Текст книги "Ураган. Последние юнкера"

Автор книги: Виктор Ларионов

Соавторы: Борис Ильвов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– При взводе. Отбитые у красных патроны раздает. Не то он бы сам презентовал сестре этого росинанта.

– Что за вздор ты мелешь? – снова вскипятился Коля.

– И вовсе не вздор, – соскакивая с лошади, продолжал Басов. – Вот этой клячей, сестра, бьет вам челом наш командир Глеб Орлов.

– Так вы не шутите? – оживилась Наталья Владимировна, лаская животное. – Какая прелестная мордочка. Правда, Николай Николаевич?

Коля улыбнулся ее радостному оживлению.

– Конечно, прелестная, – ответил он. – Только ведь это скорее кошка, чем лошадь. Да и то не из крупных.

– Ну конечно. Много вы понимаете в лошадях! Моряк. Вы и лошадей то, вероятно, не видели. А как она досталась Глебу Николаевичу?

– Только что у красных отбили. Да и не ее одну. Еще пару коней, повозку, два пулемета и несколько сотен патронов. А вы вот на моряков нападаете.

– Вовсе я не нападаю, – вскакивая в седло и давая шенкеля, защищалась сестра. – Я... – но дальнейших слов не последовало, так как лошадка пустилась вскачь.

– А хорошо в седле сидит. Словно жокей, – похвалил Басов наездницу. – А ты что же, долго хворать собираешься, – обратился он к раненому. – Поправляйся скорее. Что Глебу передать от тебя?

– Скажи, чтобы подошел, когда случится время.

– Хорошо. Передам. До свидания. Храни тебя Бог.

Сделав несколько кругов и опробовав все аллюры,

Наталья Владимировна подъехала к Колиной подводе.

– Теперь, вот увидите, как мы заживем, – весела обратилась она к нему. – И продуктов будем иметь вволю и для ночевок будем иметь отдельную комнату. Все у нас будет. Правда, моя дорогая Машка? – наклонившись вперед, ласкала она грязную шею животного.

– Как вы ее называете?

– Машкой, а что.

– Подходящее имя, – улыбнулся Коля. – Кошка Машка.

– Вы опять обижаете мою Машку... Злюка! Подождите. Благодарить ее будете.

К вечеру маленькая армия Корнилова вошла в станицу Корсунскую и расположилась в ней бивуаком. Разместив свой взвод по хатам, Глеб отправился разыскивать брата. Измученные тридцативерстным переходом, ноги отказывались служить. С трудом вытаскивая их из липкой грязи станичных улиц, Глеб зашагал на Удачу, к церковной площади. Не успел он пройти и квартала, как из-за угла показался всадник на низкорослой лошадке.

– Глеб Николаевич! Это вы? – окликнула его Наташа. – Идите к нам чай пить. Николай Николаевич вас ждет. Мы здесь недалеко остановились. Представьте себе, комната в нашем распоряжении. И все благодаря Машке, – болтала она, двигаясь рядом с Глебом.

– Как же это вам удалось?

– А очень просто. Как бой кончился, вызвали квартирьеров. Ну и я с ними на моей Машке. Сама себе квартирьер. Выбрала хатку, да скорее за Николай Николаевичем. Приезжаю, смотрю обоз стоит без движения. Раненые мерзнут. Я прямо к своей подводе. Погоняй, говорю, станица. Выехали мы из обоза и прямо к хате. Потом, когда мы уже и коней распрягли и Николай Николаевича в горницу внесли, несколько квартирьеров заглянули было к нам, да видят тяжелораненый лежит, и дальше. Вот мы и остались хозяевами. Я уже и в лавочке побывала. Молока, хлеба, яиц у нас сколько угодно. Для Николая Николаевича курица варится, а для нас с вами самоварчик кипит. Идемте скорее. А то без меня Николай Николаевич с ума сойдет.

– Золотые ручки у вас, – восторженно промолвил Глеб, с восхищением глядя на маленького всадника.

– Я тут не причем. Вы Машку благодарите. Если бы не она, мы еще и теперь блуждали бы по улицам. Ведь лазарет до сих пор не размещен. Боюсь, что многие раненые так и останутся в подводах до утра.

