Текст книги "Тщета: Собрание стихотворений"

Автор книги: Вера Меркурьева

 
Поскорей, ведь счастие так хрупко.
2-0-2. Отбой, опять отбой.
Как живая, вздрагивает трубка
Под нетерпеливою рукой.
 
 
– Милый друг, я так, я так устала. –
– Милый друг, со мною отдохнешь. –
– Милый друг, мне даже смерти мало. –
– Милый друг, ты вечером уснешь. –
 
 
– Милый друг, темно разлуки море,
Всё мое родное там, не тут.
– Милый друг, но розовые зори
Над землей по-прежнему встают. –
 
 
– Милый друг, нелепо и жестоко
Быть всегда, для всех чужой, не той. –
– Милый друг, но Пушкина и Блока
Не отнимет у тебя никто. —
 
 
– Милый друг, зачем ты только слышим?
Где твои глаза, твоя рука? –
– Милый друг, но мы же вместе дышим,
Вместе мы, как берег и река. –
 
 
И с улыбкой нежной и смущенной
Жму я черной трубки гладкий круг –
Телефон, конечно, невключенный –
Мой немой и внятный милый друг.
 

 
О, эти дети, нами не рожденные,
И эти песни, нами не пропетые –
Тоскующие, жадные, бессонные –
Была мечта, была любовь, и нет ее.
 
 
Глаза, от взгляда в робком уклонении,
Неподнятые руки для объятия.
Мир, новый мир у мига появления –
И спрятанный боязнью неприятия.
 
 
Взглянуть бы – как? помимо очевидности,
Сказать бы – что? простое, как дыхание –
И станет всё такою негой слитности,
Что жаль и страшно потерять сознание.
 
 
Душа мечты, измаянной скитанием,
Мечта любви, потерянная странница,
Зовем тебя великим заклинанием:
Что быть могло, и не было – да станется.
 
 
Да сдвинется, да сблизится, да сбудется.
Хотим и ждем не явленного, тайного.
А если это всё – нам только чудится,
И нет иного – кроме обычайного?
 

1919. Москва

Евгению Архиппову

 
«Живи, как все» – это мило,
Но я и жила, как все:
Протянутая, шутила
На пыточном колесе.
 
 
Пройдя до одной ступеньки
Немой, как склеп, нищеты –
Как все, я бросала деньги –
Голодная – на цветы.
 
 
Весь день на черной работе
Замаливала грехи,
Как все – в бредовой дремоте
Всю ночь вопила стихи.
 
 
Как все, любившему снилась
Тяжелым сном на беду.
За ярость дарила милость –
Как все – любовь – за вражду.
 
 
Ступив своей жизни мимо,
Навстречу смертной косе –
Давно я живая мнимо
И только кажусь как все.
 

 
Я позабыла все слова –
От нас к другим тупые крючья.
Как прошлогодняя трава,
Мне чужды всякие созвучья.
 
 
Одним неведомым дышу,
Одним живу неизъяснимым.
И если всё еще пишу,
То разве – мнимое о мнимом.
 
 
Но есть одно, всего одно,
Несовместимое с другими,
Неотторжимое звено,
Неповторяемое имя.
 
 
Чуть помяну – и всё, весь мир
Плывет в опаловом тумане.
И я – на пытку, как на пир,
Я – на позор, как на венчанье.
 

V.1920

 
Земных путей истоптано, исхожено
Днем и в ночи, под солнцем и под месяцем.
А где она лежит, своя дороженька –
Не удалось доведаться кудеснице.
 
 
Не тут ли, между цветиками вешними,
Меж ласковыми шелковыми травами?
Нет, не мое. На миг один утешена,
Но навсегда, о, навсегда отравлена.
 
 
Не там ли, между каменными башнями,
Холодными, пустыми и высокими?
Нет, не мое. И душно там, и страшно там,
Где бродят злые сны вокруг да около.
 
 
Ни там, ни здесь. И вновь по пыльным улицам,
По долгим тем путям земной усталости
Идет она – чужой страны безумица,
По белу свету темная скиталица.
 

