Текст книги "Не приходя в сознание"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– А еще у меня на примете один товарищ, который за все время только один раз в туалет сходил. И то на скорую руку...

– Вот это уже серьезно. Кто он?

– Говорит, что профсоюзный активист...

– Кстати, а ты кто? – спросил Левашов.

– Я снабженец. Помнишь, мы в прошлом году со снабженцами возились? Вот я и взял себе эту легальную специальность. А ты?

– Сейсмолог.

– Это после Урупа?

– Вот-вот... Надеюсь, моих сейсмознаний для широкой аудитории вполне достаточно.

– Послушай, Сергей, откровенно говоря, я в панике. Прошло достаточно времени, чтобы мы приехали в Тымовское, а у нас – ничего да еще немного. А если бы не было этой остановки?

– Не случись ее, все мы вели бы себя немного иначе. И преступник тоже. Да и в Тымовском ребята не сидят сложа руки. Если преступника там должен был встречать сообщник, его, возможно, уже засекли. Если нашего попутчика никто не должен встречать, то все сложнее...

– Как ты думаешь, Серега, у нас есть один шанс из ста?

– Есть. Я думаю, у нас есть по шансу на брата. Мы его возьмем, я уверен.

– Ты что, поддерживаешь мой моральный дух? Это ни к чему, я в любом случае сделаю все, что от меня зависит, верю я в успех или нет.

– Если не веришь – не сделаешь. Не сможешь. Не получится, Пермяков. И ты даже знать не будешь о том, что сделал только половину возможного. Каждую свою неудачу, каждый маленький срыв ты будешь воспринимать как нечто совершенно естественное и неизбежное, с каждой неудачей сил у тебя будет все меньше. Сил будет меньше, ты понимаешь? Если же ты уверен в конечном успехе, то каждая неудача будет тебя... бесить, понял? Ты будешь наполняться энергией, как аккумулятор. Ты станешь гением розыска, хочешь ты того или нет.

– Ну, спасибо, Серега, ну, утешил.

– Ты напрасно так, я в самом деле уверен, что мы найдем эти деньги. Во-первых, похитить деньги гораздо легче, нежели потом распорядиться ими. Ведь их еще нужно поделить, а это непростая задача для той публики, которая идет на ограбление. Каждый из них свой собственный риск считает самым отчаянным, свое участке в ограблении – основным и, естественно, за свои страхи денег хочет получить побольше. Хорошо! Мы не возьмем его в поезде. Не узнаем, кто он. Допустим. Но ведь с прибытием поезда в Тымовское поиск не прекращается. Все только начинается, Пермяков. Сейчас у нас первая пристрелка, разведка боем. Главная схватка впереди. Ты всех знаешь, кто едет в твоем вагоне?

– Всех, а как же!

– Их имена, адреса, места работы, семейное положение?

– Откуда, Серега?!

– О чем же ты с ними разговариваешь? Вернее, что берешь из разговоров? Что вносишь в записную книжку, когда остаешься в купе один? Ведь это очень просто – уточнить потом правильность тех сведений, которые каждый сообщает о себе. А преступник неизбежно лжет. Он должен лгать, он вынужден это делать, чтобы замести следы.

– Знаешь, вот я слушаю и думаю – не зря ведь Катя так уважает тебя. Мне казалось, что все дело в твоем росте. Рост, конечно, главное, но не единственное... Надо же...

– Ладно, Пермяков, разбежались. Кажется, кто-то идет... «Познакомимся» позже. Не забудь – как можно больше сведений. Самых разнообразных. В незначительных вещах человек обычно не лжет, у него сил на это не хватает. Он соврет, называя свою фамилию, но имена детей или жены назовет правильно. Он соврет, называя город, где живет, но номер квартиры укажет верный.

Глава шестая

За несколько лет жизни на острове Левашов уже сталкивался с бичами, знал их повадки. Матросы, списанные на берег за всевозможные провинности, рыбаки, ожидающие путины, летуны, люди, которые прибыли сюда в поисках голубой романтики и теперь употреблявшие это слово разве что в качестве ругательства. Среди бичей встречались люди, сбежавшие от жен, долгов, алиментов, от опостылевшей конторской жизни, люди, разочарованные в городах, друзьях, в самих себе. Попадались среди них и убежденные сезонники, которые просто ждали момента, чтобы уйти в море, на промысел, в тайгу.

