Текст книги "Сороковник. Части 1-4"

Автор книги: Вероника Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Аркадий перехватывает мой взгляд и застенчиво улыбается. Лора тычет меня локтем в бок.

– А здорово он для тебя Чёрта усмирил! И всего-то пару слов на ухо пошептал, а тот как шёлковый… Не заглядывайся на моего красавчика, честно предупреждаю.

– Ты с ума сошла! Я ж ему в мамки гожусь!

– У него я – вместо мамки! – гордо заявляет она. – Ты не смотри, что он такой дохлый, ему лет может поболе, чем нам с тобой, просто внешне в этом возрасте застрял. А в постели-то… о-го-го! Зверь! Представляешь, – она снова шепчет мне в ухо, – может даже перекинуться…

Моя очередь лягнуть её под столом. Ещё немного – и я провалюсь на месте от стыда. Мне так и кажется, что все, абсолютно все – и Васюта, и его гости, и Аркаша с Янеком, и даже Хорс во дворе – слышат нашу фривольную беседу. Амазонка смотрит насмешливо, треплет меня по руке.

– Шучу-шучу, подруга. И мыслей не было – тебя в краску вгонять. А насчёт нашего первого разговора – подумай, я тебе советую. По крайней мере, будет что вспомнить.

Вздохнув, я наливаю ей морсу. Нет, она всё-таки неисправима.

– Угомонись! Есть тут и без тебя советчики.

Она недоумённо морщит лоб.

– А-а, – понимающе тянет, – это ж наверняка наш тихушник, сэр златокудрый? Молодец, правильно воспитывает. А он-то тебя ещё не окольцевал?

Я пребываю в недоумении, пока до меня не доходит, что «окольцевать» – это, как и в случае с Васютой, официально признать ученицей.

– Нет пока ещё. А должен?

– Всенепременно. Не просто так он вокруг тебя крутится. Ты, мать, какая-то недогадливая, честное слово. Это ж он, как джентльмен, ждёт, когда Васюта раскачается и первым тебя ученицей признает, чтобы поперёд друга не влезть, не обидеть… Слышь, хватит шептаться, давай-ка я тебе с посудой помогу, а там хоть поговорим нормально.

Мы выпроваживаем Яна с кухни: теперь это наша территория. Он вроде и не возражает.

– Соскучилась, – признаётся Лора, вытирая тарелки. – Знаешь, иногда охота заняться чем-нибудь таким простым, ро́дным… Видела бы меня сейчас моя прислуга – обомлела бы. У меня ж в доме все по струнке ходят, потому как мне нельзя руки портить грубой работой. – Я тем временем вываливаю из дежи на стол, обсыпанный мукой, окончательно подошедшее тесто. – Оставь и мне что-нито слепить.

Конечно, я тут же вручаю ей вторую скалку, фартук, несмотря на который, она тут же пачкается в муке по самые брови, донельзя довольная. Видела бы… нет, не прислуга, а видели бы боевые подруги, с каким упоением амазонка-Мастер ваяет из теста какие-то фигурки, в которых сперва с трудом, но потом всё лучше узнаются коняшка, птица, собакин. И, в общем, неплохо получается, хоть я-то надеялась, что мне помогут именно мелочёвку лепить, мне с ней нелегко бывает. Но раз человек старается, душу отводит… Замечаю только:

– Сделай тесто покруче, а то ведь расползутся, как начнут подниматься, и не узнаешь потом, кто где был!

– Без сопливых обойдёмся, – говорит она важно. – Будьте уверены: лепили мы пироги, лепили! Куда ставить-то?

Выделяю ей отдельный противень и плошку запаренного изюма с черносливом, и вот уже зверушки награждаются глазами, носами, конопушками… Красота, да и только.

Распахивается наружная дверь, и в кухню влетает встрёпанный Янек.

– Ты чего? – удивляюсь я. Он, смущённый, пытается бочком прошмыгнуть мимо нас в зал, а сам аж красными пятнами покрывается. Причина его странного поведения в полный рост высится на пороге, воинственно уперев руки в боки. Чтоб мне пропасть! Кустодиев, Васнецов и Суриков заработали бы по инфаркту, увидев эту диву красоты неописуемой, стати королевской, с косищей ниже пояса, глазищами в пол-лица… Даже Лора восторженно присвистывает. Нехилая девушка и не боязливая. Потому что, сразу видно, пришла разборки устраивать. Стоит, замерев, не хуже меня на тренировке, и только ветер снаружи чуть колышет подол лазоревого сарафана. И переводит озадаченный взор с меня на Лору, с Лоры на меня, видимо, гадая, кто из нас ей нужен.

