Текст книги "Жил на свете рыцарь бедный"

Автор книги: Вера Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– А вы с ним давно знакомы? – осторожно поинтересовался он.

– Три месяца и три недели, – последовал четкий ответ. – Ну и еще почти месяц… после… – Голос все-таки слегка дрогнул.

– Вы так точно помните… – пробормотал Мышкин.

– Очень просто, – пояснила она. – Мы познакомились на конференции, а конференция была в августе… в начале. Познакомились из-за дурацкого квипрокво, устроители все напутали… – Она внезапно улыбнулась забавному воспоминанию, но тут же посерьезнела. – А пятого ноября я познакомила его с Катей, на чем наш роман благополучно и завершился, но знакомство-то ведь не завершилось… Вот я и говорю…

– Понятно, понятно, – кивнул Мышкин. – Скажите, пожалуйста… он красивый?

– Что-о? – изумленно переспросила она. – О Господи, почему вы спрашиваете? При чем здесь?..

– Я объясню, – заторопился Мышкин. – Скажу вам откровенно… я не знал Козлову лично и, конечно, не могу судить… Но… как бы это сказать… Она не представляется мне бескорыстной ценительницей интеллекта и эрудиции. Ведь она, насколько мне известно, бросила Дерюгина. Бросила власть и деньги… Все это ужасно странно. Вот я и пытаюсь понять…

– Насчет бескорыстия и интеллекта – это… особая тема, – скороговоркой пробормотала Аня. – Отвечаю на ваш вопрос, хотя я могу быть необъективна – не забудьте… Алеша, по-моему, красивый, хотя, конечно, совсем не в том жанре, что Дерюгин. Не атлет. Кстати… – вдруг добавила она, криво усмехнувшись, – чем-то он очень похож на вас…

«Только красивее, – мысленно дополнил Мышкин, вспомнив мастерицу Наталью. – Но эта, конечно, ничего такого не скажет. Поэтому, что ли, она вчера вздрогнула?..»

– Я вчера даже вздрогнула, когда вас увидела, – сказала Аня, словно подслушав его мысли. – Там темновато, на площадке…

– Скажите, Агния, а как это вышло, что вы их познакомили? Случайно?

Мышкин задал этот вопрос наугад, но сразу же почувствовал, что задел какую-то важную и, очевидно, болезненную точку. Ложечка, которую девушка положила на блюдце, предательски зазвенела. Она отодвинула чашку, налила себе коньяку и выпила залпом. Теоретически Мышкину следовало быть более осторожным. Она могла в любой момент разозлиться, сорваться, как сорвалась вчера, и просто уйти. Однако что-то говорило ему, что больше этого не случится. Что-то успело сцепиться, какие-то крючочки, ниточки – бог его знает, он не смог бы этого объяснить, – но почти не сомневался, что никуда она не уйдет и что ей хочется высказаться. Другое дело, что он не знал, где у этой девушки кончается искренний порыв и начинается заранее задуманная программа…

– Нет, не случайно… – медленно проговорила она в ответ на его вопрос. – Мы заключили пари…

Мышкин не поверил своим ушам.

– Пари? На… него?

– Ну да. – Она пожала плечами. – Сама не знаю, как это вышло. То есть идея-то, конечно, была ее… А я почему-то согласилась…

– Очень странно… – пробормотал Мышкин.

– Странно, что я согласилась? – уточнила она. – Еще как странно! Я, правда, сама не понимаю. Было так: сперва мы говорили как-то так, ни о чем, она что-то рассказывала, ерунду какую-то, как всегда… – Анины губы едва заметно скривились. – А потом вдруг прицепилась к «Идиоту»…

– К какому идиоту? – удивленно переспросил Мышкин.

– К «Идиоту» Достоевского, к роману, – пояснила Аня. – Стала говорить невесть что… Что все там неправильно, что все должны любить Настасью Филипповну, а не Аглаю… Что-то в этом роде…

«Опять она, опять эта книга, – расстроенно подумал Мышкин. – Всю жизнь она меня…»

– И я почему-то завелась, стала спорить, – продолжала Аня. – И тут она, без всякого перехода, пока я не опомнилась, – давай, говорит, заключим пари… Ты нас знакомишь, и через неделю он уйдет от тебя ко мне…

Все это было рассказано спокойно и даже несколько бесшабашно, что, по-видимому, стоило ей некоторого труда.