Тяжелую северную богему выдерживали далеко не все, и состав бичей постоянно обновлялся. Матросы в конце концов находили место на судах, рыбаки уходили на лов кальмаров, сайры, крабов, а разочарованные быстро разочаровывались и здесь и убирались восвояси, притихшие и помудревшие.

Ездили бичи чаще всего без билетов, очень радовались, встречая знакомых, бывших друзей. И не только потому, что у них можно было одолжить десятку-другую. Несмотря ни на что, они тосковали по старым временам, когда спали в своих кроватях, ходили по утрам на работу, получали зарплату. На радостях бичи нередко тут же спускали одолженные деньги и охотно выкладывали истории, которые слышали в бесконечных скитаниях или которые придумывали сами.

Открыв утром дверь, Левашов невольно отшатнулся. Чуть ли не с гиканьем по коридору бежали трое парней. Один – здоровенный детина в куртке, второй – щуплый, в каком-то затертом плаще, третий – толстяк в свитере.

Левашов уже хотел вернуться в купе, но остановился. На него в упор смотрела молодая женщина.

– Извините, – сказала она неожиданно громким и низким голосом. – Куда это они? – Женщина кивнула в сторону удалявшегося топота.

– Буфет скоро должны открыть. Проголодались ребята.

– Так чего бежать?

– Нас замело не на один день. А буфет... Там все разнесут за десять минут.

– А почему вы не идете? – Она не спрашивала, она требовала ответа.

– Извините, не понял.

– Я спросила, почему вы не идете в буфет? – спокойно повторила женщина. Она отбросила назад волосы, но взгляда не отвела.

– К буфету пробиться уже невозможно. Все забито до тамбура. Мне интересно знать, кто же устоял против соблазна раздобыть пару пирожков. В нашем вагоне таких совсем немного. Вот вы, например...

– Послушайте, в поезде едут дети. Если нас занесло, как вы говорите, не на один день, надо что-то предпринять. Нельзя же допустить, чтобы все продукты расхватали те, у кого плечи пошире или нахальства побольше.

– Знаете, так не пойдет. Вас как зовут?

– Лина, – ответила женщина, помолчав. Она будто решала, стоит ли ей называть свое имя. А когда назвала, у нее появилось такое выражение, будто она пожалела об этом.

– Кто вы такая?

– Методист областного Дворца пионеров.

– А куда едете?

– Куда надо. Еще вопросы есть?

– Есть, но они, по-моему, уже надоели вам.

– Пока мы тут болтаем, там, возможно, уже продукты кончаются. Знаете, я попрошу вас...

– Чтобы легче было просить, вы могли бы поинтересоваться, как меня зовут. Сергеем меня зовут.

– Очень приятно. Сережа, помогите, а? Многие пассажиры рассчитывали сойти с поезда еще ночью и, конечно, ничего не прихватили с собой.

Левашов зачем-то взял с полки шапку, надел, потом, спохватившись, бросил ее на место. Подойдя к служебному купе, он резко отодвинул дверь в сторону и тут же снова задвинул. У самого порога проводница, встав на цыпочки, целовалась с парнишкой.

– Извините, – громко сказал Левашов. – Это я виноват.

– Ничего подобного, – возразила Оля, отодвигая дверь. – Это Коля виноват.

– Дверь виновата, – хмуро проговорил Коля. – Щеколда не держит.

– Оля, послушайте, – начал Левашов, – сейчас буфет откроют...

– Да, в соседнем вагоне. Но там ничего нет. Бутерброды, пирожки... Мы с этими пирожками уже третий рейс делаем.

– Оля, вот этот товарищ, – Левашов показал на Лину, – из Дворца пионеров. Она предложила дельную вещь.

– Нас же занесло, – вмешалась Лина. – Сегодня не отроют. Завтра тоже вряд ли. А в поезде дети.

– В нашем вагоне нет детей, – сказала Оля. – Если не считать этого, – она кивнула на Колю, который все еще хмурился и стеснялся.

– А в других, Оля! Знаете, что завтра начнется?!

Оля сняла с вешалки форменную шапку, надела ее, вскинула руку, щелкнула каблуками.

