Текст книги "Жил на свете рыцарь бедный"

Автор книги: Вера Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 2

Мышкин был в Москве уже больше месяца. Период адаптации, таким образом, следовало считать законченным. На работу он вышел чуть ли не на второй же день после приезда. Разумеется, за время его отсутствия многое изменилось. Прежде всего, существенно изменился состав сотрудников. Мышкин поспрашивал немногих оставшихся – просто чтобы узнать, не случилось ли с кем чего-нибудь плохого. Ответ был в основном один и тот же, – что-нибудь вроде: «Ушел в частный сектор». К тому же он довольно скоро почувствовал, что эти расспросы собеседников раздражают, и перестал спрашивать.

Новые сотрудники моментально стали называть Мышкина так же, как старые, – «инспектором». Скорее всего слово обронил кто-нибудь из оставшихся, но Мышкин ничуть бы не удивился, если бы выяснилось, что прозвище самовоспроизводится, – он вполне допускал, что у его коллег есть набор устойчивых ассоциаций, и даже успел в этом убедиться. Слово «инспектор» явно было связано в их сознании с девятнадцатым веком, ну в крайнем случае с началом двадцатого. И Мышкин, в свою очередь, ассоциировался с той же эпохой. В чем именно заключалась его «старомодность», сказать трудно. К примеру, он никогда никуда не спешил, даже если дел была прорва – был нетороплив, обстоятелен и задумчив, никакого в нем не было динамизма. Темп жизни был как будто какой-то другой, не тот, что у всех. Поразительно, между прочим, было то, что он никогда никуда не опаздывал и успевал упихать в одни сутки никак не меньше, а то и больше дел, чем самые «динамичные» коллеги. Как ему это удавалось – бог весть.

Кроме неторопливости, были еще и другие несходства, более тонкие, которые словами не опишешь. То есть, может быть, и опишешь, но… лучше пока это оставить.

Почти сразу же по выходе Мышкина на работу выяснилось, что хотя он и следил в своем прекрасном далеке, причем внимательнейшим образом, за всем, что происходило в России, кое-какие детали все-таки оказались упущены. Поэтому первое время ему никаких дел не поручали, а предложили поучаствовать в чужих – в качестве не то стажера, не то консультанта. Мышкин, разумеется, нисколько не обиделся и счел это вполне разумным.

Надо сказать, что его непосредственный начальник за время его отсутствия тоже успел смениться. Но тут Мышкину повезло: новым начальником стал его бывший однокашник и коллега по фамилии Терещенко, который не ушел в частный сектор, а напротив, пошел на повышение в государственном. Этот бывший однокашник Мышкина очень ценил – так что тот временами прямо-таки терялся, не зная, чем заслужил такую оценку. Конечно, Мышкин, при всей своей скромности, не мог не видеть, что процент раскрываемости гораздо выше там, где расследование происходит с его участием. Статистику он уважал, но все-таки упорно продолжал считать, что это случайность. Следует добавить, что при всем своем уважении начальник обращался к нему исключительно начальственным тоном, грубовато-покровительственно, причем на «ты» (а раньше они были на «вы»), но Мышкина это нисколько не задевало.

Пробыв неделю в «наблюдателях» и более или менее освоившись, Мышкин перешел к самостоятельной деятельности и тут же оказался завален работой по уши. В тот день он успел с утра побывать в трех местах, потом вернулся к себе в кабинет, заварил чай и только собрался согреться и обдумать результаты своих поездок, как на столе зазвонил телефон.

– Где тебя черти носят? – без предисловий поинтересовался Терещенко. – Звоню, звоню, понимаешь, – нет его!

– Я ездил по делам, – спокойно объяснил Мышкин. – Отчитаться?

– Не надо! Сию же минуту ко мне! – И хлопнул трубку.

Мышкин бросил тоскливый взгляд на дымившийся чай, вздохнул и отправился на зов.

Терещенко пребывал в состоянии крайнего возбуждения.

– Слушай, – начал он, как только Мышкин вошел, – сколько там на тебе сейчас?

Мышкин назвал все дела, числившиеся за ним к тому моменту.

– Та-ак… – протянул начальник. – Значит, так. Все бросаешь, все раскидываем по другим, ты занимаешься только тем, чем я скажу.

– Да что случилось? – с тревогой спросил Мышкин.

– Сегодня днем убили Екатерину Козлову. Понятно?