– Я ничего не понимаю, – признался Мышкин, беспомощно разводя руками. – Я не понимаю, во-первых, зачем ей это понадобилось? Во-вторых, почему, выиграв пари, она не остановилась, а действительно ушла от Дерюгина? И в-третьих, я все-таки решительно не понимаю, как вы могли на это согласиться…

– Возможно… я согласилась на это потому, что устала ее бояться. То есть не ее лично, а… это трудно объяснить… Вдруг возникло такое острое желание – все разрубить, разом… Ну и гордость дурацкая, конечно, тоже. Не без того. Чтобы она, не приведи бог, не догадалась, что я боюсь… Как будто она и так не догадалась! Знаете, как на «слабо» берут? Ну вот… А он… «Катя К. своею кровью…»

– Катя – кровью? – снова не понял Мышкин и насторожился. – Что – кровью?

– Это цитата, – уныло пробормотала Аня. – «A.M.D. своею кровью начертал он на щите»… «Жил на свете рыцарь бедный…» – знаете?

– Зачем ей понадобилось это пари? – тихо спросил Мышкин. – Почему она не могла оставить вас в покое?

– Ага, значит, вы не спрашиваете, почему я ее боялась, значит, это вам кажется естественным… – Ее голос обиженно зазвенел. Мышкин сурово обругал себя за промашку. – Ну что же… Вы хотите знать, почему она от меня не отставала? У меня есть кое-какие предположения, могу поделиться, только, боюсь, вы не поймете… Впрочем, вы-то как раз, может быть, и поймете, кто вас знает… Она не могла со мной смириться, я не давала ей покоя… то есть не я лично, а… как бы это сказать… я – как явление. Вы когда-нибудь думали… вот если человек, скажем, глухой от рождения… И он видит, как люди слушают музыку… По-вашему, он до конца верит, что они не просто сидят, уставившись в одну точку… что они не просто сговорились?… До конца, по-вашему? Она не могла понять, как это я думаю, книжки читаю… стихи… для души, а не по заданию. Не могла она в это поверить. Не верила и все хотела меня поймать… на том, что я вру или притворяюсь. Или наоборот – если не вру и не притворяюсь, значит, я дура, идиотка, ненормальная. Зачем-то ей это было надо. Все никак не могла успокоиться.

– Близнецы… – с чего-то вдруг выговорилось у Мышкина.

– Ничего подобного! – Она презрительно вздернула подбородок и, как ни странно, стала похожа на ребенка. – Никакие не близнецы! Я-то без нее обхожусь прекрасно… обходилась, я хочу сказать… Она мне нужна была, как… как рыбе зонтик! Это она все не могла успокоиться. И что ей, казалось бы? Успех бешеный, деньги тоже бешеные… Все, чего душеньке угодно, о чем всю жизнь мечтала… Казалось бы, что ей до меня, правда?

– Правда, – негромко подтвердил Мышкин. – Я же об этом и говорю…

– Откуда я знаю почему, – быстро заговорила Аня. – Может, это из детства, откуда я знаю! Я не психоаналитик. У нас была хорошая школа, сильная. Учителя замечательные. А система была такая: три четверти класса набирали «за таланты» – экзамены проводили, собеседования… Ну и кое-кого из своих, по блату. Это была «элита». А четверть была из микрорайона – чтоб не вязались… разные там роно, гороно… Их так и называли – «микрорайонские». Сами учителя и называли. И относились к ним соответственно. Вообще-то заслуженно чаще всего. Но мне и тогда не по себе бывало…

– Генератор социальной ненависти… – пробормотал Мышкин.

– Вот-вот. Нас с ней за одну парту посадили и меня чуть ли не каждый день в пример ставили. Откуда я знаю – может, все это еще с тех времен… А может, что-то другое, еще глубже. Какой-то комплекс ее заедал, это точно, я точно знаю, хотя мне бы, наверное, никто не поверил. Козлова – и комплексы! Это же смех! А на самом деле так оно и было – хотите верьте, хотите нет. Она… как будто чувствовала, что есть в жизни еще что-то… что-то другое, ей недоступное. И злилась. Она такая была… всего хотела. Всего сразу, понимаете?

