Текст книги "Ураган. Последние юнкера"

Автор книги: Виктор Ларионов

Соавторы: Борис Ильвов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Да, – отвечал Глеб. – Кажется сегодня придется– таки потрудиться, пока выгоним из станицы эту красную нечесть.

– А как здоровье Николая Николаевича? – спросил Кудинов.

– Не знаю. Со вчерашнего вечера я его не видел. Ведь, как вышли вчера в поход, все время бои были. Не было ни одной свободной минутки, чтобы повидать его.

– А вон это не его подвода? – всматриваясь в ряды повозок, снова спросил Кудинов. – Безусловно это его. Взгляните-ка, Глеб Николаевич. Вой и Машка сзади привязана.

– Да, вы правы, Кудиныч, – отвечал Глеб, направляясь к стоявшей невдалеке телеге. – Я через минуту вернусь, – крикнул он, ускоряя шаги.

– Здравствуйте, Наталия Владимировна. Здравствуй Коля, – приветствовал он их.

– Вы здесь? А мы вас и не ждали, – отвечала Наташа. – Я уж так привыкла, что если бой, так вас нет в тылу.

– Как дела? – с тревогой в голосе обратился к нему Коля.

– Я знаю столько же, сколько и ты. Ведь наша рота в резерве и я еще не участвовал в бою. Судя по канонаде, надо думать, что на этот раз нелегко нам достанется победа. А как твое здоровье?

– Он все волнуется, – вмешалась Наташа. – Вытащил револьвер и готовится к самоубийству, если красные овладеют обозом.

– Ну, это ты рано, Николай, – грустным голосом отозвался Глеб. – Что же ты думаешь, Корнилов так и бросит на растерзание своих раненых?

– Корнилов не Бог и надо быть ко всему готовым.

– Не волнуйся брат. Брось. Пока что опасности нет никакой. А мне пора к роте, – собрался Глеб. – Каждую минуту могут вызвать вперед.

– Смотрите берегите себя, – бросила ему Наташа. – Мне рассказали, что вы, нужно не нужно, лезете в самые опасные места. Это неразумно.

– Ничего, Наталия Владимировна. Кому суждено быть повешенному, тот не утонет, – улыбнулся он.

«Значит, я не совсем ей безразличен», – мелькнула радостная мысль.

Между тем бой разгорался. Ободренные гулом своих орудий, красные то и дело переходили в яростные контратаки, но тем не менее, шаг за шагом, уступали добровольцам поле сражения. Корнилов, наблюдавший за боем с крыши маленькой, одиноко стоявшей среди поля хатки, вдруг заметил движение целой колонны красных, по-видимому намеревавшей обойти его правый фланг. Колонна двигалась очень далеко и только в его отличный бинокль можно было ее заметить.

– Командира конного отряда ко мне! – не отрывая бинокля от глаз, крикнул он. – Отправляйтесь на рысях, вон по этой лощине, – начал он объяснять поднявшемуся на крышу кавалеристу.

– Займите вон ту рощицу, что левее мельницы и ждите подхода колонны красной пехоты, которая сейчас движется вон за тем холмом и выйдет, я предполагаю, прямо на вас. Выберите момент и атакуйте. С богом, – ободряюще улыбнулся он.

– По коням! Справа по три, рысью марш! – и отряд, вытянувшись змеей, потонул в поросшей кустарником лощине.

– Кажется в атаку пойдем, – обратился Зайцев к Карягину.

– Что ж, в атаку так в атаку.

– Это будет, мне кажется, решительный момент боя. Коли разобьем, то они по всему фронту побегут. Если же атака не удастся, то мало кто из нас останется в живых.

Между тем отряд въехал в рощу и расположился у ее опушки. Считавшие себя в безопасности, красные двигались в походном порядке, что как нельзя более облегчало задачу кавалерии. Никто в отряде не говорил ни слова, понимая опасность и важность предстоящего дела. Командир, как вылитый из бронзы, неподвижно сидел на своем коне, с напряженным вниманием следя за движением неприятеля.

– Сабли вон! – вдруг раздалась его команда. – Марш, марш! – и кавалеристы, пришпорив коней, с криком «ура», ринулись из рощи.

