Текст книги "Перед тобой земля"

Автор книги: Вера Лукницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Дело в том, что Лукницкий поставил условием начальнику геологической партии возможность личных исследований и получил согласие еще в Ленинграде в Геолкоме. А начальник погранотряда предложил сопровождающего добровольно, потому что Лукницкий с порученным ему делом справился блестяще и не только был консультантом по бездорожью, но участвовал в становлении всех погранзастав вдоль пограничной территории Памира. За время похода он крепко сдружился с пограничниками, и эта дружба продолжалась до его смерти. Естественно, он стал первым писателем пограничной темы, во всяком случае этого высокогорного края.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

Август 1931 г.

Пришло в голову лезть к месторождению прямо вверх, по руслу ручья. Чертовски крутой и тяжелый подъем по склону. Подъем с отдыхом каждые 30 – 40 шагов. У меня заболел живот, но лезу, не обращая внимания на боль. С середины подъема надо сворачивать налево, чтобы выйти к месторождению, но я решил лезть прямо вверх, потом на отвесную скалу, ту, что над месторождением, сзади и поглядеть, нет ли выходов ляпис-лазури там. Юдин и прочие пошли низом. Холодно, ветер, я спускаюсь, огибаю скалу, вновь поднимаюсь к месторождению, брожу, выискивая хорошие образцы, нашел мешочек для образцов с надписью химическим карандашом, потерянный в прошлом году Хабаковым. Тень от горы и холод. Спускаюсь, долго ищу своих, наконец нахожу – в яме. Поставили палатку поперек сухого русла ручья, ибо больше негде на таком хаосе скал ставить. Что, если ночью пойдет вода? Но нет, кругом лед и снег. Чая не будет сегодня – нет дров. Холод, тьма. Отчаянный холод.

9.08.1931

Все на месторождении. Моя попытка найти перевал в Гармчашму. Ходил вчера на ледники и снега. Перевала нет.

Утром таджики, изломав две палки, с которым шли вчера, вскипятили ими воду. Кокчай. Вышло по кружке.

9. 30. Все пошли по месторождению.

11.00. Я вышел один. Пройдя вверх по ручью до обнажившего стену льда ледника, взобрался на ледник и сплошным снегом по крутому подъему стал забираться вверх, чтобы обогнуть громаду горы и дойти до снежного ущелья. Снег слепит глаза. Туфли, конечно, мокры насквозь, ногам холодно. В снегу ступень за ступенью – бугры, на которые лез. Поднимался, пока ущелье не превратилось в цирк и не стало ясно, что перевала здесь нет. Кругом на 300 400 метров встали горы со склонами почти отвесными и обвешанными висячими ледниками. Обратный путь до нижнего ледника – стремителен и головокружителен. Так добежал, докатился до озерка, голубого озерка в белом снегу. Дальше пришлось переправляться через речку. Она здесь глубока – в оледенении. Здесь пил изумительную, как алмаз, прозрачную воду. Снег причудлив, сосульки из оледенелых брызг соорудили такое великолепное зрелище, что увез бы его с собой. Переправа была очень трудна и опасна. Если бы поскользнулся, если бы подломился береговой лед, вода, искромсав, унесла бы под снег. В узкой трещине льда речка кипела холодом. Переправиться помогла палка. Был один. И была тишина. Спустился с ледника, и сейчас же место, где прошел, поползло вниз обвалом, – отбежал в сторону.

Решил осмотреть гору, противоположную месторождению, лез по ней, огибая ее, пересекая осыпи, скаты, снега, оползневую, мокрую, набухшую землю склонов, скалы и дороги "снежных обвалов". Потом вернулся, спустился вниз, перебрался опять через речку, а она бурная в этом году, и вброд, там, где она не разливается на рукава, ее не перейдешь, поднялся к месторождению и пришел в палатку в 4.30, к моменту, когда все пили чай и ели холодное мясо, заменившее обед. У палатки – синяя груда ляпис-лазури – то, что было собрано сегодня.

