Текст книги "Не приходя в сознание"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

И еще... Один из них сказал «успеет». Значит, речь шла о ком-то, кто в ограблении не участвовал, но на помощь которого они рассчитывали. Выходит, сами они скорее всего остались в городе. А в поезде, разумеется, должен ехать человек, не вызывающий никаких подозрений.

Левашов зябко поежился, вздохнул и вышел в коридор. Пора было что-то предпринимать.

Глава четвертая

Поезд выбился из графика с самого начала. Снежные заносы не позволяли набрать скорость, состав шел медленно, и даже в вагонах, казалось, слышался скрип снега под колесами. Через маленькие снежные бугорки легко можно было перешагнуть, но стальные колеса вязли.

Первый час пути у проводников всегда уходил на растопку печей. И они грохотали жестяными ведрами, совками, занимали друг у друга раскаленные угли и перебегали с ними из вагона в вагон, покрикивая на нерасторопных пассажиров. Все радовались скорому теплу, когда можно будет раздеться, вытянуться на полке и уснуть до утра.

Именно в первый час пути, такой неудобный и холодный, завязывались знакомства, исчезала отчужденность, которая еще на вокзале казалась естественной. Возникало ощущение, будто на время, то ли в шутку, то ли всерьез, люди начинали новую жизнь. В силу вступали новые законы – законы дороги. Они обязывали быть добрым и откровенным.

А еще ты немного гордишься тем, что глубокой ночью несешься по самому краю промерзшего острова. Ты смотришь на себя широко раскрытыми глазами родственников и друзей, оставшихся на большом уютном материке, и думаешь о том, что поезд опаздывает, что холодно, черт возьми, и что гостиница будет переполнена и тебя уложат в коридоре на раскладушке, а ночью, проснувшись от скрежета снега за стеной, ты будешь долго лежать без сна и блаженно улыбаться, зная, что утром тебе придется откидывать снег от подъезда, что потом опять где-нибудь занесет дороги, и командировка твоя продлится на неделю-вторую, а вернувшись в Южный, ты будешь в самых неожиданных местах встречать новых друзей, с которыми мерз в кузове грузовика, в вагоне поезда, в кабине вертолета, «голосовал» на причале, в аэропорту, на таежной дороге...

А между тем на острове встречаются люди, которые говорят о ненависти к этому краю, отнявшему у них здоровье, лучшие годы и что-то еще, очень ценное. Они верят, что ненавидят долгую зиму, бесконечные сопки, затянутое дымкой небо, летние туманы, обволакивающие чуть ли не весь белый свет, И наступает момент, когда кто-либо из них устраивает шумное прощание, а услышав рев самолета над головой, доверительно показывает билет на завтрашний рейс. А другие уезжают потихоньку, вроде бы случайно, или попросту не возвращаются из отпуска. Мол, обстоятельства сложились, мол, жена против, мол, здоровье...

Но проходит полгода. И по ночам, когда затихает все вокруг и становится слышен гул бурана да далеком острове, шум прибоя, течение тумана по сырым улочкам поселка, они пишут письма на остров. Неважно, приходил ли ответ, – эти письма отправляются самому себе.

И некоторые возвращаются – растерянные, не понимая, что с ними происходит, зачем они уезжали и почему вернулись. И только пришедшее спокойствие говорит о том, что все получилось как нужно, все правильно. Нельзя прожить здесь год, а потом вычеркнуть его из своей жизни. Даже уехав и оставшись на материке, со временем ты замечаешь, что этот год светится в твоем прошлом. И полузабытые разговоры, обычная поездка в сопки или по мокрому песку вдоль моря при отливе, прощальный взгляд из иллюминатора самолета на таежный поселок – все приобретает значение, а из воспоминаний об этом ты возвращаешься, как из тревожного сна.

Бригадир поезда Дроздов собирался поужинать, когда в дверь купе постучали. На столе были разложены колбаса, нарезанная тонкими кружочками, очищенное яйцо, стояла бутылка с «Горным воздухом». Бригадир посмотрел на вошедшего Левашова хмуро и нетерпеливо.

– Поговорить надо, – сказал Левашов, задвигая за собой дверь.

– Прям счас? Сию минуту?

Левашов показал удостоверение.

