Текст книги "Ураган. Последние юнкера"

Автор книги: Виктор Ларионов

Соавторы: Борис Ильвов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

и Кутеповским корпусом – здесь поистине решалась судьба Белого движения и России.

Все было против нас. Генерал Павлов, с Донской армией и конницей, одержал победу над советскими конными группами Буденного и Думенко, пытавшимися переправиться через Дон. Но, преследуя красных, он не учел наступивших морозов и заморозил конницу у Белой Глины и Зимовников Королькова, лишив ее боеспособности. В это же время многие кубанские части, попав под влияние советской пропаганды, разлагались и оставляли фронт: «Большевики нас не тронут, они только против помещиков и офицеров...»

Генерал Барбович с Добровольческой конницей численно был слабее советских конармий и не мог их остановить. Корпус генерала Кутепова удерживал широкий фронт от Азова до Ольгинской и успешно отбивал все попытки советских переправ через Дон. После неудач конной группы генерала Павлова он спешно должен был, однако, отойти на Екатеринодар, опасаясь, что советская конница обойдет его группы с востока и отрежет с тыла. Общим потоком мы катились к Новороссийску, где царил хаос эвакуации³⁵.

В новороссийском порту мы прямо с мола сбрасывали в глубокую воду батарейные пушки, которые не могли поместиться на пароходе, и тесаками рубили колеса зарядных ящиков и передков. Красно-зеленые бандиты спустились с гор и вечером обстреливали порт и город. Ночью 26 марта наш пароход «Маргарита», провожаемый стрельбой, отошел от причала. Тысячи раненых и больных оставались в санитарных поездах, но никто об этом не говорил. В районе новороссийско-

го вокзала слышны были взрывы, ярким пламенем горели пакгаузы и вагоны.

«Маргарита» вышла в море. Через три часа, на рассвете, показались волнистые берега Крыма. Открывалась новая страница борьбы.

Глава 7

КРЫМ И ТАВРИЯ

В Крыму положение к весне 1920 года было довольно устойчивым: части генерала Слащева³⁶, численностью в несколько тысяч, с артиллерией, успешно отбивали атаки красных на Перекопский вал и тем самым дали возможность отдохнуть и переформироваться высадившимся в Крыму частям отступающей армии генерала Деникина. Уход генерала Деникина и принятие командования над отошедшей в Крым армией генералом Врангелем способствовали поднятию общего настроения и возвращению утраченной веры в успех дальнейшей борьбы.

В Крыму уцелевшие части артиллерии Марковской дивизии сосредоточились в Симферополе. Мы, офицеры Шестой батареи во главе с капитаном Михно, были причислены к Первой генерала Маркова батарее, но вне штата и без должностей. Это было печально и скучно. Ни орудий, ни лошадей для нас не было. Из состава Шестой Марковской батареи, вышедшей из Курска на Елецкое направление, скольких уже мы не досчитывались, – Плотников, Сергеев, Анкирский, Рага, Шиго– рин и многие другие – пали смертью храбрых. В Сим-

ферополе встретились капитан Михно и поручики Соломон, Березовский, Златковский, Жилин, Орловский и я. Капитан Михно был временно переведен в Первую генерала Маркова батарею, а нас, оставшихся офицеров Шестой, зачислили как бы в бригадный резерв.

Отдыхали мы в Симферополе недолго: нас расквартировали в еврейском квартале города, и в то время как поручик Котик Слонимский ухаживал за красавицей– еврейкой, похожей на финикийскую богиню Астарту, поручики Бурсо и маленький Михайлов в пьяном виде разгромили соседнюю квартиру, разбив стрельбой из револьверов люстры и повредив портреты предков. Владелец квартиры выскочил из окна и побежал в комендатуру. Из комендатуры пришла почти целая рота арестовывать виновных, и полковнику Шперлингу стоило немало труда спрятать «головорезов», – отправить их к Перекопу и потом, отвечая на запросы Штаба корпуса, зачислить их умершими от ран.

При командовании генерала Врангеля были введены строгие законы военного времени, и такие дела могли иметь для виновных весьма неприятные последствия, вплоть до суда и расстрела.

