Текст книги "Перед тобой земля"

Автор книги: Вера Лукницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Шесть книжек-дневников, то есть не менее двух тысяч страниц, заполненных убористым мелким почерком. На корешке первой от начала поездки: "Ленинград, Москва, Иркутск – июль 1939"; второй: "Иркутск, Ангара, Лена, Бодайбо, Тайга – июнь – июль 1939"; третьей: "Патомское нагорье, Тайга август 1939"; четвертой: "Патомское нагорье, Тайга – август 1939"; пятой: "Бодайбо, Лена – сентябрь 1939"; шестой: "Ангара, Иркутск, Москва, 1939".

Все они снабжены в начале, иногда в середине или конце адресом владельца и просьбой к нашедшему, в случае утери, вернуть. По ходу записей встречаются рисунки, финансовые отчеты, схемы, засушенные цветы и травы тех мест, где велась запись.

В книжках – ежедневные записи экспедиции Кадаликанского отряда Ленской геолого-геоморфологической партии; поставленные задачи и результаты работы; труд и быт участников; характеры работавших в партии людей; описание богатейшей природы; картинки жизни и быта пришельцев и местных жителей; их рассказы об истории края, об участии в сложном процессе преобразования Сибири. Огромное количество фотоиллюстраций...

Короткие отрывки из дневника не могут дать полного представления об обстоятельствах, с которыми пришлось столкнуться участникам экспедиции. Во всех записных книжках этого периода ощущается недовольство и даже ругань в адрес Г. Л. Юдина. Либо он изменил своим принципам, либо ему помешали неизвестные обстоятельства. Безответственность его и равнодушие по отношению к людям, которых он отправил, к делу, которое ему было поручено, казались необъяснимыми...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

15.06.1939, Иркутск

Поезд пришел с опозданием на час. Вокзал, носильщики, извозчичья бричка. 20 рублей до гостиницы и 5 – на чай. Добродушный парень-извозчик, услужлив и разговорчив.

Гостиница "Горняк", номер забронирован по телеграмме. Здесь люди ждут по несколько дней, живут на вокзале.

Две койки. Белье чистое. Ночью клопы. Везде в городе множество огромных крылатых тараканов. Ванны нет, общая уборная и умывальная. В дежурке горячая вода, кипятильник. Гостиница треста "Лензолото" – все "свои".

Поиски ресторана. Улицы мощеные: главная – Большая – деревянной шашкой. Много новых 4-этажных каменных домов. Деревянные – все со ставнями – старые. Несколько переполненных гостиниц. Магазины всякие, те же, что и в любом городе СССР. Город – большой, кино, театры, зверинец. В городе нет масла. Туговато с мясом, рыбой. Объясняется все неликвидированным последствием вредительства.

Базар. Огурцы 16 рублей килограмм, морковь – три рубля десяток.

Вокзал на левом берегу Ангары, город на правом. Широкий, отличный, с полкилометра мост. Ангара совершенно прозрачна, глубока, широка, быстра. Рассказывают ее особенность: замерзать начинает от дна, в отличие от всех других рек. Поверх льда – и зимой – вода.

Дальше – подробная запись, которую кратко передаю своими словами.

На следующий день, взяв на себя инициативу по добыче билетов на пароход, Павел Николаевич отправился в Управление Лензолотофлота, говорил с начальником эксплуатации Б. А. Нитовым. Тот рассказал, что флот с перевозками не справляется, но это можно было не рассказывать – люди месяцами ждали очереди на пароход. Сказал, что Управление пароходства само признается в беззаконии: пароходы четырехсотместные, а забирают по восемьсот пассажиров, да еще на буксире тащат сразу по нескольку барж, которые, хотя и предназначены для багажа, наполняются людьми...Сказал, что сообщил об этом в Москву, наркому, чтобы снять с себя ответственность. Сказал, что на Лене вообще способы транспортировки грузов – доисторические.

16.06.1939

Дом различных управлений Лензолота; в нем – магазин "Старательный". Давно не виданные мною полные полки – мануфактура, обувь – все по "золотым купонам"...

17.06.1939

...Обещают каюту на "Ульянове". Вышел из Заярска 14-го, ожидается 18-го, к вечеру.