III.1920

 
Чуткий враг, угадывающий
ряженых в каждой норке,
зоркий бес, подглядывающий
в сердца скважины, в песни створки –
кто вам показал в колдовской кристалл
преломление никогда не бывшего, вечно сущего,
приближение – удаление Мимоидущего?
 
 
Ах, не враг, не бес,
не маг-творец фокусов-чудес,
но в одной купели смоляной
крещены мы,
но мы песни наши пели, палимы
одной огневой рекой,
одной вековой тоской иссушимы.
 
 
Оттого легко вам в моих глазах
увидать смертный грех, древний страх,
тех подземных рек огни –
что и вам-то спать не дают они
отблеском багровым в тяжких век тени
исчерна-лиловой.
 
 
Знаете ль вы, чаятель благ, скользкий бес,
как земной прах любит глубь небес?
как дышащих мглами
влечет следить обожженными глазами
полет Белокрылых –
зная, о зная, что никогда им
не ошибиться, не опуститься на могилах –
и прощать им, любить их –
заклятьем забытых –
за то, что они так белоснежно-безучастны,
так непонятно беспощадно-прекрасны.
 
 
И еще одно известно вам:
как тесно здесь и там
смыкаются похожие створки темнокожие
«я – не я – тоже я»,
узнавая в чужой сколотине –
свои оттени,
отвечая знакомым уголькам горящим –
звенящим льдинок изломом;
как в чужой отчизне, на тризне чужих поминок
расстриженный инок и вставшая мумия
меняются отравным злаком,
прощаются уставным знаком изъятия –
разного безумия рабы –
но исчадия одной роковой судьбы,
одного проклятия.
 

9.IV.1918

 
И вы любили на широком
Просторе вольных рифм моих.
А. Блок
Да, нам любовь цвела и пела
На вольной воле Блока рифм.
Искали мы с Андреем Белым
Мудреной рифмы логарифм.
Мы за Ахматовой метались,
От душной страсти без ума.
Для Кузмина мы наряжались
И в маркизет и в гро-дама.
Мы отдыхали на Бальмонте —
Лесной поляне трав и мха.
И нами в Брюсове-архонте
Не узнан Каторжник стиха.
Нас Вячеслав Великолепный
И причащал… и посвящал…
Для нас он мир в эдем вертепный —
В обоих смыслах – обращал.
Где изнывала, токи крови
Лия, стенающая тварь –
Он воздвигал и славословил
Свой торжествующий алтарь.
Кровь Сатаны храня в Граале,
Христа в Ди ониса рядил,
И там, где, корчась, умирали,
Благословлял – и уходил.
 

11.I.1918

 
Ночной туман встает, клубится,
И круг магической луны,
Едва виднеясь, серебрится
Сквозь неба мутной пелены.
Снег почернелый мягко тает,
Ноге послушно уступает,
Хрустит обманчивым ледком.
За незажженным фонарем
Возница дряхлый мирно дремлет.
Всё тихо. Редко ухо внемлет –
Пройдет усталый пешеход
Да взлает пес из-за ворот.
 
 
Гляжу – в душе осиротелой
Встает забытая печаль —
Как тайный зов мечты несмелой
В недосягаемую даль.
Как древоточец стены гложет,
Воспоминание тревожит
Неумолимой чередой
Души покинутой покой.
Где ты, прекрасная? Как прежде,
К любви невольнику сойди,
Зажги бывалый огнь в груди,
Дай крылья легкие надежде,
И на чужбине мрак пути
Лучом волшебным озлати.
 

12.I.1918

 
Двойных небес единая Селена –
Душа миров к мирам души слепа.
Но разоймет ее вериги плена
Двуострый рог единого серпа –
Воспоминанья упованьем смена –
Двойной удар единого цепа,
Кому вода и снег – хоть по колено –
Зерно и колос одного снопа.
И ты, уснувший вещим сном возничий –
Личина, лик двуличий и величий,
Ты, вечности хребта отпавший пик,
На колеснице рухнувшей Патрокла,
Зане праматерь-Гея вся измокла,
Влеки меня ко мне – как мой двойник.
 