На следующий вечер командующий корпусом, генерал Кутепов, согнал с фонаря одного из бывших наших юнкеров, полезшего, не без ловкости, там закуривать. Все эти события переполнили чашу терпения командующего корпусом, и он уже на следующий день отдал приказ Первой генерала Маркова батарее немедленно идти на север Крыма ближе к Перекопу.

Пошли в направлении Перекопа. Страшно торопились и держали все время переменный аллюр. В пер-

вый же день прошли до семидесяти километров. Передавали, что красные сильно жмут новыми силами на корпус генерала Слащева, который еле удерживает еще Перекопский вал. Кроме нашей батареи на север к Перекопу шел конный корпус генерала Барбовича и Марковский батальон на повозках.

Скоро с севера начал доноситься орудийный гул: это был сплошной грохот выстрелов и разрывов бомб и гранат различных калибров, как на западном фронте Великой войны. «Ну, тут не тот огонь», – говорили наши ездовые. Навстречу начали попадаться повозки с ранеными из Слащевского корпуса. Расспросы этих раненых, как всегда, не разъясняли положения на поле боя.

Долго тянулись неприветливые Джанкойские степи; наконец вдали показалась колокольня городка Армянский Базар, а дальше за городком поднимались дымки разрывов гранат и облачки рвущейся высоко шрапнели, – у Перекопского вала шел упорный бой, продолжавшийся уже третий день. К вечеру, когда наша колонна достигла Армянского Базара, бой у вала затихал³⁷. Уже на рассвете нас подняли по тревоге: у Перекопа вновь закипел бой. Передавали, что ночью красные пробрались через Сивашский залив и на крайнем фланге внезапно напали на стоявшее там сторожевое охранение Кирасирского полка, прорвали его, застигли врасплох кирасирский эскадрон, перебили многих кирасир и окопались на берегу Сиваша на участке, выходившем во фланг и тыл Перекопскому валу. Одновременно части 13-й армии повели наступление на городок Перекоп и быстро овладели городом, за исключением тюремного здания, находившегося на южной окраине, у самого вала.

Сильная советская артиллерия вела ураганный огонь по всему валу и по тылу Слащевского корпуса, оборонявшего Перекопский вал. Нас, Марковскую батарею и батальон, быстро двинули в направлении Перекопского вала. Правее, в неглубокой балке, скоро стал виден конный корпус генерала Барбовича, стоявший там в резерве в сомкнутых колоннах. Конный корпус был ослаблен, так как многие кони не вынесли непривычного корма – крымской травы – и пали.

Чем ближе к Перекопскому валу, тем слышнее грохот советских пушек, разрывов гранат и бомб различных калибров. На всех участках вала строчат пулеметы – «максимы» и «кольты». Перекопский вал и стоящие за ним батареи Слащевского корпуса – в дыму гранатных разрывов советской артиллерии. Но как спокойно и методически работает наша артиллерия! Батареи гаубиц и трехдюймовок – как на параде: ни суеты, ни паники. Телефонная связь, спокойные команды, носилки для раненых наготове.

Нашу батарею маринуют, то здесь, то там, и наконец двигают поддержать Марковский батальон, идущий в контратаку на красных, захвативших часть вала около Сиваша. Мы на ровном поле перед валом, к которому двинулась цепь Марковского батальона.

Батарея снялась с передков, но в это время над нами появился самолет красных и бросил дымовой сигнал. Не прошло и пяти минут, как загудел воздух и несколько 42-линейных гранат «покрыли» батарею. Шестерка Первого орудия оказалась на земле. Убитые и раненые лошади заливали кровью траву. Солдат – ездовой Первого орудия – лежал со снесенным черепом. Котику Слонимскому прямо в лицо попал кусок окровавлен-

ного лошадиного или человеческого мозга, он долго вытирался.

Когда загудел следующий залп советской 42-линей– ной батареи, многие побледнели и легли на землю. «Накрытие» было снова трагичным. Теперь попало по резервной части марковцев и по нашему обозу. Стонали раненые пехотинцы. Много лошадей лежало на земле или, сорвавшись, бегало по полю. Красная батарея, столь удачно нас покрывшая, к нашему счастью, перестала почему-то стрелять.