– Ты, Коля, оставайся. Там очередь, помнут еще... Убери посуду, подмети... Мал ты пока по очередям ходить.

Коля польщенно улыбался.

– Ладно, – говорил он, – смейся, смейся... Ладно...

Впереди шла Оля, за ней Лина, а Левашов прикрывал тыл процессии. Они быстро проскочили через тамбур и вошли в следующий вагон. Пробиться к буфету действительно было почти невозможно, но бичи стояли уже у самого прилавка.

Левашов заметил Пермякова и немного поотстал.

– Ты тоже за пирожками? – спросил он. – Посмотри, кто в вагоне остался. Ведь ты бы на его месте остался?

Оля привычно пробивалась сквозь толпу пассажиров.

– Разрешите, посторонитесь... Дяденька, уберите, пожалуйста, свой живот, а то мне не пройти! Спасибо вам и вашему животу!

А Лина никак не могла протиснуться мимо детины в куртке из чертовой кожи. Подняв глаза, она увидела его небритое лицо, желтый налет на зубах. Он был уже немолод, и спутанные волосы начинались у него гораздо выше, чем было предусмотрено природой.

– Куда? – спросил он. – Разве мадам так хочет кушать, что, извините, прется без очереди, без стыда и совести, без должного почтения к людям, которых она оставила позади себя... – Он все теснее прижимался к Лине, зная, что отступить ей некуда. Не выдержав, Лина размахнулась и влепила ему пощечину.

– Вон ты как! – протянул парень. – Ну тогда проходи. Мадам действительно хочет кушать.

Но едва Лина сделала шаг, дорогу ей преградил другой бич.

– Может, и мне румянец наведешь?

Лина и ему влепила пощечину, понимая, что делает совсем не то, что нужно.

– А теперь моя очередь. – Перед ней стоял толстяк в свитере и в фуражке с крабом.

– Пропустите! – Лина зло посмотрела ему в глаза.

– А как же нам быть с пощечиной? Нет, за тобой должок. Пощечина – и проходи. Чем я хуже этих?

– Противно, – сказала она громко.

– Что противно? – не понял толстяк.

– Бить тебя противно. Стоять рядом с тобой противно.

– А целоваться не противно? – И парень обхватил Лину за плечи. Женщина попыталась вырваться и вдруг почувствовала, что свободна. Между нею и толстяком протиснулась чья-то рука, уперлась в мясистый лоб, и через секунду раздался глухой стук затылка о стену вагона.

– Извини, друг, – сказал Левашов. – Жена. Будущая, правда.

– Спасибо, – бросила на ходу Лина и вслед за Олей проскользнула в буфет. Очередь зашумела, заволновалась, но через несколько минут дверь снова открылась, и показался мощный торс буфетчицы.

– Товарищи, не стойте, – внятно и зычно сказала она. – Буфет работать не будет. Тише! Тише, товарищи проголодавшиеся! Проводники составят списки пассажиров с детьми. Да не волнуйтесь вы, по бутерброду всем достанется. А может, и по пирожку! – рассмеялась буфетчица.

В тамбуре Левашова остановили бичи.

– Слушай, длинный, мы ведь не последний раз видимся? – спросил толстяк. – Когда и где состоится наша следующая встреча, я сообщу тебе дополнительно. По дипломатическим каналам. – Он захохотал, оглянувшись на друзей. – А теперь катись.

Левашов шагнул к толстяку, но тот отшатнулся в глубину тамбура.

– Что же ты... Я ведь попрощаться хотел, – сказал Левашов и подумал: «Не они».

Машинист Денисов больше всего ценил в человеке безотказность, способность выполнить свою работу несмотря ни на что. Ты можешь болеть или быть здоровым, можешь радоваться или убиваться – все это не имеет никакого значения, считал Денисов.

Случалось, он выходил в рейс нездоровым, случалось, оставлял больную жену, но никто не припомнит случая, чтобы он отказался от рейса. Выход на смену Денисов воспринимал как наступление вечера или рассвета – ничто не могло помешать ему. Когда приходило время идти на станцию, он ощущал нечто вроде голода, который утолял, становясь к рычагам паровоза.