12.I.1918

 
И улица пустая,
Неверная луна,
И вся я неживая,
Как иней холодна.
 
 
Снег тает, леденея –
Моей печали роль.
Ах, боли нет больнее –
Пустого места боль.
 
 
Там кто-то страшен, сонный.
Шатнусь – шатнется в тень.
Хоть в пламя, страшный, сонный,
Хоть в воду сердце день.
 
 
И не хочу я верить,
Не верить не хочу –
Обманному у двери
Фонарному лучу.
 

12.I.1918

1

 
Льдистым звоном спящих проталин
Позвала нас лунная мгла.
Кто клонился, зыбкий, печален?
Кто с ним юная там была?
Тающим плакал снегом,
Пустым дрожал фонарем.
Меж нами, землей и небом,
Кто жил-ворожил за углом?
Не тронь, в рукавицах, не трогай
Мою снеговую весну.
Мы пойдем одной дорогой,
Я – на лестницу, она – ко дну.
Побегут струйками ряби
В темном водяном кольце.
Поймите, лунные – это правда – хляби –
В моем сердце, на моем лице.
 

2

 
И вновь, как встарь, туманы встали,
И так же робок лунный луч.
Но в тусклой черни – отблеск стали,
Но скован льдом звенящий ключ.
 
 
Иду дорогою безлюдной –
И не властитель, и не раб.
Еще немного – дом мой скудный,
Еще недолго – черный трап.
 
 
Я золото текучих песен
Давно на сталь перековал.
Мой факел дымный всё чудесен,
Пусть блеском первым отпылал.
 
 
Пускай умчит меня не вьюга –
Свезет извозчик как-нибудь, –
Пусть я в черте иного круга, –
Но в строгих латах та же грудь.
 
 
Но та же Дева Снеговая
Ведет стезею роковой.
И та – другая, та – земная,
Неразлучимая – со мной.
 

14.I.1918

 
Одето небо шалью нежно-сизой,
Луна капризно прячется от взора,
Фонарь незрячий тускло неподвижен,
Пустых саней ответны очертанья,
Осевший желтый снег безбольно хрупок,
Растаявшая струйка стынет льдинкой.
 
 
Вовеки сердце не застынет льдинкой,
Пускай на миг угаснет пламень взора.
В морях любви – как остров, неподвижен
Останусь я, для ока грудой сизой,
Храня для света те же очертанья.
Поверь, что крепок только тот, кто хрупок.
 
 
Ах, тот любви не знал, кто не был хрупок,
Кто не спешил лететь голубкой сизой,
Пугаясь неулыбчивого взора,
Пугаясь слова, канувшего льдинкой –
Под кров, где милый образ неподвижен,
Храня причуд всё тех же очертанья.
 
 
Любви не ведал тот, кто очертанья
Причуды милой звал бездушной льдинкой.
Казаться безучастну – кто не хрупок,
Бесчувтвенну – тому, кто неподвижен,
Улыбка – участь плакавшего взора,
Жемчужина – спит в раковине сизой.
 
 
Снопы огней золой таимы сизой.
Не уклони от ней с насмешкой взора,
Не говори: остывший пепел хрупок.
Напоминаньем вспыхнут очертанья –
И не унять утраты жалкой льдинкой
Огня, что тлел, незримо неподвижен.
 
 
Но если он взаправду неподвижен,
И не горят, меняясь, очертанья –
Знай, страсти пыл в плену у лавы сизой,
Знай, влага жизни остеклела льдинкой.
Тогда оставь – узор мороза хрупок
И тоже мил для любящего взора.
 
 
Но лед – игра для солнечного взора,
Любови плен – игра луча со льдинкой,
Узор златой на ткани жизни сизой.
 