Не ожидавшие атаки красные растерялись и бросились врассыпную. Засверкали на солнце сабли, врезавшейся в середину колонны, кавалерии. Рубили с плеча. Рубили беспощадно. Многие красноармейцы, видя неминуемую гибель, втыкали винтовки штыками в землю, становились на колени и молили о пощаде, но в пылу сражения это спасло не многих. Наконец, видя полное расстройство противника, командир приказал прекратить рубку и собрать пленных. Многие красноармейцы успели бежать и попрятаться в кустах, многие были зарублены и из всей колонны оказалось не более ста пятидесяти человек.

– Куда же нам пленных девать? Они же нас по рукам и ногам свяжут, – раздавались возгласы из рядов кавалеристов.

– Пленных под пулемет, – поморщившись точно от сильной боли, приказал командир.

– Ваше высокоблагородие, – вдруг услышал Карягин знакомый голос из толпы пленных.

– Ба! Федченко! Ты ли это? – воскликнул он, подъезжая к пленникам, против которых уже устанавливали пулемет. – Как ты попал сюда?

– Силком заставили, ваше высокоблагородие. Я бы ни в жисть...

– Ты что, знаешь, этого солдата? – заинтересовался Зайцев.

– Как не знать. Сколько лет служили вместе. Прекрасный солдат.

– Я здесь с нашего эскадрона не один. Здесь и Прохоров и Семенов. Всех силком заставили.

– Что ж Карягин, если ты за них поручишься, я уговорю командира пощадить их.

– Конечно, ручаюсь. Ведь я их всех как свои пять пальцев знаю.

– Тогда обожди.

Командир с готовностью согласился исполнить просьбу Зайцева. Будучи по натуре очень добрым человеком, он в душе возмущался предстоящей казнью и не отменял ее только потому, что понимал безвыходность положения. Оставить пленных при себе это значило связать себя и потерять главное преимущество кавалерии подвижность. Отпустить же их на свободу – значило усиление неприятеля. Потому он очень обрадовался, что хоть трех человек мог спасти от казни.

– Поздравляю вас, молодцы, – обратился Зайцев к ожидавшим решения своей участи. – Командир прика-

зал всех троих назначить в мое отделение, так что опять вместе служить будете.

– Ну, ребята, выпрягайте-ка коней из ваших двуколок да садитесь, пока хоть без седел. Потом, даст бог, и коней и седла достанем.

– Та, та, та, та, та, та, – затрещал в эту минуту пулемет и несчастные пленники, как косою подрезанные колосья, повалились на землю.

– По коням! Рысью марш! – прозвучала команда, и через пять минут отряд скрылся в роще, оставляя за собой груды обезображенных трупов.

Несмотря на неудачу обхода правого фланга добровольцев, красные продолжали держаться, так что Корнилову пришлось втянуть в бой последний резерв.

Лежа в цепи, Глеб не переставал думать о Наташе: «Неужели действительно она питает ко мне какое-нибудь чувство? А ну как Коля прав и я упущу свое счастье. Нет, как ни страшно получить отказ и тогда уж совсем ее потерять, все же я испытаю свое счастье. Только когда? Не теперь же? Да и смешно будет, если я в настоящей обстановке брякну предложение. Ведь мы сейчас почти приговорены к смерти. Ведь по правде сказать, так, не таясь от самого себя, надежды на благополучный исход вашего дела почти нет. А если наш поход и увенчается успехом, то сколько шансов за то, что я буду убит или искалечен. Хотя бы даже в этом бою. Ишь ты, как пули свистят».

В самом деле, вокруг залегших добровольцев, ежесекундно шлепались пули, взбивая фонтаны грязи и запевая свою тоскливую песню после рикошета!

– Цепь, встать! – раздалась команда – Цепь, вперед!

Поднявшись с земли, добровольцы двинулись вперед. Представляя собой хорошую цель для противника, они несли серьезные потери и торопились поскорее дойти до штыков.

– Ура! – крикнул командир роты, выбегая вперед. – Ура! – раздалось по всему фронту и с винтовками на перевес добровольцы бросились навстречу неприятелю. Вз, вз, вз, взвизгивали пули.

