Текст книги "На всех фронтах"

Автор книги: Виктор Булынкин

Соавторы: Борис Яроцкий,Александр Ткачев,Анатолий Чернышев,Дмитрий Пузь,Юрий Заюнчковский,Иосиф Елькин,Петр Смычагин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

ПОСТИЖЕНИЕ

Командир полка капитан Егоров получил приказ полковника Пушкина: «Нашу пехоту давят немецкие танки. Выручайте!»

Вскоре подошли грузовики с боеприпасами. На каждый КВ выдали по 110 снарядов – полный боекомплект, все машины дозаправили. И вот полк (один батальон КВ и два батальона Т-34) загромыхал по шоссе. В десяти километрах западнее стрелковый полк вел бой в окружении.

Танк лейтенанта Гудзя – танк разведки – шел впереди. Скорость предельная. В триплекс хорошо видна дорога. В стороне за желтеющей пшеницей уплывала под косогор дубовая роща.

За косогором дымы: там бой. Но что это? По косогору – такому удачному месту для развертывания в атаку! – снуют люди. Немцы! Они разносят ящики. Немцы действуют быстро, торопливо, как осы.

– Товарищ лейтенант! Минируют! – передает наводчик.

Немецкие саперы закладывали противотанковые мины.

– Опаздываем!

– Огонь!

Короткая остановка. Выстрел. Разрыв снаряда – и с косогора немцев как ветром сдувает. Но только на несколько секунд. Они снова снуют, кидают ящики, не заботясь о маскировке. Немцев замечают из соседних машин, танковые пулеметы открывают огонь, от фонтанчиков пыли кипит косогор.

Саперы свое дело сделали. Три наших танка подрываются на минах.

Батальон сворачивает к лесу, через поле, минуя косогор, снова выходит на шоссе. Холмы изрезаны окопами, изрыты воронками. Лейтенант Гудзь думал, что здесь наша пехота. Но из окопов выскакивают немцы, бегут за дорогу. Там, в зарослях бузины и терна, стоят их бронетранспортеры. Наперерез немцам устремляются танки. Бронетранспортеры так и не успевают вырулить. И вот они, первые трофеи, целые-целехонькие машины.

Скоротечный бой закончился у реки. Танкисты вылезли из машин и, черпая пригоршнями, стали пить воду.

Полковые санитары с пухлыми сумками поспешили на холм, туда, где оборонялась наша пехота. Но вскоре они вернулись, хмурые и молчаливые, доложили: раненых нет. Верить не хотелось. Ведь еще полчаса назад пехота воевала!

– Раненых было много, – говорили санитары. – Но всех немцы умертвили.

Глазам танкистов предстало страшное зрелище. Раненых, собранных на медпункт батальона, немцы зверски убили. Стреляли в упор. В десяти шагах от блиндажа медпункта лежала мертвая женщина-врач. На голове у нее вместо каски была белая косынка с красным крестом. Хорин, глядя на убитую женщину, тихо произнес:

– А мы их раненых перевязывали… Запомни, Паша.

Налетела авиация. Вскоре с неба посыпались бомбы на беспомощные машины. И тут Павел Гудзь не столько понял, сколько почувствовал, как горько воевать без зенитного прикрытия. Спасибо бронеспасительнице, но при прямом попадании бомбы броня не могла спасти.

Не успели улететь «хейнкели», как на шестьдесят третий полк навалились немецкие танки. Бой длился до темноты. Высокими кострами полыхали машины. Чужие и свои. Шестьдесят третий полк понес тяжелые потери, но выстоял.

Второй день войны оказался не легче первого. Хуже стало с боеприпасами и горючим. Вражеские летчики выслеживали каждую нашу полуторку.

