Текст книги "Тщета: Собрание стихотворений"

Автор книги: Вера Меркурьева

 
Лучинка, щепочка белая,
Занозистая, бескорая!
Вы, рученьки неумелые,
Лучину щипать не спорые.
 
 
Ножом-колуном по дереву,
Железным я по смолистому.
Раздайся, древное черево,
Ты брызни седыми искрами,
 
 
Зажгись, задымись угарами,
Лучинка, с конца обуглена.
Займись, моя песня ярая –
Надрубленная –
 
 
Разлейся хохотом-рокотом,
Огнями сверкни потешными –
И прочь пропади ты пропадом,
Как щепка, дотла истлевшая.
 
 
Лучинка сухая, дымная,
С огнем да с железом дружная.
Ты песня глухая, зимняя,
Безумью ряжена-сужена.
 

11.XI.1918

 
Лиходей не спит, ворожит,
Привораживает,
До мозга костей людей леденит,
Промораживает.
 
 
По спине бежит холодок
Зыбью-дрожинами.
Зябко кутает дырявый платок
Плечи съеженные.
 
 
Чародей манит у крыльца
Под окошечками:
– Выдь на улицу, разгорись с лица,
Стань хорошенькая. –
 
 
Про себя с немилым бранюсь,
Перебраниваюсь,
За печуркой от него хоронюсь,
Ухораниваюсь.
 
 
– Поклонюсь тебе, сударка,
Подарочками:
Снеговой парчой, хрусталями льда –
Чем не парочка мы? –
 
 
Протопить бы печь. Всю свело –
А ни поленышка.
– Поживи со мной. У меня тепло
Как за всенощною. –
 
 
Старый поп нараспев канон
Проговаривает.
Так и клонится сон в земной поклон,
И размаривает.
 
 
Кто стучит у святых дверей?
Кто на паперти там?
– Отвори скорей, я озяб, согрей.
Что ты вз аперти-то? –
 
 
Ах, не в церкви, в лесу жарой
Убаюкивает.
Дроворуб по дереву топором
В лад постукивает.
 
 
– Что ты спишь? Отвори скорей,
Я под вьюжинами. –
Мои руки жмут засов у дверей,
Мои стуженые.
 
 
Седокудрый, с вязанки щеп
Лед оттопывает.
– Ты с морозу иль со сна ослепла?
Сокол около. –
 
 
Юн – не стар, златоус – не сед,
В шубе окоротень,
Лиходей стоит, молодой сосед –
Или оборотень?
 
 
И тепло двоим у огня,
И не в памяти мы.
Чародей отогрел, занес меня
Искр заметями.
 

9.XII.1921

 
На рынке на Смоленском
Пройдуся по рядам,
Купилам деревенским
Недорого продам.
 
 
А ну, поройся в хламе:
Для парня-простеца
Есть цепь с часами – память
Покойника-отца.
 
 
А ну, потешь сердечко:
Для сватанных невест
Есть братнее колечко,
Есть материнский крест.
 
 
Отдам ни за полушку,
Для легкия руки,
Из-под голов подушку,
С ноги да башмачки.
 
 
А ну, глаза приблизи:
Иконка хоть куда.
А вот – спаситель в ризе,
А вот – кому продам?
 
 
Не надобно. Нет дела
До нас ни здесь, ни там.
А вот – живое тело,
А вот – кому продам?
 
 
На нас не смотрят с неба,
Давай, что ни на есть:
Одну горбушку хлеба
За всю девичью честь.
 
 
Пойду с пустой сумою
Я с рынка налегке.
А стыд – а стыд омою
По глубь в Москва-реке.
 

1926

 
Хлеба нет – зато жасмин цветет.
Хлеба нет – зато раскрылись розы.
О, клянусь, от сердца – не для позы –
Я скажу: пускай еще сожмет
Волчья хватка лютой нищеты,
Обрывая нити жизни хилой –
Если и над грешною могилой
Те же непорочные цветы.
 