Она немного помолчала, потом как будто собралась с духом и решительно продолжала:

– Ну вот… У меня с личной жизнью всегда были… проблемы. Она знала. И это ее… успокаивало, что ли… Как-то примиряло со мной… и с порядком вещей. Ей нужно было, чтобы я была такая… ученая дура, несчастная, одинокая… И вот… Она заявлялась ко мне время от времени – проверить, как дела. Видела, что все по-прежнему, все как надо, успокаивалась и уходила. Понимаете? А тут вдруг – жених. Вот этого она уж никак не могла вынести. Понимаете? Равновесие нарушилось. Она вся была в тот раз какая-то… как на иголках. И вот придумала пари это дурацкое… А я… – Она внезапно умолкла.

– Вы на него надеялись? – тихо спросил Мышкин.

– На Алешу-то? Не знаю… Не знаю… Может быть… Конечно, надеялась. Он… не такой, как другие. То есть… мне так казалось. И зря казалось. Но… дело-то в том, что я все равно всегда боялась, что в один прекрасный день она явится и все поломает, всю мою жизнь… Злой гений мой. И вот… Знаете, как бывает… Пусть уж лучше скорее поломает и всему конец, чем все время бояться. Сил не было больше бояться…

– Как вы думаете, почему она с ним осталась? Почему ушла от Дерюгина?

– Вот этого я не понимаю, – сказала она с неподдельным недоумением. – Тут – загадка. У меня даже была такая мысль: может, ей показалось, что я мало страдаю?… Я ведь сдержанная. Может, она хотела, чтобы я при ней головой об стенку билась, просила, умоляла… Или, может, чтобы я вообще утопилась. Она ведь мне звонила весь этот месяц, чуть не каждый день: сегодня мы с Алешей идем туда-то, сегодня – туда-то… Иногда звала присоединиться. А то принималась рассуждать, кого выбрать – Дерюгина или Алешу.

– Ну, это совсем уж дешевка какая-то, – поморщился Мышкин.

– Неужели? – с иронией переспросила она. – Что же я могу поделать? Исторический факт. А может, это у меня мания. Какая-то там… не то величия, не то преследования. Может, я тут просто – побочный продукт, а она правда в него влюбилась. Может, ей льстило, что он такой ученый, интеллигентный. Говорил с ней небось об умном…

Мышкин пристально за ней наблюдал. Что-то тут было не так, или он чего-то не понимал. Можно было не сомневаться, что уход этого самого Алеши был для нее страшной травмой. Но с другой стороны, говорила она об этом так, словно это произошло тысячу лет назад и давным-давно перегорело, оставив по себе чисто академический интерес. Никакой тоски не было в ее голосе, а было что-то совсем другое, чему он не мог подобрать названия. Чуть ли не задор, не азарт…

– Ей бы, наверное, скоро надоело, – продолжала между тем Аня. – Может, даже уже надоело, кто знает…

– У вас есть основания так думать? – насторожился Мышкин.

– Никаких оснований. Общие соображения, – отрезала она.

– Скажите, пожалуйста, Агния… Вы говорите, что никогда не бывали в квартире у Козловой…

– Никогда, – подтвердила она.

– И не собирались? Я объясню, – торопливо проговорил он, видя, что она собирается что-то сказать, и, по-видимому, что-нибудь резкое. – У Козловой на столе лежал дневничок – ну такой, знаете, где записывают дела и планы. В тот день она ожидала визита двух людей. Одного человека мы нашли. А второй обозначен одной буквой. Буквой «А».

Она чуть заметно вздрогнула и сделала глоток коньяку. Прошло несколько секунд.

– Это не я, – вдруг сказала она. – Я хочу сказать, «А» – это не я. Она никогда не звала меня ни Агнией, ни Аней, как другие. Родители зовут меня по-дурацки: Гуся. Агния – Агуся – Гуся… Детское прозвище, я его не люблю. Катя как-то раз услышала, еще в школе, давным-давно, и с тех пор только так меня и звала. Так что я была бы не «А», а «Г»…

– А-лексей, – пробормотал Мышкин с полувопросительной интонацией, подумав, что, судя по дерюгинскому «Пришел, с-сука!», это вообще больше похоже на правду. – Козлова не говорила вам, случайно, ждет она его или нет?