Когда ночью состав остановился, Денисов в горячке, не задумываясь, схватил лопату и выпрыгнул наружу. Разбросать сугроб не составляло большого труда, да и пассажиры не отказались бы помочь, но в этом уже не было смысла. На расчистку уйдет полчаса, а за это время все пространство под вагонами будет забито снегом.

Сейчас, когда состав стоял уже сутки, Денисов делал последнее, что было в его силах, – время от времени поднимался на крышу вагона и пытался связаться с Южно-Сахалинском по проводам, которые шли вдоль дороги. А замерзнув и ничего не добившись, возвращался в вагон.

Левашов увидел его, когда машинист опять собрался на крышу.

– Так это вы нас ночью в сугробы затащили? – спросил Левашов.

– А ты, конечно, объехал бы сугробы-то?

– Да уж как-нибудь... А сейчас куда?

– А вот... – Денисов распахнул пальто и показал телефонную трубку с болтающимися проводами. Увидев изумление в глазах у Левашова, он хитро подмигнул ему: вот так, мол, учи вас, молодых.

– Как бы не унесло вас... Вы погодите, я оденусь, ладно?

В угольном отсеке они нашли небольшой ломик и, постучав им по схваченной морозом двери, открыли ее. На ровной стене снега четко отпечатались все выступы двери. Взяв широкую лопату, Левашов ткнул ею в верхний угол и сразу почувствовал, как ее зажало там, снаружи. Лопата пружинила, выворачивалась.

– Ничего ветерок, а?

– Авось, – сказал Денисов.

Выбравшись наверх, они увидели, что заносы сровнялись уже с крышей вагонов, а от паровоза осталась лишь труба, коротким черным пнем торчавшая из снега. До проводов можно было дотянуться рукой. Ветер, рассекаясь о них, гудел протяжно и зло.

– К столбу, к столбу идти надо! – прокричал Денисов. – Пары! Нужны пары проводов! А здесь они перепутаны! Не найдешь!

До столба они добрались минут за десять. Денисов уперся в него спиной, вынул телефонную трубку и кивнул Левашову – давай. Прижав трубку к уху, он накрыл ее высоким воротником и приготовился слушать. А Левашов стал прикладывать оголенные контакты к проводам.

Первая пара проводов молчала. Видно, они были где-то оборваны.

Молчала и вторая пара. Но потом им повезло – они наткнулись на чей-то разговор.

– Алло! Не кладите трубку! Не кладите трубку! – надрывался Денисов, но уже раздались частые гудки отбоя.

Оступившись, Левашов провалился в снег, а выбравшись, никак не мог найти нужные провода. Но вот Денисов опять услышал разговор.

– Оха! Внимание, Оха! Вас вызывает Южный! Ответьте! – с профессиональной четкостью сказала телефонистка.

– Алло! – снова закричал Денисов. – Алло! Девушка! Девушка!

– Чего вы кричите? Даю Южный...

– Послушайте, говорит машинист поезда двести восемьдесят один! Денисов говорит. Вы слышите? Мы подключились на линии. Нас занесло! Вы слышите? Девушка!

– Соединяю с управлением железной дороги... Даю управление... Занято... Одну минутку... Управляющий? Вас вызывает поезд двести восемьдесят один. Ответьте поезду.

И опять соскользнул проводок, но Левашову удалось быстро восстановить связь. Теперь оба контакта он зажал в кулаки.

– Я слушаю. – Денисов с трудом узнал голос управляющего.

– Владимир Николаевич! Говорит Денисов... Денисов докладывает!

– Куда вы пропали, Денисов? Где вы?

– Сто восемьдесят пятый километр... Нас занесло. Нам нужен снегоочиститель. Самим не выбраться!

– Ротор вышел вам навстречу, но его тоже занесло.

– А что прогноз?

– Еще три дня. Еще три дня.

– Владимир Николаевич! У нас двести человек! Нужны продукты!

– Вертолеты не могут подняться. Вы слышите – не могут подняться вертолеты. Нет видимости. Переселите пассажиров в несколько вагонов, весь состав незачем отапливать! Экономьте уголь. Вы слышите? Вам нужно продержаться еще несколько дней. Вертолеты и продукты уже выделены.