 
Опять я у печки дымной,
Сырые не горят дрова.
За окном – улицы зимней
Безжалостная синева.
 
 
Скрывают неровный трепет
Блуждающие огоньки,
Их душат в железном склепе
Тускнеющие угольки.
 
 
А всё же снег ненадежен,
Примятый на бегу ногой.
А всё же кем-то встревожен
Нетронутый его покой.
 
 
Ах, знаю, знаю сама я,
Что в землю норовит январь,
Что скоро, льдины ломая,
Весенний налетит дикарь.
 
 
Махнет – и зиме кончины
Ни ночью не избыть, ни днем.
Дохнет – и мои лучины
Займутся золотым огнем.
 

18.XII.1920

 
У камина такая нега,
Но не топлен пустой очаг.
Вышла Дама белее снега
Постеречь запоздалый шаг.
 
 
Пусть бушует и воет вьюга,
Пусть не видно ни зги вокруг –
Но подруга услышит друга,
Но увидит подругу друг.
 
 
– Госпожа, красоте довлеет
Горностаем плечи облечь. –
– Рыцарь, мех снеговой не греет
И не топлена в доме печь. –
 
 
– Вам печалиться, Дама, рано:
Я возьму пилу и топор –
Кто удержит мессир Бертрана
Распилить хозяйский забор? –
 
 
О, как ярко во тьме пылает
Разгорающийся камин!
Дыма струны перебирает,
Вторит пением паладин.
 
 
Он клянется – живым иль мертвым,
Но являться на милый зов.
Столь к достойным приводит жертвам
Нас возвышенная любовь.
 
 
А хозяин зубами ляскай,
Но за кражу в суд не зови:
Это нынешняя увязка,
Смычка холода и любви.
 

25.I.1925

 
Разве это я – в обносках рваных, старых?
Я – на деревяшках искривленных?
На моем новом платье – пояс Тамары,
Мои башмачки – с ножек Миньоны.
 
 
Мое ли то лицо – в морщинок пене?
Мое ли тело болит, немея?
Я улыбаюсь – как Princesse Lointaine,
Иду танцуя – как в сказке фея.
 
 
А вы, глаза слепые, не узнаете
Меня – Психеи – сквозь эти латки.
А вы лохмотьями с жалостью зовете
Моих одежд священные складки.
 

15.II.1922

 
Промчался Новый год к буйной встрече,
А мы отстали на тринадцать дней –
И по старинке правим, без огней,
Без шума и вина, Васильев вечер.
 
 
Смолистый жар из горла узкой печи,
У образов дрожание теней,
Звон ложечки о блюдечко слышней –
И жизнь проводить нам больше нечем.
 
 
Так. Правильно. Когда земли разброд
Вбирал живых в разверзнутые щели –
Ведь это наши косточки хрустели.
 
 
Теперь, с землею вместе, мы осели.
Свой новый дом строит новый род
На нас, на нас – в старый новый год.
 

1-14.I.1929

 
Где-то
На горах азалии цветут.
Темный друг принес мне их дыханье.
Зыбкое сиянье
Солнечного света
Ветки, золотея, льют.
Стены узкой жизни не теснят, не жмут,
Разошлись, как в небе тучи. Это
Потому, что где-то
На горах азалии цветут.
 

19.V.1922

 
И опять ты, белая, цветешь,
И опять зовешь ты и волнуешь,
Лепестками руки мне целуешь.
Дождевую стряхивая дрожь,
Вся в слезах ты, белая, цветешь.
 
 
Сморщенная, старая кора,
Сучья узловатые, кривые,
Вы сегодня юные, живые –
А ведь были мертвыми вчера.
Ты ли это, хмурая кора?
 
 
Чья печаль – неверная вдова –
К новому томленью сердце клонит,
Лепестками осыпаясь, ронит
Неумело-нежные слова –
Ты ли, неутешная вдова?
 