Лукницкий подробно описывает, с каким нетерпением дождался он утра, как наспех выпил кружку чая и, взяв с собой полевую сумку, свитер и наган, отправился в верховья Ляджуардары. Спустился к речке, переправился и, не желая терять высоты, поднялся по противоположному склону. Он оказался в таком месте, откуда был путь только вверх. Лез туда с риском сорваться, с сознанием, что иного способа выбраться из проклятого места нет. По отчаянно-крутой осыпи вылез наверх. Там оказались глыбы камней. По вершинам, скалистым и диким, прошел вперед, пока не появился отвес ущелья. Спустился по осыпям и склонам на верхушку скалы и оказался над ледниками реки Ляджуардары. Оттуда по снегу стал пробираться к истоку. Он был уверен, что водораздел здесь. Он, конечно, спешил, потому что надо было добраться до водораздела и еще вернуться... Тут и там рушились снежные лавины. Обвалы походили на застывшие гребни волн. Можно представить, как свистели камни, скача по снегу и оставляя фантастические следы. Слепили солнце и снег. А он все шел, все выше, с холма на холм, как по гигантским ступеням. Хребет, который он увидел в прошлом году по правобережью Ляджуардары и который высился над месторождением почти на километр, сейчас был вровень с ним. Зато за ним шли новые громады скал и льда...

Палка и острые носки туфель помогали врубаться в снег. Останавливался передохнуть, снова врубался и наконец долез. Действительно, как он и предполагал, это был водораздел. Ему открылась великолепная картина: внизу, в четырехстах метрах от него, – снежный холмистый цирк, еще ниже, направо, начало долины и верховье какой-то реки. Цирк пересекался поперек острым и скалистым гребнем. Это еще один водораздел, на запад. Он увидел, что западная сторона гребня отвесна и вряд ли там можно спуститься.

Налево и направо по горизонту – цепи снежных хребтов, один за другим, покуда хватает глаз, покуда пространство, ясное и прозрачное, не становится миражным, дымчатым и расплывчатым от громадного расстояния. Он увидел водоразделы Шахдары, Гунта, Пянджа и дальние афганские хребты. За нижним гребнем, пересекающим снежный цирк пополам, – долина реки. Река рядом рукой подать, если бы спуститься туда... по воздуху. Это должна быть Гармчашма, но как угадать? Прямо впереди, на север, – сплетение снежных хребтов, вершин, пиков, отвесов, ледников, скал – все зубчатое, резкое, обрывистое... Если бы спуститься на эти четыреста метров! Но снежный склон дьявольской крутизны. Он перерезан широкими зигзагами трещин, он иссечен полосами – следами обвалов и мчавшихся вниз камней.

Надо было возвращаться. С северной стороны – совсем близко – снег, как волнистая подушка, по ней шагов двадцать до скольжения вниз. И он пошел по этой подушке, провалился по пояс. Едва выбрался, его спасла палка. Пробовал в другом направлении – и провалился вновь. Снег скрипел...

Выбираясь очень осторожно, он не стал рисковать, чтоб не устроить обвал, и вернулся на зубья водораздела. Вот куда завели его прошлогодние мечты! Вот они, его знакомцы, снившиеся ему по ночам, манившие, зовущие его всю долгую зиму! Один. Один наедине с ними. Один...Наверное, это особенное чувство: один там, где никогда не бывал человек! Ни птица, ни зверь. Лишь ветер и звуки грохота обвалов... Он умел радоваться, и он радовался, что он один и что именно такое "одиночество" доставалось ему в подарок от жизни. Устремиться бы вниз по этому снегу, и скользить, и лететь вниз по этой белой крутизне с неизведанной быстротой! Если бы он остался живым, то там, внизу, конечно, можно найти перевал.

Сделал наброски местности и пика, который маячил перед ним на западе, и пошел назад старым путем, с высоты примерно 5600 метров...

Спускался быстро, катился на отполированных подошвах, как на лыжах, управляя одной палкой. А лыжником он был отличным. Потом просто бежал по крутым склонам снегов. Бегуном он был тоже неплохим, но от двухчасового бега устал, сел у ручья. Отдыхал. Поел снега. Попил воды. Съел плитку шоколада. Лег на камни. То здесь, то там срывались и рушились снега.

