Текст книги "Тщета: Собрание стихотворений"

Автор книги: Вера Меркурьева

АСПЕКТ КОМИЧЕСКИЙ

 
Сквозь абажур струясь зеленый,
Приятный свет ласкает взор.
Хозяин, чинно благосклонный,
Ведет свободный разговор.
Иного мира зарубежник,
Чудесный гость с иных планет,
Он в православии – мятежник,
И в философии – поэт.
 
 
Склонясь над списками, читает
Мои корявые стихи,
И отпускная покрывает
Эпитрахиль мои грехи.
Он вяжет нить цитат и ссылок
Метафизическим узлом
«Трансцендентальных предпосылок»
И ноуменальных аксиом.
 
 
Единым свяжет пересказом
Ученых книжек сотни две,
И вот – заходит ум за разум
В моей немудрой голове.
В порывах страха безотчетных
Не раз помянут царь Давид.
– «За что ты мучаешь животных?» –
Покорный взгляд мой говорит.
 
 
Но подан ужин. Я немею,
И тщетно время стерегу,
И отказаться не умею,
И оставаться не могу.
Что делать смертным? участь нашу
Мы можем только претерпеть –
И прозаическую кашу
Вкусить, как божескую снедь.
 
 
Слились в узор платков ковровых
И сердца стук, и бой часов,
И лиц черты, знакомо новых,
И звуки чуждых голосов.
И я вздыхаю в думе праздной:
О, слишком много красоты –
Как хорошо с хозяйкой грязной
Браниться дома у плиты.
 
 
Не для меня высот Парнаса
Неомраченный небосвод.
И благо, что закрыта Лхаса
Для богомольцев круглый год.
Мы все у прошлого во власти,
И плен скрывать – напрасный труд –
Географических пристрастий,
Теософических причуд.
 
 
И всем нам свойственно при виде
Снежинок – думать о листве,
Мечтать в Москве об Атлантиде,
Как на Кавказе – о Москве.
И, всё чуждаяся фавора
Из этих рук – не мне, не мне, –
Я буду помнить свет Фавора
В моем завешенном окне.
 

20.XI.1917

АСПЕКТ ЛЮЦИФЕРИЧЕСКИЙ

И кто-то странный по дороге

К нам пристает и говорит

О жертвенном, о мертвом Боге.

Cor Ardens I

 
Простым и неискусным ладом
Вечерних повестей начать –
О том, как были двое рядом
В одном, соблазн и благодать.
 
 
О том, что умноженьем скорби
Равно познанье бытию,
Что верно сердце четкой орбе
Своей – стальному лезвею.
 
 
О том, что песен зеркалами
Все зеркала повторены,
Что стали дни – ночными снами,
И стали днями – ночи сны.
 
 
Что больше лик свой жизнь не прячет,
Как сон, как призрак промелькнув –
И улыбается, и плачет,
Очаровав и обманув.
 
 
О том, кто, дав дыханье мертвой,
Испепелил живую ткань –
Быть может, божескою жертвой,
Быть может, в дьявольскую дань.
 

 
Не хочет быть св язным,
Явственным миф мой,
Размеренно сказанным
Невольницей-рифмой.
 
 
Себе созвучный,
Нескладный, бесчинный,
Замучен, скрученный
Извилиной змеиной.
 
 
Язвит ужаленное –
Занозой, не стигмой –
Сверлит кандальное
Железо стих мой.
 
 
И этим – изломанным
Прикоснуться – ржавым,
Зазубренным, темным –
К светам, державам?
 
 
Ущерб, неуверенность –
В полноем свершений?
Своя соразмерность
Всех искажений.
 

 
Сны мои, мои ночи –
Темные, вещие.
Ярче видны, зорче
Твари и вещи.
 
 
Тот свет, тот зерцальный
Вечером, утром –
Славим, опечалены,
Печальным и мудрым.
 
 
Тот зов, тот нездешний
Из-за плена решетки –
Слышим, утешены,
Утешным, кротким.
 
 
Видим сердце, что сетью
Уловляет наше –
Виноградной ветвью,
Жертвенной чашей.
 
 
Тот Лик, тот восставший –
Он, как мы, особенный,
Прекрасный, отпавший,
«Во всем подобный».
 
 
Кем-то сказано –
Бежать чарованья
Великого соблазна –
Великого знанья.
 

 
Сны мои, мои бреды,
Вещие, тайные –
Мнитесь, поведав
Бывшее – чаянным.
 