...Ночь – я на полу, на матраце, бессонница и клопы; Юра – на полу на спальном мешке; Соня и Лида – на кроватях. Комната завалена пожитками, хаос. На веревке над нами сушится белье Надежды Сергеевны1. Разговоры о Бодайбо: нет картошки, нет папирос, нет одеколона. Одеколон, очевидно, пьют.

...На мне все хлопоты по добыче билетов. Если б не мои писательские наскоки, пришлось бы сидеть тут неделю-две, а потом ехать в трюме. Но удалось "обговорить" начальника политотдела пароходства, парторга и начальника пристани.

19.06.1939

С утра спешу на пристань. Начальника нет: он на совещании диспетчеров. Касса открывается в 12, надо обязательно получить билеты до открытия. Сижу у парторга. На улице огромная толпа, чающая билетов. Очереди, переклички.

Тут же пропагандист с семьей, едущий в Якутск по путевке ЦК, и представитель агитбригады водников (артистов), коих 13 человек и кои едут обслуживать различные пункты Севморпути по маршруту: Москва – Иркутск Якутск – Диксон – Тикси. Сев. мор. путь – Москва.

И пропагандист, и бригада ждут, как и я. Наконец ведут сначала в комнату матери и ребенка (везде и всюду через такие комнаты женщинам с детьми продают билеты в первую очередь), кассирша выдает мне 4. Жесткая каюта 2 класса. За стеной гул ожидающей толпы. Так же, как и я, получает билеты пропагандист. "Бригаде" предложены билеты 3 кл. Они отказываются, шумят. На грузотакси, заказанном мною накануне, приехали с вещами мои спутники. 16 мест в камеру хранения не принимают. Вещи сгружены на улице.

...В 5 посадка. До этого хочу сдать груз в багаж. Грузчики дерут за переноску. Грузоприемщик предупреждает: "Принять в багаж могу, но с этим пароходом он не пойдет". В три приема под проливным дождем, надвинувшимся внезапно и скоро ушедшим, водружаемся в каюту. Очухиваемся. Пароход отходит без четверти 7.

Палуба 1 и 2 классов забита пассажирами, не доставшими кают. В 3 классе, внизу, давка, вонь, грязь. "Ульянову" полагается 150 пассажиров. Погружено больше 300.

Пароход колесный, но колесо у него – одно, за кормой. Поэтому и машинное отделение занимает его кормовую часть.

Вода высока и мутна после сильных дождей. На левом берегу – аэродром, стоят несколько бывших бомбовозов, ныне – почтово-пассажирских самолетов – и новенькие амфибии, на которых сейчас совершаются рейсы в Бодайбо, Якутск и в другие места.

Тянутся заводы и предприятия. Берега высоки, лесисты, зелень везде яркая. Солнце медленно склоняется, расцвечивая быструю воду...Закат...

Через 4 часа – Усолье. Огни, огни и густо дымящиеся фабричные трубы с отражением в воде.

Усолье – спичечная фабрика, соляной завод. Говорят, соль выпаривают, получают превосходную мелкокристаллическую, которую даже не надо молоть.

21.06.1939

...Плывем по Ангаре. Берега низки, сплошь – в зелени, вчера было много островков и протоков, сегодня их мало. Ярко-зеленые сочные луга, цветы, березы – места благодатные. За лугами и березовыми рощами низин синеют высокие, мягкие горы в темно-зеленом, хвойном лесу. Попадаются деревни, ничем от обычных русских деревень не отличающиеся.

22.06.1939

Рано утром "Ульянов" пришел в Заярск. Гора, лес. Деревянное село, широкий – дугою – автотракт к самой пристани с горы; на пристани толпы тысяча человек, ждущих очереди на автомобили в Усть-Кут. Выскакиваю первым на берег и спешу в гору, где, говорят, "Автотранспортные учреждения".

...Мои документы действуют: "Об отдельной машине не может быть и речи. У нас план – 14 000 тонн груза, машины только трехтонки. А отправить вас отправим, сегодня же, по одному, в кабинах шоферов, разделив ваш багаж поровну на 4 машины".

Ожидания. Мучительные. Ибо – жара, жажда, голод (ничего не ели с утра), мошкара. Уйти нельзя – ждем машин, их в гараже десятки. Но... диспетчер ссорится с шоферами не хочет, а они не хотят брать "казенных" пассажиров, предпочитая заработать "с левой стороны"...