– Одну минутку, – сказал Левашов, видя, что разговор кончается. – Скажите телефонистке, пусть соединит с номером... Два семнадцать тридцать четыре.

Денисов передал трубку Левашову, а сам перехватил контакты и отвернулся, спрятав лицо за высокий воротник.

– Степан Федорович? Доброе утро! Левашов говорит.

– Кто? Кто говорит?

– Левашов.

– Откуда ты? Мне сообщили, что ваш поезд занесло...

– Так и есть. Поезд стоит. И будет стоять еще несколько дней.

– Отлично! Это просто здорово! Тебе везет, Левашов!

– Дальше некуда! Степан Федорович, какие новости?

– Он едет в купейном. В седьмом. Одного мы задержали. Пока молчит. И будет молчать, если вы вернетесь ни с чем. Директор магазина скончалась. Сейчас все зависит...

Связь оборвалась – где-то не выдержали провода.

Дыру, через которую они выбрались наружу, уже занесло. Левашов потоптался, прошел вдоль вагона и... провалился. Вслед за ним в тамбур соскользнул Денисов.

Переселение закончилось только к вечеру. Теперь за седьмым вагоном шли опустевшие плацкартные. Проводники сразу закрыли их тамбуры на ключ.

В купе к Левашову и молодоженам Оля подселила лесорубов. Вещи ребят не вызывали подозрений. Обычные клеенчатые чемоданчики да коробка из-под обуви.

– А вы до какой станции? – спросил их Борис.

Первый вопрос человека, который опасается попутчиков, подумал Левашов. Что это – обычная осторожность провинциала или нечто большее?

Неожиданно дверь открылась, и Левашов увидел Пермякова.

– Серега! – воскликнул тот. – Вот новость! Оказывается, и ты здесь! А я иду по вагонам – не может быть, думаю, чтобы ни одного знакомого не встретил! И надо же – ты здесь!

– Остров потому что, – сказал Иван. – Я вот тебя тоже где-то видел, а где... Ты в Буюклы не приезжал?

– Ты лучше спроси, давно ли я оттуда? – Пермяков беззаботно засмеялся, запрокинув голову назад. Гладко выбрит, из-под свитера выглядывает свежий воротничок рубашки, механически отметил Левашов. У меня-то уж точно вид похуже.

– А ты по какой линии? – поинтересовался Афанасий.

– По линии снабжения, – быстро ответил Пермяков.

– О! Ты тогда нужный человек! Афанасий! – Он протянул руку.

– Геннадий. Очень приятно. Очень приятно. – Пермяков пожал всем руки, всем сказал, что его зовут Геннадием, и заверил в том, что ему очень приятно познакомиться с такими ребятами. – А я, значит, иду по составу и ни одной знакомой физиономии. И вдруг вижу – Серега! Надо же!

И Пермяков стал рассказывать какие-то истории, первым смеялся, дергал Левашова за рукав, как бы призывая в свидетели. Потом принялся расспрашивать ребят про Буюклы, про леспромхоз, в котором они работали, про начальство...

– Все ясно. Они ни при чем. Они в самом деле работают в леспромхозе, – спокойно и деловито сказал он, когда ребята вышли покурить.

– В основное время, – заметил Левашов. – А вообще, какого черта ты пришел?

– Соскучился. Как, думаю, поживает мой друг Серега Левашов – ответственный работник Урупской цунамистанции. И потом, я ведь тоже теперь еду, если можно так выразиться, в седьмом вагоне.

– Да, в шестом нашу лавочку можно прикрывать. Я разговаривал со Степаном Федоровичем.

– Да? Как?!

– По телефону. На линии присоединились. Тебе поклон.

– Спасибо, что у них?

– Одного задержали. Но улик немного... Степан Федорович сказал, что этот тип едет в седьмом вагоне. Правда, теперь здесь не двадцать человек, а все сорок!

– Но ты ведь помнишь, кто был в вагоне до переселения? Слушай, Серега, надо заставить его зашевелиться.

– А не провернуть ли нам такую вещь, – медленно проговорил Левашов. – У тебя пропадает чемодан. Ты поднимаешь шум, грозишься вызвать милицию, обыскать состав. Короче, устраиваешь легкую истерику, начинаешь всех подозревать и в конце концов приводишь милицию. Через два вагона, кстати, едут двое наших ребят, они в форме, так что воспользоваться их услугами можно... Итак, что делает преступник?

