Текст книги "Тщета: Собрание стихотворений"

Автор книги: Вера Меркурьева

 
Художник – служит красоте,
Но над прекрасным властен – гений
И режет крылья тот мечте,
Кто ставит грань для совершений.
Глухой для слабых сердца пеней,
Порви струну, аккорд беря,
Но будь – высоких вдохновений
Иерофант у алтаря.
 
 
И что за дело, если те,
Чьи кости – хрупких ряд ступеней
К недостижимой высоте,
Хрустят, как бедный лист осенний,
Когда для песнеприношений
По ним проходит – не смотря
Глазами, полными видений –
Иерофант у алтаря.
 
 
Он верен пагубной черте
Своих путей и дерзновений,
Он свят в жестокой правоте
Неумолимых искушений,
За жизнь – восторг самозабвений,
За душу – песню нам даря,
Хранитель смертных упоений,
Иерофант у алтаря.
 
 
Но если, в радужной тщете,
Изменит вещей немоте
И выдаст тайну откровений,
Земную персть благодаря,
То – обречен своей же тени
Иерофант у алтаря.
 

13.VI.1918

 
Она его любила – как любилось,
И как любилось – я ее любил.
А он – полюбовался и разбил,
И даже не заметил, что случилось.
И что бы кем о ней ни говорилось,
И кто его и как бы ни судил –
Она его любила – как любилось,
И как любилось, я ее любил.
Легко, как сон чужой, он позабыл
Ее, меня – и выбрал новый stilos.
Но всё, что нам так горестно приснилось,
Я, за нее и за себя, простил –
Она его любила, как любилось.
 

20.VI.1918

 
Смотри, я – воск в твоей руке,
Твоим послушный цепким пальцам.
Его сбирали едким жальцем
В твоем же пчелы цветнике.
 
 
Мне не отбиться – как доске,
С другою крепко сбитой фальцем.
Смотри, я – воск в твоей руке,
Твоим послушный цепким пальцам.
 
 
И прирожденным пусть скитальцам
Темно и тесно в теремке,
Пусть рыбам – душно на песке,
Пусть холод – гибель сенегальцам,
Смотри, я – воск в твоей руке.
 

23.VI.1918

 
Не измени своей высокой ноте.
Прощает Бог почти что всякий грех,
Прощают люди гнев и даже смех,
Но не простит искусство – позолоте
И вычуре искусственных утех.
 
 
И, будь вина мала – с лесной орех –
Но не тебе быть в суетной заботе.
Не измени своей высокой ноте –
Не терпит уклоненья строгий цех.
 
 
Неверного карая строже тех,
Кто отступил по лени иль в дремоте,
Твой Господин отнимет дар мелодий.
Не хочешь ты соблазном стать для всех? –
Не измени своей высокой ноте.
 

21.VI.1918

I

 
Так это всё, что нас вело
К подземной Реквиема келье,
Чем Песенки без слов звенели,
Что в Дон-Жуане сладко жгло,
А в Свадьбе Фигаро взбрело
На ум, как легкое охмелье,
Всё это – умное ль веселье,
Веселое ли ремесло?
 

22.VI.1918

II

 
Так значит – не добро, не зло,
Не страшный путь Страстной недели,
Не розы на святом Кармеле,
Не сфер прозрачное стекло,
И не Звериное Число,
Не лава смоляной купели,
А только – умное ль веселье,
Веселое ли ремесло?
 

26.VI.1918

 
Напрасный сон, неверный миф,
Ты изменил – я убиваю.
Не мудрый эллин – темный скиф,
Напрасный сон, неверный миф –
Ты выдал свой иероглиф,
Ты лебедей покинул стаю.
Напрасный сон, неверный миф,
Ты изменил – я убиваю.
 

22.VI.1918

ОБЛАКО (Венок сонетов)

Посв. Евгению Архипову

 
Ко мне – глаза, и руки, и сердца.
Все те глаза, что – посмотрев, ослепли,
Сердца, что – отгорев – остыли в пепле,
Те руки, на которых нет кольца.
 
 
Мне – те, кто в рабстве волен до конца,
Не унижаясь выкупом из крепли,
Те, чья одежда – черный бархат, креп ли,
Но – траур в честь чужого мертвеца.
 
 
Все те, все те, кому равно безгласны
Вражда, любовь, святыни и соблазны,
Они – мои, у нас один закон:
 
 
Красивой лжи правдивые обманы.
Нам – только сон, чужой короткий сон —
Все лики, времена, пределы, страны.
 