Вечером был в палатке. Камней перед палаткой – синих, дальше зеленых, голубых – было уже несколько горок. А люди все таскали их, будто собирались забрать с собой все... Пограничник тоже работал, но с понятным нетерпением ожидал возвращения "командира" и друга и его распоряжений о совместном походе. Назавтра Лукницкий действительно решил идти уже с Мешковым вниз, правда к другой реке, попытаться найти перевал в ее верховьях, а если его нет и там, то двигаться к третьей... но непременно найти перевал!

Перевал все же был найден. И назван. Перевал Мешкова...

В тот год было пройдено в общей сложности три с половиной тысячи километров в седлах и пешком, с винтовками и палатками, под ветром, солнцем и дождями, с караваном экспедиции и в одиночку. Часто Лукницкий отделялся от своего отряда и, оставив лошадей и вещи, иногда с носильщиком, а иногда один, взяв с собой только скромное питание, шел, прокладывая пути, исследуя, делая съемки, зарисовывая местность, составляя карты, открывая месторождения. Потом присоединялся к экспедиции...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

1931, Бартанг

... И еще один овринг запомнился мне хорошо. Этот овринг назывался "Овчак", по-видимому, правильней было бы назвать его "Об-чак" – "Капающая вода". Об этом овринге сами бартангцы говорили еще за несколько дней до того, как мы к нему приблизились, говорили, цокая языком, с недоверием поглядывая на нас. Я понял, что это особенно страшный овринг.

...Мы подступили к оврингу по таким же, как уже описанные мною, бревнышкам, наложенным на деревянные клинья, вбитые в трещины скалы.

– Овчак! – многозначительно сказал, оглянувшись на меня, Палавон-Назар, неизменно шедший впереди, и я подумал: "Что же может грозить нам на этом овринге?"

Но когда Палавон-Назар остановился (за ним остановились все мы) и я разглядел наклонную скалу, которую предстояло нам пересечь по горизонтали, я просто решил, что пройти здесь немыслимо. Скала была гладкой, словно отполированная. Всю ее покрывал микроскопический зеленый мох, сквозь который сочилась, скатываясь к реке, вода – тоненькая водяная пленка. Вся эта наклонная скала, уходившая высоко вверх и врезавшаяся под нами в бурлящую реку, была шириной в каких-нибудь три метра. За нею тропа продолжалась надежная, идущая по естественному карнизу тропа.

Но как преодолеть эти три метра? Ведь если поставить на наклонную скалу ногу, нога не удержится, скользнет вниз, руками держаться тоже решительно не за что.

Палавон-Назар, присев на тропе, развязал шерстяные тесемки, стягивающие у щиколоток его пехи – местные сыромятные сапоги. Сняв их, стянул с ног джурабы (узорчатые шерстяные носки), повел пальцами босых ног, словно проверяя пружинистость своих пальцев. Потом показал нам впереди, на замокшей скале, крошечную выбоинку, в которой, как в чайной ложке, держалась вода, и объяснил, что ежели поставить туда большой палец правой ноги, а ладонями мгновенно опереться о плоскость скалы, то на этой точке опоры можно продержаться, пока будешь переносить левую ногу к следующей, такой же крошечной выбоинке. А там будет еще одна!

И предупредил, что все нужно проделать мгновенно, как бы одним скачком, иначе ничего не получится. Слова "не получится" означают, что человек скользнет вниз по скале, через мгновение окажется в бурной воде Бартанга, и уже никто никогда его не увидит, потому что бурун втянет его под воду, а там грохочут непрерывно перекатываемые по дну камни.

– Ты смотри, хорошо смотри! – сказал Палавон-Назар мне. – Я пойду, смотри, как я пойду, потом ты пойдешь!

Я смотрел с предельным вниманием, но увидел только легкий, как балетное па, скачок Палавон-Назара. Я едва заметил, как босые ноги его мгновенно прикоснулись в трех точках к скале и он оказался за ней, на хорошей площадке, откуда продолжалась тропа. Палавон-Назар как бы перелетел по воздуху.

Он стоял на той стороне, спокойный, одобрительно улыбающийся: вот, мол, видал? Ничего трудного!

Но я понял, что мне такого прыжка не сделать. Я рассчитывал: даже если палец правой ноги не соскользнет вниз, то как я, обращенный к скале лицом, перенесу левую ногу к следующей выемке? Ведь мне придется ступить на нее мизинцем и на нем одном удержать вес тела? Да и как же тогда мне вывернуться?