 
Чудо из чудес, весна – любовь,
Дерево и сердце – не тебе ли
Вверившись, – отдать не пожалели
Белую и пурпурную кровь? –
Радость мира, вешняя любовь.
 

8.IV.1922

 
Его глаза – упрямца и фантаста –
Волна седая резче бросит в тень.
Гнетет его Шекспиров белый день,
Ему любезна ночь Экклезиаста.
 
 
Но покидает замкнутая каста
Иерофантов тайную ступень
Ив жилах бродят зной, и хмель, и лень
Авантюриста – lapsus – оргиаста.
 
 
Ревнивый спутник музы Кифарэда,
Хитросплетеньем речи изощрив,
Иронией мечту испепелив,
 
 
Пленен в кругу ритмического бреда, –
Помимо мира – чуждого соседа –
Он вечно видит двуединый свив:
 
 
Вужасном – красота. Химера – Леда.
 

8-21.XII.1927

 
И в том же сердце та же горесть
Всё так же клонит ветви лет,
И старых лип седая прорезь
Тихонько ронит желтый цвет;
 
 
И тот же старый, вечный Пушкин
Среди играющих ребят,
И старых, вечных рифм игрушки
Нам так же сердце веселят.
 
 
Онегин. Моцарт и Сальери.
Стихи читаем наизусть.
И шорох строф – какая прелесть! –
И шелест лип – какая грусть!
 

12.VII.1918

 
Такая сизая мгла
Давила, скукой душа,
Что пыльной тряпкой легла
Истрепанная душа.
 
 
И вдруг из-за мглы туч,
Да из-за тоски гор –
Как будто бы кто ключ
Повернул на простор –
 
 
Такой золотой дождь
Вкось, сквозь солнце, хлестал,
Что каждый простой хвощ
Папоротником стал.
 
 
Самоцветов воза
Такие с небес свез,
Что у всех на глаза –
Голубой огонь звезд.
 
 
И та, что была тряпье,
Тащившееся в пыли,
Свободу и радость пьет –
Живую воду земли.
 

1.V.1926

 
В неясности незавершенных линий
Незамкнутый овал, неполный круг –
Плывет, осеребрен, небесный струг
Воздушною рекою тускло-синей.
 
 
То спрячется под дымку – словно иней
Морозный опушит изгибы дуг,
Всё матовей, бледнее он – и вдруг
Светло скользит над снеговой пустыней.
 
 
И самую простую в мире вещь
Он скажет мне, загадочен и вещ,
Приманчивый и ласковый насмешник:
 
 
Что больше нет в колоде зимней карт,
Что вслед за февралем наступит март
И первый расцветет в горах подснежник.
 

10.II.1922

 
Покрасил воду в зелень-цвель
Шальной, блажной апрель.
 
 
Он солнце на ночь потушил,
Он почки распушил,
 
 
По ветру звезды разбросал,
На тучках заплясал
 
 
И кажет, в небе чуть отверст,
Свой тонкий лунный перст.
 
 
А двое шепчутся внизу
О том, что ночь в лесу,
 
 
Что мило вместе петь и жить,
Что весело любить,
 
 
Что в сердце лень, и смех, и хмель,
Что он влюблен – апрель.
 

IV.1920

 
Луна чуть видимая сквозь тумана.
Все очертания будто лгут.
Не скажешь – поздно это или рано,
В цвету деревья или в снегу.
 
 
Уйти бы в зыблющиеся просторы,
Вести всю ночь (которая миг)
Воображаемые разговоры
С несуществующими людьми.
 
 
Ловить бы скрадываемые звуки,
Неразличаемые слова,
Прохладой веющие струнно руки,
Прикасающиеся едва.
 
 
Бродить бы спящею наполовину,
Пока не станет совсем легко,
Растаять Яблоновою снежиной,
Глотая лунное молоко.
 

15.Х.1925

 
Мой светлый золотой лучик,
И ты для меня погас.
Как жизнь нас без конца учит,
Что нет своего у нас.
 