Дивизия, а с ней и шестьдесят третий танковый полк медленно отходили на восток, приближаясь ко Львову. В этом городе у многих офицеров остались семьи. Люди тревожились, ждали машину с почтой. Но писем не было. И только своя дивизионная газета «Красноармейское слово» ободряла. Всех троих журналистов – редактора Ивана Устиновича Бельковича, корреспондентов Семена Михайловича Борзунова и Ивана Ивановича Кравца – танкисты знали в лицо, с ними каждый день встречались и про себя же читали заметки.

Свою фамилию лейтенант Гудзь увидел в газете уже в первые дни войны. Тогда еще был не фронт, а Киевский особый военный округ. Для окружной газеты постарались журналисты тридцать второй танковой дивизии.

Дивизия таяла. Скоро наступило время, когда сам комдив Ефим Григорьевич Пушкин определял для КВ огневые позиции. Дошла очередь получить боевую задачу и лейтенанту Гудзю.

– Встанешь, Паша, здесь. – Полковник показал на развилку дорог. На нижнем обрезе мятой замасленной карты значился город Яворов.

Танк плыл навстречу отходящим войскам. Из-под колес, иссеченных осколками грузовиков, как густой дым, поднималась пыль. Было знойно и душно. Комбинезон прилипал к телу, как раскаленная резина.

Через дорогу черными хлопьями летела копоть. Там после бомбежки горели санитарные грузовики. Вокруг бегали бойцы, ошалевшие от запаха паленого мяса, выхватывали из огня еще живых тяжелораненых.

За черными от копоти деревьями открылось холмистое поле. За ним виднелось небольшое село, на улицах – ни души. У развилки дорог, среди густого шиповника, танк замаскировали.

Ждать долго не пришлось. По дороге с лихой беспечностью пронеслись немецкие мотоциклисты. Останавливать их не стали. Но когда из-за поворота выкатились высокие темно-синие коробки, тут и началась работа. Головной вспыхнул как факел. Остальные танки, расползаясь, словно черепахи, поспешно дали задний ход.

Наводчик успел сделать три выстрела, когда стрелок-радист принял радиограмму. Комдив приказывал немедленно сменить огневую позицию. Фашисты перерезали шоссе. По нему, чтоб не оказаться в окружении, отходила дивизия. Немцев нужно было отбросить и держаться, пока не пройдут тыловые подразделения.

Лейтенант Гудзь, выполняя приказ, недоумевал: почему там, где заслоном вставал батальон Хорина, фашисты не лезли нахрапом? Разгадка была простой: не лезли, где их встречали КВ. Обходили эти страшные для них машины, не ввязывались в затяжные поединки. Трофейные вражеские документы подтверждали догадку: немцы – вояки расчетливые. Уже за месяц до двадцать второго июня на картах и сводных таблицах под названиями советских городов они поставили числа: в какой день эти города будут захвачены.

Одна такая таблица рассмешила наших танкистов как удачная шутка. В ней было напечатано: тридцать вторая танковая дивизия Красной Армии согласно плану вермахта уничтожалась до первого июля. С этой таблицей полковник Пушкин ознакомился второго июля. Он тут же пригласил в штаб журналистов дивизионки.

– Как, по-вашему, мы есть или нас уже нет? – спросил он весело.

– Вопрос не ясен, – ответил Белькович.

– Согласно данным вермахта со вчерашнего дня нашей дивизии не существует, – с иронией сказал Пушкин.

– А кто же тогда воюет? Разве не тридцать вторая?

– Вот я и собрал вас вместе найти форму ответа. Ответ должен быть метким, как огонь наших пушек, и едким, как писали запорожцы турецкому султану. Если мы разучимся улыбаться, нас одолеют.

Гудзь расчищал шоссе от немецкой техники.

Артиллерия противника сосредоточила свой огонь на неистовом КВ. От прямых попаданий снарядов броня гудела как набатный колокол. Командир и наводчик отрешились от всего, что мешало. Мысль была сосредоточена на одном, жила в сознании как заклинание: очистить шоссе от фашистов.