Заметно вечерело, когда Наташа и Глеб вошли в маленькую комнату казачьей хаты. На покрытом цветною скатертью столе шипел самовар и лежали куски нарезанного хлеба и другой снеди. Под образами, на широкой деревянной кровати, лежал Коля. Его воспаленные, выражавшие нетерпение глаза были устремлены на дверь. Он сильно похудел и осунулся.

– Ну слава богу! Наконец-то! И куда это вас носило? За это время десять раз можно всю станицу взад– вперед объездить.

– Полно-полно старый ворчун. Я вот вам брата привела, а вы все сердитесь. Выпейте-ка молока, – продолжала Наташа, наполняя стакан.

– Не хочу молока, – забрюзжал Коля.

– Ну коли так, я сейчас пойду в лазарет. Пусть к вам назначают другую сестру, а я больше не могу.

– Ну не сердитесь. Не буду. Давайте ваше дивное молоко.

– Вот, умница. Паинька. Пейте же.

– Фу, какая гадость, – морщился и гримасничал Коля, но стакан все же опорожнил.

– Вот у нас вечно такие разговорчики, – жаловалась Наташа. – Как что-нибудь съесть или выпить – целый бой разыгрывается. Ну-с, Глеб Николаевич, жалуйте к столу. Вы, поди, с утра ничего не ели.

– Некогда было. Все время в бою. Как вышли утром из Лежанки, так вот до самого вечера.

–А как ваша молодежь? Не слишком устают? Не ропщут?

– Что вы! Какой там ропот? Все со смехом да с прибаутками переносят. Никакая усталость их не берет. А ведь многие устают смертельно. Еле бредут под конец. У многих ноги до ран натерты. А все нипочем. Зубоскалят. Сами над собой подсмеиваются. А в бою Не налюбуешься ими. Рвутся вперед. Единственное, что страшит нас всех, так это быть раненым или, еще хуже, живым в плен попасть. Вы знаете, с мыслью о смерти все мы сжились. Она не пугает. А очутиться на обозной подводе – это действительно кошмар. Ухода-то ведь почти никакого. Голодно, холодно. А самое главное, что каждую минуту обоз может быть захвачен красными. Мы то знаем, что на его охрану частей не хватает. Иногда бывает, что все части в бой втянуты, а обоз на Николая Угодника оставлен. Вот это больше всего пугает.

– Ух! Как у вас хорошо. Тепло, – отодвигая стакан, закончил он.

– А еще чайку?

– Нет. Благодарю вас. Я и то с голодухи почти весь самовар выпил.

– Ну тогда помогите сделать перевязку.

– Опять турунды? – застонал Коля.

– Что делать, Николай Николаевич. Без них никак нельзя.

– Нет. Нет. Нет. Сейчас я ни за что не дам себя мучить. Лучше утром. Если сейчас, то ведь я всю ночь не засну.

– Полно-полно, Николай Николаевич. Если сегодня не переменить турунд, у вас температура подымется. Лихорадка начнется. Да кто вы в самом деле – девочка или мужчина? – топнула она ножкой. – Сами отлично знаете, что сделать перевязку необходимо сегодня. Я и так два дня как не меняла турунд. Глеб Николаевич, приподнимите его за плечи.

Началась перевязка. Измученное, перекошенное болью, осунувшееся лицо брата вызвало прямо физическое страдание Глеба. Поддерживая его, он ощущал тошноту и головокружение и боялся потерять сознание. Между тем проворные пальчики Наташи быстро и умело делали свое дело.

– Скоро ли? Скоро ли? – шептали побелевшие губы Коли.

– Конечно. Уже кончено, – ободряющим голосом наконец произнесла Наташа. – Вот только забинтую и все. Глеб Николаевич держите компресс. Прикладывайте. Выше. Выше, – командовала она. – Теперь опускайте. Вот и готово.

Коля впал в забытье.

– Пусть себе спит. Сон – лучшее лекарство. А когда в поход? Вы не знаете, Глеб Николаевич?

– Точно не знаю. Мне приказано быть готовым к шести утра, – отвечал Глеб, натягивая шинель.

– Куда же вы так рано?

– Устал я, Наталья Владимировна. Надо отдохнуть перед походом. Не дай бог еще скисну, а мне надо быть бодрее и тверже других. Все-таки начальство, – улыбнулся он, пожимая ее руку.