«Козлова, Козлова… – попытался вспомнить Мышкин. – Что-то знакомое… Как будто я где-то слышал… А впрочем, имя, прямо скажем, не редкое. Нет, не помню». Терещенко смотрел на него, ожидая ответа.

– И да, и нет, – честно сказал Мышкин. – Мне понятно, что погибла какая-то Екатерина Козлова, но непонятно, почему я должен по этому поводу все бросать.

– А потому, дорогой мой, что эта Екатерина Козлова была подругой или подругой жизни, хрен их разберет, самого Антона Дерюгина. Höchstpersönlich.

Когда-то Мышкин и Терещенко вместе учили немецкий язык. С годами у последнего выработалась привычка вставлять в речь немецкие слова.

– Теперь понял?

– Теперь – да, – кивнул Мышкин. Еще месяц назад он, вполне вероятно, не понял бы или понял не до конца, но сейчас все сразу стало ясно. За этот месяц он столько раз слышал слово «Дерюгин» – «Дерюгин – миллиардер», «Дерюгин – финансовый гений», «Дерюгин – владелец заводов, газет, пароходов», «Дерюгин – политик», – что странно было бы не понять. Тут же он вспомнил, почему имя Козловой показалось ему знакомым.

– Там уже работают, – продолжал Терещенко. – Так что давай по-быстрому…

– Наши? – уточнил Мышкин.

– Наши, наши. И Гаврюшин там – я послал, пока тебя не было. Доложит тебе – и все, пускай возвращается.

Мышкин мысленно поморщился: он знал, что Гаврюшин болезненно самолюбив.

– Или нет, – вдруг передумал Терещенко. – Пускай остается… пока. Он вообще-то толковый – может, чем и поможет.

«Это лучше, – подумал Мышкин. – Или, наоборот, хуже… А впрочем…»

– Еще стажера тебе дам, только вчера прислали. Будет на побегушках. И все, пока все… Ну, давай. Желаю…

Мышкин взял у него бумажку с адресом, заглянул в нее и сунул в карман, хотя вообще-то мог бы и выбросить – одного взгляда ему, как правило, хватало и для более длинных текстов. Однако он не считал нужным лишний раз это демонстрировать.

Он вышел во двор, забрался в свою крошечную и нежно любимую машинку и тронулся в путь.

По дороге Мышкин вспоминал Катю Козлову. Неясно, правда, подходит ли в этом случае слово «вспоминал»… Он видел ее всего один раз, по телевизору, примерно в течение получаса. Но… запомнил.

Это было почти сразу же после его приезда. Он тогда очень много смотрел телевизор, стремясь как можно скорее войти в курс дела и освоиться, и однажды совершенно случайно попал на передачу под названием «Их подруги». Суть ее состояла в следующем. Элегантная ведущая приезжала в гости к спутницам российских знаменитостей, говорила с ними «о нашем, о девичьем», а заодно – о бытовом поведении «наших героев». Сами герои в передаче не участвовали – такова была задумка авторов. Героям разрешалось появиться дважды – в самом начале и в самом конце, чтобы помочь гостье раздеться и одеться.

Ведущая Мышкину чем-то активно не понравилась, да и сама передача, в общем, тоже. Он уже протянул было руку, чтобы нажать на кнопку, но тут на экране возникла подруга Антона Дерюгина, и Мышкину расхотелось выключать телевизор. Ничего интересного она не говорила, да и что там скажешь, каков вопрос – таков ответ, но дело было совсем не в этом, Мышкин ее почти и не слушал. Что-то в ней было совершенно особенное, что-то еще, кроме прелестной наружности, – какая-то удивительная пластика… И опять-таки не только это, а главное – какая-то удивительная живость, какой-то огонь – яркий, очень яркий, может, даже слишком яркий, – пришло тогда Мышкину в голову. Что-то как будто истерическое ему померещилось… «А впрочем, может, просто манера такая…» – тут же поправился он. Как бы то ни было, он не мог не признаться самому себе, что Катя Козлова произвела на него чрезвычайно сильное впечатление. Несколько дней ее лицо то и дело вставало у него перед глазами, а потом это прошло, что вполне естественно – не сходить же всерьез с ума из-за фотомодели или звезды экрана.