– Он начинает шевелить мозгами, – сказал Пермяков. – Первым делом ему нужно избавиться от денег. Это улика. А вдруг милиция и вправду устроит обыск? Самое разумное в его положении – припрятать деньги.

– Как? Вот деньги, вот ты с пеной у рта, вот милиция...

– Значит, нужно дать ему возможность избавиться от улики стоимостью в пятьдесят тысяч рублей... Я бы на его месте взял чемодан и ушел из поезда.

– Ты не выглядывал наружу? Над нами тайфун, Гена. Скорость ветра – пятьдесят метров в секунду. Деревья валятся. Он выдохнется на первой же сотне метров. Как ты думаешь, он доволен, что состав занесло?

– Вряд ли. Деньги не спрятаны. Дело не сделано. – Пермяков сейчас совсем не был похож на того шумного рубаху-парня, который ворвался в купе час назад. Теперь он был сосредоточен и словно немного опечален какой-то неотступной мыслью.

– А если нам для начала проверить документы?

– Как проверить? – Пермяков вскинул густые брови.

– Есть такая возможность.

Глава седьмая

Вечер тянулся мучительно долга. Лесорубы уже который час равнодушно шлепали набрякшими картами – им безделье давалось, наверное, тяжелее всего. Просидев час-другой, Иван вдруг вскакивал и тяжелыми, сильными шагами удалялся по коридору, и так же быстро возвращался.

– Фу! – говорил он облегченно. – Будто дело какое сделал.

– Всех обошел? Везде отметился? – смеялся кудлатый Афоня.

– Вы бы уж на уши сыграли, что ли? – советовал Левашов.

– Как? – не понял Иван.

– Ну как... Кто проиграет, тому ухо тут же и отделяют. Как два раза продул, так живи без ушей.

– С одними дырками! – захохотал Афоня.

– Нет, под уши я не буду, – сказал Иван и, не доиграв, бросил карты. Он поднял штору и с огорчением уставился на снег за окном. Потом медленно провел по стеклу толстыми пальцами, постучал костяшками по раме, вздохнул и сел. – Ох и вкалывать придется ребятам! Дорог нет, лесовозы под снегом, рембазу еще отрыть надо... А материалы, горючее...

– Да, план февраля завален, – сказал красивый Федор.

– Какой, к черту, февраля! Квартальный уже горит синим пламенем!

– Не впервой, ребята, – успокоил их Афоня. – Учитывая сложные погодные условия, – гнусавым голосом затянул он, видно, передразнивая кого-то, – а также неблагоприятное стечение производственных обстоятельств, принято решение снизить план на пятьдесят процентов.

– Наверно, снизят, – согласился Иван.

– Конечно, снизят!, Еще с перевыполнением закончим квартал!

– Но все равно ребятам вкалывать придется, пока мы в этой берлоге на колесах отсиживаемся.

– Ну и что! – воскликнул Афоня, который никак не мог проникнуться чувством вины. – Мы ведь в командировке! Обмениваемся опытом!

– А ребята уже вкалывают, – упрямо повторил Иван.

– Вот было бы здорово, – у Афони загорелись глаза, – если взять наш остров на буксир да оттащить его в Черное море... Какой был бы край! Весь этот Крым и в подметки не сгодился бы нашему острову! А? Водопады, озера, скалы, сопки, леса...

– Что-то я не слышал, чтобы в Крыму лесоразработки шли... – сказал Федор. – Заповедным стал бы наш остров. Но я бы не стал его в Черное море буксировать. Я бы его в Средиземном оставил. Представляете, вдоль всего Средиземного моря – наш остров! Тепло, светло, мухи не кусают!

– А ребята вкалывают, – вздохнул Иван.

– Да хватит тебе причитать! – возмутился Федор. – Ну действительно, вроде я должен объяснительную писать, почему нас в составе замело! Стихия. И все тут.

– Ох, помню, первой зимы испугался, – мечтательно проговорил Афоня. – К марту уже задыхаться стал, казалось, зима второй год идет... Не поверите, я из той зимы выбрался как из ямы... Весна наступила, так я воздух стал открытым ртом хватать. Но какая была зима! – Афоня поцокал языком. – Буран неделю, снег – телеграфных столбов найти не могли, мороз – кошка под окном пройдет, и скрип снега слышен.