«А как это странно, – думал Глеб, продолжая бежать. – Вот я сейчас полон сил, рассуждаю, думаю, люблю, страдаю, и каждую секунду все это может прекратится, оборваться и я, во мгновение ока, могу перенестись в другой мир, а может быть, и вовсе перестать существовать. Стоит только одной из массы пуль, что пролетают сейчас рядом со мной, пролететь немножко правее или левее, выше или ниже – и все кончено. А что? Вдруг, – подумал он. – Очень была бы огорчена Наташа моею смертью?» – Во тут его рассуждения были прерваны взрывом, упавшего совсем рядом с ним снаряда. «Вот он, конец», – промелькнуло в его сознании. Все закрутилось, завертелось перед ним и вдруг померкло. Сознание оставило его, и он навзничь упал на землю.

– Взводной командир убит, – передавали по рядам моряков, лишившихся своего командира в самый критический момент.

Цепи все так же быстро двигались вперед, и вскоре смолкшая ружейная трескотня дала знать о начавшемся рукопашном бое. Между тем, лежавший неподвижно, Глеб открыл глаза.

«Что за странность? – подумал он. – Почему я спал под открытым небом? – но головная боль и доносившиеся крики «ура», вскоре заставили его вспомнить все. – Слава богу я не убит, но, вероятно, тяжело ранен. Только куда? – со страхом попробовал он шевельнуть руками и ногами. – Нет руки и ноги целы. Значит, в грудь или в живот. – И все еще не рискуя подняться, он начал ощупывать себя. Не обнаружив нигде крови, он осторожно поднялся. – Нет я не ранен, – обрадовался он. – Вероятно, контужен. Потому-то и голова так болит». – С трудом поднявшись на ноги он огляделся по сторонам. Справа, слева, впереди и сзади него были разбросаны тела людей. Некоторые из них шевелились и стонали, другие же оставались неподвижны. Взглянув туда, где только что происходил рукопашный бой, Глеб увидал поднятый над зданием станции трехцветный флаг. Стрельба и крики еще доносились из поселка, окружавшего станцию. Шум заметно стихал. – «Слава Богу и на этот раз победа за нами», – подумал Глеб, ковыляя к станции и обходя валявшиеся трупы.

Появление Глеба среди его взвода вызвало бурную радость. Возбужденные только что блестяще законченным боем, моряки окружили его и наперебой высказывали свою радость.

– Спасибо вам, – улыбнулся он. – Я-то жив, слава богу, а нет ли во взводе действительно раненых или убитых.

– Четверых не хватает, – отвечали ему.

– Красовский равен в ногу, Ордынский в грудь, а Гагинский и Шнакенбург убиты в штыковом бою.

В этот день, несмотря на то что станица была занята прочно, никто не расходился по квартирам, и раненые остались лежать на подводах. Когда наступила ночь, Корнилов свернул с полотна железной дороги и

повел свои полки к переправе через широкую реку Лабу, а затем, свернув еще раз, начал переправу через Кубань, угрожая Екатеринодару с противоположной стороны. В восемнадцати верстах от Екатеринодара, в расположенной на берегу Кубани богатой станице Елизаветинской, остановился и разместился по квартирам обоз. Переправа через Кубань протекала очень медленно на единственном жиденьком пароме. Все строевые части, переправившись в первую очередь и пройдя через Елизаветинскую, уже подходили к Екатеринодару, тогда как рота, в которой находились моряки, прикрывала переправу. Паром курсировал всю ночь. Скрип колес, ржание лошадей и ругань ямщиков всю ночь неслись от реки. Когда рассвело, Глеб увидал, что еще много подвод неподвижно стоят на берегу, ожидая своей очереди.

– Плохо дело, – подходя к нему, обратился Кудинов. – Этак мы и опоздать можем к взятию Екатеринодара.

– Не беспокойтесь, Кудиныч. Работы и нам хватит.

– А вы не думаете, что напуганные нашим неизменным успехом, красные оставят город без сопротивления?

– Нет, Кудиныч, в это я не верю, потому что слишком много всевозможных комиссаров окажутся отрезанными от севера и рано или поздно попадут на виселицу. Я уверен, что они напрягут все силы, чтобы отстоять Екатеринодар.