Был ли страх? Страх, кажется, был, но лишь в самом начале боя. Страх дохнул – и где-то глубоко, под сердцем, повеяло холодком смертельной опасности. Но потом, через какие-то секунды, работа притупила это ощущение, его перебороло главное: в горячке боя не проглядеть бы врага, не дать ему взять верх.

Вскоре тылы дивизии пошли по шоссе. А на обочине дороги, вылизанный пламенем снарядов, стоял КВ. По нему словно смерч промчался – не осталось ни крыльев, ни зипов, ни запасных траков. От стального троса чудом уцелел только замок да на башне, как высохшая тушь, чернела окалина.

Много ли надо человеку? Полграмма металла, летящего со скоростью охотничьей дроби. Так утверждают мрачные пессимисты. В бою на шоссе КВ выдержал удар доброго десятка тонн начиненного взрывчаткой металла.

В тот день в сводке Совинформбюро Москва отметила героизм и мужество танкистов полковника Пушкина. Наиболее отличившиеся были представлены к государственным наградам. Лейтенант Гудзь – к ордену Красного Знамени.

Список награжденных лег на планшетку корреспондента дивизионки младшего политрука Борзунова. В тесном окопчике при свете карманного фонаря, висевшего на обрубке корня, корреспондент правил заметку для очередного номера «Красноармейского слова».

В багровой дымке над полями и лесами всходила ущербленная луна. Давно ли младший политрук Борзунов ее видел над родным Воронежем? Тогда она часто воскрешала в памяти песню знаменитого земляка Алексея Кольцова:

 
У тебя ль, было, поздно вечером
Грозно с бурею разговор пойдет,
Распахнет она тучу черную…
 

Помнится, эти стихи Кольцов посвятил Александру Сергеевичу Пушкину, однофамильцу командира дивизии. «Ответ должен быть… едким, как писали запорожцы турецкому султану…» – звучали слова комдива.

Глядя на луну, Семен Михайлович Борзунов вслух произнес:

– «Числа не знаем, а мисяць на неби, якый у вас, такый и в нас…»

Сидевший рядом младший политрук Кравец, кстати, тоже представленный к награде, торжественно добавил:

– «Поцилуй… нас».

– Правильно! Мы же потомки запорожцев. Потомки! А Гитлер, пожалуй, умом не выше турецкого султана.

К разговору подчиненных присоединился редактор Белькович:

– Вот и нашли форму ответа!

Так в лесу под Львовом родилось письмо «От внуков запорожских, сынов украинских – Гитлеру мерзкому, палачу безумному».

Комдив Пушкин и комиссар дивизии Чепига, ознакомившись с текстом, предложили подписать письмо тем, кто представлен к государственным наградам, а текст опубликовать не в дивизионке, а в газете Киевского особого округа. Письмо было передано по телеграфу как срочное. Неделю спустя самолет сбросил газеты. И лейтенант нашел свою фамилию среди внуков запорожских.

ГРАМОТА-ПОСЛАНИЕ

«Узнали мы, что тебя, собака Гитлер, кто-то спустил с цепи. Начал ты клыки показывать. И мы, казаки бывалые, тебя раскусили: раз взбесился, будешь с пеной у рта по чужим дворам бегать да на людей бросаться. Забежал ты на двор чешский, на австрийский. Не дали тебе по хребту. Ты и начал рыскать по всей Европе.

А теперь в наш двор ворвался. Правда, сразу же попробовал кия. Да кия, видно, тебе мало. Ждут тебя топоры и вилы. А пока не дошла до них очередь, решили мы тебе, гадина, сочинить грамоту-послание.

Славна наша земля! Да не для твоих лап поганых. Каждая тропинка, на которую ты ступишь, будет усеяна колючками.

Богата земля наша! Да не найдешь ты ни хлеба, ни соли.

Хороши хаты наши! Да не откроются тебе двери.