Атака 13-й советской армии на Перекопский вал захлебнулась в огне нашей артиллерии и жестоком пулеметном огне с вала. Те отдельные части, коим все же удалось дойти до вала, были встречены контратакой Слащевской и Марковской пехоты и с потерями отброшены назад.

К вечеру 13-я советская армия отошла на северную окраину Перекопа и окопалась далеко от вала за домами и в поле. На валу появился генерал Слащев во главе своего личного конвоя. Наряженный в довольно фантастическую форму, он явно демонстрировал перед войсками, занявшими вал, свою храбрость. Изучив положение, он что-то скомандовал, во главе своего конвоя с развернутым флагом спустился в сторону города Перекопа и рысью пошел «преследовать противника»... Генерал ничем не рисковал: все легкие батареи красных были за этот день разбиты и молчали, а пехота отошла от города и окопалась где-то далеко. Проскакав рысью через полуразрушенный Перекоп, «атакующие», никого не догнав, вернулись в Армянский Базар к ужину..

На другой день 13-я советская армия не возобновляла больше наступления на Перекопский вал; очевидно, ей все же сильно «набили морду». В степи за Перекопом царила полная тишина. Войска генерала Слаще– ва снимались с вала и уходили куда-то в тыл, на отдых и на переформирование. Перекопский вал вместо них заняли части Кутеповского корпуса, корниловцы и марковцы.

Наша батарея заняла позицию в нескольких стах шагах от Перекопского вала, прямо в поле. Тут мы окопались и построили глубокую землянку, где спали ночью по очереди.

Батарея простояла за валом весь апрель. Мы разделились на две смены. Так как батарея все еще имела лишь два орудия, офицеров было слишком много, и мы могли по очереди дежурить, – одну ночь в окопе за валом на батарее, а другую ночь ночевать в реквизированной для нас квартире в городке Армянский Базар, приблизительно в трех километрах от Перекопского вала.

Погода весь апрель была прекрасная, теплая и солнечная, так что и в окопе у орудий было уютно, как на даче. Боев не было. 13-я советская армия, очевидно, зализывала свои раны. Городок Армянский Базар был довольно сильно разрушен советской дальнобойной артиллерией, и многие жители его покинули, но все же кое-кто оставался, привыкнув к вою снарядов и к разрывам. В городке было так же скучно, как и в окопе у вала, а в смысле безопасности даже хуже: в то время как ни один снаряд не попадал в батарею, скрытую за валом, городок ежедневно обстреливался несколько часов 42-линейными снарядами со стороны Преображении и с косы. Но все же мы все охотно отдыхали в городской квартире, где можно было спать на кроватях, есть

вилками и ножами с тарелок и видеть иногда чужие гражданские лица, даже женского пола, и, конечно, сестер милосердия из ближайшего тыла.

Город был переполнен штабными и кавалерийскими офицерами из штабов и управлений, так что мы, фронтовики-артиллеристы, в потрепанной в боях и походах фронтовой одежде, могли только издали смотреть на немногих женщин.

Но иногда у нас в квартире появлялась странная девочка Иза, своеобразный цветок Гражданской войны. Ей было всего 15 лет и числилась она сестрой-сани– таркой в Марковском полку, пристав к нему при отступлении. Под селом Алексеево-Леоново она попала в руки буденновцев и на Кубани перебежала снова к белым. Она была смугла и стройна, с ясными синими глазами. Охотно приходила она в нашу квартиру, очевидно потому, что мы не относились к ней как к женщине. Ее кормили и поили, и спала она у нас тут же на кровати крепким, детским сном. Самый молодой из нас, восемнадцатилетний Сенька Жилин, бывший кадет Первого корпуса и «констапуп», сам похожий на безусого младенца, возился с Изой как с товарищем. Они вместе гуляли по Армянскому Базару, собирали акацию, бегали купаться на мелкий залив. Для того чтобы дойти на глубину до колен и окунуться, надо было идти почти полкилометра по теплой воде. А советские наблюдатели на косе около Преображенки, когда обнаруживали купающихся, сообщали на свою батарею, посылавшую потом несколько гранат, на далеком прицеле, которые часто не рвались. По вечерам Иза и Сеня играли в карты в «дурачка» и ссорились совершенно по– детски. Когда пришел приказ Главной квартиры удалить женщин из строевых частей, марковцам пришлось уволить Изу из состава батальона и снять ее с довольствия. Не могли мы и взять ее с собой, когда началось наступление на Перекоп и на Таврию, 25 мая. Исключений для женщин почти не было, так что Иза осталась одна в городе, пока ее не подобрал какой-то тыловой полковник.