14.I.1918

 
Враждебная пустынных улиц тьма
Под тусклыми пустыми небесами,
Стальная натяженная тесьма
 
 
Гудит, грозя глухими голосами.
Великий Спящий тесно кольца сжал,
Тугими свет окутал полосами –
 
 
И лег, не выдав, чем он угрожал –
Чтоб завтра прянуть яростным извивом,
Метнув бичи несытых злобой жал
 
 
Навстречу беззащитным и красивым,
Чьи так звеняще жалобны струи –
Больного снега тающим оплывом.
 
 
Равно на грани скрытой солеи
Слепой фонарь с безвинно мертвым оком,
Извозчик у своей же колеи —
 
 
И, строгий, я – идя к чужим истокам,
Кружась упорно у чужой межи —
Все схвачены мироубийцей-Роком.
 
 
Да сбудется! Полями спелой ржи
Под градинами грянувшими ляжем,
Но не унизим уст до льстивой лжи:
 
 
Благословен Казнящий нас – не скажем.
Мы в горький свой, в последний страшный час
До капли выпьем кубок, данный Стражем,
 
 
Мы неуклонно выполним указ.
Но – «Сам – Себе» поднимем из девизов,
И правде Страха, раздавившей нас,
 
 
Мы правды Гнева бросим вечный вызов.
 

15.I.1918

 
Этого быть не может, этого быть не может,
Этого быть не может! Выдуманный кошмар,
Что как вчера – сегодня, что позабудет сторож –
Что как сегодня – завтра – старый зажечь лунарь.
 
 
Всё на одной и той же, так надоевшей, ноте –
Сколько вы ни твердите, что ежедневна грязь –
Лунная эта прорезь, эта ночная протень,
Эта хрусталин проталь – только что, в первый раз.
 
 
И автолет плавучий – только для вас он дровни,
И темнеем проталый – только для вас не икс.
Звездами всё размечет, на небо всех уронит
Шалый, смешной, недавний, радужный принц Эрфикс.
 

18.I.1918

 
Ночная тайна – дорога стертая,
От мертвых к мертвым тропа мертвая.
Луна на убыли, фонарь не з ажжен –
Глаза ли, губы ли пустых скважин.
Ночная тайна – ничья невольница,
Пуста – изваяна во льду – зольница.
 
 
Вздыхает тайна: конца и срока!
Знает втай она – еще далёко.
И ропщет тайна: а солнце полдня?
Тщетно чаянно, темно, холодно.
И хочет тайна: пускай невстреченность,
Одна, измаяна, кончить вечность.
 
 
И тайна тайной темно угадана –
Отчаянна, кромешный ад она.
И бьется, спаяно, ночное сердце,
Ночная тайна, земное сердце:
Под ногой оно хрустит осколками,
Язвит колкими льда иголками.
 
 
А хрупки снега крупки, льдинки хлипки,
Иголки – ломки, осколки – сыпки.
Везде вода к воде льнет, слиянная,
К подземной тьме – тьма осиянная.
Теплом растаяна – тепло откуда?
Не та, но тайна. А если – чудо?
 

21.I.1918

 
Голову гнет – будто против ветра,
Веки опущены – против света.
Слабые пальцы – не удержат сердца,
Слабое сердце – не выдержит человека.
 
 
Рот – неистовый, жадный и жалостный.
Ярость – в стихах, на деле – осторожность.
Грешит – по мелочи, на расход, по малости,
Кается – оптом и всенародно.
 
 
Старый знакомый, повесившийся предатель,
Там, в Кариоте – он помнит это.
С тех пор ему белый цвет неприятен –
Тот хитон был цвета первого снега.
 
 
Веки поднимет – что это, Господи?
В хитрой, дразнящей усмешке дьявола –
Иссиня-светлой улыбки россыпи
На небо взглянувшего тихого Авеля.
 

 
Вперед, вперед, рабочий народ.
Красным – так красным, черным – так черным
Смой с себя пятна язвы позорной,
Ложь и бесчестье, обманы, измены,
Глады, и моры, и трусы, и плены.
Вытерпи все нестерпимые кары,
Копий, мечей и нагаек удары,
Разгулы, разрухи, разгромы, пожары.
Дальше – всё дальше, выше – всё выше,
Тише – всё тише – вперед, вперед,
Куда приведет Господь.
 