Слушай ты, душитель немецкий, грабитель австрийский, вешатель чешский, курохват словацкий, убийца норвежский, вор датский, злодей голландский, бандит бельгийский, насильник французский, шут итальянский, осел албанский, головорез болгарский, змей хорватский, козодер греческий, удав польский, мы, внуки запорожцев, люди советские, сполна отплатим тебе за все народы. Набьем твою глотку снарядами и бомбами. Напоим тебя свинцом горячим. Ждет тебя, Гитлер, собачья смерть.

Под чем и подписываемся: потомки Тараса Бульбы, танкисты непобедимой части Киевского особого округа:

Капитан Давиденко

Ефрейтор Замороко

Старший сержант Гоцкало

Лейтенант Гудзь

Младший сержант Пересунько

Старший лейтенант Хорин

Капитан Кривошеев

Красноармеец Шуляк

Младший политрук Кравец».

ПРОРЫВ ЧЕРЕЗ ЛЬВОВ

Шел пятый день войны. Тридцать вторая танковая дивизия, имея в своем составе один-единственный полк, сооруженный танками КВ и Т-34, не только оборонялась, но и переходила в контратаки.

На участке дивизии немцы от наступления отказывались, но там, где действовали старенькие ТБ и Т-28, лезли напролом. С утра до вечера над боевыми порядками дивизии висела фашистская авиация. Зенитного прикрытия никакого. Выручала маскировка и надежная броня. Полки несли потери от авиабомб. Особенно доставалось тылам.

Танкисты вглядывались в небо. Уже на третий день войны наши самолеты исчезли с горизонта. Гадали разное: дескать, немцы посбивали, захватили аэродромы, но больше говорили, что командование всю авиацию перебросило на главное направление.

Немцы были аккуратными: бомбили три раза в день, в определенные часы. К этому распорядку они стали приучать танкистов тридцать второй.

По приказу полковника Пушкина перед бомбежкой танкисты делали рывок, вклиниваясь в боевые порядки врага. Один раз – это было на пятый день войны – гнали немцев километров шесть, подминая под гусеницы их автомашины и повозки. Именно тогда с быстротой молнии по дивизии разнеслось: немцы захватили Львов. Сообщение подтвердили медики, приехавшие за ранеными.

Теперь фронт громыхал далеко на востоке. В дивизию поступил приказ об отходе с занимаемых позиций. Приказ, к сожалению, был получен поздно. Все дороги оказались перекрытыми. Стало ясно, что немцы прорвались во Львов с фланга, оставив тридцать вторую танковую у себя далеко в тылу.

Полковник Пушкин собрал командиров полков и весь командный состав 63-го танкового полка во главе с капитаном Егоровым. Впервые за неделю боев лейтенант Гудзь увидел своего комдива.

У полковника от долгой бессонницы побелели скулы, покрылись сероватым налетом. Под глазами таился синеватый сумрак. Губы потрескались. Но лицо, загорелое, словно тронутое копотью, было тщательно выбрито. На диагоналевой гимнастерке белел свежий подворотничок.

Лейтенанта Гудзя, пожалуй, больше всего поразили глаза полковника. Добрые, ласковые и, как показалось, всевидящие. Они-то, глаза комдива, вселяли уверенность, что там, где работает тридцать вторая танковая, фашистам будет смерть.

На служебном совещании, которое проводил комдив, было много молодых командиров. Их учили войну вести на территории противника. Кое-кто еще три дня назад, считая богатые трофеи, поговаривал, что войну скоро будем кончать в Берлине. При этом повторяли слова Ворошилова: «За зуб – зуб, за два – скулу». Климент Ефремович любил афоризмы. В войсках они приживались удивительно легко.

– Перед нами Львов, – сказал он командирам. – Через Львов проходит единственная дорога на восток. Но Львов, как вам уже известно, в руках у немцев. Поэтому я собрал вас посоветоваться.

Комдив дал возможность высказаться командирам полков, потом заключил:

– Будем прорываться через Львов. Вечером выступаем. Походный порядок следующий…

В авангарде, по замыслу командира дивизии, был 63-й танковый полк.