– Вон оно что, – протянул Дроздов. – Что-нибудь случилось? – Он настороженно глянул на Левашова.

– Пока нет. Извините, как вас зовут?

– Дроздов. Федор Васильевич Дроздов.

– Вы постоянно на этом рейсе?

– Да... Уж лет восемь... Сначала проводником, теперь вот до бригадира поднялся. – Дроздов улыбнулся. – Если так дальше пойдет, глядишь – и управляющим стану.

– Сегодня все идет нормально?

– Если не считать опоздания... Уже полчаса набежало.

– Но когда что-то случается, ведь вы всегда знаете, верно? Я попрошу вас вот о чем... Если появится... ну, подозрительный человек, произойдет какой-нибудь случай из ряда вон... Вы уж, будьте добры, скажите мне, ладно? Федор Васильевич, и еще вот такой хитрый вопрос... Где обычно выходят пассажиры из купейных вагонов?

– Из купейных? Ну где выходят... В Тымовском. До Тымовского редко кто сойдет. Нет смысла брать купейный билет, чтобы проехать несколько часов. Вы заметили, наверно, что на острове люди получают много, но тратят деньги осторожно. Вот командировочные всегда в купейных едут, им один черт. – Заговорив на близкую тему, почувствовав значительность своих познаний, Дроздов оживился, стал доброжелательнее.

– Выходит, в купейных вагонах пассажиры на всем протяжении рейса не меняются? – спросил Левашов.

– Бывает, конечно, что какой-нибудь крохобор до Тымовского в общем махнет, но это редко. В общие-то, плацкартные вагоны пассажиры на каждой станции садятся, через две-три остановки выходят... Мы здесь на положении троллейбусов или трамвая в городе.

– Нет, я не о том. Я спрашиваю, случается ли, что в купейных вагонах меняются пассажиры?

– Бывает. А чего не бывает? Все бывает... Вы, к примеру, друга встретили, а у вас в купе есть свободное место. Что же мне, запретить другу перебраться к вам? Могу. Но зачем? Или человек впопыхах купил билет в плацкартном вагоне, а потом, умишком пораскинув, решил ехать в купейном. Добро пожаловать!

– Но все эти перемещения происходят с вашего разрешения?

– Такое правило. Но проводники и сами могут, как говорится, по собственной инициативе решить вопрос.

– А вы можете запретить перемещения?

– Еще и как! – усмехнулся Дроздов.

– Тогда я вас вот о чем попрошу... Запрещать категорически не надо, просто накажите проводникам – пусть они всех пассажиров с просьбами такого рода отправляют к вам. А я как-нибудь подойду, и вы мне об этих просьбах расскажете. Чего не бывает, – подмигнул Левашов бригадиру.

Некоторое время Левашов и Пермяков стояли в тамбуре молча и, только убедившись, что никто к ним не идет, что они могут поговорить без помех, вопросительно взглянули друг на друга.

Слишком это было бы просто и легко вот так сразу получить какие-то результаты, найти какие-то следы преступника. Оба работали в уголовном розыске не один год и прекрасно знали, что чаще всего так и бывает – начинать приходится с пустого места.

– Знаешь, Серега, – сказал Пермяков, – я вот, глядючи в окно, попытался прикинуть, что мы вообще можем сделать, предпринять... Оказывается, почти ничего. Повальный обыск? Незаконно. Трудоемко. Бесполезно, в конце концов. Ходить, смотреть, слушать? Уж больно пассивно, мало надежды на успех. Нет, что ни говори, а задачку нам подсунули на славу. Уж лучше бы остаться снег от управления отгребать.

– Снег ты будешь отгребать в любом случае, – усмехнулся Левашов.. – Задержим мы преступника или нет, а от этой работы нас никто не освободит.

– Да ну тебя! Мы, конечно, выполним свой долг и сделаем все от нас зависящее, мы, конечно, живота не пожалеем...

– Хватит причитать, Гена. Все, что ты говоришь сейчас, побереги для объяснительной записки, когда тебя спросят о причинах невыполнения задания. Как по-твоему, в каком вагоне его надо искать?

– Ясно, в купейном! Где же еще... Задвинул дверь – и никаких гвоздей. Ни мелких воришек, ни любопытных глаз, ни нас с тобой... Я бы на его месте вообще закупил все купе.

