Текст книги "Ураган. Последние юнкера"

Автор книги: Виктор Ларионов

Соавторы: Борис Ильвов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Что-то неладно, – думал он. – Иначе не ждал бы Корнилов, пока перебьют столько народу из его и без того крошечной армии.

Наконец стало темнеть и мало-помалу стрельба затихла. Все приободрились, ожидая, что с наступлением ночи их, или отзовут из этого гиблого места, или начнется штурм. Кроме того, уже двое суток никто куска хлеба в рот не положил. Каждый мечтал об еде, которую, вероятно, доставят, пользуясь темнотой. Когда окончательно стемнело, неожиданно раздался голос, незаметно прокравшегося сзади, офицера связи.

– Где ротный командир?

– Я здесь, – отозвался Дукаров.

– Приказано немедленно отступать, до соединения с полком. Корнилов убит, – дрогнувшим голосом, добавил он.

– Как убит? – послышались встревоженные голоса.

– Так, сегодня в восемь часов утра, разорвавшимся снарядом, убит наповал.

Наступило тяжелое молчание.

– А кто принял командование? – спросил Дукаров.

– Деникин. Генерал Деникин, – отвечал офицер, скрываясь в темноте.

Усталые, голодные и нравственно придавленные шагали добровольцы, уходя от, еще не подозревавшего отступления, противника.

– Дождались, – думал Глеб. – Господи, что же будет с Колей и Наташей? Встретимся ли мы еще?

Видя подавленное состояние своих соратников, он ожидал полного разгрома, лишь только наступит день.

«Ну, что же, я умереть сумею. Но что будет с ними? А если рассыпавшись в разные стороны нам удастся спастись? – подумал Глеб. – Что тогда? Ах зачем я медлил и до сих пор не сделал предложения? Ведь если я останусь жив, я то буду ее разыскивать, но она. Какое основание будет она иметь, чтобы искать меня? Нет если только Бог мне поможет с нею встретиться, не буду больше откладывать и объяснюсь при каких бы то ни было обстоятельствах».

Расстроенные ряды добровольцев, молча двигались в ночной темноте. Не раздавалось обычных шуток, не слышалось смеха в их рядах. Каждый был погружен в тяжелую думу о завтрашнем дне. Погиб Корнилов, разбита надежда и утеряна вера в то святое дело, которому служили, за которое умирали.

– Сестра, а сестра! – стучался в дверь комнаты старый казак, стараясь разбудить крепко спавшую Наташу. – Сестра, ваши в поход сбираются.

– Кто там? – раздался за дверью голос Наташи.

– Это я, Остап. Одевайтесь скорее, а я пойду коней запрягать.

– Да, в чем дело дедушка? – появляясь в дверях и протирая заспанные глаза, снова спросила она,

– Да я ж вам говорю, что ваши в поход сбираются.

– В поход? Ну, слава богу. Значит Екатеринодар взят, – подумала она, бросаясь в комнату готовиться к дороге.

Было еще совсем темно, когда ее повозка присоединилась к медленно двигавшемуся вдоль улицы обозу.

– Вот видите, Коля, – говорила она, перегибаясь с седла к раненому. – Вот видите, ваши опасения оказались напрасными, мы едем в Екатеринодар.

– Да, слава Богу, – отвечал тот. – Только почему мы, как будто, не по той дороге едем. Ведь Екатеринодар совсем в другой стороне.

– Да, это странно. Вероятно для обоза выбрали эту дорогу, как более удобную. Да, вот как рассветет, я спрошу кого-нибудь.

Убаюканный легким покачиванием, катившейся на хорошей дороге, повозки и успокоенный радостной вестью о взятии Екатеринодара, Коля вскоре заснул, а Наташа начала пробираться на своей Машке вперед, где должен был ехать доктор. Уже начинало светать, когда она поравнялась с его повозкой.

– Здравствуйте доктор, – обратилась она к нему. – Скажите пожалуйста, почему мы по этой дороге поехали?

– А по какой же прикажете? – отвечал доктор мрачным голосом.

– Так ведь дорога на Екатеринодар совсем в другой стороне.

– Э, причем тут Екатеринодар? Корнилов убит. Мы отступаем, – пробурчал он, заворачиваясь в шинель и удобнее укладываясь на ворохе пакетов и тюков.