– Как же ты не удрал? – спросил Левашов.

– А вот этих касатиков встретил. – Афоня показал головой на Ивана и Федора. – Контакт у меня с ними получается. И скажу тебе, парень, – Афоня посерьезнел, – когда контакт с людьми есть, никуда не уезжай. Не советую. Вернешься. Никакой климат, никакая зарплата не даст тебе... В общем, ты понял. И еще я скажу тебе, коль уж разговор зашел, – нет на земле ничего, кроме человеческих отношений. Все остальное – так, одежки. Ты их можешь снимать, можешь снова напяливать – это не имеет значения. Был у меня друг... Но вот у него оказалось высшее образование, а у меня его не оказалось. И контакт поломался. Была подруга... Она любила на мужчинах узкие брюки, а у меня были только широкие. И мы разошлись как в море корабли. И жена... Помню, была у меня жена, – Афоня усмехнулся. – Из ванной часами не выпускала – заставляла чуть ли не кипятком мазут из кожи на руках выпаривать. И руки у меня большие были, красные, вот как сейчас... Из парадного костюма они, вишь ли, некрасиво смотрелись. Как клешни. Пришлось развестись. А тот самый корреспондент, которому Иван хотел голову оторвать, первым делом всегда спрашивает у наших ребят: не думаешь ли, мол, с острова уезжать? Можно себе представить, как он относится к острову? Боится он его.

– И правильно делает, – сказал Федор. – Я заметил, что у каждого приезда на остров – это целая история. Это судьба. Не меньше. Я сам в газете работал. В многотиражке. И ушел. Надоело. Суетно. Газета наша выходила на четырех маленьких страницах, и у нас было четыре сотрудника. Они так и назывались – первая страница, вторая страница. Я был третьей страницей. Говорил о повышении производительности труда, качестве продукции, себестоимости... Все это важно, но мне наскучило.

– Но самая интересная история у нашего Ивана, верно, Иван? – усмехнулся Афоня. – Нет, нам с ним не тягаться!

– И не тягайся, – невозмутимо ответил Иван. – Куда тебе, задохлику, тягаться...

– А что за история? – спросил Левашов, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал не слишком уж заинтересованно.

– Отсидел наш Ваня, – ответил Афоня. – И что я тебе скажу – не поверишь! Снова грозится отсидеть, если случай подвернется.

– Это как? – не понял Левашов.

– Вины он своей не осознал. И суду заявил, а перед этим следователю все толковал, что вины своей не признает. А то бы, может, и условным сроком отделался. Но больно принципиальным родился наш Иван, верно, Иван?

– Заткнись. У меня что вышло, – повернулся он к Левашову, – нарушил я пределы необходимой обороны. Есть, оказывается, такие пределы, и нарушать их никому не позволено. Вот только неведомо мне, где эти пределы начинаются, а где заканчиваются. Когда на тебя с ножом идут, с палкой, с кирпичом, тебе как-то недосуг о пределах-то подумать, а потом, когда есть время подумать, то оказывается, что ты уже сидишь.

– Это как подойти... В конце концов пределы обороны заканчиваются там, где заканчивается сама оборона, где уже начинается наступление на преступника.

– Ну ты даешь! – воскликнул Афоня. – Выходит, от преступника только обороняться можно, да? А как ты на него попрешь, то это уже ты вроде бы того, что закон нарушаешь? Сам преступником становишься, да?