Некоторое время она молчала, потом провела рукой по лбу и заговорила странным глухим голосом:

– Он уезжал на несколько дней. На очередную конференцию. Должен был вернуться как раз в тот день, очень рано утром, фактически ночью. Она позвонила мне за день до его приезда. Сообщила, что его доклад имел большой успех, что его пригласили куда-то там… в Европу и в Америку… Что он, разумеется, придет к ней в день приезда и все расскажет. Потом сказала: «Если хочешь, заходи тоже. Посидим, поболтаем, тебе, наверное, интересно послушать…» Я еще, помню, злобно подумала, что она просто не знает, о чем с ним разговаривать. Потом завелась на свою любимую тему – как она за него боится… Тут я сказала, что мне некогда, и повесила трубку.

– Почему – боится? – быстро спросил Мышкин.

– Потому что «Антон – зверь, ревнует как дьявол»… Цитирую дословно. Мало того… У Антона есть пистолет, надо бы его выкрасть, а то как бы он в припадке ревности чего не натворил. – Она фыркнула. – Но это, впрочем, кажется, не в тот день – это еще раньше.

– Почему, собственно, вы смеетесь? – с живейшим интересом осведомился Мышкин.

– Да потому, что все это бред собачий. Дерюгин с пистолетом… со шпагой… Разве такие, как он, сами стреляют? Зачем им? И потом, с чего бы он месяц терпел и вдруг сломался?

«А ведь этот ее рассказ мягко и ненавязчиво выводит на Алешу, – вдруг подумалось Мышкину. – Неплохо бы понять, сознательно или нет…»

– Она не говорила, когда Алексей должен прийти? В котором часу?

Аня покачала головой:

– Нет. Сказала: отоспится – и приедет.

– Как же она вас звала? К которому часу?

– Ну-у… Она же знала, что я не приду, – ответила Аня с легким раздражением, как учитель непонятливому ученику.

– Что ж, если так… Получается, что он там был… – Мышкин сознательно пустился в рассуждения при ней. – Только вот когда? Это, как вы понимаете, не просто важно – это, может быть, самое важное и есть. Теоретически он мог прийти… после… Мог увидеть толпу, милицию, услышать от людей о том, что произошло, – и сбежать. И почему, собственно, «сбежать»? Даже не сбежать – уйти. Просто уйти, чувствуя себя не в состоянии отвечать на вопросы… Могло быть и так. А могло и по-другому…

Бормоча все это с самым глубокомысленным видом, он одновременно, не отрываясь, следил за ее лицом, за необыкновенно выразительными руками, пытаясь уловить хоть какую-нибудь реакцию. Она слушала молча и вдруг подняла на него глаза, чуть ли не впервые за все время разговора. Мышкин в очередной раз подивился их размеру и глубине. Взгляд был абсолютно непроницаем. Мышкину стало не по себе. Полтора часа очень откровенного разговора – почему-то он не сомневался, что никому, кроме него, она ничего подобного не рассказывала – и тут же этот взгляд, словно глухая стена, не пробьешься… «Впрочем, она же потому со мной и разоткровенничалась, что я не имею к ее жизни никакого отношения. Как с врачом… или, если угодно, с исповедником… Только без раскаяния и отпущения… – подумал он с какой-то странной тревогой. – Не говоря уж о том, что тут мог быть с ее стороны какой-то расчет».

– Козлова не говорила вам, каким образом она собирается добыть дерюгинский пистолет?

– О Господи! Вы это всерьез? Всерьез спрашиваете? Да она же молола что попало, для «интересности». Я, наверное, плохо объясняю. Что-то она такое говорила… Я ее почти и не слушала… По-моему, говорила, что либо зайдет и выкрадет сама, либо попросит домработницу. У них с Дерюгиным была общая домработница. Такая романтика…

– Козлову убили из того самого пистолета, – негромко сообщил Мышкин.

Черные глазища широко раскрылись, блеснули – и тут же опустились.

– Ах вот оно что!.. – с каким-то непонятным выражением пробормотала она.

Мышкин украдкой взглянул на часы. Прошло больше полутора часов. Ему совсем не хотелось с ней расставаться, чего греха таить… но где-то там, у себя в квартире, сидел перепуганный Илья Рогов, с которым происходило неизвестно что, и это тревожило Мышкина все сильнее, мешало ему, как гвоздь в ботинке. «Труба зовет», – сказал он сам себе и взглянул на часы еще раз, уже открыто. Аня моментально отодвинула чашку и выпрямилась, собираясь встать.