«Вот оно что! – с трудом сообразила Наташа, и сердце ее болезненно сжалось. – Что же далыие-то будет? Господи, что же будет со всеми этими несчастными, лежащими сейчас на подводах, страдальцами. Что будет с Колей, с Глебом, со всеми нами? Хорошо, если просто убьют, а то ведь замучают в ужасных пытках. Бр... – и струйка мороза пробежала по ее спине. – Я то знаю, что с собой делать. Хорошо, что до сих пор не рассталась с револьвером. Коля, конечно тоже застрелится, да и Глеб, я уверена, живым в их руки не отдастся. Но куда же мы двигаемся? Значит еще не все потеряно, – вдруг сообразила она. – Кто-то руководит. Кто-то значит надеется на спасение армии».

– Доктор! Доктор! – снова нагнала она повозку врача.

– Ну, что еще? – грубо огрызнулся тот.

– А кто теперь нами командует?

– Генерал Деникин, – последовал лаконический ответ.

«Не следует падать духом. Надо сохранить бодрость и поддержать ее в других», – соображала Наташа, равняясь со своей повозкой, на которой безмятежным сном все еще спал Николай.

Было часов десять утра, когда издали стала доноситься артиллерийская стрельба.

– Что такое? Почему стрельба? – встревоженным голосом, спросил просыпаясь Николай.

«Как бы ему поосторожнее сообщить тревожную весть», – соображала Наташа.

– Да там, впереди, наши ведут бой.

– Что преследуют красных?

– Не совсем так, дорогой, Коля. Только прошу не волнуйтесь особенно. Наши дела не так уж плохи.

– Что случилось? – приподнимаясь на повозке, забеспокоился он.

– Да видите ли...

– Мы отступаем? – вдруг догадался он.

–Да.

– Все кончено, – прошептал раненый в изнеможении, падая на свою подвижную кровать.

– И вовсе не кончено. С чего вы взяли, что все кончено. Ну, не взяли Екатеринодар. Ну, отступаем. Конечно хорошего в этом мало, но предаваться отчаянию еще рано. Если бы все было кончено, то поверьте, Деники– н не взял бы на себя командование. Уж он то знает, что делать.

– Почему Деникин? А где Корнилов?

– Корнилов убит и командование взял на себя Деникин.

Оба замолчали, отдаваясь каждый своим мыслям.

Не прошло и часу, как вдалеке показалась пехота, двигавшаяся по одному с обозом направлению и постепенно сближавшаяся с ним. Вот показались корниловцы, со своими голубыми значками на рукавах. Они спешили выйти в голову обоза, по-видимому назначенные в авангард. Вот проскакала конница, а вот движется и офицерский полк. Наташа и Коля с замиранием сердца следили за приближением этого полка.

«Жив ли Глеб?» – сверлила мысль у обоих.

– Вон Глеб Николаевич, – вдруг воскликнула Наташа, принимаясь махать ему платком.

– Где? Где Глеб? – как наэлектризованный привскочил Коля и увидав приближающегося брата, облегченно вздохнул.

– Слава Богу вы живы, – еще издали приветствовала Наташа, спешившего к ним, Глеба.

– Жив, слава богу, – улыбнулся печальной улыбкой. – Как у вас дела? – пожимая руку девушке, спросил он.

– Да, вот, он все волнуется, – жаловалась она на Колю. – Видите, какой бледный лежит.

– Чего это ты, Коля, так разволновался? – обратился он к брату. – Конечно похвастаться своим положением мы не можем, да дела наши не так уж плохи. По слухам, Деникин собирается нас вывести из-под ударов в степи и дать отдохнуть. Он и раньше был против тактики Корнилова, который не жалея людей, все время нападал на красных сам. Почему мы и из боев нее выходили. Вот отвяжемся от преследования. Уйдем в степи и будем оправляться, подлечиваться и пополняться.

– Дай Бог, – прошептал Коля.

В это время, неприятельский бронепоезд, шедший почти параллельно движению обоза, начал его обстреливать. Расстояние было довольно велико, так что меткости огонь не имел, но все-таки снаряды падали около повозок, взметая вверх целые столбы грязи, а порою обливая ею ближайшие телеги.