Как хозяйка, начинаю первой я.

– Ну и что тебе здесь, голуба, надо? – спрашиваю миролюбиво. – Мальчика нашего зачем пугаешь? Ян, – это парню, – иди-ка, с мужичками посиди, тебе в бабские склоки лучше не влезать, а то зацепят ненароком.

А сама внимательно Ольгу эту рассматриваю. Поскольку вдруг понимаю, от кого наш мальчик мог так шарахнуться. Так вот ты какая… домогательница.

И своими уже неблизорукими глазами совершенно не в тему рассматриваю расшитые рукава на её рубахе.

Она, определившись, набирает в грудь воздуху. Сейчас начнётся…

– Ты проходи, Оля, не стой на пороге-то, – говорю ласково. – Гостям всегда рады. Пироги будешь с нами лепить?

Тут главное – из колеи противницу выбить, не дать ей по задуманному сыграть.

Она раскрывает рот для ответа.

– С капустой пироги, – перебиваю я её, – с грибочками, с яблоками и изюмом. Ты какие больше уважаешь?

– С рисами, – неуверенно отвечает она. Глазами – хлоп-хлоп… Совсем растерялась. Ой, а годочков-то ей, хорошо если двадцать будет, а глазищи синие – совершенно наивные, дитячьи, как у давешнего Петрухи. Вот на мальца и запала, сама-то разумом ребёнок. С рисами… Мои девахи так говорили, когда были маленькие: с рисами пироги… С кем тут связываться?

И энто дитё Васюта из дому попёр? Не разобравшись, хотя бы, по отечески?

– А-а, – тяну понимающе, – это мы можем. И рис есть, и яйца, и лук зелёный. Проходи, сейчас начинку сделаем. Теста у меня, видишь ли, много получилось, нужно куда-то девать.

Её первоначальный запал проходит. Пока она, не спеша, цепким взглядом окидывает поле деятельности, я тоже не теряю времени даром, пытаясь её просчитать. Пышненькое телосложение говорит о явной любви к пирожкам, булочкам и всякой прочей сдобе – это я по себе сужу, – а ловкие ручки с музыкальными пальчиками так и рождены для тонкой работы вроде фигурной защипки теста. И смотрит-то она с пониманием, оценивающе, и уже комок теста прижимает, дабы проверить – дышит ли, как подошло? И стрельнула взглядом на противень, почти заполненный Лориными творениями, даже головой качает – видать, ей такое в новинку. Хорошая будет помощница. Выделяю и ей фартук и скалку, выставляю кастрюльки с начинками, в общем – не даю ей и слова сказать.

– Маленькие да фигурные пирожки мы для себя заделаем, – поясняю, – а для мужичков, что к вечеру придут, на больших противнях цельные поставим. Уважаешь?

– Уважаю, – говорит. А голос-то приятный, низкий, прямо почти как у меня. Ещё немного – и заворкует. – У меня мама, пока жива была, любила такие делать, говорила, возни меньше. А вот мне нравится махонькие лепить…

Лора помалкивает, ухмыляясь – должно быть, ей интересно, чем всё закончится. Девушка-то до того хозяйственная, что, захлопотавшись, уже не помнит, зачем пришла. А я и не спрашиваю. К тому времени, как выставляется в тёплое место на расстойку первый пирог с капустой, поспевает рис. Откидываем его, студим, добавляем рубленых яиц, лучку зелёного и лучку колечками, обжаренного, специй. Смотрю, в азарт дева вошла.

Вот и хорошо; не станешь ты глаза выцарапывать тому, с кем из одной квашни тесто делила.

Забалтываю несколько яиц с сахаром, обмазываем ими Лорины художества и ставим в печь. Маленькие, быстро дойдут.

Пальчики у Ольги удивительно ловкие, и пирожки она ваяет ювелирно. Будь тут же рядом мои девочки – ей-ей, вдвоём не угнались бы… Поспешно заталкиваю воспоминание назад. Не время. Ставлю чайник.

В дверь со стороны обеденного зала озабоченно суётся Васюта: долго же он соображает, добрый молодец! В другой момент я бы и не прочь с ним побеседовать на воспитательные темы, но не при Ольге же! Не ровён час, со своей прямотой всё испортит. Грожу ему издалека кулаком, чтобы не вздумал заходить, а потом делаю успокаивающий жест: мол, справлюсь. Он отступает; к счастью, увлечённая делом, незваная гостья его не видит.