 
Все лики, времена, пределы, страны,
Все темные и яркие поля –
Печаля смехом, грустью веселя
Враждебные и дружеские страны.
 
 
И те – державы, власти, славы, саны,
И та – раздавленная ими тля –
Вся жалкая и страшная земля,
Исчахнувшая в чаяньи Осанны,
 
 
Вся – в мертвой петле смеха и тоски,
Вся – в волчьей хватке благостной руки,
У стен глухих божественной охраны,
 
 
Из-под равно дробящей всех доски –
Немые взоры, что уже стеклянны,
Шлют на мои бескрайние поляны.
 

 
Шлют на мои бескрайние поляны
Земные дети – нити без узла,
Чужих теней пустые зеркала,
Ничьих богатств чужие караваны –
 
 
За взглядом взгляд, приявший все изъяны,
Простивший грех добра и святость зла –
Не два ли знака одного числа? –
Стих за стихом, опалы – диафаны.
 
 
И я для них цвету – не отцвету,
Небесный цвет, бесплотный и бесплодный.
И я в свои цветения вплету
 
 
Стих за стихом, красивый и холодный.
И я приму от каждого певца
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца.
 

 
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца,
Стремят ко мне те, чьи недвижны веки.
И капли слез, что высохли навеки,
И краски грез художника-слепца,
 
 
И перья стрел безрукого стрельца,
Обломки палок бегуна-калеки,
И слабый хруст, и тихий шорох некий –
Ткань моего над ними багреца.
 
 
Что быть могло, то с ними уже сталось.
Я – всё, я – всё, я – всё, что им осталось
По милости и щедрости Отца.
 
 
И я над ними – в славы ореоле.
И только я, без жалости и боли,
Ни от кого не утаю лица.
 

 
Ни от кого не утаю лица.
Мое лицо для всех равно прекрасно.
Оно светло, бездушно и бесстрастно –
Цветок без корня, светоч без светца.
 
 
И – нежное, как первый пух птенца,
И легкое – не ветру ли подвластно?
И страшное – не тайне ли причастно?
И крайнее, как узкий серп жнеца.
 
 
Отброшено, как свет, на все экраны,
Оно, как тень, приюта лишено.
Придите все, кому всегда темно,
 
 
Кому надежд не светят талисманы.
Взгляните все в закрытое окно.
Смотрите все сквозь ясные туманы.
 

 
Смотрите все сквозь ясные туманы,
Сквозь видимую тайны пелену –
На мига закрепленную волну,
На вечности колеблемые планы.
 
 
Вонзаются лучи в мои курганы,
Но им мою не тронуть глубину.
И если я в сияниях тону –
Двух тайн я разделяю океаны:
 
 
Слияния пронзающих лучей,
Сияния зияющих ночей,
Двух бездн запечатленные арканы.
 
 
В пролетах бездн – мой двоесветный серп.
Смотрите все, как бел и ал ущерб,
Как светятся лучей блаженных раны.
 

 
Как светятся лучей блаженных раны,
Так не светиться язвам страстных стрел.
Ведь лишь луча, что всеедино бел,
Изломы так слепительно багряны.
 
 
И алых роз не так дыханья пряны,
Как белых лилий непорочных тел.
И самый острый, тонкий яд – в удел
Дан миндалю, чьи лепестки медвяны.
 
 
Поистине, безумье – мудреца
Творит поэтом, делает ребенком.
И в краске расписного леденца,
 
 
И в лязге шутовского бубенца –
Как и в венке сонетов самом тонком –
Кровавый выем белого венца.
 

 
Кровавый выем белого венца,
Его кайма в червонной позолоте.
О, в чьей крови – какой дробимой плоти –
Подножие воздушного дворца?
 
 
Ты, Солнце, ты, обличив ловца,
Ты пьешь – ненасытимое в охоте –
И капли влаги ржавой на болоте,
И брызги крови на шипах волчца.
 
 
И стынет в небе дальняя морена –
Воды и крови пенная струя.
И славят Солнце роды и колена,
 
 
Не ведая, что вечно – только я,
Моя неволя – тленности края,
Моя свобода – солнечного плена.
 

 
Моя свобода – солнечного плена,
Меж небом и землей моя черта –
Менять все облики и все цвета,
Чтоб новый миг – иного действа сцена.
 
 
Быть чашею божественного тлена:
Она полна, и вот – она пуста.
Меняясь, знать, что вся моя тщета –
Есть неизменность чаши той накрена.
 