– Мне пора идти, Агния, – сказал Мышкин и добавил от всей души: – К сожалению. Большое спасибо за разговор. Вы дали мне множество информации к размышлению. Я позвоню вам, если у меня возникнут вопросы?

– Разумеется. – Она кивнула и встала.

Мышкин тоже поднялся и сделал знак официанту. Аня на секунду замялась.

– Я хотела бы заплатить, – пробормотала она.

– Ни в коем случае, – возмутился Мышкин. – Я же вас пригласил!

– Всего хорошего. – Она сняла сумку со спинки стула, надела ее на плечо и направилась к выходу.

«Неправильная походка, – подумал Мышкин, глядя ей вслед и ощущая странную пустоту. – Зачем она сутулится?» И в ту же секунду, точно подслушав его мысли, девушка расправила плечи и пошла совсем иначе – упругой и элегантной походкой. Это был жест раскрепощения. «Освободилась. – Почему-то Мышкину пришло на ум именно это слово. – Она освободилась… Поговорив со мной? Или… раньше?»

Тут к нему подошел официант. Мышкин машинально расплатился, продолжая думать о своем, и направился к висевшему в глубине зальчика телефону-автомату. Он набрал номер Роговых, договорился с Ильей и, к немалому удивлению официанта, вновь уселся за тот же столик. Официант покорно подошел снова.

– Я еще посижу, – сообщил Мышкин. – Ко мне тут опять… придут…

– С заказом подождем? – понимающе осведомился официант.

– Пожалуй… – рассеянно пробормотал Мышкин и вдруг оживился. – А знаете что? Принесите-ка мне, пожалуйста, меню. Не буду я никого ждать, а возьму и поем. И вина красного… немножко…

«Что я хочу понять? – говорил он себе, машинально покачивая бокал с вином и пристально глядя в темно-красную сердцевину. – Прежде всего, я должен понять, допускаю ли я, что это могла сделать она…» Он попытался как можно честнее проанализировать свои ощущения и вынужден был признаться, что да, допускает. Очень не хочет допускать, но все-таки допускает. «Она кажется рационалисткой, очень сдержанной и разумной, – рассуждал он сам с собой. – Но это, конечно, ничего не значит. Под этой крышкой наверняка кипят страсти. Это говорит только о силе личности, умеющей держать эти самые страсти под спудом. Но если какая-то из них вдруг вырвется на свободу… И кроме того, – продолжал он, унывая все больше, – у нее есть мотив. Не для того, чтобы вернуть этого Алешу, – это вряд ли. Не думаю, чтобы это было восстановимо. Хотя… кто его знает… бывает всякое… Ненависть? Да, конечно, – она этого и не скрывает. Но главное… главное – вот этот ее жест, эти плечи расправленные… освобождение… Избавиться от «злого гения» – избавиться от собственного страха, от комплексов… что-то такое с себя сбросить раз и навсегда, распрямиться. Новая жизнь, свобода… Э-э… инициация, так сказать… Ритуальное убийство… Куда это меня занесло? Мотив, конечно, вещь важная, но неплохо бы и все остальное обдумать… Книжка моя, между прочим, сюда хорошо укладывается. Пришла, сняла ее машинально с полки, а под конец спохватилась – и вытерла… «Не где-то вы ее видели, а у Козловой в квартире!» – припомнилось ему. – Она знала, что у Козловой эта книжка есть, хоть и объяснила по-своему… Стойте… что же это у меня получается?.. Пришла, сняла перчатки, посмотрела книжку, потом надела перчатки и взяла пистолет?.. А что, вполне возможно… Может, она вообще ничего точно заранее не знала. Пришла поговорить, та могла сказать что-то… невыносимое, она схватила пистолет, которым Катя наверняка хвасталась, и… надела перчатку? Да, – вынужден был он признаться, – могла. Могла спохватиться, сообразить – и надеть. Она могла. Эта девушка наверняка могла даже в порыве ярости действовать относительно рационально. И что же у нас в таком случае выходит с пистолетом? Дерюгина ей подставлять вроде бы незачем… Значит, отпечатки Дерюгина здесь ни при чем, это – элемент какой-то другой игры, чужой игры, очевидно не сыгранной…»