Да нормальная она… вон, с нерасплетённой косой ещё, видать, действительно, дева. Не поклёп ли на неё Васюта возвёл? Или, может, настолько нравственность племяшкину блюдёт, что поблазнилось – и раздул из мухи слона. Надо разобраться. Отправляем на выпечку Ольгин противень, и я завариваю чай. Заделываем второй пирог, с яблоками, изюмом и корицей, открытый. Лора накручивает жгутики, мы с Ольгой укладываем фигурную решётку, тоже отправляем расстаиваться. И скоро уже мирно пьём чай, втроём. Вот теперь можно и поговорить.

– Лор, посмотри только, кого к нам занесло, – говорю задушевно. – Ведь красавица, да? – амазонка энергично кивает, рот у неё забит вкуснятиной. – И хозяйственная, и умница-разумница, – продолжаю, якобы не замечая, как расцветает юная дева, заливаясь румянцем. – И нравом кроткая, чисто голубица. Вот кому невеста будет! – И тут же маков цвет на щеках красавицы сменяется бледностью, и глаза тускнеют. Видать, был жених-то девочка, да случилась какая-то драма… – Почто на мальчика нашего западаешь? На твоего бывшего похож? – спрашиваю в лоб.

Это всё моя способность подстраиваться под собеседника. Бываю я иногда и туповата, но если соберусь – получается у меня выйти с человеком на общую волну. Ляпну, как сейчас – и попадаю в яблочко.

– Все мы счастья хотим, – говорю, внезапно расстроившись. Жалко мне девочку. – И ты хочешь, так ведь? Приманить пытаешься, а оно бежит. Почему бежит, знаешь?

Смотрю в её широко распахнутые глаза – и смятение берёт. Что угодно ей скажи – поверит чистая душа, поверит, через всю оставшуюся жизнь пронесёт! Ох, Ваня – мой внутренний голос, кажется, даже хрипнет от волнения – аккуратней со словами-то, умоляю!

Краем глаза вижу, как Лора отставляет чашку и, сделав неуловимое движение, отодвигается вместе со стулом куда-то в сторону, будто не хочет мешать. Но это уже – на задворках сознания. Сейчас я почему-то сосредотачиваюсь на вышивке, что круговой свастикой, обрамлённой орнаментом, пламенеет на одном из рукавов девичьей домотканой рубахи. Ладинец…

Прекрасный оберег. Милость богини Лады призывающий – на женщин, девушек, девочек. Замужним – в супружестве помогает, учит, как мир в семье хранить, очаг беречь, детишек носить, да рожать, да растить. Незамужним – себя блюсти, красотой да умом цвести, суженого сыскать.

Вот с этим-то последним у нас и проблема.

– Вот и Ладинец у тебя на рукавах, – роняю. – Сама нашивала-то? Угу, сама. А зачем на обоих рукавах-то? Чтобы уж точно подействовал? Ну, что ж тогда удивляться-то… Погоди-ка минуту.

В моей новоприобретённой рукодельной шкатулке ножнички идеально подходят для распарывания негодных стежков. И нашлись даже крохотные щипчики, чтобы вытаскивать обрезки нитей.

– Поправим мы тебе судьбу, Олюшка, если хочешь, конечно. Хочешь? – Она истово кивает, отчего-то сдерживая слёзы. Что за драма в её жизни случилась, отчего жениха потеряла, ушёл ли, на другую променял, погиб – не знаю; но, должно быть, до сих пор она его в других ищет. Может, и в Яне увидала, потому и внимание оказывать стала, да хоть и робкое – а Васюта возьми и пойми неправильно. Не живи прошлым, девочка. Развяжись с ним. Кого встретишь – того и прими, каков есть, а прошлую любовь в нём узнать не пытайся. Просто прими…

– Не дёргайся, – предупреждаю. Но Ольга даже вскрикивает, когда с лёгким щёлканьем ножнички разрезают первый стежок на обереге. Неправильно нашитом. Не на той руке. Лишнем обереге.

