет и расспросит всех и запомнит все, а своих найдет непременно.
Батов выскочил из повозки, остановился посреди дороги, поднял руку.
– Чего вы надумали? – сердито крикнул Михеич. Верочка приподнялась на локтях и тоже недоуменно посмотрела на Батова.
Машина поравнялась с повозкой. Затормозила. Из кабины высунулась вихрастая голова с курносым рябым лицом.
– Куда едешь? – спросил Батов.
– Военная тайна, – бойко отрапортовала голова, весело улыбаясь и сильно окая.
– А чего везешь? – решил Батов до конца разыграть общеизвестную военную присказку, начатую шофером.
– Снаряды танкистам, – хохочет тот от удовольствия, что шутка понята.
– Да ведь ты же тайну выдал!
– Братьям-славянам такую тайну выдать можно. А фрицы сами догадаются, ежели к ним попадешь, – все так же смеется голова и открывает дверцу кабины. – Садись, лейтенант, живо докачу. Отстал, что ли?
Шофер говорит очень быстро, захлебываясь лавиной слов.
– Счастливо добраться! – машет Батов рукой Михеичу и Верочке, становясь на подножку.
Машина тронулась. Шофер проводил внимательным взглядом повозку, оставшуюся за бортом.
– Девка-то вроде того… Заревела.
– Какая девка? – не понял Батов.
– Ну, да в повозке-то. Уж забыл, что ли? Поди, окрутил да укатил.
– Нет, не окрутил, – вздохнул Батов. – Контужена она. Никто ее не окрутит.
– Хоро́ша, видать, девка.
Машина быстро бежит, оставляя километр за километром. Проехали деревню. Дорога приподнялась на небольшой холм и вильнула вправо, спускаясь по склону и теряясь в полях. Земля парит под солнцем, сошедшим уже с полуденной высоты. Ни одного пахаря, ни единого сеятеля не видно. Пусто. Свежий ветер врывается под открытое лобовое стекло и свободно вылетает в боковые окна, приятно путаясь в волосах на затылке.
Внизу снова видна деревня. По дороге к ней тянется обоз. Впереди артиллерия.
– Ваши? – спрашивает шофер, указывая на колонну.
– Нет. Наши дальше, на танках вместе с вашими… Вообще-то нашего полка это хозяйство.
Шофер долго и протяжно сигналит. Повозки и орудия прижимаются к обочине дороги. Впереди колонны на высоком гнедом коне – капитан Головин. В седле он кажется не таким длинным, как на самом деле. Только стремена коротковаты: колени высоко подняты. Батов помахал ему из кабины, но Головин даже не обернулся.
В деревне пусто. Ни единой живой души. На выезде – речка. Так себе, ручей. Мост взорван. Следы танков видны чуть выше моста, по течению. Машина остановилась. Шофер выпрыгнул из кабины. Ноги его до смешного коротки. Голенища яловых сапог сдвинуты гармошкой. Идет он с прискоком, по-воробьиному, и так быстро перебирает короткими ногами, что они, кажется, совсем не достают земли. Зашел в воду. Пощупал ногой дно, присмотрелся.
– Где прошла матушка-пехота, там и машинка моя проскочит…
Грузовик плюхнулся в воду, пересек речку. Передние колеса выскочили на другой берег, а задние застряли, поднимают ил, мутят воду. Мотор то надрывно воет, то глухо ворчит, сердясь, то выводит высокие ноты.
– Пой, родная, пой! – не унывает шофер. – Если ты петь не будешь – мне около тебя петь придется.
Он переключает скорости: назад – вперед, назад – вперед. Цепляясь за неустойчивый грунт, машина медленно продвигается вперед и дрожит как в лихорадке. Мотор отдает последние силы. Вот-вот заглохнет. Но все-таки машина выползла на твердый берег.
– Эх! – сияет шофер. – Не подвела старушка! Уж она у меня друг испытанный. Теперь и закурить можно.