...И этот путь на машине продолжался 13 часов. Отличное шоссе, впрочем – узкое. Щебенка. Сразу – тайга, густой лес, шофер гонит на полном газе она мчится, как тяжелый снаряд.

Тракт Заярск – Усть-Кут – 270 км. Начал строиться в 1935 году, пролег примерно вдоль пешеходной тропы, которой когда-то ходили золотоискатели, стремившиеся к Лене, сдан в этом году, кроме нескольких десятков километров, где работа ведется еще и сейчас.

Тракт взбирается на холмы, спускается, вьется. На высоких местах тайга в холмах, синяя, видна далеко.

Деревня Каймоково. Глухая. И в ее плетнях, высоких, в ее многоячейных, оплетненных дворах есть нечто, отличающее ее от всех знакомых деревень. Шофер рассказывает, что жители этой деревни в прошлом жили грабежом и убийствами заходивших к ним и принимавших их "гостеприимство" искателей.

Перед самым Усть-Кутом огромный цыганский табор – тенты, телеги, подобья палаток. В самом Уть-Куте цыганки бродят по улицам, предлагая гаданье.

На высоте в километр, незаметной глазу, перевалочный пункт – поселок Хребтовых. Подъезжаем в 11 вечера. Здесь для всех машин Золототранса смена шоферов... Столовая для шоферов, кормят только их. Для пассажиров продуктов нет. Билет ССП помогает: кормят...

Ночь, свет фар, тракт петлит в горах. Ходу от Хребтовых до Усть-Кута полагается 6 часов. Приехали раньше времени: "всыпят!" За мостом останавливаемся, выключаем мотор и мгновенно засыпаем, сидя и уронив головы к стенкам кабины. И желание спать до того томительно и непреодолимо, что, засыпая, испытываю состояние абсолютного блаженства.

Через 1,5 часа одновременно просыпаемся...

Все оттенки зари. Красота редкая. Из туманов вырастают "древние терема" стройучастков; усталость играет фантазией, ухожу вглубь тысячелетий, вхожу в какую-то сказку о древлянах, лесовиках, о диких племенах славянских лесов, будто присутствую при рождении древней Руси... И машина моя представляется мне машиною времени...

Но вот тракт перестает быть трактом. Он – перерванная кочкообразными участками целина.

Раскрывается широкая, просторная долина, река делает излук, огибая поселок, прикрытый тонкой оболочкой тумана, пропитанной встающим солнцем. Здесь дом отдыха для усть-кутцев.

Еще немного пути – и горы раздвигаются иначе, поперечный простор – это Усть-Кут, занимающий большую территорию по обе стороны реки Кут вдоль берега Лены и по склонам ее холмов. Въезжаем в улицу, подъезжаем к самой пристани, где бивуак многих спящих людей...

В Усть-Куте народ ждет счастья попасть на пароход неделями, раскинувшись гигантским станом, укрывшись кто чем, живя на берегу, под заборами, в амбарах, на пристани, на крышах недостроенных домов, проживаясь, полуголодая, ибо продуктов не хватает, и голодая, – многие прожились чуть не до последних штанов.

Нам повезло. В Бодайбо пойдет пароход ЛУРПа1. Он обычно ходит по Якутской линии.

Сыскал концы, обещали 4-местную каюту 2 класса. Удалось устроить и "комнату приезжающих" в Золотофлоте, на краю Усть-Кута, километра за 2 от пристани. Сдал вещи в багаж на дебаркадер.

Солнце печет, состояние отвратительное, пить по-прежнему нечего, в городе ни квасу, ни воды. А ведь пить хотят тысячи людей, живущих на улице. Трудно рассчитывать, что они не станут пить воду из Лены, а это грозит дизентерией. Позже и я пил эту воду, – что сделаешь! Вода, впрочем, чистая!

У меня нет денег на билеты, надо разменять аккредитив, – пошел в сберкассу. Закрыта! Зашел с черного хода. Повезло: служащие парни и девицы пили чай и кокетничали. Опять помог билет ССП, уважили, выдали деньги.

...Пароход должен уйти в час дня, все, кроме Надежды Сергеевны, собрались. А если она не приедет до отхода? Когда-то будет следующий пароход? Я-то не имею ничего против того, чтоб застрять здесь, отоспаться, а затем заняться литературным изучением Усть-Кута...