Он перевел дух, дожевал отбивную, не почувствовав вкуса, и залпом выпил полбокала вина. «Возможны такие варианты, – сказал он себе. – Вариант первый: Катя заранее рассказала Агнии, что план удался и пистолет у нее. Агния идет к ней с сознательным намерением. Вариант второй: Катя демонстрирует Агнии пистолет, потом говорит что-то не то, и Агния не выдерживает… Что, разумеется, вовсе не означает, что она не вынашивала этого плана заранее. Хотя бы подсознательно… А тут все как раз сошлось. Однако если все это так, то вот что странно… – вдруг пришло ему в голову. – Зачем же было говорить мне, что Катя рассказала ей о пистолете? Ведь это уже совершенно лишнее… И вообще… Я строю концепции на песке… на томике стихов… А соседка, между прочим, наркоманка, и не исключен подкуп… И кто все-таки похитил этот пистолет именно в таком виде – с отпечатками? Придется еще раз с Натальей побеседовать… Не говоря уж об Алеше… И про аукцион, между прочим, тоже не следует забывать. И где же, наконец, этот Илья? Минут сорок, должно быть, прошло… Уж не передумал ли, не дай бог?.. Нет, не сорок, меньше…

Официант унес тарелки, оставив только вино, и тут наконец появился Илья. Мышкин краем глаза подметил разочарованный взгляд официанта и усмехнулся. Тот, надо полагать, думал, что клиент поджидает очередную красотку. Однако вместо красотки явился мужчина и к тому же мужчина весьма непрезентабельный – в видавшей виды куртке, с волосами, стянутыми в нелепый хвостик, покрасневшими от мороза ушами и беспокойным взглядом.

– Чаю, – сказал он официанту. – Чаю горячего. И водки… нет, лучше виски…

Он снял куртку и сел, затравленно оглядываясь.

– Что случилось, Илья? – нервно спросил Мышкин. – Не молчите, пожалуйста, рассказывайте.

– К нам приходил ваш сотрудник… – начал Илья и замолк.

– Ну да, я знаю, – кивнул Мышкин. – И что?

– З-знаете? – Илья вытаращил глаза.

– Ну да, разумеется, знаю, – с нетерпением подтвердил Мышкин. – Не понимаю, почему это вас удивляет…

– Он мне сказал…

– Постойте! – перебил Мышкин. – Как это – вам? Вас не было дома. Он разговаривал с вашей женой…

– Это вчерашний. А сегодняшний – с нами обоими.

– Сегодняшний? – удивленно воскликнул Мышкин. – Очень интересно! Пожалуйста, продолжайте. Что он вам сказал? Только, пожалуйста, как можно подробнее.

– Чего там – подробнее… – Илья кивком поблагодарил официанта, сделал большой глоток виски и тут же, следом большой глоток чая. Чай, видимо, оказался слишком горячим, потому что он долго и мучительно ловил ртом воздух, и, наконец отдышавшись, сбивчиво поведал следующее:

– Пришел сегодня утром… из уголовного розыска… Еще раз все выспросил, но как-то так… по верхам, сказал, что вообще-то все и так знает, просто хотел еще раз услышать, собственными ушами… Ну вот… а потом говорит: Дерюгина, говорит, все равно арестуют, на него дело уже заведено, никто, говорит, вашей истории не верит и не поверит, вас арестуют как соучастников. Особенно, говорит, когда узнают, что он вам деньги давал… Поменяйте, говорит, показания, пока не поздно, отмените эту историю – про то, что Дерюгин у вас сидел… А Танька говорит, тот, вчерашний, тоже все про Дерюгина и про деньги… Разнюхал он… про наше несчастье… Я теперь к вам пришел… Чтобы спросить… А вам что нужно, чтобы мы сказали? Я Таньке не говорил, а сам решил – как вы скажете, так мы и сделаем… – Он замолчал, глядя на Мышкина красными, слезящимися глазами.

«Башмачкин… – пронеслось в голове у Мышкина. – Маленький человек… Тоже мне…»

– Как он выглядел? – спросил он вслух.

– Кто? – ошарашенно переспросил Илья.

– Ну этот… визитер ваш… из угрозыска?

– Вчерашний?