– И сразу попался бы. Гена, как ты себе его представляешь?

– Очень просто... Высокий, рыжий, на щеке бородавка, на безымянном пальце левой руки кольцо с красным камнем... Примерно так. А ты?

– Я вот думаю – как ведет себя человек, у которого в чемодане пятьдесят тысяч рублей? Причем добытые грабежом всего два часа назад... Он спокоен, уравновешен? Нет. Он только пытается выглядеть спокойным и уравновешенным. Он весел и беззаботен? Нет. Торчит в коридоре, слушая бесконечный треп о буранах и тайфунах? Может быть, шутит с проводницей? Ищет партнера в картишки переброситься? Бродит по поезду в поисках знакомых? Возмущается неудобством места, бедностью буфета, холодом? Нет. Ничего этого он не делает.

– А чем же он занят? – спросил Пермяков.

– Скорее всего сидит в купе. Молчаливый и настороженный. Или спать завалился, чтобы его поменьше видели. Чтобы не отвечать на дурацкие вопросы попутчиков. Чтобы положить чемодан под голову и знать, что никто не приглядывается к нему... Итак, обоснуемся в двух купейных вагонах – шестом и седьмом. Это около сорока человек. Многих можно отбросить сразу. Надо знакомиться с людьми, Гена. От этого не уйти. Ладно, первое совещание заканчиваем. Ты бери на себя шестой вагон, я останусь в седьмом. В порядке бреда... Мы ищем человека, который неохотно выходит из купе, он насторожен, подозрителен. Если лежит, то скорее притворяется спящим, чем спит на самом деле. Вряд ли он заснет в эту ночь. Значит, мы ищем человека, у которого бессонница. И еще – этот человек притворяется. Он может смеяться, рассказывать анекдоты, молчать или спорить, но все это делает фальшивя, потому что единственное его желание – схватить свой чемодан и укрыться подальше от людей. Мы ищем человека, готового на все.

– Мы ищем вооруженного человека, – добавил Пермяков.

За окном протяжно, не переставая выла пурга. Иногда ветер на какую-то секунду утихал, будто собираясь с силами, а потом снова наваливался на вагон. Левашову казалось даже, что он слышит поцарапывание крупных снежинок по стеклу. Сна не было. Поворочавшись на полке, он осторожно спустился вниз, нащупал в темноте дверь...

– Ты куда собрался, кореш? – вдруг раздался голос Бориса.

– Душно что-то... Пойду покурю.

– Пошли вместе.

Они задвинули за собой дверь и направились в тамбур. Здесь пурга сразу стала слышнее.

– Надо было в тот тамбур идти, – сказал Левашов. – Там хоть печка...

– Замерзнем – туда перейдем. – На маленьком мальчишеском лице Бориса застыло выражение озабоченности. – Понимаешь, – заговорил он, – жена... вроде того, что рожать собирается.

– Так это здорово! Зимние дети, говорят, самые крепкие.

– Оно, конечно, так... Но уж больно все это хлопотно... Иногда кажется, что лучше самому все сделать, спокойнее.

– Ну-у, – протянул Левашов. – Это не самый лучший вариант.

– Согласен, – солидно кивнул Борис. – Каждый должен знать свое место и не рыпаться куда не надо.

Послушав Бориса из-за стены, можно было подумать, что говорит пожилой плотный человек с тяжелым лицом и неторопливыми движениями. А на самом деле Борис был щупленьким парнишкой небольшого роста, с прямыми белесыми волосами. И щетина на его подбородке росла светлая и мягкая. «Не он», – опять подумал Левашов. Но тут же что-то заставило его усомниться.

– А в Южном что вы делали? – спросил он, пытаясь продышать глазок в толстой изморози на стекле.

– Да мы на материке были. Ухлопали кучу денег и приехали.

– Но ведь дорога оплачивается и туда и обратно...

– Остались бы эти деньги. Они ведь не киснут, не стареют.

– Видишь ли, беда в том, что мы сами имеем обыкновение стареть.