Но если появится малейшая возможность, надо уехать – работа не ждет.

Приехала, наконец, измученная Надежда Сергеевна, но тоже не жалуется. Ехать, ехать дальше...

Мы "атакуем" Уть-Кут, добиваясь, где б пообедать, как бы утолить жажду. Столовых здесь 2 или 3 на тысячи ожидающих отправки людей. Они, как саранча, забивают все входы и выходы, уничтожают все, что можно съесть. И все же обедаем, простояв в очереди в столовой, что подальше и меньше заметна.

В каком-то клубе полусонное собрание, с заднего двора поят теплым и скверным квасом. Очередь... Выпили.

Уйти нельзя: надо не прозевать билеты и пароход. Блужданье по территории пристани. Сесть негде – в речном вокзале все забито подолгу живущим людом. На втором этаже нахожу скамейку на террасе, случайно, на минуту освободившуюся. Садимся все. Я мгновенно засыпаю. Сплю полчаса. К дебаркадеру подошел пароход. Последняя двухчасовая атака на билеты. Начальник дебаркадера ставит меня, с помощью стрелка, к кассе, но кассир забыл книжку классных билетов у себя "на квартире" и не может продать, пока не пропустит всю очередь и не закроет кассу. Началась посадка. Перед сходнями – тысячная толпа с вещами. Стрелки тщетно пытаются сдержать напор получивших билеты, оттесняют их все выше и выше. Сходни грозят рухнуть. Пассажиры лезут уже прямо по воде, как крысы. По живот в воде протаскивают пожитки наиболее ловкие. Все это – лавою на дебаркадер, на пароход.

Касса, наконец, закрыта, шагая через людей и вещи вместе с кассиром, пробираюсь в его "квартиру" на дебаркадере. Покупаю 4 билета – каюта 2 класса. И прошу еще два – палубных, для геодезиста с женой, которые ехали со мной в поезде, и всюду не могут устроиться, и я всюду им помогаю.

Последние усилия, багаж, грузчики, вваливаемся, когда с парохода снимают трап.

Пароход стоит еще несколько часов метрах в десяти от дебаркадера...

Выходим из Усть-Кута, таща на буксире 9 барж. В последнюю минуту санитарный надзор запретил взять 10-ю баржу, уже переполненную пассажирами, купившими билеты.

Ночь. Лена тиха, благостна, тепла...

28.06.1939

...Обошел весь пароход, ища укромного местечка, чтобы писать дневник. Везде груды сонных и полусонных тел – грязных и измотанных пассажиров 3 класса и палубных. Буксиро-пассажирский пароход ЛУРПа рассчитан на 170 пассажиров, а нас 300. Да еще около 600 пассажиров на баржах, которые мы тянем за собой, и груз.

Пассажиров 1 и 2 классов стали кормить обедами. Этот обед мы сегодня пробовали – есть его невозможно, не лезет в рот даже после многодневной "диеты": щи – вода с капустой, котлеты полусъедобные, творог, скисший, и компот, который, как и творог, все выбрасывают за борт. На баржах и того нет, и, если б не случайные вынужденные стоянки, народ в буквальном смысле голодал бы.

И нельзя сказать, чтоб по берегам Лены было голодно. Ничуть. Продуктов по деревням избыток (ниже запишу о моем посещении деревни Марково). Дело в исключительной бесхозяйственности пароходства. Колхозы по берегам Лены страдают от неорганизованности сбыта своих продуктов.

Вот что рассказал мне колхозник, заведующий факторией заготпушнины, бывалый моряк, мужик из деревни Верхнее Марково: "Колхозники получали в прошлом году по 4 кг зерна на трудодень. Семья в среднем выработала в прошлом году по 1000 трудодней. В переводе на деньги это количество зерна стоит примерно 5000 рублей, да 1000 рублей выдавали деньгами. 1 рубль на трудодень. Кроме того, большинство крестьянских семей имеет скот – корову, поросят, птицу и обязаны сдавать государству только масло. Молока избыток. Кормим поросят молоком и картошкой, капусту – излишек – просто выбрасываем... Местные жители к тому же часто охотники: фактории заготпушнины раскиданы вдоль всего берега. Очень много медведей; черно-бурая лиса бывает, но редко; есть лось, лисица, горностай; волка почти нет. Несколько лет назад в деревню завезли 20 штук ондатр и три года не разрешали их бить. Сейчас развелось – черт ее побери – видимо-невидимо, – и рыбу в сетях съест, и сети съест! А шкурку снимать с нее прямо-таки противно: крыса и крыса!"