– Да погоди ты, зачастил... Для Афони один предел, а для меня другой. Окажись Афоня тогда на моем месте, не было бы его с нами сейчас. Понимаешь, трое пьяных волосатиков к девчонке стали приставать. А ночь темная, пустырь, какая-то стройка. Ну, тут я проходил своей дорогой. Слышу, возня, крики сдавленные какие-то, а мне только того и надо. Я сразу туда. Как увидел... Понимаешь, сразу, мгновенно соображения во мне не стало никакого. Одна злость. И силу в себе почувствовал такую, что только всех крошить. Ну и накрошил... Двое расползлись сами, а третьего люди подобрали. Да и двинул-то я его, как потом выяснилось, один раз, и то после того, как он мне кирпичом по темечку саданул. Я не зверствовал, нет. Нужды не было. Дали мне немного, можно сказать, справедливо дали. Я ведь понимаю, что судят не только конкретного человека, но вообще, для пользы дела, чтобы другим неповадно было, чтоб порядок среди людей был. Ну а как освободили, то возвращаться мне в свой поселок было неуютно. И прав я, и наказание отбыл, а все-таки что-то поперек стало... Но окажись я снова на том пустыре, – в голосе Ивана послышалась железная непреклонность, – и снова все повторится. Не задумываясь, схлопочу себе еще один срок.

– У нас в леспромхозе завелась одна такая компания, по законам тайги захотелось ребятам пожить, – начал было рассказывать Афоня, но, посмотрев на Ивана, смешался. – Пожили... Пока Иван с ними не поговорил.

– Это другая история, – сказал Иван несколько горделиво. Чувствовалось, что он доволен своим разговором с любителями «таежных законов».

Левашов вышел из купе. Было поздно. Состав постепенно погружался в тяжелый и беспокойный сон. Воздух был хотя и довольно прохладный, но душный, проветривать вагоны никто не решался – в малейшую щель тут же набивался снег. Отопление работало беспрерывно, но тепла печки давали мало, надо было экономить уголь. К полуночи опустели коридоры, люди старались побыстрее заснуть, чтобы приблизить утро, которое может принести освобождение из этого затянувшегося снежного плена.

Левашов понимал, что в это время лучше всего и самому завалиться спать. Но он не мог заставить себя уйти в купе и двинулся по составу. Дойдя до последнего заселенного вагона, он так же неторопливо пошел обратно.

В своем вагоне Левашов увидел только Колю. Парнишка стоял у окна и так неотрывно смотрел в стекло, будто поезд проносился через полустанки, над речками, мимо озер и сопок. Невольно Левашов тоже глянул в окно. Нет, кроме смутного силуэта, Коля ничего не видел.

– Не спится, Коля?

– Да это я так... Подышать.

– Что-то ты поздновато дышать собрался. Оля у себя?

– А где же ей быть? У себя, в своих владениях. Хозяйка.

– Значит, поссорились? Напрасно.

– Больно много понимает о себе эта Оля, вот что я вам скажу.

– Ну, брат, этот недостаток еще ни одной девушке не мешал. Это даже хорошо. – Левашов окинул взглядом тщедушную Колину фигурку.

– Для нее это, может, и хорошо... А другим каково?

– Кому другим? – улыбнулся Левашов. – Кому? Подруги могут к этому по-разному относиться, это их дело. А мужчине, – последнее слово он проговорил, с трудом погасив улыбку, – мужчине положено вести себя достойно. Женщины к тому и стремятся, чтобы на них злились, из-за них страдали, чтобы добивались их благосклонности... А мужчина к этому должен относиться с улыбкой – он-то знает, что весь спектакль для него и дается!

– В самом деле? – Коля недоверчиво посмотрел на Левашова.

– А ты не знал? Жениться собрался, а такой грамоты не знаешь. Я тебе вот что скажу – ты за Олю держись. Это такая девчонка, что дай бог каждому.

– Да я знаю, – пробасил Коля, уставясь в собственное изображение.

– Вы где познакомились? – наконец-то Левашов мог подойти к делу.

– На улице. Я пристал к ней, через весь город топал сзади. Выпимши, конечно, был малость, с ребятами чей-то день рождения праздновали. Сзади шел и что-то вякал. А она обернулась, посмотрела так на меня, пуговицу застегнула на рубашке, пиджак отряхнула, а потом и спрашивает: «Мальчик, ты заблудился? Ты где живешь?» Так и познакомились...

– Когда свадьба? – спросил Левашов.

– Через месяц. Уже заявление подали.

– А жить где будете? Не в поезде?

– Да нет... К моим родителям поедем. Они на севере живут, в Охе.

– А как они к Оле относятся?

– Они ее не знают. Они вообще ничего ее знают. Я так... сюрпризом.

– Хорош сюрприз! – рассмеялся Левашов. – А они не сделают тебе ответный подарочек, не отправят обратно?