Маленькая лампада чуть освещала комнату. Подостлав шинель, прямо на полу дремлет Наташа. Проводив Глеба, она еще долго сидела около раненого, стараясь успокоить его расходившиеся нервы. Лишь только он задремал, она повалилась на свою подстилку и моментально заснула. Забыта грязная станица. Чародей Морфей перевес ее в шумную и блестящую Москву. Видит она себя сидящей за партой в большой аудитории курсов. Кругом подруги. Знакомый профессор, расхаживая взад и вперед, что-то рассказывает монотонным голосом.

– Что он говорит, – старается вникнуть в его речь спящая Наташа.

Между тем профессор остановился против нее и все так же монотонно продолжал:

– Очень жаль Колю. Он такой славный и так сильно страдает. Но уж очень капризен. Может быть, от болезни, а может быть, это характер у него такой. Вот Глеб – другое дело. Не правда ли? Как он заботлив к Коле и к вам. К тому же он очень храбр. Вы заметили, как хладнокровен в бою? А как его все уважают за ум. Нет. Положительно Глеб мне нравится.

Профессор прошелся по аудитории и снова остановился против Наташи.

– И как это вы, Наташа, попали в такую дикую обстановку. Сидели бы здесь, в Москве. Слушали бы мои лекции. Учились бы. Так ведь нет же. Бог знает куда и зачем вас понесло. Хорошо, что я вас нашел и вернул на курсы.

Вдруг глаза профессора стали злыми. Он затопал ногами и закричал:

– Наташа. Наташа. Наташа. Наташа, – неслись хриплые стоны с кровати. – Наташа.

Чуткий сон оборвался. Недоумевающими глазами она обвела комнату.

– Наташа, – снова застонал Коля.

Очнувшись окончательно, она вскочила, подошла к кровати и села на ее край.

Положив голову к ней на колени, Коля рыдал, сотрясаясь всем телом.

Измученные нервы и воспаленный мозг не выдержали. Он как малый ребенок, жаждал ласки и сочувствия. В больной голове бродили сбивчивые мысли. Он видел себя то дома, около матери, то на мостике своего миноносца Иногда еще казалось, что он еще маленький мальчик и лежит в кроватке в детской комнате. Но куда бы его не заносило его воображение, всюду он ощущал мучительную тоску, боль в груди и чувство острой и глубокой обиды. Из глаз неудержимо катились слезы и переходили в рыдания. Наташа поцеловала его в лоб и, усевшись на краю кровати, стала гладить его волнистые волосы...

– Успокойтесь, Николай Николаевич. Что это с вами? Ну чего вы?

Ласковый голос сестры и прикосновения ее руки, видимо, успокаивали больного.

– Вы на меня не сердитесь, что я вас Наташей зову? – произнес он сквозь слезы.

– Что за глупости? Конечно нет. Хотите я вас буду звать Колей? Хотите?

Вместо ответа он прижался горячими губами к ее руке.

Дождавшись пока он заснул, Наташа юркнула на свое незатейливое ложе и моментально заснула.

Чуть забрезжил свет, она была уже на ногах. Разбудив ямщика и распорядившись запряжкой лошадей, она уже хлопотала около раненого. Забот было много. Надо было его умыть, напоить горячим молоком, смерить температуру, дать лекарство, собрать разбросанные вещи и дополнить пищевые запасы.

Подняв спавших хозяев хаты, с их помощью она перенесла раненого на подводу и выехала со двора.

Станица просыпалась. Со всех сторон слышались скрипы колес, понукания ямщиков, окрики начальников и мерное шлепание по грязи выступавшей пехоты. Погода была отвратительная. Мелкий, как сквозь сито, дождь проникал сквозь шинели и одеяла. В своих повозках раненые лежали, как в болоте. Один Коля был сух. Наташа покрыла его такой массой одеял, что ни одна капля не могла просочиться сквозь них. Привязав

свою Машку к задку телеги, она и сама забралась на нее. Выбрав местечко в ногах, она укрылась чем могла и, свернувшись калачиком, несмотря на стужу, крепко заснула. Под тяжестью своих одеял Коля лежал неподвижно. Подвода двигалась черепашьим шагом, ее мерное покачивание, монотонные звук падающего дождя и цоканье копыт лошадей нагоняли сон и на него. Прошло часа два. День уже вступил в свои права, когда продрогшая Наташа высунула голову из-под своего тряпья. Долго протирала она свои измученные глаза. Кругом все было бело. Вся степь была покрыта пушистым снежным покровом. Махровыми хлопьями падавший снег как бы сеткою заволок горизонт. Люди, повозки, кони, – все было покрыто толстым его слоем. Чтобы не замерзнуть окончательно, она выпрыгнула из телеги и, вскочив на свою Машку, загалопировала к го– ловеобоза.

