Текст книги "Инклюз"

Автор книги: Вениамин Шехтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Прохладной ночью преодолеть пару десятков миль, пусть даже в гору, делающуюся все круче, для здоровых и сильных мужчин даже не утомительно. Мы с Зулебом были как раз таковыми, и потому задыхаться я начал только, когда до вершины горы Кармель оставалось идти считанные минуты. И все же Зулеб, заметив мое состояние, дал мне передышку. Он сел на камень, который сперва обмахнул полой своего наряда. "Скорпионы" – таково было его пояснение.

– Наверное, дорого, – начал я, отдышавшись, – стоит такое равнодушие стражи? Я имею в виду солдата, охранявшего подземный ход.

– Какие счеты между родственниками!? – отмахнулся Зулеб.

Я удивленно поднял бровь, так как солдат определенно был турком, тогда как Зулеб, напротив, турком определенно не был. Впрочем, вряд ли он приметил мое удивление: ночь.

Когда Зулеб поднялся с камня, я тоже был готов продолжать путь. Вскоре мы вступили под сень "Стела Марис": восхитительно нового, только что отстроенного, что казалось большой дерзостью на этой древней земле, усеянной развалинами времен иудейских царей и даже более раннего времени, если я не путаю, эпохи судей.

– Идите дальше один. Вас встретит каноник Ожье, – сказал мне Зулеб и сел на корточки у монастырских ворот. Потянув на себя бронзовое кольцо, я бесшумно отворил калитку. Свежесмазанные петли и, что важнее, отсутствие запора, такое неосмотрительное в это опасное время, убедили меня в том, что я тут ждан, но визит мой – тайный.

Сразу же меня взял под руку монах, ожидавший с потушенным фонарем. Он так его и не зажег, пока мы проходили через двор. Но едва за нами медленно затворилась подвальная дверь, как он сдвинул медную заслонку и желтый свет, сперва заставивший меня зажмуриться, явил мне внешность моего нового проводника.

Средних лет и среднего роста он привлекал внимание лишь своим прямым длинным носом, торчащим, словно клюв дятла.

– Приятно познакомиться, каноник, – кивнул я.

"Дятел" поморщился.

– Этот Зулеб… Каноник – единственное, что он запомнил из церковных должностей и иерархии. А я не член капитула. Я… называйте меня просто брат Ожье.

Кивнув, я выразил полное согласие. Брат Ожье стал спускаться по ступеням, которым следовало бы хранить память тысяч ног, вытоптавших в неподатливом камне за неисчислимые годы вмятины в форме подошв, но ввиду молодости монастыря, новых и шершавых. Я последовал за ним, ведомый светом фонаря.

Пропуская меня вперед, брат Ожье открыл передо мной сводчатую дверь, украшенную маленьким витражом с Богородицей. Чуть пригнувшись, я прошел под низковатой притолокой и оказался в подвальном зале, где вдоль стен стояли слабо различимые лари и сундуки. В центре вокруг светлого стола из акации сидело на табуретах четверо монахов в таких же бурых рясах, как у брата Ожье, и с такими же коричневыми скапуляриями, перекинутыми через плечо. Одно отличало их – все четверо были много старше. Самому юному наверняка было ближе к шестому десятку, нежели к пятому. А старейший и вовсе выглядел дряхлым старцем, которого удерживают на табурете лишь бессчетные годы монастырской дисциплины.

Ему-то я и поклонился, представившись. Но он промолчал, а слово взял сухой с ветхими волосами и желтой кожей старик, сидевший справа от старца.

– Благодарю, что выказал уважение брату Луи – старейшине Босых Кармелитов. Но так как он, во-первых, принял обет молчания, а, во-вторых, гость здесь, говорить буду я. Брат Камилл.

Всем своим видом я выразил, что ничего не имею против.

– Сестре ммм, впрочем, лучше обойдемся без имен, – продолжил брат Камилл. – Одной особой монахине из некой женской обители нашего ордена было видение. Отнюдь не божественное откровение, скорее, ее обуял демон. И ее устами он пообещал, что Стела Марис ждет беда. Не хотелось бы нам прислушиваться к голосу нечестивой сущности, но, поскольку это было не предупреждение, а именно злорадное обещание, мы решили принять его к сведению. И поступить соответственно. А именно, вывезти для спасения главное наше достояние. Но, увы, не это ли обещанная беда? Наша реликвия исчезла. И теперь прежде, чем спасать, ее необходимо найти.