Время шло в томительном бездействии. Глеб чувствовал, что сейчас под Екатеринодаром решается судьба всей маленькой армии, а следовательно и его, и Коли, и Наташи.

– Скорее бы туда, в бой, чтобы самому видеть, на что можно надеяться.

Наконец во втором часу дня обоз окончил свою переправу. Следом за ним двинулась к реке и рота.

– Все ли переправились? Господа взводные командиры, проверьте свои взводы, – приказал Дукаров.

– Первый взвод весь, второй весь, трети и четвертый весь, – последовали ответы.

– Рубите канат! – приказал он.

Течение подхватило паром и понесло, прижимая к противоположному берегу. Отдохнувшие во время переправы люди бодро зашагали к Елизаветинской, на большой площади возле церкви стояли походные кухни. Подкрепив свои силы горячим борщом, провожаемая пожеланиями раненых и жителей станицы, рота двинулась к Екатеринодару. У одной из хат Глеб увидел распряженную повозку брата и оседланную Машку.

– Верно, Наташа куда-нибудь собирается, – подумал он.

В это время дверь хаты отворилась и на пороге появилась она сама. Отделившись от роты, Глеб подошел к ней.

– К Екатеринодару? – спросила она, пожимая его руку.

– Да, спешим на помощь нашим.

– Храни вас Бог и пошли вам удачу. Смотрите, для нас с Николаем Николаевичем квартиру получше займите, – смеялась она, махая ему рукой.

Быстро шагали добровольцы, торопясь на поддержку своим. Но как они ни спешили, к окраине города подошли лишь, когда уже совсем стемнело.

– Плохо дело, – подумал Глеб, убедившись, что до сих пор, кроме городских предместий, занять ничего не удалось.

– Что-то будет, – размышлял он. – Занять город с налета, одним ударом, это я понимаю. Это мы осилили бы. Но вести осаду – нет, это нам не по силам. Уж слишком велики ресурсы красных и слишком мало нас.

Встретивший роту офицер связи повел ее какими– то кривыми улицами к месту расположения остальных частей. По дороге то и дело попадались раненые, ковылявшие в тыл и своими стонами надрывавшие сердце. На одной из улиц рота остановилась и Дука– ров отправился за приказаниями, тогда как добровольцы окружили какую-то телегу и, сняв шапки, о чем-то тихо беседовали. Заинтересовавшись, подошел к ним и Глеб.

– В чем дело, господа?

– Неженцев! Полковник Неженцев убит. Здесь, на телеге, тело его, – отвечал кто-то из толпы подавленным голосом.

Неженцев был первым командиром Корниловского полка. Обожаемый подчиненными и горячо любимый самим Корниловым: он был душою полка. Смерть его не могла не отразиться на боеспособности полка, что отлично понимал Глеб, и сердце его болезненно сжалось.

«Нехорошо», – думал он.

За Неженцевым полк готов был и в огонь и в воду. Кто-то заменит его. Между тем вернувшийся Дукаров повел роту к околице. Дойдя до последних строений, он начал пропускать своих людей по одному, через широкое пустое пространство, к чуть черневшему на его середине большому зданию.

– Мы сейчас должны занять вон тот дом с прилегающим к нему садом. Это водочный завод, – пояснил он собравшимся командирам взводов. – Днем через это поле и муха не пролетит, так интенсивно обстреливают его пулеметы, так что нам придется просидеть по крайней мере до следующей ночи. Задача же наша состоит в том, чтобы не позволить большевикам выйти из города и обойти наш левый фланг.

Когда вся рота, пользуясь темнотой, перебежала поле и собралась у назначенного места, Дукаров отправил вторую полуроту, под командой Глеба, занять край сада, где еще большевиками были вырыты отличные окопы. Первую расположил вдоль кирпичной стены здания, в резерве. Осмотрев свой участок, Глеб разместил людей в окопах и выбрал места для пулеметов.

«Дело дрянь, – думал он. – Защищать такую длинную линию таким малым числом людей прямо не мыслимо. Не дай бог допустить красных до штыков. Числом своим задавят».