Конечно же, не получится!

И я стоял, не решаясь прыгнуть, в позорном страхе, не зная, что делать дальше.

И Палавон-Назар нашел выход из положения. Быстро размотав свою чалму, он накрутил один ее конец себе на руку, в другой конец заложил увесистый камень и кинул мне. Я поймал его.

Все дальнейшее было просто: привязав конец к поясному ремню, я кинулся в прыжок очертя голову и, конечно, сорвался, но, повиснув на чалме, описал, как маятник, дугу и оказался у площадки, на которой стоял Палавон-Назар. Мне осталось только крепко ухватиться за выступ скалы и выбраться на нее.

"Теперь этих оврингов нет, – писал Лукницкий в 1952 году. – Аммонал и динамит поработали здесь...По всей бартангской тропе, когда нет камнепадов и лавин, можно проехать верхом, хотя во многих местах и приходится спешиваться, проводить коней в поводу.

Со времени первого путешествия по Бартангу прошло двадцать три года. Но я до сих пор хорошо помню все ощущения, испытанные мною на Бартанге тогда. Очень хорошо помню!"

....Окончив все намеченные работы, экспедиция отправилась в обратный путь. Прошла вдоль реки Пяндж по тропе, с трудом преодолевая новые овринги, поднимаясь на перевалы. Наконец, после Сагирдаша прошла последний перевал Памира и вернулась в Душанбе.

Дождливой осенью, уставший и счастливый, Павел Николаевич приехал из Душанбе и, не задерживаясь в Москве, с огромным желанием работать, писать, скорее вернуться к горам и людям на бумаге, сразу же выехал в Ленинград.

Памир-32, в который

вклинивается... Мончетундра

13 ноября 1931 года начался Памир-32.

– Будете говорить с Москвой. Не вешайте трубочку. – И сразу: – Павел Николаевич?

– Слушаю вас.

Незнакомый мягкий голос:

– Говорит Николай Петрович Горбунов. Здравствуйте.

Неужели тот самый Николай Петрович Горбунов, бывший управделами СНК РСФСР, знаменитый исследователь Памира, академик? И сразу волнение, предчувствие события.

– Здравствуйте, Николай Петрович, чем обязан?

– Мы приглашаем вас участвовать в Таджикской комплексной экспедиции на Памир и взять на свою ответственность организационно-хозяйственный отдел экспедиции.

– Спасибо за доверие, Николай Петрович! – Эти бодрые слова произнесены растерянно, дрогнувшим голосом: ведь если не принять эту должность – значит отказаться от такой экспедиции вообще. Но разве можно отказаться от поездки на Памир?

Не уловив растерянности, Горбунов продолжал:

– Если вы принимаете предложение, то сегодня же свяжитесь с Юдиным и выезжайте в Москву для переговоров. Мы разыскивали вас целую неделю.

– Завтра буду, Николай Петрович.

В 12 часов следующего дня встреча с Горбуновым в Москве. Высокий человек в очках с грустными глазами пригласил в кабинет и тихо сказал, улыбаясь:

– Здравствуйте, Павел Николаевич, я вас узнал, проходите, пожалуйста, располагайтесь удобно, работать придется очень много.

В кабинете, увешанном фотографиями и картами Памира, Горбунов, без всяких предисловий, как будто прервал разговор полчаса назад, предложил тут же начать составление плана организации экспедиции. Он говорил так спокойно, так располагал к себе, был так уверен в успехе работы, в правоте задуманного, что, кажется, мог превратить в оптимиста любого скептика.

Позже пришел геолог Д. И. Щербаков, и обсуждение пошло совсем споро. Наметил группы экспедиции: гляциологическую, геологическую, топографическую и другие. Начальник Таджикской комплексной экспедиции (ТКЭ) – Н. П. Горбунов. Цель экспедиции – выявление и изучение всех основных ресурсов производительных сил Таджикистана для составления плана второй пятилетки.

– Ваша ближайшая задача, Павел Николаевич, – организовать снабжение групп экспедиции всем необходимым.