– А! – Борис досадливо махнул рукой. – Это все то же – стоит ли рыпаться, чтобы доказать кому-то что-то... Знаешь, кореш, я лично, например, никому ничего не хочу доказывать. Никому и ничего! – Борис говорил, все больше волнуясь, и спешил, спешил, будто боялся, что не успеет сказать главное. – Старики зовут нас на материк... Работа, говорят, интересная, театр, стадион, то да се... А спросить – ели они когда-нибудь кетовый балык или икру красную? А мы здесь едим эту икру столовыми ложками, и вовсе не из консервных банок. И стадион мне не нужен. Не жирею. Пробежишь двадцать километров на лыжах да обратно двадцать – о стадионе и думать не захочешь. Работа? Что там я строитель, что здесь строитель.

Левашов зябко поежился. В тамбуре было довольно холодно. Через какие-то щели снег все-таки проникал сюда, и снежная пыль, не оседая, стояла в воздухе.

– Во всем этом деле есть еще один фокус... На материк Таньке хочется. Остров для нее – каторга. Вечером, бывает, сидит-сидит, потом начинает собираться... Туфли надевает белые, платье... «Куда ты?» – спрашиваю. «В театр», – говорит. Ну-ну... Вот соберется, перед зеркалом марафет наведет, а потом подойдет к окну и смотрит на сопки, на туман, на соседский забор... «Мы не опоздаем?» – спрашивает. «Нет, – говорю, – в самый раз поспеем». А у самого мурашки по спине.

– Поживете год на материке, может, ее на остров потянет.

– Хх, – хмыкнул Борис. – И все надбавки полетят.

– А ты не слышал, как один большой оригинал решил много денег заработать? Нет? Напрасно, тебе эту историю надо знать. Но шуточку, когда кто-то бутылки сдал и машину купил, ты, конечно, слышал? Так вот, этот инициативный товарищ решил шуточку воплотить в жизнь.

– И что же из этого вышло? – Борис недоверчиво усмехнулся.

– Ничего хорошего не вышло. Что он делает – как только весной навигация открылась, отправился на Итуруп и весь сезон, до глубокой осени, бутылки собирал. А потом зафрахтовал пароход, тот все равно порожняком в Аниву шел. Погрузил свою стеклотару и отчалил. Ну, порт назначения – Анива. Показалась Анива. Запрашивают – какой груз везете? Капитан отвечает – бутылки. Анива на это говорит, что, мол, не валяйте дурака и отвечайте как положено, когда вас спрашивают. Капитан свое гнет – бутылки везу. И уточняет для порядку даже емкость бутылок и. все остальное.

– Что же делает диспетчер Анивы?

– Звонит начальнику порта и докладывает обстановку. Начальник тоже не знает, что делать, и на всякий случай командует – пароход в порт не пускать.

– И не пустили?

– Ясно! Задержали пароход на рейде. Собрали оперативку: что делать? Никогда такого не было, чтоб с Курил бутылки возили. Ну рыбу, ну консервы, ну крабы! Но бутылки! Пустые! Не было такого. И не будет, сказал начальник. И велел пароход принять на заброшенном причале, а бутылки выгрузить. Там вся команда чуть ли не неделю выгружала их. Будешь в Аниве, спроси – эти бутылки и сейчас там горой лежат.

– А что с инициатором? – спросил Борис.

– Ну, будто сам не знаешь, что бывает за нетрудовые доходы.

– Так ведь не состоялись доходы-то!

– А попытка! А использование государственного транспорта в личных целях! – Левашов рассмеялся, поняв вдруг, что Борис верит каждому его слову. – Ладно, оставим это... У тебя жена-то... когда рожать собирается?

– Недели через две.

– Тогда еще ничего.

– Что ничего?! – насторожился Борис.

– Понимаешь, пока мы с тобой о бутылках калякали, поезд стоял. И сейчас стоит.

– Мать твою за ногу! – пробормотал Борис.

Левашов натянул на ладонь рукав свитера, ухватился за покрытую изморозью ручку и надавил вниз. Ручка не поддавалась. Тогда он несколько раз ударил по ней ногой и дернул дверь на себя. И тут же словно что-то живое, белое, обезумевшее ворвалось в тамбур и забилось в нем, как в западне. Левашов опустился на одну ступеньку и увидел, что сугробы доходят до осей колес. Тогда он спрыгнул в снег и прошел вдоль вагона. Следующее колесо было занесено полностью. И ни одного огонька не пробивалось сквозь несущиеся, вытянутые в полете сугробы. Казалось, поезд стоит на дне мощного снежного потока.