Становилось все холоднее. Снег прекратился, но поднялся ветер и ударил мороз. Вернувшись к подводе, Наташа увидела целый слой льда, покрывавший верхнее одеяло Коли.

– Неужели и вы промокли? – крикнула она ему.

– Нет. Я совершенно сух, – силясь улыбнуться, отвечал Коля. – Куда мы идем? Где Глеб?

– В станицу Калужскую. Там мы должны соединиться с Екатеринодарским отрядом. А Глеб Николаевич, да и все остальные строевые части пошли брать станицу Новодмитриевскую. Там, говорят, сильный отряд красных засел.

Уже темнело, когда верхом на Машке, в толпе квартирьеров, Наташа въезжала в Калужскую. Как и преж-

л

де, ей удалось отвоевать отдельную комнату, куда без замедления и был внесен Коля. Немножко обогревшись, она вышла на улицу в поисках лавки. Было уже совсем темно, но повозки лазарета все еще двигались в ожидании пристанища. Воздух наполняли вопли замерзающих раненых. Промокшие насквозь, в этакую стужу, без движения, они громко молили о помощи. Но не так легко было оказать эту помощь. Уж слишком много было раненых. Некуда было поместить.

Между тем Глеб шагал по грязной дороге со своим полком:

– А давненько я не принимал такого хорошего душа, – осурил Бутенев, – это вам не какой-нибудь Шарко.

– Смейся, смейся. Вот посмотрим, что ты запоешь, когда после душа в холодную ванну полезешь! – рассердился Басов. – Ты не воображай, что дело дождем ограничится. Там перед станицей, я знаю, речушка есть. Сейчас она, я думаю, в реку выросла. Вот как прикажут вброд идти, посмотрим, что ты тогда скажешь. Черт знает что такое – ворчал он. – Сухой нитки нет, а дождь все валит и валит. Ба, да никак снег пошел!

В самом деле – в воздухе закружились белые мухи.

– Этого еще недоставало, – продолжал ворчать Басов. – Только мороза не хватает, чтобы мы и без боя сложили бы свои кости.

Усилившийся ветер и густо поваливший снег отбивали охоту к разговорам. Ежась в намокших шинелях, люди двигались молча. Мороз крепчал. Ветер, как бешеный, рвал полы шинелей, а снег повалил такой, что

вскоре вся степь покрылась им как ковром. Идти было очень трудно. Ноги увязали в снегу, покрывавшему киселеобразную грязь. Ветер захватывал дыхание, а снег слепил глаза. Холод сковывал члены и леденил мозг. Отрывочные мысли лениво шевелились в голове Глеба. Еще казалось, что он уже целую вечность идет и всегда будет идти, что никогда не кончится ни эта дорога, ни ветер, ни снег. Наклонив голову и не видя ничего, кроме снежных следов впереди идущих, он шагал как автомат. Вдруг он наткнулся на хвост остановившегося 3-го взвода. Остановились и моряки. Никто даже вопроса не задал о причине остановки. Всем было все равно. Идти так идти, стоять так стоять.

– Привал. Командиры взводов ко мне! – сквозь вой вьюги донеслась команда командира роты.

Стряхнув овладевшее им оцепенение, Глеб двинулся на голос. В стороне от колонны ротный командир поджидал своих взводных. Он был весь облеплен снегом. Подставляя ветру спину и потирая побелевшие уши, он танцевал на месте, чтобы отогреть замерзавшие ноги.

– Господа, нам предстоит перейти вброд реченку, – начал он. – На карте здесь обозначен ручей, – но благодаря дождю он превратился в целую реку. В двух верстах за ручьем – станица. Объясните своим людям, что другого пути, как только в брод, – нет. Отступать же – значит замерзнуть. Наша рота пойдет первой, чтобы потом прикрывать переправу остальных. Ну господа, с Богом! По моей команде ведите взводы к реке, и начинайте переправу. Наблюдайте, чтобы люди шли в воду группами. Течение сильное. Может сбить с ног. – Приложив руку к козырьку, он повернулся и пошел к реке.