 
Из золота литой листик,
В жемчужной росе берилл –
Чем песнь моя была мглистей,
Тем ласковей ты светил.
 
 
Ты жизни моей двух терций
Был спутником на груди,
Ты слышал, как мое сердце
Останавливалось почти.
 
 
Свидетелем смертной вести
Ты был для любимых глаз.
Зачем ты не тогда – вместе
С ними – для меня погас?
 
 
Судьбе ты принесен жертвой –
Нерадостной Госпоже.
Красуется теперь герб Твой
На чужом сердце уже.
 
 
В забвении глухом чувств
О малом жалеть смешно.
Но если кругом всё пусто,
Мне так без тебя темно.
 

4.XII.1921

 
Листья по земле хрустами шебарш или,
с деревом расставаясь, озимь празднуя:
– Мы всё лето, листья, кровь Солнцеву пили,
оттого мы, листья, осенью красные.
 
 
Всё, что мы любили, в милости, в ярости,
смолоду копили – отдаем в старости.
Оттого, говорят, нет душевреднее,
жарче любови, как любовь последняя.
 

31.X.1931

 
Не с дерева лист падает по осени,
Не туча седатая в небе пенится,
Друг говорит подруженьке на росстани
Таковое реченьице:
 

– Ты замуж нейди, душа, за богатого,

 
Ни за бедного, а ни за красивого, –
Повысмотрели бы тебе, засватали
Что ни на есть счастливого! –
 
 
Белка поскакивает с веток н аветки,
Спесивится люба: – Этого, д атого!
Невидаль – удача! всем вам на завидки
Повыйду за богатого!
 
 
Лес кроет землю червонными листьями –
Было б теплей под снегом выстаивать.
Богатый оденет – груди б не выстудить –
Шубою горностаевой! –
 
 
Друг говорит подруженьке на встретинах:
– Было поле золото, стало медново,
Что же, душа, не сделала как метила —
Вышла-таки за бедного? –
 
 
– Милый пройдет – солнце взойдет над грозами,
глянет – и без шубы тепло морозами.
Где реке ни течь – а до моря чистого,
Кого сердцу ни любить – любить истово. –
 

19.X.1931

 
Капитан, ссыпающий золото
В зеленую дрожь пруда.
Ревниво память уколота:
Такой же, как тот – тогда.
 
 
Мучительно разрешается
Сожженных губ немота,
И песня смолой скипается,
Такая ж, как та – тогда.
 
 
Глаза под ресницы спрячет он –
Затмится, взойдя, звезда –
И сердце зажимом схвачено
Тоски – такой, как тогда.
 
 
Неправда. Не повторяется
Ни лист, ни любовь, ни сказ,
И всё, что с нами сбывается –
Свершается в первый раз.
 
 
И если солнце померкнуло
При свете вот этих глаз –
Мы жизнь разобьем, как зеркало,
В последний – и в первый раз.
 

31.VIII.1927

 
З аполночь, а всё дремота
Не смыкает глаз.
Сердце б ез толку, без счета
Свой молотит сказ.
 
 
Не снега в полях белеют –
Не белы снежки –
То под летним ветром мреют
Тополей пушки.
 
 
Не седые те волосья
В русой той косе –
А пшеничные колосья
Поутру в росе.
 
 
Не запалые изъяны
Пожелтелых щек –
А по белому румяный
Яблочный бочок.
 
 
Эх, когда ты, сердце, где ты
Свой окончишь сказ?
А и впрямь до бела света
Не сомкнуть мне глаз.
 

17.I.1925

 
Белые косматые пчелы –
Реющий, слепительный рой –
Кроют обнаженные долы
Белой восковой пеленой.
 
 
Белые бурмицкие зерна
Сыпятся с мутной вышины,
Землю убирая – по черной
Рясе – фатою белизны.
 
 
Белая пчела – золотою –
Летом сберет цветочный мед.
Белое зерно той весною
Колосом пшеничным взойдет.
 