 
Вот – я готова: красны мои щеки –
Пролитой братьями крови потоки,
Очи темны и бела моя грудь.
В темные ночи, в белые ночи —
Мне не уснуть,
Мне не подняться из праха.
Падают косы от боли и страха.
Вот я – берите, казните, терзайте,
Рвите в куски, полосуйте, кромсайте,
Псам мое тело бросайте на брашно,
Стройте на мне вавилонскую башню.
Жертвую вам свою грешную плоть —
Как повелит Господь.
 
 
Я полонянка орды половецкой.
Я ухватила ручонкою детской
Повод лихого степного коня –
Конь топчет меня.
Лик мой – прекрасный, повадка – чеченская,
Ручка-то – детская, сердце-то – женское,
В сердце стрелы заостренный кончик…
 
 
не может кончить.
 

 
Полуседая и полуслепая,
Полунемая и полуглухая,
Вид – полоумной или полусонной,
Не говорит – мурлычет монотонно,
Но – улыбается, в елее тая.
Свой бубен переладив на псалмодий,
Она пешком на богомолье ходит
И Зубовскую пустынь посещает,
Но – если церковь цирком называет,
То это бес ее на грех наводит.
Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет —
Всех недослышит или недовидит,
Но – рада всякой одури и дури, —
Она со всеми благолепно курит
И почему-то – ладан ненавидит.
Ей весело цензуры сбросить пояс,
Ей вольного стиха по санкам полоз,
Она легко рифмует плюс и полюс,
Но – все ее не, но и без и полу –
Ненужная бесплодная бесполость.
 

19.VI.1918

ПОД ЗНАКОМ ИЗЪЯТИЯ

МОЙ ДЕМОН

 
В безумья лике я. Весь мир – два дикие
Крыла, два темные – огнем сквозят.
Души на п оминах, в чужих хороминах
Нельзя не влечься мне вослед, нельзя.
И спотыкаюсь я,
И обрываюсь я.
И ненавистна мне моя стезя.
 
 
Неназываемый, но тяжко знаемый –
Как травкой знаема ее коса,
Как знает малое озерко талое,
Кто выпьет досуха его глаза –
Им одержима я,
Им иссушима я,
Обетом знания мечту связав.
 
 
Он страшен – знаменный, он тяжек – каменный,
Земною тягою долит и мглит.
Он в песни плавные вольет отравное:
– Нам в озарении, а тем – в пыли?
И покачнется он,
И обернется он
Крестом обугленным моей земли.
 
 
Но я – далекая, я – чужеокая,
Меня ль, свободную, у снов отнять?
Истлею выбитой, иссохну выпитой,
Но не зажгусь огнем я от огня.
И не сдаюся я,
И вот – клянуся я:
Не будет Бога мне разве меня.
 
 
А сердце трогает – немое, строгое –
Такая милая, своя рука.
Светясь хрусталинкой, смеясь проталинкой,
Простая песенка совсем близка.
И поднимаюсь я,
И улыбаюсь я,
И поступь тяжкая моя – легка.
 
 
Так это жуткое – встряхнулось шуткою,
Дождем просыпалось веселых брызг.
И это дикое – тому уликою,
Что в шалых зайчиках огнистый диск.
И забавляюсь я,
И удивляюсь я,
Что мышки маленькой мне внятен писк.
 
 
Не тайны масками – ребенка глазками
В меня глядит моя – во мне – тюрьма,
Душой подснежника – душа мятежника,
Душа невольника из-под ярма.
И забываюсь я,
И открываюсь я,
И эта ласковая – я сама.
 
 
Как я люблю мои, как я ловлю мои
Ночные отплески от блеска дня,
Мои бессонные крыла червленые –
Полнеба ими мне дано обнять.
И отражаюсь я,
И повторяюсь я,
И нет мне Господа разве меня.
 