– Слушай меня внимательно Оленька, – говорю, а сама ножницами – щёлк, щёлк… Да пинцетом ниточки время от времени подхватываю и на столе собираю. – Оберег никто сам себе не шьёт. Одно исключение – оберег Макоши. То ж его сама себе Обережница нашивает, чтобы от богини благословение получить, не для себя – для других работу делать. Не знала? Некому было тебе сказать, мамы-то нет… Сама себе оберег нашьёшь – до беды недалеко. Да и неправильно силу женскую вокруг себя выстроишь. Смотри, что получается: Ладинец из восьми лучей состоит, что против солнца направлены, так? А то, что он – обратный оберег, знаешь? На обратной-то стороне лучи по солнцу повёрнуты, а это уже Колядинец, мужской оберег. Вот так и получается… – Дева заворожённо следит за тем, как растёт на столе пушистый комок из выдернутых красных ниток. – Вот и получается, что носит на себе девица благоволение не только Лады, но и Коляды, который ей рано или поздно суженого-то и притянет. А у тебя что получилось?

– Что? – выдыхает она. – Ванесса-свет, так нет у нас Обережниц, бают, уж с той поры, как Василиса к верхним людям ушла. Сказывают, был такой старец – Симеон, последний в этом мире оставался из Обережников, да только где он и как найти его? Вот я и… сама…

– Тихо, не реви. Всё поправимо. – Выдёргиваю последний инородный хвостик из переплетения льняных нитей. – Запомни: мы сейчас с тебя лишнее сняли. Два Ладинца – два Колядинца, так ведь? И что же это получается: двух суженых тебе сразу подавай? Не по закону это, сама знаешь. Тут любой Коляда руками разведёт да скажет: ты уж определись, Оленька, скольких суженных тебе нужно… Повернись другим боком.

Ольга послушно подставляет второе плечо. Но смотрит со страхом: а ну, как удумаю и этот Оберег спороть?

– Не бойсь, – ободряю, – сейчас лучше прежнего будет.

Подумав, вытягиваю из шкатулки белую и золотую нити. И тут словно кто-то толкает меня под руку. Не дрогнув, я срезаю с пряди, выбившейся из Ольгиной косы, несколько длинных волосков. И скручиваю их вместе с нитями жгутом. И…

– И не дёргайся, – предупреждаю снова.

Жгут тонок и легко входит в ушко штопальной иглы. Переплетение нитей у домотканого льна не слишком плотное, поэтому я без особого труда обшиваю оставшийся Ладинец белым с золотом. И ещё раз это делаю. И ещё. Пока оберег не оказывается заключённым в тройной концентрический круг. Хвостики жгутов я сплетаю в небольшую косицу.

– Вот теперь он у тебя в замкнутом круге. В надёжном. Теперь всё по правилам. И коса-девичья краса тебе тоже пригодится. Это как жертва Ладе – за то, что по незнанию ошиблась с оберегами в первый раз. Всё, Оля, нет на тебе никакой вины. Живи спокойно, жди суженого. Придёт непременно.

Тут ведь главное – что? Установка. Программа. Что сейчас в эту благодатную почву упадёт – то и прорастёт.

А суженые тут – хороши, сама видела. Плохого не встретит.

Ольга растерянно проводит ладонью по пустому месту на рукаве. А там – даже дырочек не осталось от вышивки. Я ж говорила – лён, структура рыхлая, да и работаю я аккуратно, без огрехов. Дева, на глазах хорошея, встаёт и… кланяется мне в пояс.

– Благодарствую, Обережница, – говорит тихо. – Век буду помнить.

И замедленно, как во сне, идёт мимо нас к двери.

Не идёт – лебёдушкой плывёт. Не девчонка разгневанная, что часа два тому назад к нам влетела – Царь-девица.

А я вдруг прихватываю полотенце и вытираю со лба градом бегущий пот. Спина у меня мокрая. В изнеможении опускаюсь на свободный стул.

– Пробило? – участливо спрашивает Лора. – Откуда знаешь эту науку?

– Увлекалась когда-то, – начинаю шарить по столу и натыкаюсь на кружку, что протягивает мне подруга. Горячий, очень крепкий, очень сладкий чай, прямо как тот, которым меня Ян не так давно отпаивал. Кипяток даже не обжигает. – Было дело, и прочитала много – в интернете же всего полно – и пошила. Хочешь, верь, хочешь, не верь, а если оберег шьёшь для кого-то конкретно – он так выматывает, потом неделю как варёная ходишь. Потому-то я с ними нечасто связываюсь. Надо же! – удивлённо кручу головой. – Ни за что не подумала бы, что здесь мне это пригодится.

Лора бросает взгляд через окно во двор и вдруг подскакивает:

– Гляди, гляди!