Когда Терещенко назвал ее имя, Мышкин не понял, о ком идет речь, во-первых, потому, что не сразу соотнес имя с человеком, а во-вторых, как раз потому, что не смог совместить мысль о смерти с оставшимся в душе впечатлением какой-то на редкость бурной и всепобеждающей жизни. Хотя уж кому-кому, а ему-то было прекрасно известно, что с такими вот, завихряющими пространство, как раз часто что-нибудь случается. Или вокруг них кто-нибудь друг друга поубивает, или их самих…

Немного поплутав среди похожих дворов, Мышкин обнаружил наконец тот, что был ему нужен, вылез из машины и направился к дому. Чем ближе он подходил, тем больше недоумевал. Район был неплохой, но дом вполне задрипанный, мягко говоря, не дерюгинский. «Терещенко, кажется, сказал: «в своей квартире»? – припомнил Мышкин. – Ошибка? Я сам виноват, надо было расспросить как следует. Впрочем, это-то сейчас выяснится…»

У подъезда стояли машины – милиция и «скорая помощь», и, разумеется, толпился народ. Когда-то давным-давно, на заре туманной юности, Мышкин всякий раз внутренне содрогался при виде жадных, любопытных глаз, но за время своей милицейской службы он видел это столько раз, что в конце концов привык и даже научился относиться к этому снисходительно. «В конце концов, – говорил он себе, – это было всегда и везде. И, между прочим, самые приличные люди в открытую заявляли, что хотят посмотреть на смертную казнь – пусть ради какой-то там психологии… это не важно, это все слова… Значит, тут уж ничего не попишешь, и надо плюнуть и не обращать внимания».

Правда, проталкиваясь сквозь толпу, он все-таки старался не смотреть на лица. До подъезда оставалось каких-нибудь два шага, и вдруг странное впечатление заставило его остановиться и даже, вопреки собственным правилам, обернуться. Он почти физически почувствовал на себе горящий взгляд чьих-то глаз. Мышкин едва ли смог бы передать свое ощущение словами, но был совершенно уверен: этот человек – не то же, что все остальные. В его взгляде была не жажда крови и сенсаций, а нечто совсем иное…

Мышкин стремительно обернулся, надеясь поймать этот взгляд и обнаружить смотревшего, но впечатление мелькнуло и тотчас исчезло. Вокруг были все те же рожи, с примерно одинаковым выражением, – впрочем, Мышкин дал себе слово их не судить. Он был почти уверен, что не ошибся. Другое дело, что все это могло оказаться какой-нибудь случайной чепухой – мало ли кто как посмотрит… Но могло быть и упущенной возможностью.

Делать, однако, было нечего. Мышкин вошел в подъезд и столкнулся с санитарами, выносившими тело. На лестнице топтались два мужика с квадратными подбородками. Мышкин посмотрел на них с недоумением, но почему-то ничего не спросил и вошел в квартиру.

В комнате работали эксперты. Капитан милиции Евгений Гаврюшин, молодой человек лет двадцати семи, стройный темноглазый красавец, сидел на кухне и работал над собой. Он знал, что с минуты на минуту появится Мышкин, и старался заранее выработать правильную линию поведения. «Спокойствие и равнодушие, – сказал он сам себе. – Полнейшее спокойствие и полнейшее равнодушие. Начхать. Все рассказать, четко, ясно, без единого лишнего слова. Самому никаких вопросов не задавать. И все. Как ни в чем не бывало. Никаких шуточек, никаких подначек, как бы ни тянуло, – еще подумает, что это от зависти. Хоть бы он, что ли, поменьше придуривался, а то ведь не выдержу и припечатаю… Значит, ясно – спокойно и равнодушно, мне – что, мне – наплевать, я даже рад… А кстати, правда, за каким этим самым мне это надо? Связываться с Дерюгиным… Разбираться в дерюгинских делах… Нет уж, увольте! Это ж боже упаси…»

Теоретически он был совершенно прав, а на самом деле было вот что: ему до смерти хотелось пообщаться с Дерюгиным лично, да еще в такой нестандартной обстановке. «Неформальной, – сказал он про себя и хмыкнул. – Да уж!»