 
Сны мои, вспышки и улыбки –
Тающий, мелькающий рой –
Реют, переливчато-зыбки,
По-над опустелой душой.
 
 
Думки мои – нет их безвестней,
Сны мои – нет у них лица –
Станут перелетною песней
В сердце бродячего певца.
 

16.XII.1924

ДИКИЙ КОЛОС

 
Каждый раз, себя приоткрывая,
Выдавая стих или мечту,
Я напрасно духов вызываю,
Тщетно заклинаю пустоту.
 
 
Между мной и, слушатели, вами
Есть река, но нет на ней моста.
Мнится вам звенящими словами
Песенная глухонемота.
 
 
Знаю всё. И всё же, и тем боле
К вам иду, без устали даря –
Оттого, что так на то изволит
Щедрость песнопевца и царя.
 

28.V.1922

Память Марии Александровны Меркурьевой

 
Ночью поздно, утром рано –
будто не спала.
Без молитвы, неубрана,
сядет у стола.
Черств хлеб ей, черный горек,
солона вода.
Стукнут в двери – не отворит:
подошла беда.
 
 
– Ты ль, подруга, ты ли это?
глянь-ка на меня.
Дождалась от бела света
черного ты дня.
Оскудела, обнищала
песенная стать.
А бывало, ты знавала
в голос причитать.
 
 
– Я засплю ли, я заем ли
горе до утра –
если спать в сырую землю
улеглась сестра?
Мне ли в мочи, мне ли в силе
бедовать одной –
если ждать меня в могиле
довелось родной?
Как же мне залиться песней,
как сложу я сказ?
Ведь она в могилке тесной
не услышит нас.
 

16.X.1931

 
Не спи хоть до утра,
жги ночью свет, кури да вдоволь.
Никто не спросит: ты здорова ль?
не скажет: спать пора.
 
 
До вечера не ешь,
броди весь день, бесцельно даже —
никто не скажет: так нельзя же,
не хватится: ты где ж?
 
 
Как лист сухой кружа,
пришла ненужная свобода –
жить для себя, других поодаль,
себе принадлежа.
 
 
О, знать бы, знать бы мне,
что цепь забот, с любовью смежных,
и раздражительных, и нежных,
нас держит в жизни сне.
 
 
Не сплю. Всё жду – а ну
как скажут голосом знакомым:
– Приляг, не бойся, я ведь дома, –
и я, вздохнув, усну.
 

26.Х.1931

 
Тихо в доме. Гость не стукнет под окном.
Мы с тобой, сестра моя, вдвоем.
 
 
Жарко дышит печки круглое жерло,
нам с тобою наконец тепло.
 
 
Я тебе неспешно штопаю чулки –
я надену их с твоей ноги.
 
 
Ты легла за книжной полкой на кровать,
так – понежиться, так – подремать.
 
 
Вот ты встанешь, вот присядешь ты за стол,
скажешь: – что твой чайник, не ушел? –
 
 
И в твоих словах, простых как белый цвет,
я услышу, что разлуки нет,
 
 
что сквозь жизни слепоту, и боль, и злость
ближе мы, чем в теле кровь и кость.
 
 
Вскинусь я, вскричу – тоски не снесть:
 

– милая моя, разлука есть!

 
Я – одна, я – без тебя везде, всегда,
ты же мне – как воздух, как вода. –
 
 
И услышу где-то, где-то там, ответ:
– Милая, пойми, разлуки нет.
 
 
Чт ос того, что я в земле – и день, и ночь –
ты же на земле – день и ночь –
 
 
если взглядывают светлые, из-за
темных глаз твоих, мои глаза,
 
 
если другу, кто зайдет к тебе порой,
трону руку я твоей рукой,
 
 
если ты меня не можешь разлюбить
и ни на минуту позабыть.
 