Мы прилипаем к стеклу, я даже забываю об усталости; однако, стол нам мешает, поэтому бежим к двери. А во двор к нам уже заехали двое всадников, явно не из здешних завсегдатаев, в доспехах, в алых плащах, кони резвые под ними пляшут… Притиснули бедняжку Ольгу к забору и пройти не дают. Мы с Лорой в праведном гневе одновременно шагаем в дверной проём и застреваем, мешая друг другу.

В это время один воин цыкает на другого, спешивается. Прижав руку к груди, говорит что-то Ольге, видать, извиняется. Она пунцовеет, но глаз с обидчика не сводит, молодец. Тот берёт её за лапку, деликатно отводит в сторону и начинает задушевный разговор.

Второй чешет где-то в районе шлема – облом, мол, и подъезжает к крылечку.

– Может, сразу и в дом заедешь? – не стерпев, окликаю я строго. – Прямо с конём, чего уж там!

– О, хозяюшка! – он оборачивается к нам, поправляется: – Звиняйте, хозяюшки! А как мне Васюту найти?

– Гонец, что ли? – подозрительно спрашивает Лара. – Так одного хватило бы, с каких это пор вас по двое посылают? Заплутать боитесь?

– Воевода Ипатий в два место послал, так мы на обратном пути встретились. Решили хозяина здешнего предупредить, что воевода вечерком зайти может.

– Ступай, мы передадим, – отвечает Лора.

– Так я…

– Ступай-ступай, – она непреклонна. – Сказано – передадим. Будет ждать к вечеру. Да предупреди своих головорезов, чтобы не выражались тут и сильно не пили, могут быть дамы… Дамы, а не девки, понял?

Тот аж вздрагивает от грозного оклика.

– Всё понял, хозяюшка.

– Свободен. И дружка своего забирай, нечего ему там девушке зубы заговаривать, чай, на службе.

– Ты что? – шиплю я. – Пусть поговорят!

– А ничего, – твёрдо отвечает она, – нечего дисциплину разлагать. Пусть чин чином свиданку назначает, а не любезничает в рабочее время. Так пойду Васюте передам, что нужно.

На входе в зал она оборачивается – и очень уж пристально на меня смотрит. Словно впервые видит.

– Обережница, значит?

Зачищаю следы девичьих посиделок. Какая я вам, к шутам, Обережница? Нет такого персонажа. И не было ни в одной игре. И не будет. И долго ещё ворчу, потому что чувствую, что обижена: чаёвничали-то вместе, а посуду мыть мне одной.

Глава 7

Ох, пироги-пирожочки, всем вы хороши, и румяны и пышны, да только пока с вами закончишь – уж и есть не захочешь. Хорошо, что на подходе целая орава голодных и благодарных едоков, всё подчистят. Спину снова привычно ломит, да и надоело, по честности сказать, лепить, смазывать, ставить в печь, проверять, вынимать. Но вот, наконец, и до последнего очередь дошла: достаю его, капустным духом соблазняющего, сбрызгиваю водичкой и прикрываю чистым полотенцем. Хватит на сегодня. Немного теста осталось, да оно слегка перестояло. Сейчас мы его заварим, лишнюю кислинку уберём, и пусть до утрешних блинов подождёт.

Ставлю на плиту корчик.

И надо ж тому случиться: мне молоко надо караулить, глаз не спускать, а тут, как на грех, появляются двое, и, по всему видать, внимания сейчас начнут требовать. Хоть и краем глаза, но вижу, что вид у Лоры рассерженный, у Васюты – подозрительно смущённый.

– Случилось что? – спрашиваю обречённо. Васюта мнётся. – Не тяни, а то молоко упущу.

– Ваничка, тут такое дело… Гость у меня будет нынче. С дружиной.

– Знаю, и что, не накормим, что ли? У нас вон пирогов немеряно, гусей зажарим…

Он опускает глаза.

– Надо бы встретить… Ты сперва от сковородок отойди подалее, лапушка…

Та-ак. И что у него за пазухой, из-за чего я, по его мнению, должна за сковороду схватиться?

– Хороший гость, уважаемый: воевода Ипатий. Традиции любит, так надо бы соблюсти, встретить, по старинному обычаю чарочку поднести.

Не люблю, когда взрослые мужики мямлят.

– Васюта, уж не хочешь ли ты, чтоб я ему сама эту чарочку поднесла? На серебряном подносе?

По глазам вижу – хочет.

Что, такой серьёзный гость?

Рука моя тянется за сковородкой, но в этот момент молоко в корчике шипит. Поспешно его снимаю.