В этот момент в кухню вошел Мышкин. Он в свою очередь собирался заранее подготовиться к встрече с самолюбивым Гаврюшиным, но не успел. Сперва его мысли занимала Катя Козлова, а потом странный взгляд у подъезда и вовсе сбил его с толку. Так что в кухню он вошел совершенно неподготовленным – с видом задумчивым и отрешенным. Гаврюшин взглянул на него и совсем было раскрыл рот, чтобы попросить инспектора вернуться на грешную землю, но спохватился, вспомнил о принятой программе и поприветствовал Мышкина чрезвычайно серьезно и сдержанно. Этот подчеркнуто любезный и бесстрастный тон быстренько вернул Мышкина к действительности. Он без труда реконструировал ход мысли своего коллеги и постарался улыбнуться как можно дружелюбнее:

– Ну что у нас тут, Женя? Расскажите, пожалуйста…

– Убита два часа назад, – покорно начал Гаврюшин. – Выстрелом в затылок, из «беретты» тридцать восьмого калибра… Пистолет брошен, валялся на полу, рядом с телом…

– Время уже установили? – уточнил Мышкин.

– Да тут… Сейчас объясню… Между прочим, Дерюгин здесь, – ни с того ни с сего добавил Гаврюшин.

– Да? Здесь – это где? В квартире?

– Нет. У соседей.

– Кстати, – вдруг спохватился Мышкин, – это ведь не его квартира?

– Ясное дело, не его. – Гаврюшин посмотрел на него с удивлением. – Ее.

– А разве… – пробормотал Мышкин. – А я почему-то думал, что они жили вместе. Чего-то я не так понял…

– Жили раньше. Она от него ушла – недели три назад вроде, а может, месяц.

– Ах вот как! Его что, вызвали?

– Нет, он уже был здесь… – коротко сообщил Гаврюшин, верный своей задумке отвечать только на поставленные вопросы и не говорить лишнего.

– Все, молчу, – твердо сказал Мышкин. – Больше не перебиваю. Рассказывайте по порядку. Что там, с временем?

– Да, с временем… Значит, так… Милицию вызвали соседи. Они рассказывают вот что… Пока Катя жила с Дерюгиным, она здесь почти не появлялась. Примерно месяц назад она от него вроде бы ушла и вернулась сюда, к себе в квартиру. С соседями этими она приятельствовала – так я понял. С того момента, как она сюда переселилась, Дерюгин стал приезжать чуть не каждый день. Она его иногда пускала, иногда прогоняла, иногда пускала, а потом выгоняла, а иногда – пускала, потом выгоняла, а потом опять пускала. Черт их разберет! Бабские штучки! – не удержался и прокомментировал Гаврюшин. – Когда она его выгоняла, он обычно сразу не уходил, а шел к ним, к соседям. Приспособился. Пересидит часик – а там она, глядишь, и сменит гнев на милость. Не всегда, правда. Сегодня он пришел к ней в два с чем-то. Она его сперва пустила, а потом выперла. Он потащился к соседям. Сидел мрачный как туча. В тоске. Все прислушивался. Тут вроде дверь хлопнула. Он аж зубами заскрипел и говорит: «Пришел, с-сука! Потому-то она меня и выгнала. Чтоб не мешал, значит». Сосед говорит, осторожненько так: «Может, это она сама куда-то ушла?» Но тут у нее музыка заиграла – значит, все-таки не она ушла, а к ней пришли, Дерюгин угадал. Дальше они какое-то время так и сидели. Там музыка играет – здесь Дерюгин зубами скрипит. Такая картинка. Потом музыка кончилась, и тут раздался крик – женский крик, да такой, что мороз по коже. И тут же – бабах, выстрел. И буквально тут же опять входная дверь грохнула. Они оцепенели, все трое. Секунду спустя, конечно, опомнились и рванули туда, Дерюгин – первый. Но вот эту секунду они потеряли. На лестнице, ясное дело, уже никого. И потом, их в тот момент больше она волновала. Стали звонить, стучать – тишина… Тогда сосед говорит – надо милицию, дверь ломать. А Дерюгин: «Погодите», говорит, и достал из кармана ключ. Она, говорит, у меня отобрала, а я заранее слепок сделал. Открыли дверь, вошли в комнату, а там – она… Ну, сами понимаете…

– Трогали? – быстро спросил Мышкин.

– Увы! Понимаете, он же не въехал, поверить не мог… Подскочил, стал трясти, пульс щупать – ну как в таких случаях… А потом, когда до него дошло, отскочил и заорал: «Не ходите здесь и ничего не трогайте! “Скорую”, милицию, быстро!» Соседи эти выскочили и бегом к себе – звонить. И вызвали. Вот вам и все, собственно. Он не ушел, так у них и сидит.