 
Земного бытия небесный прах –
Улыбка я на солнцевых устах,
И – грустным, постоянно предстоящим –
 
 
Я им кажусь почти ненастоящим,
Затем, что так светла на высотах
Моя судьба – быть вечно-преходящим.
 

 
Моя судьба – быть вечно-преходящим,
Без целей, без желаний, без тревог.
Не знать ни на единой из дорог –
Зачем, куда по ней себя мы тащим.
 
 
И зеркалам – то тусклым, то блестящим –
Из века в век твердить, из рока в рок
Один и тот же повторять урок:
Как быть – сказуемым, не подлежащим.
 
 
О, тяжесть легких бегов долгих лет!
О, лёта кратких мигов долгий след!
О, перемен прочитанная книга!
 
 
Но мой устав – святить чужой завет,
Но как свое – беру чужое иго.
Моя любовь – приняв, рассеять свет.
 

 
Моя любовь – приняв, рассеять свет
По темному, по горестному свету,
Я новый подарю напев поэту,
Я намекну сомненью на ответ.
 
 
Я освежу ночной больного бред,
Я укажу исканию примету,
Я дуновенье дам прохлады лету,
И осени напомню вешний цвет.
 
 
Но то, что радость – скорби выраженье,
Что верно – только правды искаженье,
Что набожен, как надо – только черт,
 
 
И то, что жизнь – фатальных карт подмена,
И то, что смерть – веселый жуткий спорт, –
Моя душа, игры пустая пена.
 

 
Моя душа – игры пустая пена,
На призрачном прозрачная вуаль.
Что новый миг, и – та она, не та ль, –
Но как верна себе ее измена!
 
 
И если ночь – она темней эбена,
И если день – светлее, чем хрусталь.
И всё манит, и всё уходит вдаль –
Желанная, неверная Елена.
 
 
Моих дрожаний радужный туман,
Моих сияний радостный обман –
Равно горит счастливым и скорбящим.
 
 
Ни от кого лица я не таю,
Но душу, душу мнимую мою —
Ее даю одним бессонно-спящим.
 

 
Ее даю одним бессонно-спящим –
Иронию молитвы Никому,
Улыбку уходящего во тьму
От света, что не всяким светит чащам.
 
 
Ее даю – высокое таящим
Безличие к позору своему,
Принявшим всё – во всем, и ко всему
Бесцельно и безбольно нисходящим.
 
 
Им, только им, при жизни неживым –
Не тень, не свет, а синеватый дым,
Но не пожара душная угроза,
 
 
А – нежный и пустой дурман наркоза,
Им, кто – самих себя лишь силуэт,
И тем, кто есть лишь там, где больше нет.
 

 
И тем, кто есть лишь там, где больше нет,
Кто слишком свят в своем сарказме истом,
Чтоб быть культистом, или оккультистом,
Чьей этике мешает – этикет,
 
 
Кто из размеров выберет сонет,
А между птиц любуется Фенистом,
Кто меж людей останется артистом,
Равно – эстет, атлет или аскет, –
 
 
Им быть одно среди цветов иль терний,
В хламиде или в рясе чернеца.
И, проходя – всё тише и размерней —
 
 
Случайно мимо своего крыльца,
Они поднимут, на заре вечерней,
Ко мне – глаза, и руки, и сердца.
 

 
Ко мне – глаза, и руки, и сердца
Все лики, времена, пределы, страны
Шлют – на мои бескрайние поляны –
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца.
 
 
Ни от кого не утаю лица.
Смотрите все сквозь ясные туманы,
Как светятся лучей блаженных раны –
Кровавый выем белого венца.
 
 
Моя свобода – солнечного плена.
Моя судьба – быть вечно-преходящим.
Моя любовь – приняв, рассеять свет.
 
 
Моя душа – игры пустая пена.
Ее даю одним бессонно-спящим
И тем, кто есть лишь там, где больше нет.
 

14-20.V.1918

ДИКИЙ КОЛОС

С ПЕСЕННОЙ КЛЮКОЙ

Где же быть вам? Где вам быть уместней,

Бедные, бездомные вы песни!

Вера Меркурьева

 
Давно я знахарки личину
Таскаю с песенной клюкой.
Давно пора бы в домовину
Костям усталым на покой.
 
 
Да не уйти, пока другому
Не передать проклятый дар –
Той песни жуткую истому,
Тот непроглядный морок чар.
 