На батарее, около вала, мы вырыли глубокую землянку и в ней спали по ночам. За то время, пока ее копали, мы нашли человеческие черепа и предметы домашнего обихода доисторических времен.

В развалинах старого города ползали серые гадюки с зигзагом на спине. Такие же змеи были замечены и около батареи. Пока не была вырыта землянка, я из города Перекопа принес большой шкаф и удобно в нем спал, закрываясь двумя одеялами.

По ночам надо было дежурить у орудий по очереди, и я хорошо запомнил одну ночь своего дежурства. Горел костер и дым стлался по земле. Дул легкий теплый ветер с Черного моря, изредка накрапывал мелкий дождик. Я лежал около костра и читал в журнале «Нива» рома «Разрыв-трава». Содержание было довольно занимательным, и ночь проходила незаметно. В романе описывался тип опасной девушки, которая и сравнивалась с «Разрыв-травой». «Бегите от нее... – писал автор, – иначе она испепелит ваше сердце, опустошит вашу душу...» Девушка была очень красива и умна, но высмеивала мужчин и без соблюдения какой-либо «буржуазной» морали отдавалась всем, кого хотела...

В два часа ночи послышался топот копыт. Это был связной от штаба полка, который сообщил, что впереди у вала никого нет, вал занят лишь редкими слабыми

дозорами, и что в степи, за валом, слышно какое-то шевеление. Я бросил «Разрыв-траву», вскочил и пошел будить командира батареи, спавшего в землянке, но он послал меня ко всем чертям... Я снова сел к костру, но читать уже не мог: впереди – в теплой черной дождливой мгле – мерещились подкрадывающиеся враги...

Вдруг позади, со стороны Армянского Базара, послышалась отдаленная военная песня, потом ближе и ближе:

Марш вперед, труба зовет...

Корниловцы лихие...

То шли Корниловские роты – занимать вал. Дочитал я тогда все же «Разрыв-траву»...

Питание наше на Перекопе было очень плохим. Один раз в день привозили невкусную уху и хлеб. Среди людей и лошадей начались болезни. Многие лошади пали от какой-то местной перекопской травы. А местные лошади переносили ее хорошо. Полковник Шпер– линг был в отчаянии, ибо достать новых лошадей в Крыму было почти невозможно.

В конце мая боевое однообразие на Перекопе было нарушено неожиданной свадьбой одного нашего «кон– стапупа», штабс-капитана Мино, в Армянском Базаре. Это была первая свадьба нашей батареи среди бывших юнкеров. Правда, первым женихом был еще в дни Белгорода бригадный адъютант, «констапуп», штабс-капитан Канищев, погибший под селом Алексеево-Леоново. Невольно вспоминалось, как тот же Мино, проповедовавший среди юнкеров безбрачие, ходил за Канище– вым, во время погрузки батареи на железнодорожной

станции где-то около Севска, и вместе с приятелями, Кондратовичем и Полубинским, неостроумно дразнил влюбленного в молодую казачку Нину. Они без конца напевали низким басом – «С законным бра-а-ком». А Канищев – франтоватый бригадный адъютант – не знал, куда ему деться от назойливых певцов.

И вот теперь такой «противник брака» женится сам. Невеста его, первопоходница, корниловская сестра Ольга, интересная брюнетка, уроженка Ростова, а посаженый отец – «сам» генерал Кутепов.