– Те двое, на лестнице, – телохранители, что ли? – догадался Мышкин.

– Ну да! Он их обычно где-нибудь снаружи оставлял, в машине. А тут они видят: толпа, милиция, «скорая» – и прибежали. Я их прогонял, они обратно приходят. Говорят: служба. У вас своя служба, у нас – своя.

– А я подумал, кто-то в понятые рвется… – рассеянно пробормотал Мышкин.

– В понятые… – хмыкнул Гаврюшин. – Двое из ларца, одинаковы с лица… Мне отваливать?

– Как раз нет! – Мышкин покачал головой. – Работаем вместе!

– Слушаюсь, – ответил Гаврюшин, не зная, как реагировать на такой поворот событий. С одной стороны, ему хотелось участвовать в этом деле, а с другой – не хотелось работать под началом у Мышкина. «А что мне, собственно?.. – вдруг пронеслось у него в голове. – И чем он так уж хуже других? Ну, не такой какой-то, ну и наплевать. Мне-то что? Даже любопытно. Посмотрим». На этом он несколько успокоился.

– Ребята, должно быть, скоро кончат, – сказал Мышкин, кивая в сторону комнаты, где работали эксперты. – Пойду взгляну.

– Может, сказать этому… Дерюгину, чтобы уходил? – осторожно предложил Гаврюшин. – Не в себе он совсем…

– Н-нет… – задумчиво протянул Мышкин. – Пусть пока подождет. Один вопрос мне надо… сегодня… Кстати, что представляют собой соседи?

Гаврюшин пожал плечами:

– А шут их знает. Я пока не разобрался. Да и… они на себя не похожи – бледные, трясутся… Мужик и баба. Кажется, муж и жена. Им лет по тридцать пять, не меньше, но оба какие-то… хипповатые, что ли… А может, молодятся. Знаете – волосы до плеч, мужик – с хвостиком, одеты как-то так… В общем – увидите…

– Понятно. – Мышкин кивнул и направился в комнату. Гаврюшин последовал за ним.

Комната была не большая и не маленькая, метров восемнадцать, обставленная неплохо, но довольно обыкновенно. «Это как раз понятно, – подумал Мышкин. – В дерюгинские планы, конечно, не входило устраивать ей уютное гнездышко отдельно от себя».

Окно было слева, по левой же стене – диван, журнальный столик, торшер и кресло. На столике – яркий журнал, раскрытая книга обложкой вверх, чистая пепельница и свеча в красивом подсвечнике. В левом дальнем углу – роскошный музыкальный центр на специальной подставке – на вид самая дорогая вещь в комнате. Прямо напротив двери, посередине противоположной стены – трюмо на низенькой тумбочке, за ним – письменный стол, на столе – компьютер, по правой стене – что-то вроде «стенки» с открытыми и закрытыми частями и секретером. Открытые части были заняты книгами, ракушками и статуэтками – впрочем, открытых частей было совсем немного. Все.

Мышкин изучал все это с напряженным вниманием, пытаясь запомнить как можно лучше. Он знал, что первое и непосредственное впечатление от жилья может пригодиться впоследствии. Такое в его практике бывало. Кроме того, понятых нельзя было держать до бесконечности, поэтому необходимо было сообразить, не упущено ли что-нибудь существенное. Мышкин ни секунды не сомневался в квалификации экспертов и, в общем, вполне доверял Гаврюшину, и все-таки ему хотелось еще раз проверить все самому – так было спокойнее. «Одна голова – хорошо, а две – лучше», – так он это для себя формулировал… впрочем, может, и не без лукавства.

– Посмотрите, как интересно, – вдруг сказал Мышкину в самое ухо стоявший у него за спиной Гаврюшин. – Зеркало… Сразу видно, кто здесь жил.

Мышкин вздрогнул от неожиданности.

– Кто – жил? – удивленно переспросил он.

– Н-ну… – Гаврюшин немного растерялся. – Ну, скажем так… гетера… красотка… чтоб вам было понятнее. Смотрите… Зеркало – в самом центре, всей комнате голова. Сразу видно, что главный предмет. И погибла – прямо перед зеркалом. Символично…

– Да-а… Это вы действительно… здорово… – удивленно протянул Мышкин. – А я как-то не обратил внимания.