– А мне с вами переговорить надо, – вполголоса обратился Глеб к Наташе.

– Извольте, – удивилась та, останавливая, свою Машку.

Обоз быстро двигался вперед и вскоре Глеб и Наташа остались позади. Снаряды по-прежнему сыпались, как из рога изобилия и осколки их, пролетая над головой, угрожающе взвизгивали.

– Наталия Владимировна, сойдите с коня. Все же меньше шансов будет, что какой-нибудь осколок вас заденет.

Наташа послушалась и молодые люди, некоторое время, молча, шли рядом.

– Вас удивит то, что я вам сейчас скажу. Но дальше по многим причинам ждать я не могу.

Голос Глеба от волнения стал прерываться. Наташа с беспокойством и удивлением взглянула на него.

– Я вас давно полюбил, Наталия Владимировна. Хотите составить счастье всей моей жизни и стать моей женой? Предупреждаю, что я вдовец и у меня есть пятилетний сын.

Пораженная и удивленная Наташа молчала.

– Глеб Николаевич, – наконец, начала она. – Я вас очень уважаю и даже несколько привязалась к вам за короткое время нашего знакомства. Но уж очень неожиданно ваше предложение. Сейчас я не могу вам ответить.

– Когда же? – прошептал Глеб.

– Завтра, – отвечала она, вскакивая на Машку и давая ей хлыста. – До свидания, – уже издали крикнула она.

Была глубокая ночь, когда расстроенные части добровольцев и многострадальный обоз вошли в маленькую немецкую колонию Гнечбау, сделав за эти сутки переход более чем в сорок пять верст. Колония представляла собою маленький поселок, всего с одной улицей. Вся площадь ее теперь была запружена подводами,

с которых раненых не разгружали, так как хат было так мало, что поместиться в них всем было невозможно. Несмотря на всю трудность устроить Колю под кров, Наташа и на этот раз, благодаря своей Машке, заняла маленькую комнатушку в самой крайней и дальней избе.

Провалявшись остаток ночи в каком-то амбаре, лишь только взошло солнце, Глеб отправился разыскивать своих.

– Здравствуйте, Наталия Владимировна, здравствуй Коля, – приветствовал он их, входя в комнату, после долгих поисков. – А я никак не предполагал, что вы и здесь сумеете устроиться в хате. Ведь такая повсюду теснота, что не приведи Господи.

– Да я и сама уже думала, что придется нам с Колей ночевать под открытым небом. Да вот, совершенно случайно, попала сюда, а здесь никого нет. Ну, зевать было нельзя и я в одну минуту заняла эту комнату. А мы ведь только что проснулись, – улыбнулась она, приготовля– я таз и воду, чтобы умыть Колю.

– Да здесь-то хорошо спать. Не то, что в моей квартире, – улыбнулся Глеб.

– А вы где ночевали?

– В каком-то амбаре, за который и то приходится Бога благодарить, потому что большинство было принуждено устраиваться прямо на улице. Позвольте я вам подам, – предложил он, заметив, что Наташа, окончив мыть Колю, собирается мыться сама.

– Спасибо, Глеб Николаевич. Только тогда захватите воду и идемте во двор, чтобы не мочить пола.

Когда Наташа окончила мыться и обтеревшись полотенцем собиралась войти в хату, Глеб ее остановил.

– Я жду, – прошептал он.

– Согласна, – протянув ему руку, которую он прижал к губам, ответила Наташа и юркнула в дверь.

– Поздравь нас Коля, – входя за невестой, воскликнул радостный Глеб.

– С чем это вас поздравить? – отозвался последний.

– Сейчас Наталия Владимировна сделала мне честь, согласившись выйти за меня замуж.

– Ну? – протянул Коля. – Давно бы так, – радостно улыбаясь и обнимая наклонившегося к нему брата, продолжал он. – Наташа подойдите же ко мне. Дайте поцеловать вашу ручку, – обернулся он к смущенной девушке. – Ведь теперь, вы моей сестричкой будете. Правда?

– Правда, правда, – отвечала она, краснея и принимаясь гладить его по голове.