Шкуру ондатры фактория принимает по 6 рублей.

Он сам осенью за полтора месяца охоты заработал тысячи полторы. Вот так...

Грязь на пароходе исключительная: в уборных – их 3 очка – нет света, а перед ними всегда очередь. Перед тремя умывальниками такая же очередь.

Но в каютах 1 и 2 классов чисто. Клопов нет, и никаких насекомых.

Берега гористы, горы – в сплошном лесу, Лена течет спокойно. Между Усть-Кутом и Киренском – 3 км, между Киренском и Витимом – 4 км в час. Опять подходим к берегу, к лесному складу – опять дрова грузить.

Крик капитана в рубку:

– Баркасы не давайте под пассажиров, пароход будет стоять один час всего, уйдут – останутся!

...Трапы, однако, спущены, и пассажиры барж высыпают на берег с посудой. Костры, варка пищи, купанье, стирка...

При погрузке дров с баржи увидели утопленника, связанного веревкой. Плыл по течению. Составили акт...

...По телеграфу приказ: "Оставив баржи здесь, пароходу пойти обратно вверх до встречи с пароходом, посланным вдогонку с той баржей, которую оставили в Усть-Куте, привести ее сюда, присоединить к каравану и после этого двигаться дальше". Узнали об этом после нескольких часов стоянки чинили лопнувшую пароходную трубу. Мы голодали весь день, и я решил использовать время. Подговорив Юру и взяв спальные мешки, плащи и рюкзаки, мы сошли на берег. Пассажиры, как оказалось, уже облазали всю деревню в поисках продовольствия. А мы, взяв лодку, переправились на другой берег. Юра остался ловить рыбу, а я побрел выклянчивать продукты. После долгих поисков вернулся с 4 яйцами, кружкой сметаны и половиной чайника молока.

10 вечера. Пароход гудит, уходит. Баржи остались. Ночь в моем распоряжении. Оставив Юру с вещами, отправляюсь вдоль берега за 3 км в деревню. Темнеет, идти одиноко. Деревня Верхнее Марково. Первые попытки найти продукты безуспешны. Фактория Заготпушнины. На завалинке крестьяне двое с велосипедами. Заговариваю с шутками и прибаутками. Здесь это любят. Языки развязались. Егор Ч. – в прошлом солдат, затем – партизан, охотник. ...Ведро картошки – 5 рублей. Это считается здесь втридорога, но я не торгуюсь. Ведет в хату, с готовностью продает мне яйца, молоко, сметану. Нет хлеба: "Не печем, сами закупаем в кооперативе, на том берегу". Дело кончается покупкой 3-х кур живых (!) – по 15 рублей. В действительности они здесь стоят 7 – 8 рублей. Егор соглашается за десятку сплавить меня к нашим баржам. Лодчонка. Плывем по течению Лены. Ночь, туманы, великолепная тишина, обаяние могучей реки... Егор заговорил об "Угрюм-реке". Эту книгу здесь знают все. Подтвердил точность описанных событий, назвал прототипа Громова. Рассказал, что сам в это время работал на призывном пункте в Киренске, отсюда отправилась рота солдат. После расстрела вернулись обвешанные барахлом, награбленным у расстрелянных рабочих1.

Свободно высказывался о "Тихом Доне", о "Поднятой целине", о Новикове-Прибое.

Говорит, что читает очень много, выписывает книги сам через книгоцентр. Жалуется, что деревня хоть и живет материально хорошо, но культурных потребностей удовлетворить нечем. Переживает, что здесь до сих пор нет МТС.

Ю. На берегу. Окликаю его, появляется в тумане. Забираем его, переправляемся на левый берег, к баржам. Все спят. Раскладываем костер. Егор, ярый охотник, долго сидит с нами на бревне, рассказывает об охоте на медведей и на другое зверье.

Уезжает, толкая лодку шестом против течения.

Ночью – еще одно происшествие: с баржи человек упал. Будто бы перелезал с одной баржи на другую. Спустили баркас, разожгли костер, приводили его в сознание.