Предстоящее дело оживило Глеба. Апатия исчезла, и он бодрым шагом направился ко взводу.

– Господа! Купаться! – стараясь заглушить ветер, прокричал он. – Сейчас поведу вас в брод через речку. За речкой в двух верстах станица: с жаркими хатами и горячими самоварами.

– Вот тебе и душ Шарко, – пробурчал Басов.

– В воду идти группами по пять, по шесть человек, – продолжал Глеб. – За руки держитесь, не то снесет. Полы шинелей заткните за пояс. Винтовки и патронташи – над головой.

«Четвертая вперед!» – донеслась команда.

– Это, чтобы у нас нервы были крепче, самое полезное дело. Душ и ванна. Это мне еще бабушка говорила, – не унимался Бутенев, хотя голос его дрожал, а зубы выбивали мелкую дробь.

Вместо ручья оказался бурный поток. С ревом и воем катал он свои мутные волны. Посреди него виднелись перила затопленного моста.

Подождав, пока весь его взвод подтянулся к ручью, Глеб шагнул в воду. Точно тысяча иголок впились в его тело. В первую минуту ощущение было такое, словно он попал в кипяток. С трудом передвигая ноги, скользя, спотыкаясь и падая, брели добровольцы выше пояса в воде. Вдруг Глеб почувствовал, что попал в яму. Вода подступила к самому горлу. Кое-как сохранив равновесие, наполовину вплавь, он добрался до противоположного берега. Остальные еще боролись с течением. Особенно плох был Бутенев. Он оторвался от своей группы и теперь боролся с течением один, заметно слабая. В три прыжка Глеб снова очутился в воде и, протянув ему винтовку, вытащил его на берег.

Когда вся рота переправилась через речушку, ее двинули вперед. К станице. Молча шли добровольцы. Было не до разговоров. Все на них обледенело. Шинели стояли колом и затрудняли движение. А мороз все крепчал. Отойдя с версту, рота остановилась и, рассыпавшись цепь, залегла в снег. Два часа длилась переправа, и все два часа обмерзавшие люди лежали на снегу, на трескучем морозе. Между тем стемнело. Сквозь сетку падавшего и кружившего снега замелькали огоньки станицы. Кругом царила тишина. Лишь заглушенный рев речушки да вой ветра нарушали ее.

Вдруг слева послышался какой-то шум. Шум нарастал, и вскоре стало ясно, что это едут какие-то всадники. Из белесой темноты появились их закутанные и облепленные снегом фигуры.

– Внимание, – шепотом передал по цепи Глеб. – Сползайте ко мне! Не шуметь! Без команды не стрелять!

Среди черневшего на снегу кустарника зашевелились темные фигуры. Это моряки ползком стягивались к своему командиру.

Всадники приближались. Они медленно ехали вдоль линии цепи, не подозревая опасности. Фыркали лошади, иногда раздавалось бряцание оружия, но вот стали доноситься и голоса.

– А что, товарищ, не повернуть ли? Зря нас командир погнал. Ну кто в такую погоду наступать пойдет? Ведь этакая вьюга, прости господи.

– Нет, товарищ, нельзя так. Боевой приказ. Оно, конечно. Зря все это. Ни лысого черта в степи теперь не встретишь. Ну да уж ладно. Вон до тех кустов доедем и повернем. Так уж, для спокойствия.

Всадники свернули к тем кустам, под которыми лежали моряки.

– Приготовиться! – наводя винтовку на первого всадника, прошептал Глеб.

Наступила томительная тишина.

Вдруг, почти у самых ног лошадей, раздалась громкая команда Глеба: «Взвод – пли!» Грянул залп, и несколько всадников мешками свалились со вздыбившихся лошадей. Красный разъезд остановился, но в следующую секунду, забыв о строе, кто как попало, всадники понеслись к станице. Щелкнуло еще два-три выстрела, но Глеб остановил стрельбу.

– Кто стрелял? Зачем стрелял? – послышался тревожный голос батальонного.

– Разъезд наскочил, – отвечал Глеб, – нельзя было не стрелять.

– Коли так, идемте вперед. Цепи встать! Цепи вперед!

Белая стена ожила. Темные фигуры, словно из-под

земли выросших добровольцев, бесшумно двинулись вперед.