– Даже не надейся, – говорю строго. – Ты хоть своей головушкой подумал? В чём я пойду? В этих затрапезных штанах? Не стану я позориться, да ещё перед этим, как его… Евпатием!

– Ипатием, лапушка!

– Тем более. Не проси.

Он горестно вздыхает.

– Хороший человек воевода, – негромко говорит Лора, – много для нас сделал. Да и нужный. – Кошусь подозрительно: когда это они с Васютой успели сговориться? С виду вроде только что поцапались. – Если дело только в прикиде – найдётся у меня платье; мы с тобой, считай, одинаковы, мне чуть длинно, а подшить не успела.

– Даже не надейся, – упираюсь я. – Ишь чего удумали…

– У тебя размер ноги какой?

– Тридцать шестой, – отвечаю машинально, и спохватываюсь. – Это ещё зачем?

– Хорошее платье, – мечтательно говорит она, – в пол, с серебряным шитьём, в облипочку всё. А сапожки у меня к нему какие – ты бы только видела!

– Да ну тебя, – сержусь. – Не люблю в подоле путаться: всю жизнь в штанах хожу, так удобнее. В пол, говоришь?

– Да так, ерунда. Могу с Аркадием прислать, посмотришь. С вышивкой, с жемчугом, тебе понравится. Ты такие только в музее видывала, а тут – прикинь, не только полюбоваться, в нём ходить можно!

– Ну, – говорю нерешительно, – если только одним глазком глянуть…

– Знамо дело – только одним глазком. Не понравится – вернёшь. Так до вечера!

Васюта не уходит, скорбно вздыхая за спиной, и я не выдерживаю. Раз уж это для него так важно…

– Ладно уж, – смягчаюсь. – Встречу. Но только если платье подойдёт!

Он сияет, а я, наконец, завариваю тесто кипящим молоком и делаю последний за сегодня замес. Уф. Всё, надоело.

Иду отлежаться. Что-то меня сегодня загоняли, и с поездкой верхами, и со стрельбой, и с разборками, и с пирогами. Визит этот ещё… Доживу я вообще до десятого дня, чтобы в путь спокойно отправиться? Давно у меня не было такой напряжёнки.

Минут через сорок появляется Аркадий с двумя большими свёртками и просит разрешения навестить… сами понимаете, кого. Конечно, Аркаша, идите к своей новой любимице, ей с вами в последнее время куда интереснее, чем со мной. Может, чему новому научится. Я разворачиваю свёртки с твёрдым намерением «только одним глазком» – и не могу сдержаться, чтобы не ахнуть.

– Королева в восхищении! – только и бормочу, разложив платье на кровати.

Платье действительно хорошо. Плотного изумрудно-травянистого бархата, расшитое серебром, нарукавья унизаны мелким жемчугом… не речным, неправильной формы да ребристым – нет, морским, жемчужина к жемчужине, идеально ровным. Да и шитьё настоящее, не люрекс какой-нибудь, не металлик – серебряная канитель, тончайшая, в нить, проволока. То-то мне свёрток тяжеловатым показался. Такими цветами не по кайме и кокетке, а всё платье заткать – оно само стоять будет, без манекена. В комплекте к нему во втором свёртке – белоснежная рубашка с пышными рукавами, что будут красиво выглядывать в прорези бархатных рукавов, ещё – лёгкие черевички, и, наконец, расшитая серебром и жемчугом налобная повязка, чтобы не простоволоситься. Хорошо, что не кокошник, сконфуженно думаю. Ну, Лора, ну, молодец, как всё подобрала! А ведь, в самом-то деле, к любому платью-костюму достойное обрамление требуется: и обувь соответствующая, и бижутерия какая-ни…

Открыв небольшой футляр, нахожу серьги с крупными изумрудами.

В растерянности присаживаюсь на край кровати. Это что – тоже «только поглядеть»? Изумительной красоты и чистоты каменья так и горят в солнечном луче, словно по заказу упавшем из окошка мне на колени. Не надеть их под этакий наряд – просто преступленье.

Ну, Лора…

Ладно, говорю в нерешительно, а затем более уверенно, буду считать, что беру всё это напрокат. В кои-то веки прибывает к нам… к Васюте большой человек, и мне своего работодателя позорить затрапезным видом никак не можно. Придётся потерпеть, даже если от этих серёг уши начнут отваливаться.

… Вечер. Переодеваюсь. Васюта деликатно стучится в дверь.

– Готова, лапушка?