Свадьба была веселая и шумная. Молодые товарищи Мино по училищу и по батарее перепились. Маленький Михайлов играл на рояле и пел так громко, что было слышно по всей улице:

Мы артиллеристы, мы артиллеристы,

Мы вам волнуем кровь...

Дайте нам серьги, кольца, аметисты —

Мы вам дадим любовь...

2 июня 1920 в 15 часов советская артиллерия по всему фронту обрушила залпы своих орудий на Перекопский вал и на город Армянский Базар. Однако большинство снарядов давали перелет через стоящие за валом батареи и рвались главным образом в степи перед городом или на его окраине. Приблизительно через час такой артиллерийской подготовки советская пехота пыталась атаковать вал, но была отброшена артиллерийским огнем и контратакой Корниловских и Марковских рот.

Это наступление было проведено по приказу советского Верховного командования, очевидно, не учитывавшего обстановки на Перекопе.

Теперь пришла очередь нашего наступления. И подготовка к нему ощущалась все явственнее: пришли тяжелые орудия, несколько броневых машин и танки, коих насчитывалось двенадцать. Затем батареи начали осторожную пристрелку по советским позициям за Перекопом, по окопам и батареям. Пора была отходить от Перекопа. В городе появилась холера, и наш кон– стантиновец, молодой инженер Баянов, заболел и умер. Умер от брюшного тифа и юнкер Бабкин. Ряды перво– походников продолжали редеть.

В конце мая, после отдыха и переформирования, из Симферополя в Армянский Базар пришли Дроздове– кие полки. От многочисленных рядов в ротах мы отвыкли уже давно и смотрели, как «дрозды» шли отдохнувшие, веселые. Во время переходов по Таврической степи они успели уже и загореть. Гордо несли дроздов– цы свои знамена, и первая рота Первого полка – свой традиционный Андреевский флаг.

При подходе к Армянскому Базару они еще более подравнялись и подтянулись. Их звонкие голоса далеко неслись по степи:

Из Румынии походом

Шел Дроздовский славный полк...

Пели и новую, уже сложенную в Крыму полковую песню:

Через вал Перекопский шагая, Позабывши былые беды,

В день веселого, светлого мая, Полетели на север «дрозды»...

На окраине Армянского Базара черные, закоптелые дроздовские танкисты разбирали и чистили свои танки. Около автоброневиков возились шоферы, артиллеристы и пулеметчики.

Наконец настал долгожданный день нашего наступления на 13-ю советскую армию за Перекопом – общая атака всех наших частей от вала на север в направлении Чаплинки и Каховки. Наши легкие батареи выехали и заняли позиции в разбитом городке в ночной темноте. Номера окопались в ожидании тяжелого боя. В темноте подтягивались к валу и пехотные батальоны. К северу от Армянского Базара расположились конные полки Второй Донской дивизии генерала Морозова. Временами слышалось осторожное стрекотание моторов: это танки и автоброневики подкрадывались к валу и к Сивашу. Генерал Врангель прибыл в Армянский Базар к началу операции, к двум часам ночи, и вместе с генералом Кутеповым выехал на Перекопский вал.

На вражеской стороне все было тихо. Очевидно, противник не подозревал о готовящемся ударе.

Около полуночи с одной из советских батарей раздался орудийный выстрел, но потом снова наступила тишина.

Ночь была теплая и совершенно темная – без луны, без звезд... Ровно в два часа ночи 7 июня на нашей стороне взлетела ракета, и по этому сигналу не менее ста полевых и два десятка тяжелых орудий открыли беглый огонь по заранее пристрелянным целям: окопам, батареям и опорным пунктам. Кроме того, несколько мелкосидящих судов нашего Черноморского флота подошли к берегам Таврии со стороны Черного моря и

начали громить фланг и тыл советского расположения. В грохоте наших орудий и разрывов снарядов еле слышалось стрекотание моторов, – это танки двинулись вперед – рвать колючую проволоку перед советскими окопами.

Артиллерия красных, застигнутая врасплох ураганным огнем белых батарей, после нескольких ответных выстрелов замолчала.