Поднявшись в вагон, Левашов захлопнул за собой дверь и для верности повернул щеколду.

– Ну что? – спросил Борис. – Станция?

– Какая станция... Снег выше колес. Пошли к проводнику.

В служебном купе сидели Оля, парнишка, которого она уговорила ехать с собой, бригадир поезда Дроздов и машинист Денисов.

– Так что получается? Стоим? – спросил Левашов.

– Получается, – ответил Денисов. – Что выходит, то и получается.

– Чего же вы молчите?! – вдруг тонко вскрикнул Борис.

– А что нам, песни петь? Или кричать надо? Не в кабинете, чай... Да и паровоз от крику не пойдет. Не лошадь...

– И долго стоять будем? – спросил Левашов.

– Пока не поедем.

– Надо ведь сообщить как-то... Ну, что мы застряли...

– Кому положено, тот уж подумал об этом, – с достоинством сказал Дроздов. – А если б не догадался, все равно знают о нас. Со станции Взморье мы вышли, на Тихую не пришли... Вот и весь сказ.

– Значит, не удалось пробиться на север...

– Не удалось, – сокрушенно согласился Денисов. – Что мог – сделал, а вот не удалось. Впадина между станциями, понимаешь... Железная дорога прогиб делает... Тридцать километров прогиб... Тут-то снег и скопился, тут-то он нас и подстерег.

– Но к утру поедем?

– Должно. Если роторы пришлют да расчистят.

– А если не пришлют?

– Могут и не прислать. В буран роторы на шахты посылают, на электростанции. В Синегорск, Быково, Долинск... В Корсаков – там порт... До ближайшей станции тридцать километров. А при таких заносах считай, что все триста.

– Отдыхайте, ребята, – посоветовала Оля. – В Тымовском разбужу.

Все смолкли, прислушиваясь. Если раньше порывы ветра были даже приятны, потому что поезд все-таки шел, то теперь и в этом вое, и в подкрадывающемся шелесте снежинок, да и в самой неподвижности состава было что-то жутковатое.

Глава пятая

Утро наступило поздно и как-то уж очень неохотно, темнота будто цеплялась за промерзшие ветви деревьев, за покатые сугробы, за торосы, которыми был утыкан весь берег. Ветер гудел уже не за стенами вагона, а где-то над головой.

Обычно сильные тайфуны быстро выдыхались. На это и надеялись, отправляя состав. Но к утру буран усилился. В серой мгле рассвета с трудом различались верхушки занесенных деревьев, телеграфные столбы тоже стали короткими, а уцелевшие провода висели на уровне человеческого роста.

Где-то рядом начинался океан, замерзший у берега, а дальше – клокочущий, раздраженный, исполосованный бурыми волнами. Насыщенные снегом, они быстро замерзали, попадая на палубы судов, и рыбаки мечтали только об одном – продержаться, не дать льду покрыть палубу и борта. Обмерзшее судно становилось неуправляемым, волны покрывали его все новыми слоями льда, пока оно не скрывалось под водой. Да, рыбакам сейчас было труднее всего. Но зато что может сравниться с их радостью и чувством победы, когда на горизонте спокойного океана они увидят свой остров и побегут по палубе, давя тяжелыми сапогами острые хрустящие льдинки! А пока, пронизывая взбудораженный воздух, неслись их радиоголоса – одни просили помощи, другие ее предлагали.

Последние известия, которые в то утро слушал весь состав, не принесли ничего утешительного...

...Третий день свирепствует пурга над Корсаковом. В городе полностью прекращено движение всех видов транспорта, закрыт порт. На рейде скопилось два десятка судов с продуктами и товарами первой необходимости. Невзирая на ураганный ветер, работники порта взялись разгрузить несколько судов вручную.

...Как и в прошлые метели, самоотверженно работают бульдозеристы Макарова. Этой ночью они пробились на хлебокомбинат и доставили хлеб в несколько магазинов города.