В уютной комнате дома станичного священника было жарко натоплено. За столом, уставленным бутылками и остатками трапезы, сидели два молодых человека. Один брюнет, явно выраженного еврейского типа, другой – блондин с голубыми глазами и небольшой русой бородкой.

– Мне кажется, что вы сегодня непозволительно беспечны, – говорил еврей. – Весь наш отряд спит по квартирам, и никто не сторожит. А что если именно эту ночь выберут корниловцы для атаки?

– Полно, товарищ комиссар, вы совершенно напрасно тревожитесь. В такую погоду, после тридцатипятиверстного перехода переправляться вброд через ледяной поток и атаковать свежего противника – полнее безумие. Никогда Корнилов на это не рискнет. Впрочем, на всякий случай, я послал два конных разъезда.

– Послали, – саркастически улыбнулся комиссар. – Я вам ручаюсь, что оба ваши разъезда давно спят по квартирам.

– Не думаю. Не таких я назначил начальников разъездов.

– А вы кого же назначили?

– Помните Федченко? Глуп, как пробка, но исполнителен до противности. Этот сдохнет, а приказание выполнит. С ним разъезд не заснет. Другим разъездом Кошкин командует. Это трус, каких мало. У него при приближении белых прямо кровь в жилах стынет. Этот все равно до зари спать не будет. Слышал я, что он несметное количество буржуев прирезал. Верно, возмездия боится. Нет, с такими людьми можно быть спокойным. А вам я советую не расстраиваться и ложиться спать. Утро вечера мудренее. Проснетесь, взойдет солнышко, и ваши сомнения, как дым, разлетятся. Давай– те-ка лучше, для крепости сна, выпьем еще по единой.

Опрокинув по несколько стаканов «Донского», приятели разоблачились и растянулись. Один на широкой кровати, а другой на диване. Свет потушили. Вскоре густой храп известил комиссара, что начальник отряда заснул. Но бежал сон от глаз еврея. Близкое соседство Корнилова и его неизменные боевые успехи тревожили робкую душу сына Израиля. Он вслушивался в ночную тишину, но она не нарушалась

ни единым звуком. Только старые стенные часы, с рисунками на циферблате, мерно отбивали свое тик-так, да сочно храпел командир. Вдруг вдали послышался звук как бы раздираемого полотна. Для неопытного у– ха звук этот показался бы загадочным, но комиссару он был хорошо знаком. Как ужаленный, вскочил он с кровати.

– Товарищ командир! Товарищ! – тормошил он спящего. – Стрельба!.. Корнилов наступает! Ах, да проснитесь же вы, ради бога!..

– Что такое? В чем дело? – садясь на диван, наконец отозвался тот.

– Залп! Я сейчас слышал залп!

– Только-то? Один залп и больше ничего?

– Да что вам пушечной канонады надо! – волновался комиссар.

–Да нет. Я вас спрашиваю: залп был один или несколько? Ружейную трескотню после залпа вы не слышали? Впрочем, погодите. Если что-нибудь серьезное, то перестрелка и сейчас должна быть слышна.

Оба замолчали и стали прислушиваться, но тишина ночи не прерывалась ничем.

– Так в чем же, по вашему, дело? Почему этот залп? – волновался еврей.

– Попросту трусу Кошкину что-нибудь померещилось, он и дал залп, чтобы себя успокоить.

Прождав еще минут десять и ничего подозрительного не слыша, приятели успокоились и снова разлеглись на своих постелях.

Между тем, наткнувшись на моряков, разъезд стремглав летел в станицу. Кошкин и его помощник были убиты, и разъездом никто не руководил.

Влетев в станицу, разъезд свернул в одну из боковых улиц и понесся к месту квартирования.

– Товарищи! Корниловцы! Корниловцы в станице! – наперебой кричали всадники.

Подскакав к стоянке своего эскадрона, они произвели в нем полную панику. Как потревоженные осы в улье загудели кавалеристы.

– Какие корниловцы? Где корниловцы?

– В станице! Седлай! Выводи коней!

В поднявшемся бедламе ничего нельзя было понять. Командир эскадрона, из бывших вахмистров, пытался расспросить вернувшихся из разъезда, но те торопливо увязывали свои мешки и отвечали односложно.

– В станицу ворвались! Кошкин убит! Отвяжись, нуда! Не мешай!