Гаврюшин удовлетворенно хмыкнул и тут же обругал себя за несдержанность. Однако, заглянув Мышкину в лицо, он убедился, что тот ничего не заметил.

Замечание Гаврюшина показалось Мышкину весьма любопытным и сильно его заинтересовало. Но с зеркалом приходилось повременить. Зеркало стояло на месте и не требовало принятия немедленных решений – в отличие от мелких и мобильных предметов, с которыми следовало разобраться до ухода экспертов и понятых. Мышкин подошел к журнальному столику. С краю лежал «Cosmopolitan», последний номер, в центре – книга в суперобложке, имевшая роскошный, подарочный вид. Суперобложка была не то черная, не то очень темно-синяя – Мышкин не разобрал, сверху шла серебристая полоса, и даже не полоса, а скорее, небрежный мазок серебряной краски. Надпись гласила: «Сочинения Федора Сологуба», и ниже: «Серия «Серебряный вихрь». Мышкин взглянул на книжную полку. Несколько книг той же серии стояли рядком на самом видном месте. «Что за «вихрь» такой? – машинально подумал Мышкин. – Почему – «вихрь»? Да что это со мной сегодня? Разве в этом дело?»

– Вот это надо проверить, – сказал он, обращаясь к экспертам. – Очень тщательно, прошу вас.

– Проверим, проверим, инспектор. Что бы мы без вас делали! – хмыкнул тот, что стоял ближе всех – знакомый Мышкина еще с «доисторических», по его собственному определению, времен.

Оставшись вдвоем, Мышкин с Гаврюшиным испытали некоторое смущение. В квартире стало неожиданно тихо, как-то слишком тихо после недавней суеты, как будто в ней ничего не случилось. Кто-то должен был заговорить первым. Оба открыли рты одновременно, но тут в дверь постучали, и на пороге возникло новое лицо. На вид вошедшему можно было дать лет шестнадцать, от силы – семнадцать, роста он был довольно высокого, но с совершенно детским лицом и детскими пухлыми губами. Он твердым шагом подошел к Мышкину и громко произнес:

– Скворушко.

– А! – растерянно сказал Мышкин. – Э-э… Простите…

– Это фамилия, – пояснил юноша, заливаясь краской. – Моя фамилия. Николай Скворушко.

Мышкин и Гаврюшин смотрели на него в полнейшем недоумении.

Юноша смутился еще больше и пробормотал:

– Извините… Я думал, вас предупредили. Я стажер. Меня прислали вам помогать…

Мышкин мысленно обругал себя старым склеротиком. Обещание Терещенко прислать в помощь стажера почему-то начисто вылетело у него из головы. Да и вид этого Коли сильно сбивал с толку – очень трудно было поверить, что ему не меньше двадцати.

– Очень приятно, Коля, – приветливо сказал Мышкин, стараясь загладить неловкость. – Проходите, садитесь. Мы тут… кончаем осматривать. А потом будем решать, что дальше…

Коля послушно сел на диван. Мышкин постарался отрешиться от присутствия в комнате третьих лиц, сосредоточиться и понять, откуда берется странное ощущение непорядка, возникшее у него при первом же взгляде на эту комнату, и было ли оно, это ощущение, не придумал ли он его задним числом. Что это могло быть? Как будто какое-то нарушение – не то симметрии, не то логики, не то практического смысла… Зеркало, что ли? А что, собственно, зеркало? Не нравилось ему все это. Ни зеркало не нравилось, ни письменный стол. И музыкальный центр тоже не нравился. Все было не то и не так, и при этом он был совершенно не в состоянии понять, в чем дело. Что-то упорно мешало сосредоточиться. Отчасти, вероятно, присутствие в комнате других людей. Но было еще кое-что… Перед глазами упорно вставало прелестное личико. Как будто сама Катя задалась целью не дать ему разобраться, в чем дело.

Мышкин сердито тряхнул головой, подошел к трюмо и стал осматривать его со всех сторон, даже на корточки присел. Сначала он действовал наугад, просто потому, что слова Гаврюшина о зеркале его чем-то зацепили, – и вдруг понял, что ищет.

– Окурок нашли, инспектор? – поинтересовался Гаврюшин.

«Расслабился, – отметил про себя Мышкин. – И слава богу».

– Нет, окурков нету, – коротко ответил он. – А у вас что? Скажите, Женя… компьютер выключен?