Светлеет. Ночь проходит без сна. Кипячу молоко, ощупываем, чистим, опаливаем кур, зарезанных тут же...

29.06.1939, Киренск

Стоянка. Ремонт колеса. Ругань толпы, жаждущей переправиться с затапливаемой пристани. Осмотр городка – очень живописного. Покупка картошки, хлеба. В городе нет сахара, мяса, масла, консервов. В магазинах есть промтовары: дешевая обувь, пальто, бракованное белье.

Поплыли. С одной из барж упали двое. С баржи – помощь... Одного удалось вытащить...

Итак за семь дней пути: 1) дважды – порча машины; 2) возврат за баржей; 3) утопленник – связанный; 4) утонувший, один из двух; 5) спасенный, упавший в воду. Не много ли?..

Стоял на палубе, пока не вошли в Витим, обогнув остров в его устье и посторонившись от второго. Волны, взбугренные нами, при расставании с Леной пытались догнать нас на развороте. Но быстрые воды Витима прямили их.

Вошли в Витим. Я словчился, увидев, что повар приготовил кому-то четыре отличных свиных отбивных, потребовал себе тоже. Повар, растерявшись, приготовил и мне, и никто даже не спросил с меня денег, так что днем я сам доискивался, кому их уплатить.

Плывем по Витиму. Река сурова, и суровость подчеркнута пасмурным, свинцовым небом.

Полчаса назад, оторвавшись от книги на верхней палубе, увидел, что мимо меня, иссякая воздух, летит туча гари из трубы. Осмотрелся – она не пачкает. Оказалось, это не гарь, а сонмы мошкары.

За нами от Витима десяток барж гуськом. Караван почти не движется, вдвое тише пешехода. Вода темно-свинцовая. Ее рябит ветер. Холодно. Суровый, жесткий пейзаж... По корме справа – шлейф дождя; гром, молнии – за грядой.

Над нынешним берегом – старый берег, метров на 10 выше, где, видимо, текла прежде Лена. Бревенчатая стена причалов, сейчас повисшая в воздухе. Вяч. Шишков рассказывал мне о стене, с которой сбрасывали рабочих. Видимо эта.

Старинные бревенчатые дома, чудесные своим древним стилем, покосившиеся, почерневшие. Купеческие, промысловые... Ветхие избушки. Старая церковь в тесной ограде, окруженная деревьями. Много собак. Широкая улица набережная.

30.06.1939

Прошли Воронцовский затон. Часа в 4 утра – Мама. Недолгая стоянка: высадили десятка полтора пассажиров. Здесь слюдяные разработки. Беседую с капитаном. "В 1930 г. сюда был сплавлен двухэтажный дом. Сейчас большой поселок, и второй – на косе правого берега Мамы. Работают спецпереселенцы. Главные рудники – вверх по маме, километров за 60. Другие – по Витиму, начиная с 20 км. А против Мамы – колхозы, сажают картошку, овощи. Помидоры. Вызревают".

С 5 утра становимся на погрузку дров, стоим 4 часа.

1.07.1939

Проходим деревню М. Северную – горы, слюдяные рудники, – затем Б. Северную. В отвалах рудников – пересыпчатый блеск слюды.

Снова рассказы водников о первых пароходах на Витиме и Лене. По Витиму ходил пароход тоже с колесом сзади. Когда появился впервые, люди его боялись. Многие пароходы по несколько раз переименовывались.

Сейчас на Лене не меньше 80 пароходов. Каждый год строятся и спускаются новые, в Киренске, в Жиголово и других местах.

Судоходство по Алдану началось недавно. По Витиму иногда прерывается, так много леса сплавляется по реке. В 1916 г. выше Бодайбо прорвалась плотина одного купца, дрова плыли несколько часов сплошным потоком от берега до берега.

2.07.1939, Бодайбо

...Трест, пропуска, бестолковщина, потому что ходим скопом.

...Мой визит к начальнику Золотоснаба, его распоряжение выдать 30 кг сахара, ящик мясных и ящик рыбных консервов бригаде писателей и экспедиции "Нигризолото".

7.07.1939

Узкоколейка. Паровозики – "божедомки"1.