Ничего не понимая, но встревоженный, как и остальные, он сам бросился увязывать свой мешок. Не прошло и десяти минут, как эскадрон уже мчался по пустынным улицам спящей станицы. Проносясь мимо расположений других красных частей, кавалеристы громко кричали: «Опасайтесь, товарищи! Корниловцы в станице!»

Паника росла. Разбуженные пехотинцы быстро одевались и выскакивали на улицу. Не слыша команд и не получая приказаний, обезумевшие люди толпами повалили вон из станицы. Вдруг в ночной тишине грянул выстрел. За ним другой, и поднялась ружейная трескотня. Разбуженные огнем, красные выскакивали из хат и попадали под обстрел невидимого врага. Станица ожила. Толпы обезумевших людей метались из одной улицы в другую и в темноте стреляли по своим.

Между тем, утомившись долгим ожиданием, комиссар заснул крепким сном. Вот вдалеке грянул выстрел. За ним второй. Заглушенная двойными рамами, послышалась беспорядочная стрельба. Мимо дома священника проскакало несколько конных. Не слышит комиссар ни стрельбы, ни конского топота. Мирно покоится он на мягкой поповской перине. Мирно тикают часы и выводит рулады спящий командир. Но вот выстрелы послышались уже совсем близко. Под окном раздался топот бегущих людей. Вдруг шальная пуля залетела в окно и осколки стекла посыпались на пол.

– Ай! Что это такое? Что это такое? – вскочил обезумевший от страха комиссар.

– Ай! Ай! Ай! Да отвечайте же мне, что это такое? – обливаясь холодным потом, приставал он к своему коллеге.

Но тот молча одевался, прислушиваясь к перестрелке.

– Да что ж это такое? Товарищ командир! – чуть не плача, завизжал еврей.

– Не кричите! Или не понимаете, что в станицу ворвались корниловцы?

– Корниловцы?! Боже мой! Что же нам теперь делать?

– Вы перестанете кричать или нет? – с угрозой в голосе ответил командир. – Одевайтесь и поскорее куда– нибудь прячьтесь!

– Да куда же мне спрятаться?

– В подвал, на чердак, в сарай. Куда хотите.

– А вы?

– Что я? Вы обо мне не беспокойтесь! О себе я и сам подумаю.

Комиссар стал поспешно одеваться. Но дрожащими руками он никак не мог попасть в рукава. Туалет обоих далеко еще не был закончен, как в сенях раздался топот множества ног. Дверь с шумом растворилась и, держа винтовки наперевес, в комнату ворвалось несколько человек в солдатской одежде и с блестящими погонами на плечах.

– Ни с места! – громовым, как показалось комиссару, голосом скомандовал один из вошедших.

– Руки вверх! – продолжал он, направляя штык в грудь комиссара. Это был Глеб.

Глава П

Наталья Владимировна Воробьева перед самой войной кончала одно из высших учебных заведений в Москве. Шла она прекрасно, и диплом ученого агронома, казалось, был ей обеспечен. Несмотря на близость цели, она легко бросила свои курсы, лишь только грянули первые выстрелы войны. Она поступила на курсы сестер милосердия, которые были открыты при Московском университете. Получив звание сестры, она уехала на Румынский фронт, в один из передовых госпиталей, и со всем пылом юной души отдалась новому делу. А дела было много. После каждого боя на фронтах госпиталь переполнялся новыми и новыми жертвами войны. Тяжелораненые требовали тщательного ухода за собой, а легкораненые – ласки, внимания и нравственной поддержки. Вот и билась Наташа, переходя от койки к койке, из палаты в палату. Однажды, после тяжелого боя, в офицерскую палату, которой заведовала Наташа, санитары ввели раненого в ногу офицера. Его красивое, свежее лицо было бы привлекательным, если бы не глаза. Дерзкие, наглые и самоуверенные, они портили все впечатление. Наташе он сразу же не понравился. Уложив его на свободную койку, она занялась другими ранеными. Между тем из канцелярии принесли свежий цигель и укрепили его над головой вновь прибывшего. «Ротмистр Матвей Карягин», – прочла Наташа меловую надпись на нем.

– Сестра! – раздался резкий голос Карягина. – Сестра, я пить хочу

– Сию минуту. Вот только кончу перевязку.