Разговоры в рядах маленького отряда Глеба вели шепотом, так как по словам офицера связи, перед ним, шагах в четырехстах, за небольшим болотцем, были расположены окопы большевиков.

– Передайте по рядам, – шепнул Глеб своему соседу, – что в случае атаки красных, по команде «ко мне» все должны прекратить огонь и сбегаться к моему окопу, у которого мы и примем штыковой удар.

Ночь была темная и тихая. Из города доносилась то забиравшая, то вспыхивавшая с новой силой пулеметная и ружейная стрельба. В окопах противника Глеб ясно слышал громкие, пересыпаемые отборной бранью,

разговоры. Иногда ухо улавливало тарахтенье как бы маленьких повозок.

«Это они пулеметы подвозят», – соображал он, стараясь, угадать по звуку, где их установят..

Никто не спал, за исключением Кудинова, который, уместившись в своем окопе, мирно похрапывал, ничуть не беспокоясь о близком будущем.

Около пяти часов утра, внезапно, со стороны большевиков началась бешеная стрельба, а минут через десять крики «ура» оповестили о начале атаки.

– Открыть огонь! – приказал Глеб, систематически разряжал винтовку и целясь на звук шлепавших по болоту ног.

Затрещали пулеметы, и окопы, занятые добровольцами, засветились ежесекундными вспышками выстрелов.

«Как много их, – думая Глеб, прислушиваясь к крику противника. – Ну, наступает решительная минута. Если они дойдут до наших окопов – мы пропали. Даже если Дукаров успеет на поддержку, все равно не устоим».

Ближе и ближе хлюпанье ног бегущих по болоту людей. Чаще и чаще гремят выстрелы выскочивших на вал добровольцев.

«Кажется, теперь пора», – подумал Глеб, крестясь.

– Ко мне! – крикнул он твердым голосом.

Стрельба из окопов прекратилась моментально и в

несколько мгновений, рядом с ним выстроилась, как по линейке, вся его полурота Глеб не стрелял, ожидая появления первых рядов неприятеля, и только два его пулемета продолжали свою губительную работу. Вот послышалось топанье ног по твердой земля. Болото было пройдено.

Вот из густой темноты показались первые фигуры атакующих.

– Полурота, пли! – скомандовал Глеб.

Тонкая линия огненных вспышек скользнула по рядам добровольцев.

– Полурота, пли! – снова раздалась команда, и снова огненная змейка скользнула по рядам.

– Полурота!.. – но в эту минуту Глеб заметил, что появившияся было фигуры атакующих снова растаяли в темноте и топот ног по твердой земле прекратился.

«Отступают. Не выдержали, слава Богу», – пронеслось в голове и он снова скомандовал: «пли».

Крики «ура» мало-помалу стихли и было слышно только шлепанье нот по воде, ругань да стоны раненых, оставшихся после атаки.

– Беглый огонь! – Скомандовал повеселевший Глеб.

Увлеченный отражением атаки, он и не слышал, как сзади появился приведший резерв Дукаров.

– Что, отбили? – обратился он к Глебу, выходя на вал.

– Ах это вы? Да слава богу отбили, и думается, что с большим уроном.

– Слава богу! Теперь до утра можно быть спокойным. Больше не полезут.

Чуть забрежил рассвет, красные открыли по окопам бешеный огонь и не прекращали его до самого вечера. Огонь был настолько интенсивен, что не только выйти из окопа, но хотя бы чуть-чуть приподняться было невозможно. Томительно тянулось время. От неудобного положения немели члены. Хотелось есть и клонило ко сну. С нетерпением следили добровольцы за медленно двигавшимся солнцем, ожидая ночи, когда можно будет хоть поразмяться. Наконец долгожданная ночь наступила. Стрельба затихла, и полурота Глеба была сменена первыми двумя взводами. Хотя сидеть за спиною взвода было и не особенно приятно, но, по крайней мере, можно было хоть двигаться.

Между тем в двух верстах от города, в небольшой мызе, расположился конный отряд, охранявший Корнилова и его штаб.

– А ведь дело-то, кажется, дрянь, – подходя к растянувшемуся на земле Карягину, произнес Зайцев. – Сдается мне, что если даже не удалось взять города сналету, нам не следовало бы больше и копий летать. Надо отступать.