– Нет, сегодняшний!

– Ну как выглядел? Никак. Гладкий такой, в костюме. В сером.

– Усатый?

– Черт знает… По-моему, да…

«По-моему»? – лихорадочно соображал Мышкин. – Нет, «по-моему» не годится… Зуевские усы бросаются в глаза первым делом. Значит, не он…»

– Удостоверение он вам показывал? – поинтересовался он.

– Не-ет, – растерянно пролепетал Рогов.

– Ну как же так, Илья? – укоризненно сказал Мышкин. – Открывать или не открывать дверь незнакомым людям – это, в конце концов, ваше дело. Хотя… может, лучше все-таки не открывать. Дверям закрытым, конечно, грош цена, зато как-то спокойнее… Ну ладно, это, повторяю, ваше дело. Но тут все-таки особая ситуация. Территория преступления, так сказать. Приходит неизвестно кто, вас обо всем выспрашивает, вы ему все рассказываете…

– Мы в себя не могли прийти… после вчерашнего, – бледнея, пробормотал Илья. – Танька перепугалась до смерти и меня довела. Совсем разум потеряли. Вы поймите – ведь никто до сих пор про нее не знал… почти что. И потом, – он ведь назвал ваше имя… Мы, говорит, ведем это дело с майором Мышкиным. А что… он не?..

– Вот именно, – пробормотал Мышкин, на ходу пытаясь разобраться, что к чему. Этот лжедетектив располагал некоторым количеством информации, известной сравнительно узкому кругу лиц. Во-первых, он знал, что дело ведет Мышкин, и что Роговы с ним знакомы, во-вторых, и в-главных, он знал о дерюгинском алиби и о роли Роговых в этой истории. Таковых людей и вовсе было раз, два и обчелся. Тем самым круг сужался до нескольких известных персонажей, если, конечно, не подозревать в измене самих сотрудников уголовного розыска, причем всех разом, включая Терещенко. «Зуев должен был бы понимать, что излишняя осведомленность укажет прямо на него, – размышлял Мышкин. – Хотя, позвольте… – вдруг вспомнил он. – Зуев спрашивал меня, раззвонили ли газеты про соседей и про алиби… И я сказал что-то вроде «да», а почему – сам не знаю. Значит, он, вполне вероятно, считает эту информацию общедоступной. Та-ак. И все-таки… странный жест… Слишком прямой и наглый, слишком рискованный… Впрочем… он, конечно, не рассчитывал, что Рогов кинется за помощью к сотруднику милиции. Откуда-то он знает про Дерюгина и деньги, возможно, знает и про наркотики… Расчет был на запуганность, на то, что они не высунутся, ну а в крайнем случае… им все равно никто не поверит. А он – ко мне, как к отцу родному… Все-таки Зуев, что ли? А как же усы?..»

– Дерюгин давал вам деньги? – мрачно поинтересовался он, глядя Илье прямо в глаза.

Рогов заерзал на стуле.

– Давал, – упавшим голосом признался он. – Чего теперь скрывать. Весь этот месяц давал. Чтобы мы за Катькой следили. Кто к ней ходит, когда – то да се… А жениха-то мы все равно прошляпили… н-да… Катька-то, может, и догадалась, ее так просто не проведешь… Он… много давал. Нам бы надолго хватило. Танька с работы ушла – чтоб рисовать…

– Ее лечить надо… а не рисовать, – сказал Мышкин, страдая от своего менторского тона.

– Так я ж и хотел! – воскликнул Илья. – Сейчас, говорят, новые методы… Опять же, конечно, за деньги.

«Точно так же он мог попросить их еще об одной услуге, – мрачно подумал Мышкин. – Сперва платил за слежку, а потом мог обещать что-нибудь грандиозное, какую-нибудь огромную, по их понятиям, сумму, чтоб до конца жизни хватило, если они расскажут байку про алиби. И тогда этот, сегодняшний, не жулик, а благородный рыцарь, хочет разоблачить обман. И анонимку, видимо, послал он же. Сперва послал, потом увидел, что не помогает, и решил взяться за дело лично. И в таком случае опять же выходит, что это Зуев. Скорее всего… Не то бандит, не то Робин Гуд, не поймешь…»

– Как бы мне понять, кто это был?.. – нечаянно вырвалось у него вслух.