– Нет, просто экран погас. Сзади лампочка горит, вам оттуда не видно.

– И что на нем?

– Тетрис. В разгаре. Третий уровень.

– Так. – Мышкин задумчиво кивнул. – Что у нас еще?

– Еще у нас записная книжка. С телефонами. И еще одна, не знаю, как называется…

– То есть как это? – удивился Мышкин.

– Ну, такая, в которой планы записывают, дела и планы – на день, на неделю, вроде расписания. Дневник, что ли? Слово забыл. Кажется, теперь так и говорят, как по-английски: органайзер. Глупо как-то звучит…

– Глупо, – согласился Мышкин. – Пусть будет «органайзер». И что там? Есть что-нибудь?

– Еще как! На сегодня – два визита. Увы, без времени. Тошкин Вася. Это номер первый. А номер второй – «А».

– «А» – и все?

– Ну да.

– Может, «А» – это «Антон»? – подал голос стажер.

– Может быть, и так, – пробормотал Мышкин. – Вполне вероятно…

– Кстати, об Антоне… – начал Гаврюшин.

– Да-да, – спохватился Мышкин. – Иду.

Гаврюшин бросил выразительный взгляд на часы. За окном уже давно было совсем темно. Мышкин тоже посмотрел на часы и воскликнул:

– Ничего себе! Я быстро… То есть я думаю, что я быстро, – поправился он. – Мне сегодня, в общем, только один вопрос задать… Вы здесь подождете?

– Я бы покурил, – сказал Гаврюшин. – Выйти, что ли? Нет, на кухню пойду.

Выходя, Мышкин обернулся. Стажер Коля, оставшийся в одиночестве, с большим любопытством оглядывался по сторонам.

Мышкин спустился по лестнице, пересек площадку и позвонил. Дверь открылась моментально, как будто кто-то специально дежурил в прихожей. Внешность хозяина полностью соответствовала гаврюшинскому описанию. Это был довольно высокий, очень худой мужчина, лет тридцати пяти, с длинными светлыми волосами, стянутыми сзади аптечной резинкой, в рваных джинсах и рваной же майке с рисунком, с глазами не то что бегающими, но… неуверенными. «Впрочем, он ведь напуган изрядно», – сказал сам себе Мышкин, доставая удостоверение. Сосед сделал какой-то странный жест, как будто отмахнулся – мол, что вы, что вы! – пробормотал: «Рогов, Илья» и даже добавил что-то вроде «приятно познакомиться».

– Вы… простите, вы с кем хотите говорить – с нами или, – он ткнул большим пальцем через плечо в сторону кухни, – с ним?.. Хотя мы-то что… Мы вроде уже все рассказали…

– Это – да, – согласился Мышкин. – Но знаете, я бы с вами еще поговорил, спросил бы кое о чем, если не возражаете… Не сегодня, конечно. Скажем, завтра… На свежую голову. А сейчас мне нужно Дерюгину… два слова… Он где?

– Тут он, – мрачно сказал Илья. – На кухне. Совсем не в себе. Вы бы его уговорили уехать, что ли…

Мышкин вошел в кухню. Рогов вошел следом и остановился у него за спиной, сопя прямо над ухом. За столом сидел человек. Человек этот спал, положив голову на стол, прижавшись щекой к видавшей виды клеенке. Мышкину ни с того ни с сего вдруг представилось, что его кожа должна была прилипнуть к клеенке и когда он проснется, будет отставать постепенно. Он раздраженно тряхнул головой, удивляясь тому, какая чушь лезет в голову. Руки человека были безвольно раскинуты по столу, как два посторонних предмета. На столе стояла бутылка дорогой водки, пустая примерно наполовину. Мышкин немного растерялся.

– Вы думаете – он пьян? – вдруг высунулся Рогов. – Ни-ни. Это для него – семечки. Он знаете сколько выпить может! Просто досталось ему, что говорить…

Мышкин лихорадочно соображал – будить или не будить, и если будить – то прямо сейчас или подождать? Хозяин отчего-то забеспокоился и явно хотел что-то сказать, но в эту Минуту на кухне зазвонил телефон. Рогов метнулся к нему, схватил трубку и зашептал, прикрывая микрофон рукой: «Извини, не могу разговаривать, перезвоню…» – но было уже поздно. Мышкин вдруг поймал устремленный на себя пристальный взгляд налитых кровью глаз. Дерюгин проснулся.