 
И я с мольбой, и я с тоскою
Пытаю по чужим дворам:
Кому я слово колдовское,
Кому я силу передам?
 
 
Она иному не по нраву,
Она другим невмоготу.
Кто бросит счастье, как забаву,
За окаянную мечту?
 
 
Ответа нету от неровни,
Не по плечу им тягота.
Но будет время – выйдет кровник
И примет дух из уст в уста.
 
 
И станет он, как я, по чину
Глухою ночью ворожить,
И заговаривать кручину,
И сердце дремою сушить.
 
 
А спозаранок – выйдет в поле;
Как я, поклонится горам –
И хлыснет песней властной воли
По четырем лихим ветрам
 

12.IX.1925

 
Круг тополей карнизом
Край неба оболок –
И свод небесный близок,
И закопчен, и низок.
Как в доме потолок.
 
 
Под этим черным небом,
И с черною тоской,
Куда – не зная, слепо
Идешь, такой нелепой
И маленькой такой.
 
 
Не вихрь свеет тучи,
Не гром их распахнет –
Разлив твоих созвучий,
И гневный, и певучий,
На темный мир плеснет.
 
 
И вот – смотри: всё ниже
Спускают Млечный мост,
Всё ближе он и ближе.
Иди к нему, иди же –
Вставай во весь твой рост.
 
 
Дрожит лучами песня –
Прибоя перебой –
Поет огнями бездна.
А где земля? Исчезла
В лавине голубой.
 
 
Еще одно мгновенье
Не внемля, не дыша,
Еще одно биенье –
И, в смертном упоенье,
Из тела вон душа.
 
 
Но кто-то сердце тронул
Тревожно и легко.
Мигая, звезды тонут,
И виснет синий конус
Беленым потолком.
 

4.IX.1925

 
Люди любовь берегут,
как бьющуюся посуду:
случается, разобьют,
погрустят – и позабудут.
Склеит сердечный изъян
другая им дорогая.
Никто не любит, как я –
не забывая.
 
 
Поэты пишут стихи,
для книги или журнала,
горе и радость их, и
тайна – без покрывала.
Я же, ото всех тая,
песенный дар проклинаю.
Никто не пишет, как я –
умирая.
 

10.IX.1925

 
Беспокоен и бестолков
Ход и дней и ночей обычный.
Мелочей или пустяков
Калейдоскоп мозаичный.
 
 
Стук у двери. Прошу присесть.
Разговоры тошней бессонниц.
Неужели где-нибудь есть
Сон о стихе, сон как солнце?
 
 
Помнишь, сердце, как бился стих,
Отвечая стенаньем: – слава! –
Чуть касалися струн твоих
Руки волхва – Вячеслава?
 
 
И мучительной песни жуть –
Той, неслыханной и неспетой –
Жгла кружительный страшный путь –
Опустошенья кометой?
 
 
Ой, крутая дуга крива,
Замыкающая две даты:
Восемнадцатый год – Москва,
Владикавказ – двадцать пятый.
 
 
И не знаю, чт обыло въявь:
Тот пожар, или эта плесень,
И зачем не сгорела я
В огневороте песен.
 

18.IX.1925

 
Глубокая, темна подземная река –
несчетные века
Смывает, подточив, на зыбкие пески
гранитных глыб тиски.
Слепая, роет путь сквозь тяжкие пласты.
Не так ли, песня, ты
Годами кроешься в неведомой глуши
израненной души?
Безмолвна песнь, смутна и далека –
подземная река –
Ты силою сильна, ты волею вольна,
ты вся полным-полна.
И через столько мук, и через столько лет
на белый выйдешь свет –
Узнать, что вся любовь, и боль, и красота
великая тщета.
А там – уйти ль опять в сыпучие пески,
до гробовой доски,
Иль к моря синего незыблемому дну
унесть свою волну?
Тоска или река – не всё ли ей равно,
раз было ей дано
Сломить подземного молчания печать —
и песней прозвучать?
 

28.IX.1925

ЛИШНИЕ ОГНИ

 
Это будет когда-нибудь очень просто –
Постучит почтальон под моим окном:
– Из Америки вам долларов до ста, –
И вседневная явь покажется сном.
Сахар, хлеб, дрова, башмаки и платья –
Словно елочный в детстве запляшет круг.
И всего чудеснее, буду знать я,
Что за этим за всем скрывается друг.
 