– Вот это умницы, – продолжал Коля, держа в своих исхудавших пальцах руки Наташи и Глеба. – Я вам давно говорил, что из вас выйдет прекрасная пара. Эх, освободиться бы нам от красных, уехать, забиться куда– нибудь в горы на Кавказ и жить бы припеваючи, – мечтал Коля, любовно поглядывая на помолвленных.

Целый день провели они вместе, мечтая о будущем и строя всевозможные планы. Между тем вечерело. Рассыпанные вокруг селения разъезды и пикеты добровольцев, стали замечать появление красной конницы, попавшей на след отступавшего врага. Целый день по приказанию генерала Деникина, происходило переформирование и реорганизация расстроенных частей. К ночи, несколько отдохнувшие люди, были высланы в поле, для защиты селения на случай внезапного нападения. Было уже совсем темно, когда к крайней хате подъехало четыре всадника и остановились у забора.

– Ну, Федченко, теперь действуй, – проговорил один из них, слезая с коня.

– Значит к раненому ее вызвать? – отозвался Федченко, так же спрыгивая на землю и передавая повода Карягину.

– Ну, да. Скажи, что де мол, в соседней хате доктор перевязку делает, да без сестры обойтись не может и просит ее помочь. Понимаешь?

– Понимаю, товарищ, – отвечал тот, входя в калитку.

Карягин снова вскочил в седло и застыл на месте.

– Сестра, а сестра, – услышала, только что проводившая Глеба Наташа, чей-то незнакомый голос.

– Вам кого? – открывая дверь, обратилась она к стоявшему за дверьми бородатому солдату.

– Где здесь сестра? – спросил тот.

– Я сестра. Что вам нужно?

– Да меня доктор за вами послал. Тут он в соседней хате перевязку делает, да говорит, что без сестры не может управиться. Сходи говорит. Кликни сестру на минутку.

– Это далеко?

– Да нет. Через одну хату всего.

– Хорошо, идемте, – накидывая шинель, согласилась Наташа. – Ух, как темно, – произнесла она, выходя со своим проводником за калитку. – Погодите. Почему вы сворачиваете налево. Ведь там же нет домов. Вы не туда... – но тут она с ужасом почувствовала, что чьи то сильный руки подняли ее на воздух и положили поперек седла.

– Помогите, – отчаянно крикнула она, но в ту же секунду почувствовала как ей закрыли рот, какою-то тряпкой.

– Рысью, – скомандовал чей-то голос и всадники, отделившись от забора, понеслись в поле.

Расставшись с Наташей, Глеб не хотел возвращаться в свой амбар, так как был слишком взволнован, чтобы, спать. Выйдя на улицу и пройдя несколько шагов по направлению к амбару, он вдруг повернул и, подойдя к валявшемуся на другой стороне улицы бревну, уселся на него, как раз против комнаты, из которой только что вышел.

«Милая, дорогая», – думал он, следя за тенью Наташи, двигавшейся за белой занавеской окна.

Глеб видел подъехавших всадников. Видел, как один из них вошел в калитку, но, погруженный в мечты, не обратил на это внимания. Внезапно его внимание было привлечено голосом Наташи, вышедшей на улицу.

«Чтобы это значило? – подумал он. – Зачем она идет к этим кавалеристам?»

Но в это мгновение он услышал ее крик о помощи. Глеб как ужаленный вскочил со своего сидения и бросился к темной группе кавалеристов, которые, между тем, дав коням хлыста, выскочили из-за забора и понеслись в поле.

– Увезут! Увезут! – обезумев от ужаса, шептал Глеб, останавливаясь и поднимая винтовку. – Господи помоги, – мысленно обратился он к Богу, наводя винтовку во всадника, скакавшего позади и державшего на седле какой-то предмет. Прогремел выстрел и державший Наташу на своем седле, Карягин вскрикнул от боли, полетел вместе с нею на землю. – Стойте мерзавцы, Глеб, бросился вперед.

Видя падение своего начальника, солдаты мгновенно остановились. Двое из них спешились и подбежав к нему, быстро взвалили его на седло третьего, не слезавшего с коня.

– Прохоров, бери барышню-то, – крикнул Федченко впрыгивая в седло. – Давай ее сюда, ко мне.