 
Кто дал на руки
Слово – держать крепко?
Слово – огонь жаркий,
Пальцы – из воска слепки.
 
 
Слово мной обронено,
Землею спрятано.
Было огонь оно,
Стало клад оно.
 
 
Выну ль из-под спуда
Ут аенное?
Что оно, что? чудо?
Солнца, ночи ли тайна?
 
 
Жертва? страдание?
Милость? истина?
Не те названия,
Всякое ненавистно.
 
 
С тех пор в напасти я
Ищу потерянное
Мое слово власти,
Мое верное.
 

 
Сны мои, мои песни –
Тление, таянье –
Нет вас безвестней,
Нет отчаяннее.
 
 
Кто дал на руки
Книгу цветнолистую?
Страницы яркие
Излистываю.
 
 
Что буква встречная –
Искрасна вспыхнет,
В празелень отсвечена,
Изморозью стихнет.
 
 
Те буквы, которые
На глазах – в пламени.
Отведу взор я –
Сизая мгла на них.
 
 
Кто мне, беззащитной,
Сжал сердце страхом?
Книга, недочитанной,
Рассыпалась прахом.
 
 
С тех пор я тревожна,
Отыскивая –
Где книга брошена
Моя цветнолистая.
 

 
Сны неспокойные,
Что пророчили?
Чьи в вас раздвоенные
Жала ли, они ли?
 
 
Кто дал н аруки
Знаменные ризки –
Страшные подарки,
Лица своего списки?
 
 
Велел увериться
На снимках – кто, где он.
Но как измерится
Мгновеньем – эон?
 
 
Как на море к пристани
Льну я взглядом лепким –
И снимок выстанет
Выпуклым слепком.
 
 
Лгут искажения –
И то, и то, и это.
Вот он – тень от тени
И свет от света.
 
 
Из глаз ли, из уст ли
Жалость – жало выступит.
Нет жалости устали,
Жалу – иступи.
 
 
Мудростью ужаленных
Губящий незлобно,
Прекрасный, печальный,
«Во всем подобный».
 
 
Мне, как птице связанной,
Не уйти от Лика
Великого соблазна –
Любви великой.
 
 
Кто мне сказал, радуясь,
Безжалостный в жертве? –
«Это маска, снятая
С меня после смерти».
 

 
В далекой жизни, в жизни прежней
Клонился долу выгиб дуг.
Всё безответней, безнадежней.
Теснее замыкался круг.
 
 
Всё утомленней, всё покорней
Тянулся счет остылых дней.
И всё длиннее, всё повторней
Ложились полосы теней.
 
 
Всё ниже, круче скат пологий,
Всё реже да, всё ближе нет.
«И кто-то странный по дороге»,
И рядом тень, и рядом свет.
 
 
– Постой, дай вспомнить. – Чаши емкой
Нерасторжима синева.
И вздрогнет струнно в сердце чьем-то
Натянутая тетива.
 
 
Цветные осыпи каменья,
Цветные буквы – те ли, те?
Того ли слова бьются звенья
В неизъяснимой немоте?
 
 
И сердца ропот – кто ты, страшен?
И струнный ливень – (помню, где?) –
– Сойди с креста. Не крест, но чаша.
Не меч, но мир. Не там, но здесь. –
 
 
Кто в отреченья строгой йоге
Твердит о мертвенности жертв,
«О жертвенном, о мертвом Боге»?
– О мертвом, слышишь? – Слышу. Мертв. –
 
 
– А наше: Господи, подай нам? –
– Прими от нас – прольется вздох. –
– А та, а солнечная тайна? –
– Ночная тайна, мертвый Бог. –
 
 
– А терн венца, распятья гвозди,
А погребенья пелена? –
– То роз шипы, то кисти гроздий,
То светлорунная волна. –
 
 
И песнью песней, взрывом тверди
Созвездий хлынул встречный хор.
Грознее страсти, ближе смерти
Встал исступления восторг.
 
 
И вот – ни ужаса, ни боли,
Но всё поет и всё летит.
«И кто-то странный» знаки Воли
На сердце вынутом чертит.
 
 
Престолы святы, Власти строги,
Полна соблазна благодать.
Но только б, только на пороге
Не вспоминать, не тосковать –
 
 
«О жертвенном, о мертвом Боге».
 

 
Навстречу солнцу: земля, земля свята.
Навстречу сердцу: легко благое иго.
И смерти: участь опавшего листа.
И жизни: вечность промчавшегося мига.
 