7.15. В вагон набиваются рабочие пути без билетов. Поезд, описывая круг, раскачиваясь, поднимается в гору... Совхоз, поля распаханы тракторами.

8.15. Остановка – не хватило пара. Стоим, пассажиры гуляют.

8.25. Без свистка – поехали, паровозик очень старается.

9.00. Станция – стрелка, перецепка паровоза в другую сторону. Вкусные пирожки с рисом и яйцами по 1 р. и с вареньем. Молоко.

9.15. Едем с горы. Лес, лиловые цветы. Ясное небо. Внизу – мутная река Бодайбо. Живописные горы у самого берега. Линия электропередачи...

В 12.20. Артемовск...

18.07.1939

Моя палатка: спальный мешок – посередине. Под ним мокрый тулуп, прокладкой между тулупом и спальным мешком – портянки и одеяло. Справа жесткий плащ, уложенный в виде ванны. В нем тазик, чтоб стекала вода с того места палатки, к которому вчера прикоснулся, калькируя карту. Слева чемодан, подпертый банкой консервов, чтоб образовать своим ребром борт водотока в полу палатки. Лужа. Воду, капающую сверху, собирают мои брюки, в которых сегодня не надо ехать и которые сейчас подобны напитанной губке.

Дождь льет с 3 часов вчерашнего дня...

Спать не хочется. В палатке у девушек, в темноте, под шум тайги и дождя читаю стихи, долго читаю. Прочел "150 000 000", а потом – спор о поэзии. Выступаю в защиту "грубости" Маяковского и доказываю все мне известное о народности и массовости, о разработке поэтом русского языка, о Пушкине.

Река Кадаликан впадает в Кадали среди невысоких, очень живописных обрывов. Кадали – глубока и прозрачна, и от лиственничного леса вода ее кажется зеленой.

Время от времени, оставляя коней внизу, исследователи забираются на лесистые склоны по курчавым, белым, иногда чуть желтоватым мхам, по большим замшелым кочкам, перепрыгивают через сухие, мертвые ветви, продираются сквозь живые, зеленые... Они ищут пески. Река шумит, журчит, распускает по камням белые космы. А рядом – тихий ее рукав. Сидит под высокой лиственницей, в кожаной куртке, в плаще, в москитной сетке, похожий на доктора в чумном лагере, человек и пишет. Справа от него коническая вершина в ярко-зеленой пушистой лиственничной шапке. Слева – обрывистый, скалистый, метров в пятьдесят, совершенно обнаженный берег. По нему лазит геоморфолог Софья Мирчинк. Только что и Павел Николаевич лазил там, фотографировал. А сейчас он записывает. Если найдут пески – можно будет ставить разведку на золото...

Кроме геоморфологии на свете есть еще геология. И она там сложна. За время работы они установили три налегающих одна на другую "свиты": известняки, песчаники, а по водоразделам, на вершинах гольца – сланцы. Но они так перемяты, что разобраться в их структуре трудно.

И то, что издали кажется песками, вблизи оказывается измельченным в песок известняком...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

20.07.1939

Большой сараевидный бревенчатый дом, рядом – пекарня, баня, два-три домишка, склад.

Мухинск – перевалочная база для товаров, отправляемых в Светлый. Расположена чуть выше впадения Кадаликана в Кадали и устья правобережного притока Кадаликана.

В Мухинске живут 14 человек: зав. базой, 2 помощника, бухгалтера, сторож, грузчики и жены их. Да еще 6 или 8 детей. Живут только летом.

Здесь кончается автомобильный тракт. Отсюда товары отправляются в Светлый на подводах вдоль русла Кадали, ущельем, 21 километр, 44 брода (а было их – 17). После дождей вода поднялась, на телегах не проехать, и все едущие застряли здесь. Живут уже несколько дней – вповалку.

Есть тропа по гольцам – 18 км, пройти можно только пешком.

Скалы. Брошенная штольня – лезу в нее, темно, сыро. Ниже дом. Две комнаты. Консервные банки, обрывки брошюр, газет, бумаг, кожи, тряпок... Лекарства, кружки, колодка для сапог, в другой комнате резиновые сапоги, почти исправные, и совсем хорошая оленья шапка-ушанка. Грязь, мокро. Стол, скамья, нары, очаг из сланцевых плит. Пережидаем дождь.