Видя, что кавалеристы поднимают упавших, Глеб снова выстрелил. На этот раз пуля пролетела, у самой головы Прохорова, намерившегося было вернуться за Наташей.

– Сам бери, – бросаясь к коню, огрызнулся тот. – Стану я пропадать из-за девки!

Еще мгновение и кавалеристы потонули в темноте ночи. Не помня себя, Глеб подбежал к темному предмету оставшемуся лежать на земле.

– Наташа! Наталия Владимировна! Вы ли это?

– Я, Глеб Николаевич. Спасибо вам, – отвечала она, поднимаясь с земли.

– Я вас не ранил? – с тревогой в голосе продолжал он.

– Нет. Слава Богу нет. Я только сильно ушибла голову, когда падала.

– Идемте же скорее домой. Господи, да вы еле двигаетесь. Постойте-ка минутку, – перекинув винтовку за плечо, Глеб поднял на руки легкую, как перышко, молоденькую девушку.

Осиротелый конь Карягина пропустил момент, когда его господин со своими спутниками скрылся в темноте, и потому оставшись один поплелся за Глебом.

– Смотрите-ка, Глеб, – впервые так назвала его Наташа. – Смотрите-ка за нами конь идет. Это наверное конь моего похитителя, которого вы убили. Надо взять его.

– Хорошо, я еще вернусь за ним, – внося невесту в комнату, отвечал Глеб.

– Опустите меня здесь, – попросила она, когда Глеб внес ее на крыльцо. – Тут уж я и сама дойду, а то как бы Колю не напугали. Ведь он такой нервный.

Оставив Наташу у дверей хаты, Глеб вернулся к калитке, у которой стояла лошадь. Взяв ее под уздцы, он отвел ее в сарай, расседлал, задал корму и захватив с собой седельную сумку, возвратился в комнату.

– Как вы себя чувствуете? – обратился он к Наташе.

– Да ничего. Теперь лучше, хотя голова и болит еще. Я вот рассказала Коле про то, что сейчас произошло, так он не верит. Говорит, что я смеюсь над ним.

– Расскажи толком хоть ты, что такое случилось? – обратился к нему Коля. – Она что то несуразное плетет. Я ничего не могу понять.

– Случилось что-то странное. Я и сам не понимаю, в чем дело.

Тут Глеб в коротких словах передал ему все, чему был свидетелем.

– Странно, – промолвил Коля, пожимая плечами. – Может быть вы Наташа, что-нибудь понимаете?

– Как вам сказать? Есть у меня одна догадка, но пока я не хочу о ней говорить, чтобы не наклеветать, на неповинного, может быть, человека.

– Посмотрим, нет ли чего интересного в сумке, – принимаясь ее расстегивать, произнес Глеб. – Ба, да это был офицер, – вытаскивая из сумки погоны, продолжал он. – Судя по погонам, какой-то ротмистр. Пара носовых платков, мыло, полотенце, гребенка, – называл он предметы, вынимая их из сумки. – Жестянка с папиросами, кошелек и в Нем семьсот сорок четыре рубля, а вот какая-то бумага. Посмотрим. Удостоверение, – читал он. – Предъявитель сего, есть действительно первого конного отряда добровольческой армии ротмистр Матвей Всеволодович Карягин, что подписью и...

– Карягин! – воскликнула. Наташа. – Я так я думала

– Кто такой Карягин? Как будто знакомая фамилия, – произнес Коля.

– А ты уже забыл того негодяя, которого я захватил в плен в Новодмитриевской.

– Ах, да, да. Теперь вспоминаю.

– А почему вы полагали, Наталия Владимировна, что этот ночной вор и этот бывший пленник, одно и то же лицо.

– Я же вам говорила, Глеб? Что еще во время германской войны, мне пришлось познакомиться с этим человеком, и что он наделал мне много неприятностей.

– Да, я помню это.

Тут Наташа, в коротких словах, рассказала братьям все, что произошло с нею в армейском лазарете, потом в горах Румынии, не пропустив передать и об ударе хлыстом, которым она тогда наградила Карягина.

– Ну и негодяй! – воскликнули братья в один голос.

– Как жаль, что он не попался в мои руки, – сжимая кулаки, добавил Глеб.

– Посмотри-ка Глебушка, нет ли еще чего-нибудь в сумке.