 
Навстречу «мимо» он осветился: пусть.
Дыханью «пусто» он улыбнулся: нива.
И отдал счастью – большого строя грусть,
И скорби – стих свой высокого прилива.
 
 
Он темных, пленных безмерно пожалел,
И ужаснулся грядущей нашей муке,
И цепь неволи он на свои надел –
Чтоб наши тронуть закованные руки.
 
 
Здесь, на земле он, на черной с нами он,
Печалью нашей, безумьем нашим болен,
И с нами бредит, и с нами усыплен,
И снами скован, и снами приневолен.
 
 
И пленным – нежный твердить не устает,
Что нет чертога украшенней темницы,
И темным – светлый поет, и льет, и льет
Дождем стеклянным созвучия Денницы.
 
 
И холод ночи нам – утренняя дрожь,
Тюрьмы решетки нам – неба перламутры.
И всё равно нам, где истина, где ложь –
Когда глядит Прекрасный, поет Премудрый.
 
 
И всё равно нам – узнать или забыть,
Что – крест распятья, и что – печать соблазна.
Нас больше нет. И нам не жаль не быть –
Нам пел Премудрый, на нас глядел Прекрасный.
 

24.I – 3.II.1918

МЕЧТАНИЕ О ВЯЧЕСЛАВЕ СОЗВЕЗДНОМ

 
Да, это правда, я к вам прихожу – выпытывать, пытать.
Гляжу, как ночь на день: взглянуть и – утонуть, на вас, как
на алмаз – неробкий тать: быть схвачену, но – взять.
Так я должна, должна вас разломать и посмотреть: что вза-
перти? и бережно поставить, и уйти.
И втишь, и вглубь – к себе – я ухожу, Судьбе покорней
и угодней. Но, уходя, я всё спрошу, и всё скажу – сегодня.
 
 
Скажите, как вы пишете стихи – те греческие фрески? «На
грифах, светлоризый Князь муз», в мистериях и плеске, в
мифах и блеске ожил?
А я пишу – как древняя Рахиль – «о детях плачет и уте-
шиться не может».
Зачем вы это сделали со мной?
Державному поэту моей обиды брошу белый зной. Я вас
зову к ответу: зачем вы это сделали со мной?
Я тихая и легкая была, я на волнах качаяся спала, я сонная
плыла – к могиле. Зачем вы разбудили меня? назвали имя
тайное мое? напомнили мне инобытие?
И я не та, не прежняя – простая и нежная – отпала от лас-
ковой себя я, и встала – вся иная, напевная и гневная, вся –
горе, и вся – тоска земная с небом в споре.
 
 
Вот я перед вами заклятый круг означу: рифмами я плачу,
я исхожу стихами, созвучьями клянусь и заклинаю. Я таю –
истаяла дотла я. И звукам нет, и мукам нет числа.
А в сущности, всё в жизни просто и одинаково, «бывало
всякое» (Уриэль Акоста).
Не лабиринт, не свод эфирный – ваш кабинет, уветливый
и мирный; и не престол – а стол; не кубок яда, не Грааль
печали – а чашка чаю; не зари лампада, да и не рампа – а
только лампа; вместо жезла – невинный карандаш; и сабо-
таж протеста – сиеста; покоящее чресла кресло удобное –
не лобное, не царское то место и не оракула треножник.
Не искуситель, а «взыскательный художник» старейший
и мудрейший, поучает кроткими словами и ободряет млад-
шего годами и разумом китайца. А китаец – кланяется, по
временам от святости кусается, чурбанится – от благодати.
Всё к месту, к слову или кстати.
Вы скажете – я не пойму иль не услышу, но всё приму и
спрячу в сердца нишу.
Скажу я и – простите, но не поймете вы – благословите и
отойдете в свой подземный зал, пребыть у стен невидимо-
го града.
Но там, где скажете вы: «Я возжелал» – я пискну из угла: –
«а мне не надо».
 
 
А выше – там, среди иных пустынь
Свершается небесный поединок
Двух духов, двух судеб и двух святынь –
Там с Князем Мира бьется Вечный Инок.
 
 
Мы в них себя, забыв, не узнаем,
От вечности оторванные хлопья.
Но если здесь мы плачем и поем,
То – наверху за нас скрестились копья.
 