В тот день в квартиру Горбунова приходило с десяток человек, он всем представлял своего нового помощника и добавлял, что по всем организационным и хозяйственным вопросам теперь обращаться к нему. Заседание продолжалось до семи вечера. А на следующий день были уже более конкретно намечены секторы и отряды и соответственно запланированы в их состав лучшие научные работники. Б льшая часть дел, связанных с подготовкой, оказалась сконцентрированной в Ленинграде.

Поэтому Павел Николаевич пробыл в Москве всего несколько дней, однако успел сдать очерк "Памир" в "Правду". Договорился с издательством ЛОКАФ, что будет собирать материал по истории гражданской войны на Памире. Горбунов считал это дело нужным.

Как делаются чудеса

Вернувшись в Ленинград, Павел Николаевич вплотную занялся экспедицией, в первую очередь привлечением ученых – будущих участников. С каждым отдельным разговор, выяснение потребностей, возможностей у Щербакова, у Наливкина, в Горном институте, уточнение планов по секторам, в Гидрологическом институте, в Тресте русских самоцветов и т. д. Он так хорошо – слаженно, оперативно, точно – работал, что уже 26 ноября состоялось зачисление его в штат экспедиции на должность ученого секретаря. А всего несколько дней спустя в Ленинграде, по случаю организации ТКЭ, собрались на встречу академики и доктора наук, Специалисты и члены правительства.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

1.12.1931

В "Европейской" гостинице, в большом 11-м номере – Н.П. Горбунов, Н. И. Вавилов, А. Е. Ферсман, Н. М. Губкин, Д. И. Щербаков и многие другие...

Меня, как именинника, посадили между Щербаковым и Ферсманом.

И вот в разговоре Ферсман предложил мне вскорости ехать с ним за Полярный круг – в Мончетундру.

– Я знаю, Павел Николаевич, что вы заняты большим и нужным делом организацией Таджикской комплексной экспедиции. Я поддерживаю выбор Николая Петровича Горбунова и желаю вам успешно справиться с этой главной задачей, поставленной всем нам правительством и Академией наук. Но я предлагаю вам, сделав небольшой перерыв, съездить со мной за Полярный круг. Экспедиция у меня на этот раз комплектуется маленькая, но дело будет большое... Будем выходить за пределы Хибин. Поедем в Мончу... Полярная природа вас поразит она необычна, своеобразна и рельефом, и растительным и животным миром. Вам будет что описывать.

Он помолчал секунду, улыбнулся и добавил:

– Выезжать надо через неделю. Как? Согласны? Под нашим знаменем, помните? "Вперед за камнем!" А?

– Я рад, но можно ли оторваться от работы – той, организационной, по Памирской экспедиции?

Ферсман, как волшебник, все знал наперед. Потому он у Горбунова заранее исхлопотал Лукницкого на короткий срок.

И все-таки Павел Николаевич не верил. В дневнике у него записано: "Я не думал, что Александр Евгеньевич всерьез приглашает меня, но вскоре о моей поездке стали напоминать мне Щербаков и Соседко. Выезд назначили на 13 14-е, Ферсман уехал на горную станцию Академии наук в Хибины 7-го и ждет там".

Началась беготня с Соседко и без него по городу в поисках валенок, тулупов, свитеров, рукавиц, теплых шапок и шарфов. Несмотря на все бумажки, поиски безуспешны – Ленснаб не желал давать, ибо у Академии наук "нет фондов". После многих нажимов и многой беготни с кучей формальностей они добыли 4 пары валенок, 2 свитера, 3 шарфа и 3 теплые шапки.

Телеграмма от Ферсмана, чтоб 15-го они были в Хибинах. Билеты не удалось достать в один поезд для всех. Пришлось Павлу Николаевичу ехать одному, скорым.

Продуктов и прочего не взял – надеялся на горную станцию в Хибинах. Не было также рукавиц и тулупа. Ехал в жидколягой шубе. Но зато с книгой Ферсмана и материалами о ней.

Государственное издательство

юношеской и детской литературы

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ

Ленинградское отделение

13 декабря 1931 г.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано сие члену ВССП и ЛОКАФ тов. ЛУКНИЦКОМУ Павлу Николаевичу в том, что он направляется через Хибиногорск за Полярный круг для собирания литературного материала и прикрепления к Полярной экспедиции академика А. Е. Ферсмана.