– Нет, сумка пуста, – шаря в ней рукой, отвечал Глеб. – Ах нет, вот какой то пакет, – вытащил он наружу запечатанное письмо.

«Товарищу командиру Сорокину», значилось на конверте.

– Те, те, те, да он еще шпион, вдобавок, – воскликнул Глеб, вскрывая конверт.

«Доношу вам товарищ, что из занимаемой белогвардейцами станицы, Корнилов, по достоверным слухам, собирается вести их к Екатеринодару, через станции Кореневскую и Эйнем. Настроение людей бодрое. Ощущается недостаток в снарядах и патронах. Белых генералов сильно заботит непомерно большой обоз, наполненный исключительно ранеными. В составе частей, после моего предыдущего донесения, перемен не было При занятии этой станицы, белые потеряли шестнадцать человек убитыми и сорок три ранеными. Преданный революции Матвей Карягин».

– Каков гусь! Вы только подумайте, каков мерзавец! – кипятился Коля. – А, ведь, офицер царского времени. Но, что это за донесение? И почему оно, до сих пор, оставалось в его сумке? Судя по дате, оно написано три недели тому назад.

– Вероятно собирался его отправить, – вмешалась Наташа, – да, что-нибудь помешало, он и сунул его в сумку, а потом забыл.

– Вероятно так, – согласился Глеб. – Но каким образом, ему удавалось отправлять свои письма.

– Это то легче легкого, – снова отвечала Наташа. – Вы не забудьте, что в каждой станице, через которые мы проходили, всегда было несколько семей большевистски настроенных. Мне кажется, что ими-то и пользовался Карягин. Передаст письмо какому-нибудь большевику, а тот, когда мы уйдем из станицы, доставляет его по адресу.

– Очень правдоподобно, – согласился Глеб, поднимаясь. – Эти бумаги завтра я передам в штаб, а пока, желаю вам спокойной ночи. Боюсь, как бы нас завтра не подняли рано утром, – целуя руку невесты, продолжал он.

– Да поцелуйтесь же вы по настоящему, – возмутился Коля. – И что это, в самом деле. Жених и невеста, а все еще на вы. Чтобы я больше этого не слышал. Понимаете.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – приставляя руку ко лбу, пошутила Наташа и повернувшись к Глебу, красная от смущения, поцеловала его в губы.

Уже с порога Глеб вернулся назад и улыбаясь обратился к невесте:

– Я тебя очень прошу, Наташа, запри за мной дверь на замок и не выходи, кто бы тебя ни звал. Утром я сам приду вас будить, а то признаться, роль Руслана мне не по вкусу, да и вам, тебе, – поправился он, – участь Людмилы, вряд ли улыбается.

– Не беспокойся, Глеб, уж я за нею присмотрю, – улыбнулся Коля.

– Лежите уже себе лучше. Он за мной присмотрит. Скажите, пожалуйста, – показывая ему кулачек, отшучивалась Наташа.

Еще не наступило полного рассвета, когда спящий поселок был разбужен взрывами падающих снарядов. Оказалось, что большевики успели подвезти артиллерию и начали обстрел злосчастной колонии. Снаряды рвались везде. То взметали они кверху столбы черной земли, падая в огороды окружавшие поселок, то поднимали огромные фонтаны воды, попадая в небольшой пруд, а то взлетали к небу куски человеческого тела, когда, они попадали на улицу или во дворы. Все здоровые прятались от огня, кто куда мог. Но несчастные раненые, неподвижно лежали на подводах, с минуты на минуту ожидая мучительной смерти. Целый день продолжалась канонада, облегчая обоз, то от одного, то от другого раненого, а то и от целой повозки сразу. Огонь прекратился лишь тогда, когда начало смеркаться. Только тогда зашевелился и ожил „поселок. Спешно запрягались подводы, строились части и еще до наступления темноты, добровольцы двинулись, покидая колонию. С пригорков, окружавших поселок, большевики прекрасно видели движение отряда и, несмотря на сумерки, снова открыли огонь. Темнело быстро. С наступлением полной темноты Деникин – повернул свою маленькую армию почти на 180 градусов. Одураченные большевики еще долго стреляли по предполагаемому местоположению противника, но их снаряды попадали на пустую дорогу, никому не принося вреда. Быстро двигались добровольцы и перед самым рассветом достигли железнодорожной станции Медведовской, через которую лежал их путь. Соблюдая строжайшую тишину, подкрадывались роты Офицерского полка к неожидавшему нападению противнику. Уже близко. Вот из темноты вырисовались силуэты станции и, спокойно стоявших, поездов. Вдруг в шагах пятнадцати от моряков раздайся окрик: «Кто идет!»?