 
Еще спрошу я укрытого слоновой кости башней:
скажите, как вы любите? –
«всё радостнее, всё бесстрашней»?
«всё божески мил уя»?
всё «благостны и правы,
Любовь, твои уставы»?
А если – всё видней и чаще –
«алтарь любви палящей,
и жрец, и бог», и тот, и та,
и в Третьем оба –
«скорбящая чета
над мрамором божественного гроба»?
Еще припоминаю:
«воскреснуть вместе, вместе умирая».
Что знаешь ты, «алтарь, и жрец, и бог»,
о том, кто «умер – бедный раб – у ног»?
А если – всё, всё, всё, чем жил и умирал, дрожал, горел и
холодел – всё, что имел и не имел – всё это, всё сдавить в
единый сноп, в повинный вопль слить и, на откосе дней,
бросить Ей – всё? –
И вдруг – ни то, ни се, а так – пустяк.
Да что же? а ничто. Да где же? а нигде. Везде – не то. И
некого любить.
А жить?
Вот это – умереть без воскресенья.
Наверх – ступени, и – ничего под ставшею ногой. А там,
внизу? да тоже ничего – светло, мертво.
А вот еще: быть сломанным и темным, завядшим, быть
падшим и презренным, не жалким даже – где нам! – а про-
тивным. И – быть любимым, наивно чтимым в низости –
мечтой, в уродстве – красотой. Негодный остов того, что
было мной когда-то – любимый просто, свято, неизбежно,
и весело, и весело, и нежно.
И ту любовь принять, и ту любовь простить, вот это есть – Любить.
 
 
Любовь – проста, ясна.
Она – видна едва.
Она жива, слышна,
Когда душа мертва.
 
 
Да, только тот, кто мертв,
Кого с живыми нет —
Тот знает, в тьму простерт,
Воскресный тихий свет.
 
 
Любовь – проста, легка,
Как сон, и вздох, и смех.
Она тому близка,
Кто плакал больше всех.
 
 
Любовь – как тень она:
Вся тут, но не лови –
Она тому дана,
Кто знал, что нет любви.
 

 
Скажите, мудрейший из певцов, напевнейший из мудре-
цов, не утаите: что это – знанье? с медом жальце? брильянт
на пальце? фолиант на полке? мудреный толк на толке?
Ах, мне страшны громады книг – вериг: на томе – том, на
доме – дом, и будто волк на волке.
Но, быть может, вас ваше знание тревожит и, умножаясь,
скорби множит?
быть может, век ученый вами прожит лишь для того, что-
бы сказать: не может ум обнять премудрости, доступной –
той маленькой, лет десяти невступно? быть может, вы всё
осторожней, строже подходите к закрытой двери ложи, где
пребывает вечное «Не-знает», и встречное царит «Него-
ворит»? почтительнейше я спрошу: быть может, от вопро-
са вас не съежит, не покоробит – опыт вами д обыт доста-
точный для тысячи коробок, таких, как я, пустых и нена-
сытных: что это – знанье? цвет защитный? приспособленье
самосохраненья? быть может, знание стреножит случай,
но радость жизни не створожит, и знать – не только стать
могучей, но – красивей, счастливее? быть может, мудрому
такой устав дан, что он обман на ложь умножит – и вый-
дет правда? ошибок ряд с иллюзий рядом сложит – и вый-
дет знанье? смиреннейшими я спрошу словами: быть мо-
жет, вами обмана сев в колосьях знанья пожат? нет, этого,
конечно, быть не может: для вас – в себе самом одно и то
же – А р авно Б – довлеет знанье самому себе, и знанье
знаньем знания не гложет… быть может…
Я отступаю. Я ничего не знаю и не ищу. Я допущу, чтоб
мудрославец меня наукоборцем кликал, но я пытаюсь от-
стоять артикул своего устава: право свое – не знать
 
 
Кор оток жизни миг,
А знанья долог век.
Чем дальше мы от книг –
Тем ближе к току рек.
 
 
Начала всех начал
Слагая и дробя,
Ты всё, ты всё узнал,
Но ты забыл себя.
 
 
Пойдем на талый луг,
Пойдем, усталый, в лес.
Не много там наук,
Но много там чудес.
 
 
Пойдем, рука с рукой,
К пушистым веткам верб.
Смотри, смотри – какой
На небе узкий серп.
 
 
Прислушайся к вербе,
К весне, к весне самой —
Она поет тебе:
Ты мой, ты мой, ты мой.
 
 
И небо, и земля –
Раскрытых устья чаш.
Вверху, внизу поля
Поют: ты наш, ты наш.
 
 
И кто-то нам с высот,
И снизу нам сказал,
Что счастлив – только тот,
Кто счастия не знал.
 