Просьба оказывать т. Лукницкому всемерное содействие в выполнении возложенного на него поручения.

Зав. изд-вом Гисин

Отв. секретарь Телешов

Круглая

Печать

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

14.12.1931, Поезд Ленинград – Апатиты

...Читаю Ферсмана "Промышленный центр за Полярным кругом".

В эту ночь много интересного предстояло узнать Павлу Николаевичу. Например, подробности того, как в 1920 году научная комиссия во главе с президентом Российской Академии наук А. П. Карпинским, А. Е. Ферсманом, только что ставшим академиком, и представителем Геологического комитета И. П. Герасимовым специальным поездом добралась до станции Имандра. Дальше поезд не двинулся – то ли потому, что сломался паровоз, то ли шпалы прогнили. В общем, чинили часа полтора...

Из всех трех вагончиков этого "научного" поезда вышли люди поразмяться. И они увидели в сумраке чернеющий гребень горы Манетпахи. Геологи, находившиеся в составе комиссии, поднялись на склон и отбили несколько кусков породы. И были поражены. И не только геологи. Никто никогда еще не видел такого минерала. Даже сам Ферсман, великий знаток камня, не смог определить тогда, что это за порода.

Находка, однако, многое определила в будущем хозяйстве страны. С этого момента горные хребты Расвумчорр, Куккисвумчорр, Юкспор, Тахтарвумчорр, Айкуайвенчорр, Поачвумчорр уже не могли скрывать свои богатства от людей.

Неизвестный минерал оказался апатитом; в геологическом словаре он значится как "обманщик". До революции в России не было и десятой доли тех удобрений, какие нужны для хороших урожаев. А здесь, в Хибинах, в этой самой апатитовой руде – неиссякаемое количество фосфорных удобрений, которые могут повысить урожаи от Кубани и Поволжья до Сибири и Дальнего Востока. И когда это произойдет, апатит получит название "камень плодородия"...

Хибинское месторождение апатитов – самое большое в СССР и самое качественное. Это открытие оказалось мощнейшим фактором для пересмотра всех планов организации хозяйства в стране. В 1929 году было решено построить в Хибинах город, начать добычу руды, переработку и вывоз апатитовых удобрений. А пока первую тысячу тонн вывезли на санях трактором, дорогу которому расчищало местное население. А населения в этой тундре было тогда около двухсот человек...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

15.12.1931

Дорога тряская, валкая, частые остановки, снег с леском, серая туманная жижа за окном. В ней тонут дали и всякое воодушевленье. Читаю. На станциях маленьких, деревянных, без газет и буфетов и без всякого оживления – выхожу. Кемь. Сияющий огнями в жухлом окне Нивстрой. В соседнем купе – звон разбитых бутылок...

В вагоне-ресторане – разный люд, от грузчиков до военных. Ресторан на станциях превращается в лавочку – со станции, дыша морозом, воняя валенками, вваливаются мгновенно все углы забивающие очередью местные жители. Расхватывают сухари, пряники – все, что есть.

В Апатиты поезд приходит в три с минутами ночи. Поэтому спать не ложусь, там – пересадка на Хибиногорскую ветку, до ст. Вудъявр, где меня будет ждать лошадь со станции Академии наук.

Поезд – без опоздания. Тащу барахлишко на станцию, бегу к кассе, но... унылый говор расходящейся по тесному "залу" станции толпы: поезд на Вудъявр отменен... с 15 декабря. Почтовый ленинградский будет ходить до Вудъявра пойдет 16-го в 7 вечера, то есть не хотите ли дожидаться с 3 ночи до 7 вечера (плюс час обычного опоздания) в смрадном духе станции, да еще на своем барахле, ибо камеры хранения нет? Впрочем, можно и на морозе.

...Но мне везет: в одном вагоне со мной ехал инспектор движения. Я взмаливаюсь ему, кажу ему свои документы, и он устраивает меня на товарный поезд, выходящий на Вудъявр в 6.30 утра.

...Светает – чуть розовеет над горизонтом небо, но горизонт внезапно срезан надвинувшейся снежной, дикой, великолепной горой. Подножье ее – в ельнике, выше – обрывисто и скалисто.