 
Не крушись же ты по мне, ни по себе:
я – жива, я – с тобой, я – в тебе. –
 
 
Тихо дома. Разве звякнет угольком,
да котенок прыгнет за клубком.
 
 
И еще – тишайший звук, легчайший свет:
– Помни, милая, разлуки нет. –
 

18.XII.1931

 
Села рядом, шубки не снимая,
куталась платком,
говорила: – «за тобой пришла я,
жить ко мне пойдем». –
 
 
Спрашиваю: – что с собою взять-то?
что мне уложить? –
отвечала: – «не бери ты платья,
нам не износить». –
 
 
Спрашиваю: – что захватим на дом?
что у тебя есть? –
отвечала: – «ничего не надо,
нам не пить, не есть». –
 
 
А потом задумалась, вздохнула:
– «Нет, тебе нельзя», –
и в тумане белом затонула
млечная стезя.
 
 
Нашей печки горячо дыханье,
ровен огонек –
а в глазах расплывшийся в тумане
серенький платок.
 
 
Без тебя мне не носить цветного,
сладкого не есть.
Приходи скорей за мною снова,
чтоб к себе увесть.
 

3.III.1932

 
– Ты готова? так со двора мы,
из чужого – к себе домой. –
– Погоди, есть малыш упрямый,
беспокойный и дорогой. —
– У своей здесь ребенок мамы,
а твоя – тебя ждет со мной. –
 
 
– Ты готова – не опечалясь,
от земного проснуться сна? –
– Погоди, кто со мной скитались –
будет им слеза солона. –
– У твоих и свои остались,
у меня – только ты одна. –
 
 
– Ты готова – от здешних, прежних
без оглядки за мной уйти? –
– Погоди до проталин вешних,
дай подснежнику зацвести. —
– Для чего тебе здесь подснежник?
на могилу мне принести? –
 
 
– Ты готова? очнись, воскресни,
ночь кончается, близок свет. –
– Погоди, в неволе, в болезни
мой последний стих не допет. –
– Ты такие там сложишь песни,
для которых и слов здесь нет. –
 
 
– Ты готова? – А наша кошка –
искалеченный пыткой зверь?
ей без нас в подполье дорожка,
на голодную смерть.
Не поймет до конца безножка,
почему не отворят дверь. –
 
 
И задумалась, и сказала,
легким вздохом грусть затая:
– Кто забудет о твари малой,
позабуду о том и я.
Оставайся, – она сказала
и ушла, неслышимая.
 

13.V.1932

 
Ушла. Давно ль? Уже четвертый год.
Вернется ли? Наверное, и скоро.
На стол я ставлю чайный обиход:
две чашки, две тарелки, два прибора.
 
 
За каждым, кто займет второй прибор,
слежу, как тень: похоже? непохоже?
и трехголосен всякий разговор:
она б не так, она бы так же, то же.
 
 
Воспоминаний цепь, кольцо к кольцу,
нижу в чужих улыбке, взгляде, жесте –
так зверь домашний к новому лицу
доверчиво идет на старом месте.
 
 
И поздним вечером, когда ни стук,
ни зов покоя не нарушит, знаю –
для запоздалых, для озябших рук
второй прибор я на ночь оставляю.
 
 
О память, память! в мира немоте
лишь ты внятна мне, требуя расплаты.
В твоих полях колосья зреют – те,
что сеяны любовью в час утраты.
 
 
Придет пора – и ляжет сноп под цеп,
и, камнем смолот, соли пьет раствор он.
И я на стол поставлю встречи хлеб
перед вторым – вновь занятым – прибором.
 

28.XII.1933

 
Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг,
Что н ежил до сих пор и вот – родился.
Так улыбнуться, чтобы ослезился
Проталинами вплынь остылый луг.
Так прошептать, чтобы внезапный гром
Ударил по сердцу блаженным страхом,
Июльским вновь опламенив шарлахом
Ноябрьского солнца блеклый хром.
И так вздохнуть, единый раз вздохнуть,
Что и разлука вечная отпрянет,
И бедная любовь из гроба встанет
И об руку пойдет в обратный путь.
 