– Свои, – отвечал Глеб, шепотом подзывая к себе взвод.

– Да, кто свои?

– Чего пристал. Сказано свои, – еле различая в темноте группу в десять—пятнадцать всадников, снова отвечал Глеб, еще не уверенный сам, свои или чужие, эти назойливые кавалеристы.

– А что пароль? – снова раздался вопрос из темноты.

– Большевики, – сообразил Глеб, так как знал, что на эту ночь пароля не назначали.

– Взвод пли! – скомандовал он и дружный залп был его ответом.

Перепуганные неожиданной стрельбой вздыбившиеся кони мгновенно умчали красных кавалеристов и скрыли их под покровом ночи. Все же человек пять, упало с лошадей и громко стонало, лежа на земле. Этот эпизод разрушил внезапность нападения, так как залп был услышан на станции и там поднялась тревога. Добровольцы продолжали двигаться вдоль рельс, когда, со стороны станции послышался характерный звук идущего поезда и из темноты, с нарастающим шумом, появился бронепоезд. Когда он поравнялся с наступавшими, они открыли частый огонь, стараясь попадать в окна или амбразуры. Бронепоезд не остался в долгу и открыл бешеный огонь из десяти пулеметов. К счастью красные не предполагали, что неприятель так близко и наводили свои пулеметы слишком далеко. Их пули проносились над головами, не причиняя вреда. Поезд прошел, направляясь к тому месту, где шоссе пересекало полотно и где проходил обоз. Здесь ждал его генерал Марков. Стоя на полотне с револьвером и ручной гранатой в руках, он ожидал его приближения.

– Куда ты прешь на своих? Скотина! – крикнул он, когда паровоз был от него всего в шести-восьми шагах.

Озадаченный машинист остановил поезд, но в этот момент, брошенная Марковым, ручная граната, с треском разорвалась, и машинист упал мертвым. Подвезенная вскоре пушка в упор расстреливала загоревшийся бронепоезд, из которого еще продолжалась пулеметная стрельба. Но дело было сделано. Бронепоезд находил

ся в агонии и путь через полотно был свободен, тем и воспользовался обоз, рысью проносясь через рельсы. Разбуженный внезапной тревогой, отряд красной пехоты, занимавший станцию и станицу, не мог оказать серьезного сопротивления и, сделав всего лишь маленькую попытку к обороне, бросился бежать. Между тем светало. Рассыпавшимся в цепь добровольцам, на фоне загоревшейся зари, бегущие большевики были видны, как на ладони и они расстреливали их на выбор. Победа была полная. Несколько составов со всевозможными запасами были добычей победителей. Самое главное было то, что пустые патронташи пехоты и зарядные ящики артиллерии вновь наполнились, дав возможность продолжать борьбу. Не задерживаясь в станице, Деникин усадил всю свою пехоту на подводы и двинулся дальше, стараясь как можно быстрее выйти из-под ударов неприятеля. Он видел, что люди его маленькой армии были измучены до предела. Благодаря быстроте передвижения, а так же удачно выбранному направлению, вскоре добровольцы потеряли связь с противником. Теперь уже не приходилось брать с бою каждую станицу. Наоборот, всюду, где только они появлялись, их встречали с хлебом, с солью и оказывали всевозможные услуги. Постепенно близкое к отчаянию мрачное настроение, царившее в армии после смерти Корнилова и неудачи под Екатеринодаром, сменилось прежней бодростью и надеждой. Снова стали раздаваться песни и шутки оправившейся молодежи. Добровольческая армия была спасена.