Первой направлялась колонна танков с десантом, затем – колонна управления, часть тыла, в замыкании – мощная танковая группировка. Такой порядок являлся, пожалуй, оптимальным. Танки КВ и Т-34 должны ошеломить противника, и, пока он организует сопротивление, рассчитывая отрезать тылы, встретит бронированную лавину.

Перед офицерами висела крупномасштабная карта Львова, или, как ее называли, пятитысячная, по существу, план города. Павел Гудзь, вглядываясь в серые квадраты кварталов и зеленые пятна скверов, успел найти Стрыйский парк, покинутые почти неделю назад казармы дивизии. Неправдоподобной была мысль, что там уже фашисты.

Комдив называл маршруты, по которым проследуют полки. Узкие, вымощенные камнем средневековые улочки могли свободно пропускать разве что конных рыцарей, а тут – танки.

– Три танка слева, три танка справа…

Это боковое охранение.

– Головной отряд возглавляет лейтенант Гудзь.

Павел рывком поднялся:

– Есть.

– За вами следует Хорин.

– Есть, – поднялся комбат.

Все стало предельно ясным: первым врывается во Львов взвод управления, то есть головной отряд. Это будет запевка прорыва…

Утро следующего дня наступало медленно. Дивизия затаилась. А небо уже коптили «фокке-вульфы», самолеты-разведчики, они то забирались далеко ввысь, то почти на бреющем проносились над полями и рощами. Слышно было, как за грядой холмов немцы бомбили обширные лесные массивы, из которых вчера ушли наши войска.

Батальоны и полки выстроились в походные колонны. На предельной скорости по ровному, как лента, шоссе машины устремились к городу. За поворотом головной отряд наскочил на длинный обоз из армейских пароконных повозок.

Немцы, разомлевшие от зноя, в расстегнутых кителях, лежали на мешках, беспечно смотрели на приближающиеся сзади танки… Потом были колонны грузовых машин. Грузовики не успевали сворачивать в кюветы. И вот замелькали первые пригородные домики. На перекрестках уже висели немецкие указатели.

Поворот, еще поворот… Навстречу бежали столетние дубы Стрыйского парка. У самой дороги, на широкой площадке, где недавно по вечерам звенела медь духового оркестра, застыла огромная толпа людей. Перед толпой на открытой трибуне стояло несколько человек. Они были в сапогах, в галифе и почему-то в вышитых украинских сорочках.

Лейтенант Гудзь догадался: митинг. Танки быстро приближались к трибуне. С недоумением люди смотрели на них, видимо, ничего не понимая. В лучах заходящего солнца трудно было определить, чьи машины: советские или немецкие.

Те, кто находился на трибуне, все же определили. Их, в вышитых украинских сорочках, с трибуны сорвало как бурей. И еще лейтенант успел заметить, как меж толстых деревьев бежали солдаты в черных мундирах.

Вдогонку эсэсовцам ударил пулемет. Столетние дубы приняли на себя первые пули. Очередь пулемета послужила толпе командой. Люди не в пример эсэсовцам побежали не в лес, а к дороге. Лица людей излучали неожиданную радость.

А танки, высекая из брусчатки искры, вливались в древний город как лавина. Осталось сзади чернеющее окнами здание оперного театра. Стрельба усиливалась. Немцы пытались сопротивляться. Торопливо бил пулемет из смотрового окна собора святого Юра.

Свинцовый ливень поливал танковые роты. На танках были пехотинцы. Огнем из автоматов, не давая немцам высунуть голову, они секли окна и балконы.

– На соборе Юра цель. Пулемет. Подавить, – радировал Гудзь.

Его слушали все командиры танков. Струи трассирующих пуль, образуя реку огня, засыпали стены собора. Осталось справа разрушенное бомбами здание железнодорожного вокзала.