Подъезжаем. Хибиногорск. Выскакиваю на мороз. Белесый сумрак, горы, столпотворенье вагонов и – то горе – деревянных, стандартных домов. Среди них несколько трехэтажных, каменных. Все новенькое, свежее. Какой-то бородач – вместо носильщика. Барак, прикинувшийся станцией. Камеры хранения и толку нет. Ищу обещанную мне со станции Академии наук лошадь. Ее тоже нет. Пять минут мотанья. Спешу с бородачом к кооперативу: тут, говорят, автобусы. "Автобус" – грузовик со скамейками, открытыми небесам и морозным ветрам, подходит. Стремительно взбираюсь и тогда только спрашиваю, куда он идет. На 25-й километр. Но этой цифири я еще не знаю. Добиваюсь, впрочем, что Горная станция – где-то не в ту сторону и надо слезть у конной базы. Раз "конная", значит, достану там лошадей, и в плечо острая стрела ветра – сквозь шубу и свитер. На глазах – лед.

Конная база – в барачном и палаточном городке, палатки заметены снегом, в них будут жить всю зиму. В базе тепло и бухгалтерно. "Лошадь? В Академию наук? Можно, только за наличный расчет". Звонки по телефону. "Будет". Звоню в Академию. "Через два часа поедет наша лошадь, захватит вас". – "Спасибо, я уже устроился. Когда выезжает Ферсман в тундру?" – "Двадцатого". Та-ак! Значит, четыре дня я сижу на станции Академии наук! Переодеваюсь в валенки. Старик-возчик, отличный конь, финские санки. Едем. Отсюда – 8 верст. Назад по дороге, на боковую – через озеро – все между горами – по глубокому снегу, ныряя в сугробы. Возчик рассказал, что у озера живет один-единственный саам с семьей... С озера – на морену, обросшую лесом, узкой дорожкой, с увала на увал, иногда круто. На морене свалены части стандартного дома – будет строиться еще одна база. Спуск лесом, колдобинами, в каменную тундру. За ней и за озером Малый Вудъявр видны домики. Там горная станция.

"Тиетта" – так назвали домик люди Ферсмана, чтобы саам, живущий у озера, и такие, как он, живущие еще дальше в тундре, правильно поняли людей, приехавших преобразить их край.

"Тиетта" – слово саамское, и вбирает оно в себя сразу три русских слова: "знание", "наука", "школа".

"Тиетта" – дом Ферсмана, который по частям перевозили двести оленей. В 1930 году этот дом поставили как базу горной научной станции Академии наук СССР.

19. 12.1931

Путь на оленях от озера Малый Вудъявр в Хибиногорск и в Апатиты – 35 км. Ночь у рыбаков.

Не спится. Полная тьма. Какая сегодня погода? За окном – ясь. Значит, оттепель. Встаю с Пораделовым (подрывником. – В. Л.). Сборы в дорогу. Все необходимое из кладовой – чайники, кружки, спальные мешки, хлеб и пр. В валенках сегодня ехать нельзя – промокнут, мне дают сапоги... Около 11.30 подъезжают олени. Выезжаем...

Туман, полусумрак, тяжелый снег. Распластываются ноги оленей. Олень правый, боясь отвеса, жмется к среднему. Быстрый бег. У "Могилы туриста" сворачиваем с дороги на целину – едем тундрой, медленней. Густой туман рога передних оленей ветвисты и странны в тумане. Ногам в сапогах холодно... Река, лед и скользь саней по льду. В тумане только кустарник тайги – голые ветки. Вода на льду. Держусь крепко. Слева выплывает гора. По подножью горы – бледные фонари автомобиля без лучей. Выезжаем на дорогу мимо палаток и домов Хибиногорска, остановка у кооператива No 4. Сразу толпа любопытных. Просто осада. Сгрудились – никогда не видали оленей. Вопросы – что едят, много ли мяса, сколько весят, почему такие откормленные, издалека ли мы, что мы продаем и пр. Ждем Пораделова, который должен получить продовольствие по наряду. Ждем около часа. Приходит. Надо получать в кооперативе No 8. Едем толпа бежит сзади, галдя, пугая оленей, олени путаются в упряжке. Один зацепился ногами за телеграфную проволоку, сам – на пень, выволокли, ругаем толпу, олени выскакивают полным ходом, и толпа остается сзади. Вверх по улице. Чуть где остановка – сразу толпа. Встречные водовозы, опять толпа, порваны тяжи, скрепляем их – дальше. Уже темно. На снегу у кооператива останавливаемся. Подъезжает лопарка Анна на своей упряжке. Вместе поедем в Апатиты. Кооператив. Потухшее электричество. Агент, проверяющий списки пайщиков. Получение продовольствия. Толпа меня принимает за лопаря В 4.30 выезжаем в Апатиты. Темная дорога, туман, снег, фонари встречного автомобиля – мы съезжаем с дороги, пропускаем его, – опять толпа, галдящая и бегущая сзади. Анна бежит сбоку и вскакивает на ходу. Быстрый бег...