Я поднял палец, указывая на то, что хочу задать вопрос. Брат Камилл немедленно замолчал.

– Боюсь что мои сыскные таланты сильно преувеличенны. Это, если о них вообще кто-либо что-либо вам говорил. Говоря в простоте, их нет. Я не сыщик и не владею сыщицкими навыками.

– Это нестрашно, – наклонил голову брат Камилл, – потому что место, где находится или вскоре окажется наша реликвия, известно. Она всегда попадает именно туда. Так было семьдесят лет назад и сто восемь лет назад. Наверняка то же самое произойдет и сейчас. Нужно лишь попасть в это место и принести реликвию обратно. И сделать это может лишь человек, не имеющий сана. Увы, таковы обстоятельства, превозмочь которые невозможно.

– Так, где же это место? – спросил я уже без всякого упреждающего вопрос жеста.

– Взгляните сюда, – с этими словами брат Камилл разостлал на столе, начерченную на холсте карту, до той поры свернутую в свиток и укрытую в рукаве его рясы.

Влекомый любопытством, я приготовился рассматривать карту, но после первого же беглого взгляда недоуменно отстранился.

– Я, разумеется, не Меркатор, но ведь на этой карте море! Неужели ваша реликвия канула в морской пучине? Признаться, я мог бы при известном старании организовать водолазные работы, но это требует средств больших, нежели те, которыми я сейчас располагаю. Постройка колокола, наем рабочих, поиски отважных, которые согласятся стать водолазами – все это делает подобную затею и дорогой и долгой. К тому же, мы сможем начать лишь, когда осада будет так или иначе снята.

Спокойно выслушав меня, брат Камилл слегка улыбнулся.

– Не горячитесь. Вы ошиблись, уверяю вас. На карте не море, а озеро. Тивериадское озеро. То самое, рыбу в котором удили апостолы, а господь наш пересекал, аки посуху, являя чудо водохождения. Колокол и прочие водолазные снасти не понадобятся, реликвия на суше.

– На берегу?

– На острове, – поправил меня брат Камилл.

– Н-но в Тивериадском озере нет островов! – помедлив секунду, чтобы переворошить воспоминания и убедиться, что слова мои истинны, воскликнул я.

– Нет, – согласился брат кармелит и вздохнул. – Но все-таки есть.

Вот только увидеть его под силу лишь брату или сестре нашего ордена.

– Как же мне искать невидимый остров? – чуть насмешливо спросил я своего собеседника.

– Вам не надо его искать, – мягко ответил он. – Вас приведут к нему. Любой кармелит может увидеть остров, но ни один не может ступить на него. А равно и любой другой посвященный какого-либо культа. Таков рок, довлеющий над нами, и это-то и осложняет обретение реликвии.

Подумав над его словами, я решил, что дальнейшие расспросы сейчас бессмысленны. Даже при том, сколь бессмысленной кажется мне история о невидимом острове. Смысл был, я уверен, он будет обретен позже, а ныне – время действий.

– Кто же из вас составит мне компанию в этом путешествии? Оно, стоит заметить, может быть опасным и нелегким для, простите мне мои слова, людей столь немолодых.

Кармелиты переглянулись. Брат Луи грозно зашевелил седыми бровями. Похоже, он, несмотря на возраст и обет молчания, готов был сам отправиться в путь. Уважительными, но твердыми словами брат Камилл быстро отговорил его. Видимо, это был не первый подобный разговор. Когда молчаливый бунт был подавлен, брат Камилл простер руку и указал на стоявшего у двери брата Ожье. Остальные согласно склонили головы. Включая и меня. Не то, чтобы брат Ожье был мне особенно симпатичен, но и человеком скверным он не казался.

Сразу же последовала продолжительная молитва, которой монахи отдались со всем жаром, бережно касаясь своих скапуляриев. Я же сидел, опустив лицо на руки, и размышлял о грядущей экспедиции.