Не прошло и часа, как по всему фронту корниловцев, атаковавших правый фланг и отчасти центр 13-й советской армии, взвились зеленые ракеты, обозначавшие – «Противник сбит, переносить огонь дальше». Скоро и марковцы сбили красных в центре. На левом же фланге красных и за Сивашом, где наступали дроз– довцы, разгорелся серьезный бой: Латышская красная дивизия, занимавшая деревню, несколько отдаленную от фронта, и отчасти прикрытая илистым Сивашем, задержала наступление дроздовцев.

Утром, через проход в Татарском вале на Перекопе, донская конница ринулась преследовать противника по шоссе на Чаплинку. Сверкая в лучах восхода пиками, конные сотни галопом и рысью.неслись мимо нас. Земля гудела и дрожала от мощного топота тысяч конских копыт. В промежутках, между сотнями, грохоча колесами и щитами, неслись конные и конно-горные батареи конного корпуса. Штандарты и сотенные значки развевались на скаку. Это была незабываемая картина...

Мы медленно шли по шоссе. Повсюду были следы беспорядочного бегства красных. Навстречу нам, без всякого конвоя, шло много пленных. На мотоцикле проскочил даже какой-то запыленный красный артиллерист, спешащий прямо к нашему штабу корпуса.

Мы дошли до хутора, где остановились передохнуть, но скоро были отозваны и спешно стали на позицию полуоборотом назад, к Сивашу. Оказалось, что красные удержались на своем левом фланге благодаря упорству Латышской дивизии и перешли в контратаку на правый фланг нашего фронта у Сиваша, а конная бригада «Червонных казаков» двигалась в прорыв, образовавшийся между отступившими назад к валу дроздовцами и продвинувшимися уже на несколько километров к Чаплинке корниловцами и марковцами. Положение стало опасным. Нас прикрывала рота Марковской пехоты, но она была слишком малочисленна, чтобы спасти батарею от быстро приближающейся конной бригады. Рассчитывать мы могли только на себя и показали «класс». Полковник Шперлинг подавал совершенно новые, неизвестные дотоле команды, приноровленные к нашим английским пушкам с их удобным поворотным механизмом: «Восемь гранат с поворотом направо на один оборот – огонь!» или: «До команды – стой! Огонь!» В то время как гаубичная батарея, стоявшая позади, едва успевала выплюнуть свои четыре бомбы, нам удавалось выпустить не менее 24 гранат – или мгновенного действия, или с замедлителем. Весь фронт атакующих «Червонных казаков» дымился от разрывов наших гранат... Тут в прорыве появился один из наших танков. Он направился навстречу коннице и скоро попал в «переплет» со стороны нескольких красных батарей, но не отступал, а ползал взад и вперед, стараясь заткнуть прорыв.

«Червонные казаки» не выдержали нашего огня. Не– доскакав лишь километра до батареи и до Марковской роты прикрытия, они сбились, смешались и повернули

назад. Наши гранаты, как из пулемета, вылетали им вслед из накаленных до предела орудийных стволов.

Контратаки Дроздовской дивизии от Перекопа и Сиваша были, в свою очередь, отбиты красными – недаром на этом участке была Латышская красная дивизия. К ночи дроздовцы снова отошли на холмы к северу от вала, а мы оставались на хуторе между Перекопом и Чаплин– кой, где и заночевали, как бы повиснув в воздухе.

Ночь была тревожная. Почти всю ночь за окнами слышалось движение войск – стук колес и топот коней. На рассвете нас двинули на вчерашнюю позицию, и мы ожидали продолжения вчерашнего боя. Однако события повернулись иначе: проходившие через хутор ночью войска оказались 2-й конной Донской дивизией генерала Морозова, атаковавшей с тыла Латышскую дивизию и ту часть группы 13-й советской армии, что устояла против дроздовцев. Донцы изрубили часть бойцов Латышской дивизии и захватили много пленных; другая часть латышей смогла пробиться на северо– восток.