– Куда отступать-то? – презрительным тоном отозвался Карягин.

– Да хоть в горы.

– В горы? Чтобы там подохнуть с голоду?

– Это еще, положим, бабушка надвое сказала. Подохнем или нет, а тут так наверняка нам несдобровать.

В это время подошедший командир отряда подозвал к себе Зайцева.

– Вот что, голубчик, – начал он. – Сейчас командующему донесли, что располженная по ту сторону станица Пашковская якобы восстала против большевиков. Пошлите-ка трех, четырех человек посмышленее. Пусть съездят, пока темно, да разузнают в чем дело. Путь недалек. От города эта станица всего в двух верстах, а отсюда не более десяти, я думаю.

– Слушаюсь, господин полковник, – отвечал Зайцев, отходя от него и направляясь к Карягину.

– Хочешь немножко прокатиться?

– А куда?

– Да тут, верстах в десяти станица Пашковская. Так говорят, что она восстала против большевиков. Вот это– то и необходимо проверить.

– Что же, я с удовольствием.

– Тогда возьми с собой двух-трех человек, кого хочешь и отправляйся с богом.

– Федченко! Прохоров! Семенов! – крикнул Карягин, подходя к группе отдыхавших под навесом сарая солдат. – Седлайте коней. Сейчас пойдете со мной на разведку.

Минут через пять группа всадников выехала со двора мызы и, спустившись с пригорка, потонула в темноте ночи.

– Я до сих пор не успел с вами как следует поговорить, ребята, – вполголоса обратился Карягин к своим спутникам. – Вы мне вот что скажите. Правда ли, что вы в одну минуту, искренно, из верных слуг народа и пролетариата перекрасились в белогвардейцев? Что же вы молчите? Или и меня боитесь? Не беспокойтесь, я-то вас не выдам.

– Так как же нам было быть-то, ваше высокоблагородие, коли под пулемет поставили? – ободренный ласковым голосом начальника, отозвался Федченко.

– Ага, значит, вы по-прежнему готовы служить революции?

– Постараемся, – нерешительными голосами отвечали солдаты.

– Вот это правильно, – продолжал Карягин – Я ведь и сам только прикинулся белогвардейцем, чтобы побольше помочь делу революции. Да и смысла нет идти за Корниловым. Ведь об Екатеринодар он зубы-то

обломает. Города ему никак не взять. Понимаете?

– Как не понять, ваше высокоблагородие.

– Да не зовите меня по-старорежимному, когда мы одни.

– Слушаюсь, товарищ, – в один голос отвечали солдаты.

– Так-то лучше, – засмеялся Карягин. – Так вот, вы должны знать, что я не просто по своей охоте служу сейчас в белогвардейцах, а назначен сюда товарищем Сорокиным. Всем командирам частей Красной Армии приказано оказывать мне полное содействие, когда к ним обращусь за помощью. Понимаете?

– Понимаем, товарищ.

– Теперь, значит, слушаться меня во всем, а уж я вас выведу от этой белогвардейской сволочи, но только тогда, когда закончу свою работу, в которой вы должны теперь мне помогать. А сейчас, – засмеялся Карягин, – давайте-ка отдыхать. Ни в какую разведку мы не поедем. Пусть один сидит на коне и сторожит, а мы пока малость покурим, – продолжал он, слезая с коня и закуривая папиросу.

Часа через три Карягин вернулся со своим разъездом на мызу и донес, что пашковцы и не думали восставать.

Целую ночь проходил Корнилов взад и вперед по комнате.

«Все испробовано, все сделано, но нет удачи», – шептали его губы.

Перед мысленным взором его проносились картины недавнего прошлого. Вот он начальник петербургского гарнизона. Он еще надеется, что можно еще верить этим людям, выдвинутым наверх волною революции.