...Снова на лошадях. Едем ущельем, пока оно не раскрывается у старого прииска Ненастного пологим лесистым склоном. Новый Ненастный – дальше, а здесь – один дом, старик с очками на лбу обколачивает косу. Он живет в тайге с 1892 года, а на этом месте – с 1928. Старуха, дочь, собака. Старик указывает дорогу на тракт и льет свои жалобы на судьбу: "Крайуправление сочло меня "помещиком", отобрало покосы. Дом считают не моим и не государственным, а ничьим. Коня украли. Живу плохо". Рассказывает, что в прошлом году с приискателями ходил на Бульбухту. "Но молодые, ненадежные, не поверили, что знаю, где золото, повернули назад, а осталось дойти день, самое большее – два". И глаза старика загораются: "Все равно я это так не оставлю, пойду туда сам, потому что знаю, там – золото".

А ноги у него "забиты", ходит с трудом, – это после прошлогоднего путешествия. Видно, надеется, что удастся добыть коня.

Постояли около него, не спешиваясь, и поехали вверх по указанной им дороге, но, ища песков, съехали с нее, поехали чащей. На пути – кедры. Лезу по тонкому стволу, обламываю всю верхушку, она и 6 шишек у меня. Едем дальше...

21.07.1939

Поднялись на голец между Мухинском и трактом, после частых геологических ориентировок спустились на тракт, ехали болотом, увязая и проваливаясь, затем свернули напрямик к вершине гольца, на котором сижу.

У конца болота подо мной упал конь, между кочками упал, так, что лежал вниз седлом, ногами вверх, не смог сам встать... Расседлал его, поставил на ноги.

...Поднялись на водораздел между озером Лепринда и ручьем Александровским. Остановка на вершине гольца. Туча. Едва начали есть банку паштета – сегодня впервые взяли – дождь, град очень крупный, вечер и холод. Разожгли костер, с трудом обогреваемся. Туча прошла, солнце.

Выехали дальше, вверх на следующий голец, проплутав там, набрели на тропу, идущую вдоль водораздела, и по этой отличной, среди кедров, лиственниц и стланика, тропе ехали часа два омытой дождем, росистой, чудесно освещенной тайгой...

22.07.1939

...Едем болотной тропой вверх по развилке, и чаща постепенно начинает охватывать нас. Движемся правее, на склон. То возникают, то исчезают тропы, чаща все гуще, все яростнее, мы ищем "просветов" в ней, но просветы как лабиринт, и она нас охватывает, ощерившись тысячами пик тонких, но высоких, как мелкоросья. И верхом уже не пробраться, мы спешиваемся, но пешком, ломая ветки, укрывая глаза, лицо, прыгая и ныряя, – трудно. Кружимся, то выбираясь на просвет, то натыкаясь на частокол стены, наконец, выходим на тропу, но это ключ, и выше – нельзя. Сдаемся, едем вниз по ключу, желая только выбраться из этой чертовой чащи, и нарываемся на крупную голубику.

Попробовали одолеть голец – по другому берегу, обрадовавшись редкому лесу. Но, проехав немного, забрались в такую чащу, что продраться сквозь нее абсолютно невозможно ни верхом, ни пешком – путь перегораживали баррикады упавших, перекрещенных стволов, сквозь которые сплошной стеной рос тонкий лиственничный лес метра в три-четыре высотой.

Промучавшись около часа (штаны, рубашка – в лохмотьях, лицо и руки – в царапинах) повернули вниз, долго-долго боролись с зарослями, оберегая глаза, и, наконец, сильно спустившись, направились к озеру Лепринда.

Теперь одно "удовольствие" сменилось другим: мы попали в топи. Увязая в них, проваливаясь по брюхо, кони двигались с трудом. Шли так часа два. Наконец сухой холм. Несколько раз попались остатки древней песчаной террасы – пески, на них сосна. Пески – доказательство древней долины.

И вот последний холм. Внизу озеро, и здесь к нему возможно спуститься... Спешиваются и, в лучшем случае, проводят своих коней в поводу, а в худшем – обходят это место стороной.

...Вьюк широк, цепляется. Я занялся перевьючкой, забрал часть вьюка себе. Мой стал тяжелее, но наша проходимость улучшилась. Веревок, ремней и прочего, чтоб был порядок, все никак не добиться!