 
Это будет как-нибудь очень просто:
Буду вечером грызть урок точно кость –
И войдет в мой дом, не с Млечного моста,
С нашей улицы грязной нежданный гость –
Тот, чей голос дальний-лебедя пенье,
Чьей руки так жжет нетающий лед –
И на веки веков станет мгновенье,
И на веки веков оно не прейдет.
 
 
Это будет как-нибудь очень просто:
Остановится сердце, устав жалеть –
Останется легкий маленький остов
Под землей родимой бесчувственно тлеть.
А над ним, в спокойной тени погоста,
Будут птицы летать и дети играть.
Это будет как-нибудь очень просто.
Только долго ли, долго ли еще ждать?
 

15.X.1923

 
Осиику – под корень топорами-рубилами,
Осинку – во скрежет многозубыми пилами,
Осинку – в машинку, на остренькие ножички,
В два миллиметра палочка, тоньше – ни крошечки.
Осинке головку ущемит злополучие –
Да в серу, да в фосфор, да в едкое, в горючее.
Где спички? надо примус, папиросу или печь,
Полоснут, и затопчут, и забудут – лишь зажечь.
 
 
Ах, стать бы мне спиченькой и, в муке упорствуя,
Зажечь сердца чужие, холодные, черствые!
Согласна быть срубленной, на части распиленной,
Пронизанной горя горючею извилиной,
Согласна быть смятой, раздавленной, загубленной,
Истоптанной, забытой, брошенной, нелюбленной,
Сверкнуть на миг – и погаснуть, не сгорев до конца,
Не узнав, как теплы мной растопленные сердца.
 

7.XII.1933

 
Своей вы меня считаете?
Простой – как вода, как соль?
Не знаете вы, не знаете,
Какого я чина голь.
 
 
Приветливою, улыбчивой –
Я по милу хороша?
А нет заразы прилипчивей,
Чем эта моя душа.
 
 
Заботливою раделицей
Вы чаете меня – да?
А я рождена Метелицей,
Погибелью повита.
 
 
Любовью неописуемой
Дарю я на малый час —
И до неба вознесу я вас,
Чтоб о землю грянуть вас.
 
 
О, тварь моя земнородная,
Подательницею благ
Не чтите меня – свободна я
От благости и от зла.
 

17.VIII.1931

 
Что ни взять – как будто не такое:
Мед не сладок, соль не солона.
Всё спокойно – а вот нет покоя.
Жизнь есть – а на что она?
Иди ствол ветвей уже не держит,
В засуху до времени сотлев?
Ты не медли, туча-гром, теперь же
Даждь дождь жаждущей земле.
 
 
Кто – мечтатель – легко раздвинул
Стены тесные душной клетки?
Кто – свободный художник – кинул
По стеклу ледяные ветки?
По-за ветками, над кроваткой,
Тени прячутся втихомолку,
А заря уж глядит украдкой
На разубранную на елку.
Заплясать звездой на макушке,
Погрозить темноте: – не мешкай! –
И наметить спящей подружке
Прямо в глаз золотым орешком.
Сон-дрем а, не смыкай ресницы,
Дай сбежать босиком с постели.
Не скрипите вы, половицы,
Не цепляй, моток канители!
Леденец откусила: сладкий…
Ухватила зайку за ушки –
И бегом, поджимая лапки,
В пуховое тепло подушки.
А во рту – хрусты сладкой смолки,
А в руке – зайчонка колышет,
А в глазах – то ли блестки с елки,
То ль с окна хрустали ледышек.
 
 
Жжет гортань воздух раскаленный,
Ранят ноги острия камней.
Только бы глоток воды студеной
В темной балке, у истока дней!
Но не медлит странная – и дальше
Держит путь к высоким воротам,
Где рука, не знающая фальши,
Точный счет ведет делам и дням.
 
 
Нескончаемы тени ночи,
Несдвигаемы стен ограды,
И во все несчетные очи
Смотрят ярусные громады.
Наверху, у зажженной елки,
Все свои, всё свое, родное.
А внизу, у замочной щелки,
Всем чужая, и быть одной ей.
Налетел мотор, как угроза,
Неживым обдавая блеском.
Закружились иглы мороза
На свету нестерпимо резком.
Наверху – слова точно пенье,
И улыбки – цветов дыханье.
А внизу – неподвижной тени
Одиночество и молчанье.
И не знают они, за дверцей –
Им и знать, пожалуй, не надо, –
Что у тихой тени есть сердце,
И какая в том сердце радость.
Да сама она не постигла –
Снег кругом иль белые розы,
И сверкают мороза иглы
Или счастья светлые слезы?
 