16-19.II.1918

«Пришла к нему неловкою и робкой…»

 
Пришла к нему неловкою и робкой,
Незнающей, непомнящей, во сне –
Замкнутою, завязанной коробкой,
Хранившей только нет и только не.
 
 
Ключ повернул на оба оборота,
Разрезал свив сращенного узла –
И редкости, и ценности без счета
Он бросил мне, без меры и числа.
 
 
Еще одна сверкающая россыпь,
Еще легенда звучная о нем –
И возойдут дымящиеся росы
Плеядами, невидимыми днем.
 
 
И Золушка царевною наследной,
Покорствуя судьбе, пойдет к венцу –
Но как легко коробке было бедной,
Как тяжело богатому ларцу.
 

27.XII.1917

22.X.1917

I

 
К последнему унижению
Повелено мне идти,
К назначенному свершению
Начертанного пути.
 
 
Безгневная и безгласная,
Явлю на дневном свету
Прекрасному – безобразное,
Имущему – нищету.
 
 
Ни страха, ни колебания,
Ни жалости нет во мне –
Последнего замирания
В бесчувственном полусне.
 

II

 
Вошла – и вышла оправдана.
О, чем же, чем искупить?
Зачем же чаша отрав дана,
Когда ее не допить?
 
 
Пускай дробится, расколота,
Души моей чешуя.
Но милующего молота
Не вынесу – даже я.
 
 
Жжет Нессово одеяние –
На язвах покров невест.
Последнего послушания
Раздавливающий крест.
 

29.X.1917

«Бросают то в жар, то в озноб…»

 
Бросают то в жар, то в озноб
Налеты весеннего ветра.
Ах, в них ли не чуять мне стоп
Старинного, точного метра.
 
 
А в белых спиралях берез
Узнать не хитро и не мудро
Оснеженных кольца волос
Игры или времени пудрой.
 
 
Приходит он душу губить,
Былого соблазнами полнить,
И дразнит: попробуй забыть,
И шепчет: не пробуй припомнить.
 
 
А я полу-бред, полу-сон
Улыбкой тоски провожаю,
А я полу-смех, полу-стон
В изысканный стих наряжаю –
 
 
Как будто касаюся, меж
Дыханий прерывистых ветра,
Скользящего края одежд
Всегда уходящего мэтра.
 

IV.1920

АСПЕКТ МИФИЧЕСКИЙ

Он был светильник горящий и светящий,

а вы хотели малое время порадоваться присвете его.

Иоан. V. 35.

 
Кто нам солгал, что кроток он и мирен,
Что благосклонен к розам на земле? –
Горящий угль в кадильницах кумирен,
Слепящий огнь на жертвенном столе,
 
 
Он у себя, в прозрачности – эфирен,
У нас он – лавы слиток, ток в золе.
Его вела не сладостная Сирин,
В затона отраженная стекле,
 
 
Не Алконост, рыдающая с нами,
Не Гамаюн, вещающая мне –
Но песнь его смолою мирры крепла,
 
 
Но путь его над бездной шел веками,
Но Феникс, умирающий в огне,
Его учил – как воскресать из пепла.
 

18.XI.1917

АСПЕКТ КОСМИЧЕСКИЙ

 
Могу ли я? о, если я спросила
Себя – могу ли? значит, не могу.
Но движет мной меня сильнее сила –
 
 
Ее веленьям я ли небрегу?
И песнь идет, и песне предстоящей
Я радуюсь, как верному врагу.
 
 
И вот – тропой, уклонно нисходящей,
Невиданное близится лицо.
Завесою прозрачности скользящей
 
 
Его скрывает ауры яйцо.
В дрожащей сети змеевидных нитей –
Двойное удлиненное кольцо
 
 
Безвидных глаз – всё жутче, всё открытей
Слепое прояснение грозит
Неотвратимым бытием событий.
 