Лейтенант Гудзь вспомнил, как недавно дежурный по комендатуре объяснял ему дорогу в расположение тридцать второй танковой дивизии. Теперь в свете мигающего пламени тридцать вторая пробивалась сквозь занятый врагом город. Рев дизелей, торопливый стук пулеметов сотрясали старинные каменные дома.

Далеко за полночь все стихло. Так утихает летняя гроза, внезапно разразившаяся над знойным городом.

МАТЕМАТИКА КАПИТАНА ХОРИНА

Тридцать вторая дивизия навязывала противнику жестокие бои. Немец злобствовал. Но советские танкисты стояли крепко и отходили только по приказу командира дивизии, отводя в тыл подбитые танки, увозя на закопченной броне раненых товарищей.

За четыре недели боев, как заметил лейтенант Гудзь, преобразился капитан Хорин (он это звание получил после первого боя). У рта обозначились глубокие морщины, отчего скулы, казалось, раздались, в глазах, сухих и красных, появился загадочный блеск. Такими, должно быть, выглядят глаза людей, движимых неукротимой ненавистью. Все обыденное, мелочное отброшено, все подчинено одному – убивать фашиста.

– Он будет ползти как черепаха, – энергично говорил Хорин и едко ухмылялся. Своим видом комбат показывал, что сейчас главное – на поле боя проявлять искусство. Бить как можно лучше и держаться как можно дольше.

Он хотел, чтобы товарищи его понимали. Его, конечно, понимали. Пожалуй, лучше других понимал комдив, полковник Пушкин.

В июле редко выдавались минуты затишья. Батальон Хорина – по существу, танковая рота, – как ферзь в шахматной игре, волею полковника Пушкина перебрасывался на самые опасные участки – на острие танковых клиньев противника. В дивизии батальон был на особом счету. Заприметили его и немцы. «Юнкерсы», словно воронье, все время висели над ним черными тенями.

Благодаря своим неуязвимым КВ батальон чувствовал себя хозяином. Это чувство вселял в людей капитан Хорин. Комбат приучал подчиненных считать.

– Без математики в бою делать нечего, – твердил он при каждом удобном случае.

Лейтенант Гудзь запомнил, что на войне Хорин отдавал предпочтение алгебре:

– Бойцу на пользу арифметика, командиру – алгебра. Бой есть решение в голове и на местности уравнения со многими неизвестными. Поэтому без алгебры никак нельзя.

Любил комбат математику. Однажды лейтенант Гудзь застал его за расчетами, вычислял он формулу приведения к нулю темпа наступления противника. По его формуле выходило, что, если навязывать бои из засад, выводя из строя танки, при существующем соотношении сил можно сбить темп с двадцати километров в сутки до пяти, а там подоспеют наши резервы.

– Каждый отвоеванный день – это четыре танка Харьковского завода, – прикидывал Хорин и, видя сомнение в глазах лейтенанта, уточнял: – Может, больше, может, меньше. Не в этом суть. Не дать немцу ехать, пусть идет пешком. Мы его как-никак спешиваем.

При этом комбат хитро подмигивал. Ну при чем тут математика, думал Гудзь. Подвезли бы вовремя боеприпасы – в танках осталось по три-четыре снаряда, забрали бы раненых – второй день лежат ребята на дне оврага, ожидая грузовика, почти каждая машина нуждается в ремонте – давно уже складом запчастей стали подбитые танки, доставили бы почту – каждый танкист ждет писем больше, чем передышки.

За каждой цифрой он видел своих товарищей, черные дымы горящих танков, слышал голос комбата Хорина:

– Паша, ты такие уравнения решаешь, какие не снились ни Абелю, ни Галуа, не говоря уж о Диофанте, был такой мудрый математик в древности.

– Я просто воюю, жгу танки, – отвечал лейтенант.

– Это и есть, Паша, алгебра. Наша, разумеется. После войны многое уточнят, пересчитают… Только чтоб за цифрами нас не забыли.