Наполнив стакан водою, Наташа подала его офицеру. Тот взял, но, не поднося к губам, стал рассматривать покрасневшую девушку.

– Пейте же, – нетерпеливо промолвила она.

– А и хорошенькие же сестры в вашем госпитале! Все как на подбор. Этакое счастье, что я к вам попал! А ведь я было боялся, что попаду к крокодилам и что меня съедят, если не крокодилы в юбке, то скука и тоска.

– Пейте же! Мне некогда. Видите, сколько раненых.

– Ну, полно, полно! Не сердитесь, сестричка,– продолжал Карягин, пытаясь взять Наташу за руку.

– Я не сестричка, а сестра! – побледнела она, отдергивая руку, и, круто повернувшись, отошла от нахала.

– Ого! Какая строгость! – засмеялся Карягин. – Диана, да и только.

Яркий румянец негодования залил щеки оскорбленной девушки. Никто никогда не позволял себе обращаться с нею таким образом. Даже слезинки выступили на ресницах.

Избегая наглого офицера, Наташа до позднего вечера проработала в палате. Переходя от койки к койки, она буквально валилась с ног, когда поздним вечером пришли ее сменить. При выходе из палаты ее остановил голос Карягина.      ¹

– Сестра, прошу вас, подойдите ко мне.

Наташа подошла и, смотря поверх его головы, ледяным тоном спросила:

– Что вам угодно?

– Ну зачем такой тон? Я слышал, как мило вы болтаете с другими, а со мною и поговорить не хотите. А я, знаете, мастер поболтать. Я...

– Извините, ротмистр, мне некогда. Если вам что– либо понадобится, обратитесь к новой дежурной, – произнесла Наташа и повернулась, чтобы уйти.

– Да бросьте, сестра. Мне ничего не надо. Мне просто хотелось...

– Извините, – перебила она его. – Я вам повторяю, что мне некогда. – И быстро вышла из палаты.

– Фу, какая норовистая девчонка, – бурчал Карягин. – А хороша, черт возьми! Впрочем, еще посмотрим.

Из палаты Наташа отправилась в столовую персонала. Наглость офицера возмутила ее до глубины души, и она еле сдерживала волнение.

В столовой пили вечерний чай. За длинным столом расположились сестры, а в углу, за отдельным столиком, уполномоченный угощал только что приехавшего начальника дивизии. Высокий, сухой, моложавый старик, оживленно беседуя со старшим врачом, весело поглядывал на свеженькие личики молодых девушек.

– Вот я и приехал посмотреть ваш лазарет, – говорил генерал. – После последнего боя, надо надеяться, они не скоро оправятся. Так что есть немножко времени, чтобы отдохнуть.

– Здравствуйте, сестра, – перебил он себя при входе Наташи. – Ну что, как себя чувствуют ваши пациенты?

– Слава Богу. Впрочем, в моей палате особенно тяжелых нет. Все понемножку поправляются.

– Куда же это вы? – воскликнул генерал, видя, что – Наташа собирается сесть за общий сестринский стол.

– Это все вы, – шутя напустился он на уполномоченного. – Посадили меня отдельно, словно пугало какое. Коли я генерал, так и права не имею побеседовать с барышнями! Сестра, сделайте милость, садитесь сюда. Садитесь же, садитесь! Уважьте старика!

Наташа, улыбаясь, села с ним рядом.

– Вы давно у нас на фронте?

– Скоро два месяца.

– И не страшно?

– Не знаю. Кажется, нет.

– Ну а как вы здесь развлекаетесь? Поди в ухажерах недостатка нет!

–Что вы, ваше превосходительство, – засмеялся уполномоченный. – Сестра Воробьева так на них покрикивает, что к ней подступиться ни один не рискует.

– Вот вы какая, – проговорил генерал, внимательно оглядывая ее. – Но вы так и не ответили мне, как вы тут развлекаетесь в свободное время.

–Какие же тут развлечения? Не до них... Любуюсь природой, – подумав, продолжала она. – Места тут чудные. Дикие. Вот где охота должна быть.

– А вы охотник?

– Обожаю охоту. Особенно верхом.

– Знаете что? Хотите, завтра поедем в горы. Может быть, коза, зайчишка или еще что-нибудь попадется. Кстати, у меня есть прелестное маленькое ружьецо. Ведь у вас с собой вряд ли есть оружие.