 
Гудящий – звон ли, стон ли он? таит
Все тайны слов, все грани постиженья,
Все яви снов, и боли всех обид,
 
 
И смертного бессмертному прощенье.
Слова ли то? ужели то слова –
Согласных, гласных вод кипенье – пенье,
 
 
И в них, и в них – все лики естества,
И все еще не явленные лики
Текут, и жизнь мертва, и смерть жива –
 
 
По воле Господина и Владыки.
Остер Хирурга неуклонный нож,
Вскрывающий, под горестные крики,
 
 
Печаль и радость, истину и ложь.
И верен точный циркуль Геометра –
Руки, не знавшей, что такое дрожь.
 
 
И, как волна послушна зову ветра,
И как земля пространству отдана,
И домыслу художника палетра –
 
 
Душа, одна, до дна обнажена
И ждет – ножа, и циркуля, и кисти:
Да отпадет всё, всё, что не она,
 
 
Как выжженное, высохшее листье,
Как старая, изношенная плоть —
Возьми ее, и вскрой ее, очисти
 
 
И дал ей – новой – новую милоть.
Да умершей дыханием коснется –
Бог или Дьявол, ей равно – Господь.
 
 
И пытке воскрешенья предается
Отпавшая, отторженная – вновь:
Вся – из себя, в себе – дробится, рвется,
 
 
Истомной боли проступает кровь.
И взмолится душа в изнеможенье:
И это – жизнь? и это есть – любовь?
 
 
И тот же Лик, в последнем приближенье
Явив сплетенье Розы и Креста,
Ответит ей: – Зачатье и рожденье –
 
 
Две стороны единого листа.
Блаженна ты, блаженна между всеми:
Ты скорбною землей была взята
 
 
И, мертвая, прияла жизни семя.
Смотри – умолкла буря, ветер стих,
Мгновение прошло, настало Время,
 
 
И в тишине твоей – родился стих.
 

19.XI.1917

АСПЕКТ ЛИРИЧЕСКИЙ

 
Благословен пославший нам страданье,
Благословен, кто выстрадать помог.
О, долгое, о, темное скитанье
В скрещениях извилистых дорог.
Но все пути, сплетенья и касанья
Один венчал, один кончал порог –
Порог закрытой двери у заката
И траурная надпись: «без возврата».
 
 
И спутники мои переступали
Порог, за ними закрывалась дверь.
И, уходя, в надежде и печали,
Один шептал мне – «знай», другая – «верь».
Но огненной печатью выжигали
Мне на сердце они клеймо потерь.
Я не прощала бросившим на горе,
Я провожала в гневе и укоре.
 
 
Где все слова – земные преломленья
Пленительных, стремительных лучей? –
Те, верные – обида искаженья.
Те, светлые – тоска слепых ночей,
Те, гордые – позора униженье,
Те, тайные – хранилища ключей?
Словами землю, небо, море мерьте,
Но не коснитесь риз Любви и Смерти.
 
 
И все-таки, соблазн великий в слове,
Большая правда, истинная власть.
Оно кует и плавит цепь условий,
Оно родит и убивает страсть,
Оно велит у смертных изголовий
К последнему созвучию припасть,
И только в нем, о, только в нем – дано нам
Небесному служить земным каноном.
 
 
Cor Ardens – Пламенеющее Сердце.
Закрыв глаза, чуть трону: смертью – смерть.
Cor Ardens – чаша крови страстотерпца,
Распятием растерзанная твердь.
Cor Ardens – двуединость слитных терций,
Креста из роз обугленная жердь.
Cor Ardens – отгорело «Без возврата»,
И «Неразлучно» стало у заката.
 
 
Благословен пославший нам горенье,
Благословен, кто нам помог сгореть.
За все слова в безмерном приближенье,
За «причаститься» вместо «умереть»,
За все – верней всего – недостиженья,
За колокола треснувшую медь,
За то, что сам отверг он искушенье
Последнее и высшее – забвенье.
 
 
Что может дать надломленная лира
Тому, кто ведал тайная Даров?
Вот – холод рук, коснувшихся потира,
Вот – пламя глаз, увидевших покров,
И слова цвет – хвалитная стихира,
И сердца свет – к соцветию стихов –
Ему, чей голос вестью был созвездной
О розе – ране смертной и воскресной.
 

21.XI.1917