...Не работают Лермонтовский и Новиковский угольные разрезы, шахты «Долинская», «Шебунино». Прекратили работу леспромхозы и бумажные комбинаты. Во всех отраслях народного хозяйства ощущается острая нехватка топлива, электроэнергии, горючего.

...Четвертые сутки не прекращается пурга на Курилах. Занесены поселки, дороги, прервана телефонная связь, оборваны электропровода. Вторую неделю жители Крабозаводска, Южно-Курильска, городов и поселков Шикотана, Итурупа, Кунашира не получают писем и газет.

...Настоящее мужество проявляют в эти дни труженики села. Трактористы совхоза «Чапаево» двое суток пробивали дорогу к занесенным снегом парникам, чтобы дать воздух и свет рассаде. Вчера все жители совхоза вышли на расчистку дороги к животноводческим фермам, куда уже третий день невозможно доставить корм для животных.

...Все пространство Охотского моря в восточной части Тихого океана сотрясается ураганным ветром и разрывами снежных зарядов. В тяжелое положение попала флотилия японских рыбаков, промышлявшая восточнее Средних Курил. Застигнутые штормом, суда вынуждены были зайти в наши территориальные воды – в залив Касатка на Итурупе. Но сюда ветром нагнало огромные ледяные поля. Часть японской флотилии успела выйти на чистую воду, а семь судов затерло льдами. Одно из них, «Итоки-мару-35», затонуло, еще одно судно выброшено на берег. Пять судов получили повреждения и продолжают бороться за свою жизнь. Нашим судам, находящимся вблизи этого района, дано указание немедленно следовать к заливу Касатка для оказания помощи.

– Оля, – крикнул Левашов. – Подождите!

Девушка остановилась.

– Вы хотите спросить, какие конфеты я люблю?

– Про это мы уже договорились. Островными конфетами вы медведей кормите... Что нового, Оля?

– По слухам, к нам идет ротор.

– Значит, сегодня сдвинемся?

– Трудно сказать. По-моему, вряд ли...

– Да... Повезло ведь тем, кто уже успел сойти.

– А раньше никто и не сходил, – сказала Оля.

– И все, кто сел в Южном...

– Конечно. Вагон-то купейный.

– И то верно... Ну а Коля не жалеет, что поехал?

– А что ему жалеть? – Оля передернула плечами. – Сам напросился!

– А мне показалось, что вы его уговорили...

– Это ему хотелось, чтобы я его уговорила. Вроде бы он здесь ни при чем. Этакая невинная хитрость. Ну и пусть думает, что он очень хитрый. Я-то знаю, как все на самом деле...

– И что же он вот так, без вещей, с бухты-барахты пришел на вокзал и поехал?

– Да какие у него вещи? – удивилась Оля. – Портфель задрипанный – вот и все его имущество. Нет, на приданое я не надеюсь. Ну ладно, пойду, а то он уже бесится.

– Чего ж ему беситься?

– Ревнует. Вы что, до свадьбы все такие?

– Почти. Да, Оля, я хотел спросить... У меня в Тымовском друг живет. Вы не могли бы ему иногда от меня маленькие посылочки передавать? Он бы сам и к поезду приходил...

– Вообще-то правила не разрешают... Но зачем тогда правила, если их не нарушать? – засмеялась проводница.

– А в этом рейсе вы тоже нарушили правила? – спросил Левашов, даже не надеясь на ответ.

– В этом? Да вы что? Кто в такую погоду о посылочках думает?

Левашов медленно прошел вдоль вагона. «Может быть, она? – подумал он. – Или Коля со своим задрипанным портфелем?..»

Разойтись двум встречным в коридоре узкого вагона просто так, на ходу, было нелегко. Приходилось останавливаться, прижиматься лопатками к стене, втягивать живот...

Вот в таком коридоре Левашов столкнулся утром со стариком из соседнего купе.

– Извините, молодой человек... Мы с вами до этого нигде не встречались? – спросил тот.

– Не знаю... Может быть,

– А где вы работаете, если не секрет?

– На Курилах. Уруп.

– Нет, не бывал. На Шикотане бывал, на Кунашире, а вот на Урупе не приходилось. Но я ничего не потерял, верно? Там то же, что и везде, – туман, дожди, приливы, отливы. Как говорится, труба пониже, да дым пожиже.