Несколько мгновений Мышкин изучал его, мысленно сравнивая впечатление от привычного телевизионного Дерюгина с Дерюгиным реальным. Ему вдруг померещилось, что они давно и хорошо знакомы. Он тысячу раз видел эти жесткие курчавые волосы, почти черные, стоявшие высоко надо лбом, этот сильный, хорошо вылепленный подбородок, узкие серые глаза, ярко-серые – хотя это было как раз прежнее впечатление, а не нынешнее, сейчас глаза были мутные и воспаленные. В общем, Антон Дерюгин обладал счастливой внешностью, на редкость удачно гармонировавшей с его социальной ролью. «Излишняя роскошь при таких деньгах», – припомнилось Мышкину чье-то злобное замечание. Помимо всего прочего, он был хорошо сложен, высок и широкоплеч, чего, впрочем, в тот момент тоже не было видно – плечи были безвольно опущены, руки он снял со стола, и теперь они свисали, как плети, вся фигура выражала растерзанность и неблагополучие.

– Антон, – неожиданно вылез сосед, – это Мышкин, из угрозыска…

Дерюгин не реагировал. Рогов стушевался и как-то незаметно испарился из кухни.

– Антон Антонович, – начал Мышкин, – я хотел бы задать вам один вопрос…

– Всего один? – подал голос Дерюгин.

– Сейчас – да, – уточнил Мышкин. – Потом нам с вами нужно будет еще… поговорить… Но это потом, не сегодня. А сегодня я хотел бы как можно скорее оставить вас в покое.

– Я вас слушаю, – сказал Дерюгин.

– Скажите, Антон Антонович… Вы не знаете, кто должен был сегодня прийти к… – Мышкин почему-то запнулся, – к Екатерине Козловой? Она кого-то ждала?

– Понятия не имею. – Дерюгин пожал плечами, не сводя с Мышкина воспаленного взгляда.

– Ну хорошо… Я, может быть, не совсем точно… – пробормотал Мышкин. – Предположений у вас тоже, конечно, нет?

– Откуда? – Дерюгин снова пожал плечами и вдруг, совершенно неожиданно, усмехнулся. – Слушайте, какая у вас манера чудная! Что это вы как будто за меня отвечаете – «предположений, конечно, нет»? Разве менты так разговаривают?

– Да ну… – отмахнулся Мышкин. – Какая разница? Я ведь уже понял, что вы не скажете…

– Да с чего вы взяли, что я знаю или там… предполагаю? Мне-то она последнему рассказала бы… Разве не так?

– Соседи… Роговы… оба показали, что когда в квартире у Козловой хлопнула дверь, вы сказали: «Пришел, сука. Потому-то она меня и выгнала»…

– Да? Не помню. – Дерюгин покачал головой. – Ну даже если сказал? Что с того? Потому и выгнала – догадаться, знаете, несложно… простая арифметика.

– А «сука», извините, – это кто?

– Сука-то? Она! Она – сука! Я, правда, не помню, чтобы я говорил… Но если сказал, то про нее, ясное дело – про кого же еще? – Дерюгин даже как будто оживился. – А может, это я просто так выругался, от злости. Ведь если «мать» сказать – это ж не про конкретного человека.

– Значит, не знаете? – для чего-то еще раз уточнил Мышкин, удивляясь неожиданной словоохотливости собеседника.

– Без понятия.

– Тогда… Благодарю вас, это все.

– То есть как – все? – Дерюгин выглядел совершенно ошарашенным.

– Все, все, спасибо. Я же сразу сказал – один вопрос.

Дерюгин нахмурился. У Мышкина возникло странное впечатление, что он недоволен таким поворотом событий и что ему отнюдь не хочется прерывать беседу, а, напротив, хочется говорить и говорить. На секунду у него мелькнула мысль – не стоит ли этим воспользоваться, хотя это и не соответствовало его изначальному плану. По некоторым соображениям, он предполагал поговорить с Дерюгиным подробнее, имея на руках данные экспертизы. Он совсем уж было перестроился и открыл рот, чтобы сказать что-нибудь вроде: «А впрочем, если вы в состоянии…», но тут Дерюгин вдруг как будто опомнился, посмотрел с неприязнью и мрачно умолк. Странное мгновение миновало.