В.А. Ларионов

'ИоследЛосе tafacefra

Глава 1

УЧИЛИЩЕ

В мае 1917 года я вошел в вестибюль Константи– новского артиллерийского училища в Петербурге на Забалканском проспекте¹. Налево от входа – комната дежурного офицера. Оттуда доносился четкий звон шпор и короткие рапорта являющихся из отпуска юнкеров. Сердце немного билось, когда, перешагнув порог, я вошел в комнату дежурного офицера, придерживая гардемаринский палаш.

– Господин капитан, гардемарин Ларионов является по случаю приема в училище!

Капитан гвардейской артиллерии слегка ухмыльнулся, очевидно морская форма была здесь редким зрелищем, и посмотрел на лежащий перед ним лист.

– Юнкер, – слегка подчеркнул он, – вы назначены во Вторую батарею, явитесь фельдфебелю.

Я стал подниматься по лестнице, гремя по ступенькам палашом. Широкая каменная лестница вела наверх в помещение батарей, в классы и залы. В залах – мраморные доски, на коих начертаны имена тех, кто первыми окончили Константиновское артиллерийское училище, с далеких еще времен, когда артиллерийское училище называлось «Дворянский полк». Там же и доски со списками константиновцев – кавалеров ордена Святого Георгия, там же и батальные картины. В нижнем зале – дюймовая пушка и гаубица. Повсюду ощущение российской военной славы, как будто слышится шелест старых знамен... Константиновское артиллерийское училище, с еще не угасшим воинским духом и дисциплиной, оставалось в то время одним из немногих уцелевших островков российской государственности и ее военных традиций. В этом здании с пушками у подъезда, с его залами и манежем, почти не ощущалась бушующая за стенами «великая и бескровная» революция...

Ведь мы только что вернулись из Владивостока в Петербург, после дальневосточного плавания гардемаринской роты на крейсере «Орел». В гардемаринских классах в Галерной гавани мы нашли полное разложение: лекции были отменены, офицеры-лекторы и большая часть командного состава не появлялись, матросы и служащие «митинговали». Гардемарины частью разъехались, частью слонялись по помещениям, обедали, завтракали и спали, не зная, что делать и что будет дальше. Не выдержав этого революционного разложения, я и решил перейти, вместе с моим товарищем, в Константиновское Артиллерийское училище, куда теперь съезжались кадеты со всех концов России... Кого здесь только не было: кадеты Третьего корпуса, слегка копирующие пажей, строевики Второго кадетского с синими погонами, более сильные в науках кадеты Первого корпуса, более скромные москвичи, загорелые ташкентцы и тифлисцы, смуглые, слегка скуластые оренбуржцы – способные конники, кадеты Донского корпуса, киевляне, одесситы, полтавцы, псковичи, аракчеевцы из Нижнего Новгорода, сибиряки Омского корпуса, суворовцы из Варшавы и даже два вице-унтер-офицера Вольского кадетского корпуса, считавшегося местом ссылки провинившихся кадетов других корпусов. Особой группой держались «сумцы», носившие на гимнастерке значок корпуса довольно большого размера и гордо называвшие свой корпус «Сумская академия». Сумцы смотрели на других кадетов немного свысока, ощущая как бы свое «академическое» превосходство. Кадеты чувствовали себя в училище как в Кадетском корпусе². Они сразу же перезнакомились, перешли друг с другом «на ты» и стали господами положения. Встречая вновь прибывающих, они их приветствовали, шутили, кричали или, наоборот, подсмеивались над теми, кто не принадлежал к «кадетскому сословию».

«Эй, моряк! – кричали мне кадеты. – Ты наш, иди сюда... в какую ты назначен батарею?»

Я был несколько шокирован этим «ты», но быстро понял, что кадеты обращались на «вы» лишь к так называемым «людям со стороны», и это «вы», относящееся к гимназистам, реалистам и студентам, произносилось с высоты кадетского достоинства с чувством отчужденности и некоторого презрения.

Поступавших «со стороны» часто называли «козероги». На этот раз на 11-м курсе «козерогов» почти не было: 11-й курс Константиновского артиллерийского училища состоял на девяносто процентов из кадетов. Положение «козерогов» было нелегким – над ними смеялись и их третировали. Только после первой учебной стрельбы в Красном Селе их как бы «реабилитировали»: после стрельбы у «козерогов», по юнкерской терминологии, «отпадал хвост» и они получали какие– то права.