Если рога луны кверху – будет мороз. В тучах прорвалась луна. Рога кверху. Гоним оленей. Холодно. Разговоры о ягеле. Мерзнут руки и ноги. Ночь синеет, вдали огни – это Апатиты. Горы кончились, едем леском по ровной дороге – очень быстро. Переезжаем жел. дорогу, вдоль нее. Навстречу легковой автомобиль. Туман развеялся – слепят фары. Съехали с дороги. Но автомобиль слепит оленей, они заметались перед ним, он сбил их, стучат рогами, кучей тормошатся. Я держал белого за рога, меня сбило в круг оленей, сдавило, Зацепив сани, автомобиль поволок их. И сразу – отцепились, автомобиль остановился. Осматриваемся – все целы. Кричу: "Давай вперед" – и автомобиль уходит, а мы мчимся дальше. Проезжаем станцию, поселок, опять лес – едем ночевать к местным. Леском. Засияла глубоким светом луна, красиво очень, выезжаем к берегу Имандры, здесь на берегу парусно-моторные боты. Несколько барачных домов, заезжаем за один из них. Приехали. Нас окружают, здороваются, ведут в барак. Длинный коридор барака, справа и слева – клети. Именно – клети: два шага в ширину, пять в длину. Все остальное пространство занято "двухэтажными" нарами. Семья: 8 человек. Один из них на верхней наре лежит в крупозном воспалении легких. Ребятишки, один грудной. У окна – стол. Громадная балка поперек дощатого потолка, словно давит всех. Под потолком два весла. Весла, стойки нар, нары, стены, всюду набитые полки, обвешаны барахлом – одеждой, кожами, кусками шкур, бельем, веревками; к потолку привешены гармонь, в углу лыжи, тулупы. Под нижними нарами мешки, корзинки барахло. Эта клеть ничем, кроме холстинной занавески, не отгорожена от других – таких же. Весь барак – в голосах, в плаче детей, как теплушка 1918 года.

Максимальные стремления хозяев сохранить чистоту. Паразитов нет. Стол вымыт, одеяла. Подушки чистые. Но обстановка ужасающая...

20.12.1931

...Часов в 12 пришли олени, мы позавтракали ухой, соленой ужасно, и такой же соленой рыбой, выпили чай. Старик подстругал, докончил новые сани. Мы выехали – 6 саней, 14 оленей, нас трое: на передних санях – Сергей, на вторых – я, третьи – под грузом, на 4-х – Пораделов, а на 5-х навалены шестые сани, запасные.

...Легкий морозец, снег хорош, олени бегут легко. Но дышат они, как паровозы, высунув на бок языки...

Дальше – по озеру. Тьма, розовое – небесное, оранжевое, нездешнее озеро – трудно поверить, что это полоса зари на западе неба. Над ней облако острое, как горный хребет, над ним – зеленое, но не от луны небо. Это расходится и начинается справа луна. Снега на озере почти нет, розовое пространство, быстрый бег оленей, справа великолепные горные хребты, снежные, с цирками, залитые луной, то ныряющей в облака, то парящей над миром. Я полон радости, мы все поем, я горланю стихи, я стою на санях, я счастлив и весел – давно не было так. Я смотрю на оленей, на их ветвистые рога, на лунный снег, на чудесные горы...