После разгрома советской группы донцами наша батарея свернулась и двинулась дальше на Чаплинку и оттуда на Каховку. По дороге нас застигла страшная жара. В открытой таврической степи не было ни малейшей тени и негде было укрыться от сжигающих лучей. В пехоте несколько человек свалилось от солнечного удара. Около полудня появилась туча, она быстро приблизилась, и вскоре над нами разразилась редкая по силе гроза, с таким ливнем, что степь через несколько минут превратилась в озеро, глубиною в четверть метра. Люди и лошади приободрились и зашагали дальше к Днепру.

Впереди нас корниловцы опрокинули советскую конницу, и мы проходили место горячей схватки, на дороге лежало несколько трупов корниловцев с разрубленными черепами.

К вечеру мы вошли в Каховку и стали там на квартиры. Простояли мы несколько суток, отдыхали и купались в Днепре. Село Бериславль, на другом берегу, было занято красными, мы смотрели, как и они там купаются. Каждое движение на стороне противника и без бинокля было хорошо видно.

Красная артиллерия часто обстреливала Каховку и как-то раз, когда мы с полковником Шперлингом прыгали с пловучей купальни, советская батарея стала обстреливать ее... Щепки и доски крыши полетели в разные стороны. Схватив штаны и сапоги, мы, голые, пустились бежать подальше от купальни. Только чудом никто из нас не был ни убит, ни ранен. Самому командиру нашему пришлось бежать голым по набережной города. Рассердившись поэтому серьезно, он оделся и быстрым шагом пошел в гору на батарею: он решил разогнать купающихся красных на том берегу Днепра. Несколькими шрапнелями Шперлинг в две минуты очистил противоположный берег. Красные воины так же, как и мы, удирали без штанов, но, наверное, не так благополучно, ибо шрапнельный огонь, нацеленный Шперлингом, не мог быть безобидным фейерверком.

В Каховке мы ожидали серьезных боев и даже начали рыть у орудий блиндаж, но скоро пришли части корпуса генерала Слащева и сменили нас.

Первая батарея дошла до приднепровского села Ва– сильевка, к северу от Каховки. Там мы, офицеры бывшей Шестой Марковской батареи, были выделены из

Первой и нам от Управления дивизиона были обещаны пушки и быстрое формировие.

За это время боевые события шли без нашего участия. Дроздовцы, корниловцы и донцы окружили советский конный корпус Жлобы, проникший в наши тылы, и уничтожили его полностью. Бои в Таврии шли теперь по всем направлениям: от Каховки до Александровска и от Александровска до Токмака.

Генерал Слащев не удержал Каховку и не смог вернуть ее контратаками. Благодаря этому, большевики успели построить на нашем берегу прочный «Тет-де– пон»³⁸, защищенный рядами колючей проволоки и огнем нескольких батарей с Бериславля. Генерал Слащев получил за защиту Крыма титул – Слащев-Крымский, но от командования корпусом был отставлен. На его место был назначен наш «цветной» генерал-дроздовец Витковский. Но и он не смог вновь занять Каховку.

Обещания генерала Машина восстановить Шестую батарею не осуществлялись, и мы томились от скуки. Начались ссоры и различные недоразумения.

Михно, Жилин и я записались в Кубанскую группу генерала Бабиева, подготовлявшего десант на Кубань. Михно и Жилин скоро уехали, а я заболел желтухой и должен был лежать в кровати.

Скоро пришло для нас еще предложение: формировать конно-артиллерийский взвод при конвое генерала Кутепова. Генерал Кутепов, назначенный уже командующим армией, говорил, что у генерала Туркула, начальника Дроздовской дивизии, при конном конвое есть артиллерийский взвод. Есть артиллерийский взвод и в Корниловской дивизии, при конвое генерала Скобли– на, а у него самого, командующего Первой армией, при

конвое есть лишь два пулемета. Мы с радостью согласились ехать к штабу армии в Мелитополь и приехали попрощаться с полковником Шперлингом.