– В общем-то люди на островах живут примерно одинаково. Одни хуже, другие лучше, одни интересно, другие скучно, но примерно одинаково. А что касается трубы и дыма... Наша труба – вулкан Колокол, без малого полторы тысячи метров. На Курилах немного найдется подобных. А если дымом назвать туман, то в других местах таких и не бывает.

– Скажите, если не секрет, кем вы работаете? Судя по вашему ярко выраженному патриотизму, вы...

– Сейсмолог.

– Вот оно что! Прошу прощения... за поверхностность суждений. Вы, сейсмологи, смотрите вглубь.

– Да, на поверхности многие вещи выглядят одинаково.

– Я вижу, вы не только сейсмолог, но и философ... – Старик неожиданно протянул руку: – Давайте знакомиться... Моя фамилия Арнаутов, Иван Никитич. Экономист.

– Левашов, Сергей.

– Очень приятно. А знаете, Сергей, идемте к нам в купе, а? Обсудим проблемы сейсмологии, вы расскажете, что такое цунами и с чем его едят... Если вы, конечно, никуда не спешите...

– Куда спешить...

– Тогда прошу. – Арнаутов широко открыл дверь в свое купе. – Вот, познакомьтесь, мои попутчики... Это Олег. Мне кажется, неплохой инженер и человек неплохой, но летун... Хотя нашему купе не изменяет – уже сутки лежит... Вы, Олег, не обижаетесь? А это Виталий. Человек без определенных занятий, как он сам представился. Виталий, я правильно выразился?

– А мне, батя, один черт, как ты выражаешься.

У Виталия было смуглое лицо, длинные пушистые ресницы и тонкие губы. Он сидел, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на коленях.

– Ох-хо-хо! – простонал Олег, тяжело переворачиваясь на спину. – Интересно, когда этот буран кончится и кончится ли вообще.

– Разве это буран! – воскликнул Арнаутов. – О! Вы не видели бурана в пятьдесят седьмом году! – Он восторженно причмокнул, будто буран пятьдесят седьмого года был свидетельством его собственной силы и удали в то время. – Приезжаю из командировки – нет дома. Только по скворечне и нашел.

– А у вас часто бывают командировки? – спросил Левашов.

– Да, – ответил Арнаутов.

– Что же делают в командировках экономисты?

– Командировочные экономят! – засмеялся Виталий. – Чем больше буран, тем больше экономия!

– А знаете, молодые люди, – сказал Арнаутов, – я даже доволен, что все так получилось.. Посидим, отдохнем, язычки почешем... Время идет...

– Пенсия идет, – подхватил Виталий.

– К вашему сведению, молодой человек, – сказал старик с достоинством, – у меня уже два года в кармане пенсионная книжка на сто двадцать рублей. Если вы, конечно, что-нибудь понимаете в этих вещах.

– Да уж в ста двадцати разберусь! Но не понимаю, батя, чего же ты сидишь здесь, на острове?

– О-о! – протянул старик многозначительно и обвел всех взглядом, словно призывая в свидетели. – Вы видите, с кем я разговариваю? Я разговариваю с пассажиром, – медленно проговорил Арнаутов, и в его голосе прозвучало презрение.

– От пассажира слышу! – бойко ответил Виталий.

– А вот я как раз не пассажир. К вашему сведению, все островные делятся на экипаж и пассажиров. Да. Остров – это корабль. На нем есть экипаж, который работает постоянно, по нескольку десятилетий без роздыха. – Арнаутов горделиво глянул на Левашова. – Экипаж! И есть пассажиры, которые отлеживаются в теплых каютах и меняются каждый рейс, другими словами – каждый сезон. Больше одной зимы они не выдерживают.

– Не знаю, батя, из какого ты экипажа, но умотаешь с острова раньше меня. Это точно.

Старик кротко взглянул на Виталия и опустил голову. Помолчав, заговорил тихо и как бы неохотно:

– К вашему сведению, молодой человек, мне отсюда уже не уехать. Слишком долго я жил здесь. Все эти Сочи, Гагры, Крымы не для меня. Делать мне там нечего – это одно, да и помру я там.

– А здесь? – спросил Виталий.

– Старикам нельзя менять место жительства, тем более сахалинским старикам. У меня в Ростове дом, машина, сад яблоневый... Не скажу, чтоб все это легко досталось, но досталось...