С брезгливым отвращением принимает он новые порядки, стараясь направить течение революции по спасительному пути... Вот он в ставке, в Могилеве. Он Верховный главнокомандующий. Перед ним колоссальная задача. Но те же люди, которые кричат об этой задаче, которые назначили его на этот пост, они же мешают выполнять ее. Они же суют палки в колеса огромного механизма, многомиллионной армии. Вспоминает он свое беспокойство по поводу усиления влияния большевиков. Свой разговор с Керенским. Свое выступление и предательство Керенского. Воспоминание о красивой смерти героя Крылова на минуту заставляет нахмурить брови его печального лица. Быхов, тюрьма, побег с его верными текинцами на Дон. Попытка создать там Крымскую армию, самоубийство Каледина, – все это припоминается ему сегодня.

Сколько было положено труда. Сколько энергии потрачено. Сколько погибших надежд. А этот последний поход. Поход горстки храбрецов, безотчетно вверившихся ему. Сколько их осталось лежать на Дону? Сколько полегло их на Кубани и гибнет сейчас в бесплодной попытке взять Екатеринодар. Он-то знает, что города ему не взять, коли не удалось этого сделать с налета. Он знает это. Но не отзывает он своих добровольцев назад. К чему? Чтобы они погибли затравленные, как стремящиеся скрыться звери, бежать, спрятаться от преследователей? И это он, Корнилов, толкает их на этот позорный и бесполезный путь? Он будет во главе беглецов? Никогда! Лучше пусть и он и они, все сложат свои головы, штурмуя, наступая, нежели погибнуть, как зайцы затравленные гончими или замученные в застенках. Еще вечером, собирал он военный совет и пред-

лагал ему найти выход из создавшегося положения. Но все они, члены совета, кроме отступления, которое по его убеждению обязательно превратится в бегство, ничего придумать не могли. Нет пока он жив, он будет их вести, этих несчастных, доверившихся ему людей, к славной, красивой смерти, коль скоро победить не хватает сил. А раненые? – мелькает в его голове. – Ну что же не бог же я, в самом деле. Я только человек. Я бессилен спасти их. Ах, если бы я мог, хотя бы ценой моей жизйи, спасти их всех, чтобы никто не смел бы упрекнуть меня. Но это невозможно. Итак решено. Утром штурм.

Он присел к столу, стоявшему у окна и погрузился в составление диспозиции и приказа. Время шло. Когда он позвонил дежурному адъютанту, чтобы передать для рассылки, написанными им бумаги, начинало светать.

Потушив лампу, он прилег на кровать, пытаясь забыться. Хоть на полчаса, но сон бежал от его глаз. Напрасно он ворочался с боку на бок. Мысли, одна мрачнее другой, не покидали его и не давали заснуть. Еще как следует не рассвело, а вокруг мызы, сначала изредка, а затем все чаще и чаще, стали падать снаряды.

В комнату вошел командир конвоя.

– Ваше превосходительство. По-видимому большевики узнали о месте вашего нахождения, так как, буквально, засыпают мызу снарядами. Необходимо перенести ставку в другое место.

– Хорошо, – немного погодя, отвечал Корнилов, вставая с кровати и снова подходя к столу, на котором была разложена карта.

Командир конвоя, постояв минуту и видя, что на его совет не обращают внимания, пожал плечами и вышел. Не прошло минут пятнадцати, как дверь снова отворилась, пропуская в комнату генерала Деникина.

– Ваше превосходительство! Лавр Георгиевич! Что вы делаете? – заговорил он. – Ведь мызу буквально засыпают снарядами. Ну, сохрани Бог, коли снаряд сюда попадет. Что будет с армией?

– Ах, это вы Антон Иванович? – усталым голосом отвечал Корнилов. – Это вы насчет перенесения ставки хлопочете?

– Конечно, ваше превосходительство.

– Да, да, это я собираюсь сделать, но у меня есть некоторые соображения. Немного погодя.

– Так ведь опасность же...

– Э, полно, Антон Иванович. Здесь ничуть не опасно, чем в другом месте. Все от судьбы зависит.

Как и командир конвоя, Деникин пожал плечами и вышел.

– Оно было бы и лучше, между тем, – думал Корнилов. – Одним бы разом, да поскорее.

Внезапно мысли его были прерваны ужасным треском, раздавшимся в стене, почти под самым столом. Что-то яркое блеснуло ему в глаза и, ударив в грудь, швырнуло в другую часть комнаты.