Соломон, Березовский, Златковский и я вошли в хату Шперлинга. Александр Альфредович поднялся нам навстречу и всем нам пожелал счастья и удачи. Мы теперь уходили уже из Марковской бригады. Я никогда не забуду этого прощания с нашим воспитателем, командиром еще со времени тяжелого «Ледяного похода». В его прощальном взгляде я прочел печаль – печаль расставания навсегда...

На другой же день мы уехали в Мелитополь, вместе с назначенным командиром конной батареи, полковником Харьковцевым, в недавнем еще прошлом – командиром бронепоезда «Слава Офицеру». Харьковцев был известен своей храбростью и жестокостью в отношении пленных красноармейцев. Вместе с нами выехала и молодая жена Харьковцева, красивая рыжеватая блондинка с зелеными глазами, стройная и гибкая.

На ночь мы остановились в немецкой колонии. На рассвете пришло сообщение, что конный корпус товарища Думенко прорвал фронт корниловцев и держит направление на юг, прямо на нашу колонию, где, кроме какого-то обоза и нас, никого нет. Когда мы спешно стали собираться в дорогу, выяснилось, что у жены Харьковцева пропала кошка и сам полковник ищет ее по огородам. Все мы понимали, что можем пропасть из– за кошки! Но кошка нашлась, и мы смогли двинуться дальше в Мелитополь к Штабу армии.

Приехали мы в Мелитополь 5 августа, а на другой день полковник Харьковцев получил приказание спешно вернуться в Васильевку и принять Первую генерала

Маркова батарею: 6 августа 1920 года лучшего артиллериста Добровольческой армии, полковника Александра Альфредовича Шперлинга не стало.

Тяжелые бои шли в это время по всему фронту Северной Таврии, и особенно на берегах Днепра под Васильевкой. Красные ежедневно наступали, бросая все новые резервы и ведя сильный артиллерийский огонь, даже по отдельным всадникам. Близкие к Шперлингу люди – Иегулов, Кривошея и Слонимский – потом рассказывали, что в эти дни полковник Шперлинг был неузнаваемо печален и нервен. Он даже как-то сказал об обреченности и безнадежности нашего положения. В роковой день Шперлинг руководил огнем батареи с холмика, бывшего его наблюдательным пунктом. Холмик был незаметен со стороны красных, и они по нему не стреляли. Когда наступающие красные цепи были рассеяны нашим артиллерийским огнем и бой приостановился, командир Артиллерийского дивизиона, полковник Лепилин, с группой конных разведчиков подскакал с флажком дивизиона к холмику, где лежал полковник Шперлинг и сопровождавший его штабс– капитан Иегулов, и начал, картинно рисуясь в седле, задавать довольно ненужные вопросы о боевой обстановке. Шперлинг отвечал коротко и отрывисто, – он мало уважал тех начальников, коим знал грошовую цену. В это время красные наблюдатели заметили группу конных с флажком и открыли шрапнельный огонь по холмику. Началась пристрелка. Шперлинг встал во весь рост и взял бинокль в руки. Лепилин побледнел, когда клевок шрапнели гулко шлепнулся у самого холмика, и резко рванул бока своего коня. Группа всадников поскакала в тыл, а Шперлинг и Иегулов остались.

Шперлинг не ложился и продолжал наблюдение в бинокль. Иегулов вдруг почувствовал удар, как бы кулаком по глазам, оглушительный звон и запах пороха. Низкий разрыв шрапнели покрыл холмик. Полковник Шперлинг был убит наповал, – в него попало не менее двадцати шрапнельных пуль, разбит был даже бинокль в его руках и пулей смят значок Кубанского похода. Славная смерть для первопоходника, для марковца-ар– тиллериста!

Весть о гибели нашего полковника повергла нас в тяжелое душевное состояние. Трудно описать скорбь бывших юнкеров-первопоходников. Молодые черкесы, конные разведчики Первой батареи, плакали как дети. Поручик Кузьмин, особенно любивший своего командира, вскоре застрелился. Его близкие друзья Попов и Кривошея повезли его гроб в Мелитополь, а затем дальше в Симферополь, чтобы похоронить его рядом с полковником Шперлингом, которого Боря Кузьмин, маленький «констапуп», любил больше всех на свете.