 
Дня шаги тяжеле и короче.
Норы зверь покинул, рыба – плесы.
На сухие поймы доброй ночи
Пали освежительные росы.
Но не медлит странная – и снова
Держит путь по иглам волчца
В те края, где светом дышит слово
О любви, не знающей конца.
 

II.1926

 
Моя любовь не девочка, что зарится
На молодости смех и лепоту.
Моя любовь уставщица и старица
В монашеском, в раскольничьем скиту.
Она строга – не молвит слова лишнего,
Потупленный не часто вскинет взгляд.
Она бледна, и только губы, вишнево
На лике рдея, точат тайный яд.
Увидит грех – от страха не опомнится,
А на нее подумать – и не смей!
Но ты не верь смиреннице и скромнице,
К ней по ночам летает вихрем змей.
Как прилетит, да опол как ударится,
Да кликнет Дивьим кликом от окна –
Моя любовь не постница, не старица,
А Соловья-разбойника жена.
И страстной мукой мается и тешится
Моя любовь потемочной порой,
Творя закон – угодница и грешница –
Лихой забавой, смертною игрой.
А утро чуть – по писанному, петому
Она стоит и молится – кому?
Любимому ли, благостному Этому –
Иль милому и страшному Тому?
 

 
Тонкий бумаги лист, чуть-чуть керосину,
щепка сухая, горсточка темных углей –
как мало надо, чтоб не совсем застынуть
на олютелой, глухой, как мороз, земле.
 
 
Из-под ресниц взгляд, голос, от дрожи шаткий,
скажут ли онемелому сердцу: оттай –
мало нам, мало – жизнь всю без остатка,
мало этого, мало – смех, песни отдай.
 
 
Станешь худым, бледный, станешь седым, тихий,
встанешь – изнеможен, ляжешь – как в белый гроб.
Нет в мире руки – у любви, у волчихи,
у ненасытной, добычу исторгнуть чтоб.
 

6.XII.1931

И долго нежная заноза

Шипов любви не отдает.

Вячеслав Иванов

 
Под вечер солнце холодней,
К закату глуше дышит роза,
Лишь та любовная заноза
Язвит больней на склоне дней.
 
 
Рокочет гром, гремит обвал
Там, над моей глубокой шахтой.
Я только слышу тихий шаг твой –
Морских глубин лавинный вал.
 
 
Слепа бесшумная тоска
Ко всем огням земного шара.
Я только вижу тень загара
На нежной коже у виска.
 
 
Не откреститься у икон,
Не отмолиться за обедней.
Знать, нежный шип любви последней
Анчара соком напоен.
 

13.VI.1922

 
Все-то романические нити
Налицо, мне сердце сетью кроя:
И уклон наперерез событий,
И герой космического строя,
И влюбленность – стрелки устремленье
К полюсу, упрямая загадка –
И страданье – от несовпаденья
Зримого и мнимого порядка,
И борьба – хоть отбавляй, довольно –
Между мной-собой, другим-собой, ах, –
Как томится сердце, безглагольно,
Беспредметно, в частых перебоях.
 
 
Только нет в колоде карт фатальных
Дамы Пик, моей зловещей масти.
Нет ее – безжалостныя Тайны,
Нет ее – владетельный Страсти.
Водоем – но без воды стеклинок,
Полночь, но безлунна и беззвездна,
Пышный пир торжественных поминок,
А по чьей-то по душе – безвестно.
Оттого и вся я так обманно
У причуд во власти, у пристрастий,
Что не сшиты моего романа
По листам разрозненные части.
 
 
Будет ночь: войдет она и станет –
Дама Пик, владетельная Карта –
И в лицо мне древняя заглянет
Родина моя – Ариаварта –
Там, где в смерти неотступной дружен
Со змеиным жалом зверя коготь,
Там, где жены за убитым мужем
Уходили огненной дорогой.
Эго я – молитва богомольца
И проклятье преисподней раю.
Эго я свои сжимаю кольца,
Нежно обвиваю – убиваю.
 
 
Кто-то ляжет жертвой тяжеб давних
Даме Пик, владетельнице прочих?
Первый встречный паренек-забавник,
Первый встречный ласковый молодчик.
Усмехнется милый в смертном лязге,
Беспощадной нежности уликой.
И пойдем – трагические маски –
Вместе мы на суд Любви великой,
Там узнать, что душная пещера,
Где зарыты Дамой Пик мы двое –
Только рама узкого размера
Для романа мирового строя.
 

3.IV.1918