– На вид лет тридцать пять, – беспомощно пробормотал Илья. – Танька, правда, говорит – сорок, но она вечно спорит…

И тут Мышкин вспомнил. Он вспомнил наконец, почему в первую же встречу поверил их рассказу. И даже не то что вспомнил, а осознал. Они ругались. Ругались и спорили относительно каждой мелкой детали – будь то время, возраст, цвет или что угодно другое. Это была, собственно, не ругань, а стиль общения. Они не стали бы спорить о времени, если бы излагали заранее придуманную и отрепетированную версию, – это было бы нелепо, рискованно и вообще невозможно. С юридической точки зрения этот аргумент был, разумеется, абсолютно несерьезным, но Мышкин почти не сомневался, что дело обстоит именно так.

– Ладно, Илья, – примирительно сказал он. – Выбросьте этого, вашего, из головы. Никто вас трогать не собирается. Я, может быть… завтра покажу вам фотографию, а вы мне скажете, он это или не он.

– А… – робко пролепетал Илья, – а что нам дальше говорить-то?

– Ну как что? – расстроился Мышкин. – Очень просто. Как дело-то было? Как вы рассказали?

– Ей-богу! – Илья быстро и истово перекрестился.

– Ну вот. Так и говорите, как было. Дверь кому попало не открывайте. Жену успокойте. И попробуйте все-таки… с лечением… Вдруг поможет?..

В эту минуту в зале появился Коля. Увидев, что Мышкин не один, он сделал специальное, индифферентное лицо и прошествовал к бару. Но тут Мышкин его окликнул. Коля послушно развернулся и подошел к столику.

– Вот это мой коллега, – представил Мышкин. – Настоящий. Зовут Николай. Возможно, фотографию привезет он. Ему можно открывать без опаски.

Официант, увидев очередное новое лицо, опять подошел к столику.

– Я ничего не буду, – сказал Коля. – Я поел там… в библиотеке. В буфете, – пояснил он, повернувшись к Мышкину.

Рогов расплатился с официантом и пробормотал с вопросительной интонацией:

– Я пойду?

Мышкин кивнул. Илья встал, натянул куртку и вдруг схватил Мышкина за руку.

– Спасибо вам… Уж такое спасибо! Спасибо! – вдохновенно повторил он несколько раз.

– Да за что спасибо-то, Господи?.. – с видимым мучением отмахнулся Мышкин. – Всего хорошего. Увидимся.

Оставшись вдвоем с Колей, Мышкин несколько секунд смотрел на него вполне бессмысленным взором, потом вздохнул и сказал:

– Фу, устал. Казалось бы, сижу себе целый день в злачном месте, ем, пью и чешу языком. Тоже мне труд. А вот поди ж ты… Ну, что там у нас с библиотекой? Ничего не вышло?

– А вот и нет! – совершенно по-детски воскликнул Коля. – Вышло! – И тут же сник.

Мышкин понимал, в чем дело. Сыщицкое честолюбие было удовлетворено, но сама по себе добытая информация явно была не из приятных.

– Ну, что еще?.. – уныло поинтересовался Мышкин.

– Похоже, не было ее там, – так же уныло сообщил Коля. – Похоже на то. Девочки проверили, по требованиям. В тот день она книжки не снимала. Даже фотография не понадобилась. Только фамилия, а по ней – номер билета. И все… – Он немного помялся и добавил: – Она ведь могла быть в другом зале. Журналы там какие-нибудь читать или что…

– Могла, – печально согласился Мышкин. – А буфетчица?

– А буфетчица… – Коля горестно опустил голову. – Такая бабулька… Она говорит: вчера была, сегодня была… А до этого, говорит, несколько дней не ходила. Я, говорит, ее помню, она такая… заметная… Но разве она может помнить? Ей, наверное, кажется… – закончил он совсем упавшим голосом.

– Вы молодец, Коля, – сказал Мышкин. – Зажигалка при вас?

Коля кивнул и похлопал себя по карману.

– Значит, так… Покоя вам сегодня не будет. Поезжайте-ка вы к Зуеву, под любым предлогом. Можете у выхода подождать… Можете позвонить и что-нибудь наплести… Мне нужна его фотография. Срочно. Особенно если он подстриг усы…

– Это еще почему? – удивился Коля.