– Какая я тебе лапушка? – сержусь. – Доверься вам только, иродам… Знала бы – не пошла у вас на поводу!

– А что не так?

– А то. У этого платья пуговицы до самой… вдоль всей спины, короче; у меня рук уже не хватает, иди, сам застёгивай.

Он деревянными пальцами кое-как справляется. Пуговок много, они махонькие, с горошину, и Васюте с его-то ручищами, к мелкой работе непривычными, приходится попыхтеть. Сам виноват, мстительно думаю. Твоё мероприятие? терпи, старайся. Он застёгивает последнюю и делает робкую попытку обнять.

– Это ещё что? – сурово говорю я.

– Ничего, лапушка, я вот тут подправлю…

И он действительно расправляет воротник, слегка касаясь при этом моей шеи.

Затем нехотя уходит. Я прислушиваюсь к весёлому гомону и бряцанью железа, доносящемуся из зала, и пытаюсь сообразить: а как же мне потом раздеваться? Васюту пригласить – платье расстегнуть? Так, судя по всему, он будет не прочь и продолжить… Я вспоминаю недавнее касание его пальцев, и тут же память услужливо накладывает на виденье хруст собственных позвонков. Э-э-э, нельзя так, Ванька, говорю себе сурово. Не поминай старое. Эту страницу мы закрыли. Лучше на себя полюбуйся, вон хоть в оконном отражении, коль зеркала нет: пусть издалека, но в полный рост получается. Ведь хороша… может, и полновата немного, да по местным меркам это вроде и не недостаток, а наоборот. И талия у тебя на месте, и вообще девушка ты рельефная, не хуже Лоры, есть что продемонстрировать. А длинное, да ещё по фигуре платье любую женщину преображает. Вот так.

Крутнулась я перед вечерним окном, взяла поднос с полной серебряной чарочкой, расправила по-Васютински плечи, и пошла…

Зал встречает меня одобрительным гулом, свежестью распахнутых окон с вечерней зорькой и любопытствующими мужскими взорами. Что-то их много, дружинников, и все на одно лицо кажутся; где же среди них любитель традиций?

Васюта шагает сбоку из-за стойки, приобнимает ласково; знает, негодник, что при народе одёргивать не буду.

– Вот, Ипатий, хозяюшка моя, Ванесса-свет…

Почему-то я ожидала встретить кого-то, покрупней Васюты. Воевода всё-таки, звание обязывает. Но от ближайшего стола ко мне неспешно поднимается немолодой воин роста чуть выше среднего, седоусый, седогривый… правда, грива как у льва, величественная и малость растрёпанная, сам жилистый, крепкий. Взгляд весёлый, с прищуром. Вот про таких-то, пожалуй, и говорят: седина в бороду – бес в ребро. С Васютой его роднят, пожалуй, такие же затаённая мощь и основательность.

Под алым плащом поблёскивает пластинчатая кольчуга.

Интересно, они хоть в бане доспехи снимают? Смахнув с лица улыбку, с церемонным поклоном протягиваю дорогому гостю чарочку. Выпеваю ласково:

– Здрав буди, воевода!

Он с удовольствием окидывает меня взором. Сканирует, почти как паладин, только по-своему, по-воеводиному. И, по всему видать, результатом остаётся доволен.

– Благодарствую, хозяюшка!

Церемонно отставив мизинец, цепляет тяжёленькую чарку двумя пальцами и, приветственно подняв, осушает.

Пока он, не торопясь, пьёт, я ищу место, куда сунуть поднос, и вдруг напарываюсь на торжествующий взгляд Васюты. И внезапно понимаю, что этот чёрт кудлатый, этот ирод… меня подставил. Он мной просто хвастается, как пацан. А сейчас увидел по моим глазам, что я его раскусила. И понял, что так просто ему это не сойдёт.

Наши обжигающие переглядки с Васютой занимают какие-то доли секунды. Воевода тем временем не спеша отставляет чарочку, приглаживает усы.

– Ну, красавица, – шагает ко мне. – Уважишь ли служилого человека?

И вроде как объятья дружеские распахивает. Вот тут-то до меня доходит, чем венчается встреча гостя дорогого: поцелуем хозяйки в уста сахарные. Я-то об этом только сейчас вспомнила, а вот Муромец – знал ли, когда подъезжал с просьбой гостя уважить? Если нет – сейчас узнает.