 
Со страхом – и без веры – приступаю.
Ведь я же знаю: свыше меры – в чужого сердца храме, как
в хламе, разбираться, топтаться ножками-сапожками, иг-
раться словами, как бубенчиками, звать ореолы – венчика-
ми, а то и рожками. И строже, чем я себя – никто меня не
судит.
Но – пусть будет.
Скажите, как вы верите? –
смиренно и уставно – и православно –
покорно и усердно, и неизменно благодарно и благосерд-
но, сокровенно и – уж бесспорно – пленарно и соборно?
вы верите в небесной иерарх ии земные все повадки и ук-
ладки: кафизмы, эктеньи, каноны, посты, поклоны, свечи
и лампадки – во все удавки ортодоксальной суши?
А не Судьба ль ведет игру азарта,
где жизнь – карты, ставки – души,
и Князем Мира в ней поставлен н акон иеропоэт –
va banque – эротодьякон?
«Мои престолы – где крест» —
Звезд ореолы.
«Моя молитва – благоволение и мир» – не мелко выткан
покров багряный, коим скрыт потир, где «крестная зияла
розой рана», где страстью залиты Христовы страсти, где
терн и гвозди – счастья снасти.
Ой, много, много берете – даже и для Мистагога.
И тут же, тут – в согласии, не в торге – восторги оргий,
египетские, эллинские клики, все времена – повторней –
и все яз ыки – соборне –
и не понять: на вашем троне – каких гармоний свят панте-
он иль пандемоний?
Но пусть, но пусть служить дано вам словом не двум, но
одному, твердя Ему в любви и боли: «Твоя да будет Воля».
Но вот чего я не пойму и не постигну: как вы спасетесь,
если я погибну? как вам – в венке из роз сиять утешно,
мне – тлеть во тьме кромешной? как свят святой, покамест
грешен грешный? как Лазарь, в раю увидев – брат в аду
томится жаждой, не бросит радость вечную свою, чтоб
разделить с ним вечность муки каждой? где полнота Хри-
ста – пока пуста хотя б одна черта?
И если вы нам говорите всё ж, что, зная, любите, что вери-
те, узнав – всё поправ, я говорю вам: ложь.
Вы, захвативший все потиры иль «кратэры» любви, и муд-
рости, и веры, вы – всех святынь монополист, всех струн
Орфей, всех тайн мист – не мудрый вы, не любящий и даже
не верящий, не истинного слова дождь живой, но вождь
слепых – слепой в своем мираже. Иль – вчуже слитый с
верой древний Ужас, химера Змия крылата – но не ваия Арарата.
 
 
Крест не всегда – молитвенная грусть,
Он иногда – отточенная бритва.
Где вы помолитесь – я посмеюсь.
Но – встань, иерарх: мой смех – моя молитва.
 
 
Там, наверху – те двое бьются, чьи
Мы – братские и вражеские позы.
И, если там скрестилися мечи,
Нам вниз летят – колючки или розы.
 

 
Устала я, устала снимать за покрывалом покрывало, яз-
вить созвучась, жалить – мучась. Устала, а всё мало. Я
п омиру ходила-тосковала, семь пар лаптей железных из-
носила-истоптала с тех пор, семь каменных просфор я из-
глодала, я на ветру сухою жердью висла – всё пытала у
жизни смысла, страсти у пристрастий, искала правды – у
счастья, великодушья – у великолепья. Но собирала одни
отрепья всяческих бессмыслиц. Обрывки лямок, да облом-
ки рамок и виселиц со мной в одной котомке.
Но научилась я: не понимая – жалеть, чужим болеть и по
кланяться – отрицая. На исступленья рубеже я отнимала,
в диком мятеже восставшего вассала, лик за ликом, герб за
гербом, корону за короной. Но одного не трону – струн,
ваших струн. Рун ощупью касаюсь – и поклоняюсь.
Вы, кладезь всех ответов, скажите мне, что это значит –
что скажет он: «Икона Тайны Нежной» – и сердце неиз-
бежно займется, и по-другому бьется, и плачет?
Вы сбиравший снопы всезвучных ямбов, венки сонетов,
гроздья дифирамбов, терцин нерасторжимые соплетья,
канцон соцветья глубинно-голубиные, и зерна отборные –
газеллы, всех метров стрелы, – Вы, чье имя – всё буквами
уставными, большими, заглавными хотелось бы писать –
свою-то стать вы знаете ли сами?
Не камн ями украшенный венец, и не порфира, не ориф-
ламма, даже и не лира ваш настоящий голос – а бедный
«дикий колос»,
такой простой среди великолепий –
как сердце,
такой златой на книжном склепе –
как солнце,
такой святой – как счастье.
Вас и меня не будет, придут другие люди и назовут вас:
Вячеслав Премудрый – а под золотою пудрой проглянет и
станет: Вячеслав Печальный. И дальний читатель неизве-
стный поклонится вам: Вячеслав Созвездный – а выйдет в
т едни: Вячеслав Последний. Династии поэтов-лебедей
утонченный, законченный потомок – вот почему ваш го-
лос ломок и непонятен для людей, и музыкален, и одинок,
и царственно-печален.
 