23.X.1933

 
За часом час, за годом год уносит
Разлуки неминучая река.
«Постой, постой» – тревожно сердце просит,
«За мной, за мной» – звучит издалека.
 
 
Всё меньше близких остается рядом.
Всё больше милых где-то впереди.
О. если бы увидеть зорким взглядом –
Кто на ближайшей стал очереди?
 
 
Чтоб знать, к кому прижаться на прощанье,
Кого в тоске не выпускать из рук –
Пока волна последнего молчанья
Не залила родного сердца стук.
 
 
Но край обрыва скрыт от нас цветами.
За ними – бег смывающей реки.
А мы идем и тратим, не считая,
Немногие останные деньки.
 

2.XII.1924

 
Брызги ветра и дождевая пыль.
Сверху мгла, а снизу непролазно.
И попутчик сбоку неотвязно
Невегласит диковинную быль.
– Ты зачем же пошатилась с людьми,
Выходица из земного лона?
Древнее исчадие дракона,
Имя грозное у туч перейми. –
 
 
Что ворчит он? некстати, ни к чему…
Что уж там… да где уж там… куда там…
– Слышишь, как тебе гремит раскатом
Рык призыва в заоблачном дому? –
Мне сюда, на трамвай, в универмаг –
Деньги, ключ, пропуск в распределитель,
Сгинь ты, бес-говорун-соблазнитель,
На погибель не толкай меня, враг.
 
 
– Где погибель? посмотри, как бела,
Встав до неба, снежная морщина,
Зелен замуруд – хребта горбина.
Ты ведь тоже там сначала была.
Вот он двинет, вот он вздыбит чешую,
Рухнет мир в обвал каменоломни. –
– Не толкайтеся, гражданка! –
Вспомни, Вспомни, вспомни днесь отчину свою. —
 
 
Да не дамся я лиху-ворожбе,
Я бегом домой, я на лежанку.
Так с попутчиком веду побранку,
Дожидая трамвая буква Бе.
Ох, боюсь, лукав, силен хитрый враг –
Выманит меня он беззаконно,
Кинет в пасть зубчатую дракона –
Да и посвистом взвеет снежный прах.
 

9.X.1933

 
В келье у ели позатынной
Памяти богата сума.
Сказом полуночи пустынной
Прошлая выстанет зима.
 
 
Рыскали пагубы-метели,
Волки-морозы грызли грудь.
Глазки мои бы не глядели
На чужую жуткую муть.
 
 
День, истомив, измяв, измаяв,
В сутемь падет белесых туч.
Стукот еще не слышим – а я
В скважину лажу скользкий ключ.
 
 
Входит он – прошеный да званый
Выкормыш песен и кручин,
Голосом – баюн притоманный,
Волосом – заезжий немчин.
 
 
Мыши попрятались по норкам,
А по застрехам воробьи.
Гостя усаживай к скатерткам,
Чай-сахар вынь из коробьи.
 
 
В переговоре, в пересуде
Бисер мелкоцветный вяжи:
– Очень на свете злые люди –
– Нету к нам дороги-межи. –
 
 
– Снег вьюжит вывертами трясы –
– Топлена печь, закрыт заслон –
– Волк точит зубы, люди лясы –
– Гусли в перебор, в перезвон. –
 
 
Зыблется, струится наплывом,
Сеткою дрожит дождевой,
Хлынет и отхлынет приливом,
Кипенью зальет волновой.
 
 
Облачное белое пламя –
Горенки тесной берега.
Звезд самоцветами-слезами
Искр семицветна дуга.
 
 
Юн, и разымчив, и захватчив,
Нем над перекатами струн,
Недоразумен, безоглядчив
Вешний хмель – захожий баюн.
 
 
Гусли – самогуд самочинный,
Песни – самоспев без ума.
В келье у ели позатынной
Памяти богата сума.
 

19.V.1933