– Слава Богу, – пронеслось в его голове, но сейчас же мысли его спутались, все поплыло куда-то, закружилось и он потерял сознание.

Когда Корнилова вынесли из полуразрушенного дома, он уже кончался. Верные текинцы, сняв папахи, молча окружили умиравшего вождя и хлопотавшего над ним доктора.

– Все кончено, – произнес последний, отвечая на вопросительные взгляды приблизившихся Деникина и Маркова. – Корнилова больше нет, – сказал он поднимаясь.

Между тем, к месту катастрофы подходили и другие начальники, но, видя печальные лица и снятые фуражки, молча останавливались.

– Ах, Лавр Георгиевич, Лавр Георгиевич, – вздохнул Деникин, утирая глаза. – Не послушался ты меня, вот...

– Кто же теперь будет командовать? – спросил кто– то из группы генералов.

Но никто ему не ответил, все молчали. Никто не желал брать на свою совесть такой ответственности. Уж слишком безнадежно было положение маленькой армии.

– Конечно я, – вдруг отозвался Деникин, все еще сокрушенно качая головой и не отрываясь от лица покойного. – Я принимаю командование, – повторил он, надевая фуражку. – Впрочем, быть может, ваши превосходительства, кто-нибудь из вас возьмет на себя эту должность, – обвел он глазами присутствующих.

Не дождавшись ответа, он подозвал адъютанта Корнилова и приказал подать бумаги.

Сев за небольшой садовый столик, стоявший неподалеку, он начал писать приказ, временами поглядывая на карту.

– Господа, – обратился он снова к неподвижно стоявшей группе начальников. – По приказанию покойного, через два часа должен начаться штурм города... Я отменяю его. Прошу вас, немедленно, отправиться по своим частям. Во-первых, предварить штурм. Во-вторых – с наступлением полной темноты, начинать от-

ступление, согласно этой диспозиции, которую прошу записать себе. Первым пунктом, куда я намерен отходить, будет вот этот, – указал он пальцем на карте. – Итак, с Богом господа. Желаю успеха.

«Начинается конец», – подумал он, приближаясь к группе начальников, окружавших труп, в надежде что– нибудь узнать, чтобы своевременно принять свои меры. Он слышал весь разговор, предшествовавший принятию Деникиным командования, но напрасно напрягал слух и зрение, чтобы узнать направление отступления. Деникин, отдавав свои распоряжения, уж было собирался назвать тот пункт, куда хотел отступать, но в этот момент, случайно, заметил напряженно-любопытный взгляд какого-то незнакомого офицера, и что-то удержало его. Вот почему он так и не назвал, а указал его на карте.

– Чует старая лисица, – пробурчал Карягин, отходя от стола. – Ничего, как-нибудь узнаю.

– Ночью начнется отступление, – подозвал он Федченко. – Теперь, смотрите, не зевайте. Самое главное не отставайте от меня. Куда я туда и вы. Скоро потребуется ваша работа. А пока, тебе Федченко, будет отдельное поручение. Я сейчас напишу письмо и передам его тебе. Ты же, когда все части выйдут отсюда, вернешься и передашь письмо, кому-либо из здешних жителей, для немедленной доставки командующему Красной Армией. Да не забудь пригрозить, что коли письмо не будет доставлено во время, то после нашего возвращения, это дело разберет чрезвычайка. Понимаешь?

– Так, точно, ваше высокоблагородие.

– Вот и отлично, а пока обожди письма, да предупреди Прохорова и Семенова, чтобы были готовы.

Отрезанные от всего мира, ни на минуту не умолкавшим пулеметным огнем, да позднего вечера не знали, сидевшие у водочного завода, добровольцы о смерти Корнилова. Томительно тянулся день. Снаряды беспрестанно падали вокруг прикрывавшего их здания. Было голодно и тоскливо.

– Что же это такое, в самом деле? Нет, нет, – раздавались возгласы из их среды. – Долго ли мы будем здесь сидеть? Почему до сих пор не штурмуем?

– Господа, – обыкновенно останавливал их Глеб. – Ведь мы здесь сидим и ничего не знаем, а у Корнилова все нити в руках. Он лучше знает, когда начинать штурм.

Но у самого на душе было далеко не спокойно.