 
И потому так много алых светов
На белизне лирических одежд –
Закат горит, Последний из поэтов,
В тени вечерних ваших вежд.
 
 
Вечернему я поклоняюсь свету –
Последнему Поэту —
за то, что был весь день его прекрасен
и полногласен;
за то, что он, всю глубь свою изведав,
одним собой измерен – себя не предал,
себе был верен;
за то, что он – о, зная, слишком зная, чтоб верить и лю-
бить, но зная тоже, что без знамения – конец и край нам,
не уставал неволить и тревожить, о Имени послушествуя
тайном –
я поклоняюсь.
За то, что стон земли моей опальной он повторил, как хор
венчальный;
за то, что где прошел он – счастья вестью – там процвела
земля сухая песнью;
за то, что он – как мы, утрат во власти – избрал высокий
подвиг счастья –
я поклоняюсь.
За то, что он ни одного соблазна не миновал бесстрастно,
и принял знак безжалостного знанья, как веры крест,
за то, что, в мудрости-изгнаньи истлев, воскрес –
я поклоняюсь.
За то, что он – то, чем я быть могла бы, когда бы он был
тем, чем я была;
за песни дар не знающей пощады, им данный мне – слу-
чайно или вольно,
за то, что мне так ничего не надо – и так больно;
за то, что чем темней моя темница, моя земная плащани-
ца – его тем ярче багряница –
я поклоняюсь –
в прахе и на плахе, и в исступлении, и в страхе, я надрыва-
юсь, я искрами ударов рассыпаюсь, золой по ветру разве-
ваюсь, я задыхаюсь, исчезаю –
я поклоняюсь.
 
 
О, мой заклятый Друг
И мой заветный Враг –
Чем ваш воздушней круг,
Тем мой бездушней шаг –
 
 
В мистический испуг
Лирический зигзаг,
Орфический мой Друг,
Гностический мой Враг.
 
 
Так, вам – цветущий луг,
А мне – сухой овраг,
Мой нелюбимый Друг
И нежно-чтимый Враг.
 
 
Моих пучину вьюг
Какой измерит лаг? –
Не ваш ли, страшный Друг?
Не ваш ли, милый Враг?
 
 
Мой мертвый узел туг,
Мой стих и нищ, и наг –
Еще стяните, Друг,
Еще снимите, Враг.
 
 
Но греют, точно юг,
Щедроты ваших благ –
Неумолимый Друг
И милостивый Враг.
 
 
И черный мой недуг
Укачивает маг –
Как вал качает струг,
Как ветер веет флаг.
 
 
Не всякий близок,
Как этот дорог враг –
Мой ненавистный Друг
И мой любезный Враг.
 

24.II. – 1.III.1918

ПЕСЕНКИ САЛЬЕРИ

 
«Ты, Моцарт, бог» – по прихоти рожденья,
За вдохновенье не платя
Усильем долгим достиженья,
Ты пел, как дети, что плетя
Венок поют – без размышленья.
 
 
Не знал ты холода сомненья,
Не падал с облаков, летя.
«Ты, Моцарт, бог» – по прихоти рожденья.
Твои цветы, тебе цветя,
Не отцветали до цветенья.
 
 
И все сердца, без принужденья,
Твои по праву, чтя и льстя.
И я, в твоей тени грустя О блеске своего владенья.
Шепчу, как лист сухой хрустя:
«Ты, Моцарт, бог» – по прихоти рожденья.
 

5.VI.1918

 
Не вашей матери рука
Вас приласкать чуть шевельнется –
И в сердце тронутом проснется
Неусыпимая тоска.
 
 
Ах, будь нежнее ветерка,
Что рано утром улыбнется,
Не вашей матери рука
Вас приласкать чуть шевельнется.
 
 
И сердце рвется, сердце бьется,
Как моль при свете ночника,
Когда вам нехотя близка,
Как по ошибке вас коснется –
Не вашей матери рука.
 

7.VI.1918