Не глядя, опускаю поднос на стойку. Будь что будет. Обвиваю белыми рученьками воеводину шею, у того вопросительно приподнимаются брови – видно, не ожидал такой прыти – а сам тут же меня за талию зацепил, к себе тянет.

– Уважу, гостюшка, – говорю с придыханием. – Как не уважить?

И целу-ую… Как следует, без отмазок. Не мы традиции устанавливаем, не нам их нарушать, а Васюте – урок.

Ипатий не растерялся, нет. Обнимая, чуть об кольчугу не расплющил, да и целовался тоже всерьёз. А как же! У нас, воевод, всё строго…

Через минуту в зале засвистели. Гость неохотно оторвался от губ моих сахарных, перевёл дух, горделиво оглянулся. Руки, наконец, разжал. Мы с ним церемонно поклонились друг другу – и разошлись.

Всё. Формальности в порядке.

Васюта аккуратно отгоняет поднос от меня подальше. Видать, заметил, куда я глазами разъярёнными стрельнула в первую очередь, решил не связываться.

– Да-а, – говорит со значением. – Ты меня… в щёку, а его – вон как. Будешь должна.

– На кухню даже не заходи, – сквозь зубы цежу, улыбаясь на публику. – Прибью.

«Не прибьёшь, лапушка», – щурится он.

«Чёрт кудлатый!» – мысленно огрызаюсь я.

И, не выдержав, сбегаю, шипя и негодуя, как молоко.

Вслед за мной на кухню ужом проскакивает Лора, чуть не визжа от восторга. Теребит меня, крутит, оглядывая со всех сторон.

– Ванюшка, как хорошо-то тебе! Я сразу поняла, твоё это платье! Дай-ка, рассмотрю поближе! Да ты что такая хмурая? Пошли, с нами посидишь!

– Спасибо, – сухо отвечаю, – только что мне там делать? У вас свои посиделки, у меня свои. Моё место на кухне. Я тут, между прочим, работаю, а не хвостом кручу, а вы меня кем тут выставляете, хотела бы я знать?

Она аж в лице меняется.

– Вань, ты что, обиделась? На своего медведя, что ли? Или на меня? Да перестань, что ты сразу всё с ног на голову переворачиваешь! Ну, посмотри на себя: ведь красавица, глаз не отвесть, а хозяйственная какая, а способная! Что ты себя вечно в угол загоняешь? Ипатий – мужик правильный, уважение твоё заценил, и, случись что – отблагодарит. Да не смотри ты так, ей-богу! Я в том смысле, что добро помнит. Он же с дружиной своей на границе дозорами разъезжает, может статься – повстречаешься в степи, когда в квест поедешь, так помощь лишней не будет.

– На какой границе? – хмурюсь.

– Локации. Области, если хочешь. Минуешь границу – въедешь на территорию очередного квеста. Там и монстры сильнее, и задания круче, в общем, лишние знакомства не помешают. А я договорюсь, чтобы тебя ребята чуток за сам рубеж проводили, насколько можно, чтоб хоть первое время тебе не одной пробиваться-то, – Лора переводит дух. – Ну? Мир-дружба? – и, как ребёнок, протягивает мне мизинец.

Не выдержав, я фыркаю. Лора расплывается в улыбке.

– А на медведя своего не сердись, – смущённо говорит. – Он, видишь ли, слишком уж долго одиноким куковал, поди, забыл, как с женщинами обращаться, а тут – ты ему, как ясно солнышко…

– Вот с этим хватит, – обрываю. – Не время. И ни к чему.

Она смотрит на меня огорчённо.

– Смотри сама, не маленькая. – Спохватывается. – Подожди, да я тут тебе ещё кое-что привезла!

Она опрометью кидается во двор и волочёт с крыльца две большие холщовые сумки. Без излишних церемоний тащит в мою светлицу. Оглядывается.

– Всё, как прежде. Ты знаешь, мне ж здесь пару дней пришлось в своё время прокуковать, когда только-только в этот мир попала. Вася меня случайно от одной пьяной швали отбил, магической, бузили тут некоторые. Тут и отсиживалась, пока он кое с кем разбирался, а уж потом с рук на руки амазонкам сдал. А здесь закон железный: чужого ученика не тронь! – Лора вытряхивает на кровать содержимое обеих сумок. – Я из-за тебя Васе шею-то намылила как след. – Она быстро сортирует вещички, укладывая в стопки. – Пятый день, мать вашу, ходить в одном и том же! О чём он думает! Тебе даже постирушку нельзя устроить, потому что переодеться не во что. Что ж я, не понимаю, что ли?