– Хорошо живешь, батя! – Виталий покрутил головой. – Я бы не отказался... А скажи, батя, откровенно, не для лохматых ушей, неужели на зарплату ты дом себе построил в славном городе Ростове, да машину купил, да сторожа нанял для своего яблоневого сада? Или нашелся какой-то побочный, независимый доход, а?

Левашов уже хотел было остановить Виталия, но вдруг увидел, как смутился старик.

– Вот так-то, батя. – Виталий тоже уловил перемену в Арнаутове. – А то все мы горазды молодежь учить да себя в пример ставить. Вот спросить тебя в честной компании, на какие такие шиши ты дом в Ростове купил?

– Уж спросили кому надо, – ответил старик.

Посмотрев на Олега, Левашов увидел, что тот лежит на полке, закрыв глаза, и чему-то про себя улыбается. Словно знал он что-то про всех, но не считал нужным говорить об этом.

– Это не разговор, – сказал Левашов. – Так и я у тебя могу спросить, на какие деньги едешь, на какие живешь...

– А я отвечу! Отвечу! Геолог я. А зимой геологи не у дел. Не веришь – возьми карту острова, и я тебе сейчас все речушки, все поселки, все горы и прочую дребедень наизусть с севера на юг прочешу. Идет? За каждую ошибку рубль плачу. А если не ошибусь – ты мне десятку! Ну? Вот так-то, братцы-кролики. Вот так-то... А что старик на руку нечист, – сказал Виталий зловещим голосом, – так это факт. Верно, батя?

– Стар я для таких дел...

– Неужто скопить удалось? – дурашливо ужаснулся Виталий.

– Удалось.

– Знаем, как такие вещи удаются. Слыхали, в день отъезда ребята центральный гастроном взяли. Вот им и удалось.

– Я ведь сколько лет думал, – продолжал Арнаутов, – вот в Ростов приеду, тогда уж поживу... Все откладывал, откладывал... А сейчас понял – поздно. Не могу я туда ехать. Видно, с острова мне одна дорога осталась, – сказал Арнаутов и вышел из купе.

Левашов хотел было выйти вслед за ним, но передумал. Он посмотрел на Виталия, мимоходом окинул взглядом чемоданы, узлы, повернулся к Олегу.

– Обиделся старик.

Олег не ответил. Его крупное мясистое лицо было неподвижно и бесстрастно. Только легкое пренебрежение можно было заметить в выражении глаз, в форме больших сочных губ, в изогнутых бровях.

– Ну и дурак, что обиделся, – отозвался Виталий.

– Он не дурак, – проговорил Олег медленно. – Он – старик. Если бы ты со мной так поговорил...

– Так что было бы?

– Уже отливали бы тебя. – Олег спрыгнул с полки и сел рядом с Виталием, положил ему руку на плечо, участливо заглянул в глаза и повторил: – Отливали бы тебя, парень. Если бы, конечно, захотели. Я бы не стал.

– Чего ж ты не заступился, раз такой смелый?

– Успеется, – улыбнулся Олег. – Тымовское еще не скоро. До Тымовского еще много чего случится, верно говорю? – обернулся он к Левашову.

– Должно, – неопределенно ответил Левашов. – Послушай, а чего он тебя летуном назвал?

– Мы тут маленько о профессиях поговорили, вот я и признался в своем грехе. Летун я, перебежчик.

– Рыба ищет, где глубже, – начал было Виталий, но смолк.

– А сейчас кем работаешь? – спросил Левашов.

– Старшим, куда пошлют! – захохотал Виталий.

И Левашов с трудом удержался, чтобы не выбросить его в коридор. Олег ответить не успел, Левашов увидел, как напряглись и побелели его крупные ноздри. Но он только похлопал Виталия по плечу, раздумчиво так, многообещающе.

– Послушай, Сережа, в шестом вагоне едут бичи... Отчаянные ребята и, по-моему, не в ладах с законом.

– Вряд ли те свяжутся с бичами. Публика ненадежная во всех смыслах. Но проверить надо. Сможешь?

– Конечно. Я вроде в друзьях у них.

– Только вот что, Пермяков, ты поосторожней. Гиблая публика.