Третьим в нашем путешествии стал Зулеб. Когда, спустя час-полтора, на самом рассвете мы с братом Ожье вышли за ворота монастыря, Зулеб сидел у стены ровно в той позе, в какой я его запомнил, входя в калитку. И удивительным образом преобразился. На голове вместо капюшона распласталась войлочная шляпа, на бедре лежал туго набитый двойной заплечный мешок из тех, что севернее, в Бухаре и Ургенче зовут хурджинами. Возле правого плеча к стене прислонен английский мушкет. Не армейский, а дорогой охотничий с местами повыбитой, но еще различимой костяной инкрустацией на ложе.

Брат Ожье без приязни взглянул на Зулеба и прошел к купе тополей, за которой обнаружился соломенный навес, под ним топтались трое осликов. Отвязав одного, брат Ожье, не оборачиваясь, пошел под гору, ведя осла в поводу. Зулеб, поприветствовавший меня покачиванием бороды, потрепал по голове более крупного из оставшихся ослов. Шепнув ему что-то в ухо, Зулеб сел на круп и, поджав ноги, издал губами звук, воспроизвести который на письме я не решаюсь. Ослик бодро побежал вслед за монахом, уводящим его товарища.

Не торопясь последовать за моими провожатыми, я обследовал навес и нашел свернутую попону и комплект подпружных ремней. Седла не было, но я обошелся и попоной. Из веревки накинутой оставшемуся ослику на шею, я соорудил недоуздок и повод. Увы, мне нечем было угостить моего скакуна, а я всегда стремлюсь начинать знакомство с четвероногими с лакомства.

Верховая езда относится к числу ценимых мной удовольствий, но ослы – прелестные создания, весьма слабо приспособленные для скачек. При моем росте (а я вовсе не великан, множество людей куда более рослые) мне пришлось поджать ноги, обхватив круглую бочку ослиного живота. Сидеть, сместившись к хвосту, также не слишком комфортно, но какой остается выбор? Ведь у этого животного нет седловины!

Пока я жаловался сам себе, мой скакун или, вернее, скакунчик догнал своих собратьев и моих спутников частой рысцой. Он оказался довольно резв.

Широкая тропинка петляла среди невысоких деревьев, и брат Ожье, с которым я поравнялся, поделился со мной надеждой, что лет через двадцать здесь будет превосходный сад, разбитый и взлелеянный братьями. Если на то будет воля Господа и не будет препятствий со стороны властей. Пока что ордену не позволили выкупить землю вокруг монастыря.

Утро вступало в свои права; нам же, как я думаю, к счастью, никто еще не попался навстречу: ни человек, ни зверь. От этого ли, а может, от того, что утро сделалось поистине приятным и свежим, брат Ожье разговорился.

– Мы, кармелиты, не самый выдающийся из орденов матери нашей католической церкви. Мы не слишком усердны в околомирских делах. Нет у нас грозной славы Тевтонцев, мы не стяжали сокровищ Тампля, Госпитальеры куда успешнее нас на ниве служения людям, да и Францисканцы превосходят нас делами своими. Да, во много раз превосходят. И все же, наш орден наиболее искренен в вере своей и в служении Господу. Что с того, что даже числом мы уступаем прочим? Сила веры нашей, наша любовь к Богородице превосходит все, на что способны иные. И именно потому была дарована нам наша реликвия. Удерживать которую от исчезновения и возвращения в небытие – первейшая наша задача. Пока она с нами – она озаряет и гору Кармель, и всякое место, где есть хоть один кармелит. Вера и добро истекают от нее и бальзамом умащивают всякую душу. Но стоит нам дать слабину, стоит утратить стальное острие веры, попустить на нем хоть каплю ржавчины, и реликвия уйдет из наших рук. Так бывало, когда мы еще ютились в Иоанновой пещере, так произошло и сейчас. Кто-то из братьев, либо же все мы, виноваты в случившемся, но никто не ищет виновного. Дело каждого сейчас – укреплять веру свою, трудиться на общее благо. Духом трудиться и телом от зари до зари.

Речь его была прочувствованной и, без всякого сомнения, искренней, но вопреки моей воле навевала неудержимый сон. Чтобы не свалиться сонным с осла, я прибег к хитрости и сделал вид, что животное взбунтовалось. Это дало мне повод поотстать и избавиться от навязчивого красноречия брата Ожье.

Но тут рядом со мной оказался Зулеб, которого что-то тоже заставило разговориться.

– Болтает? – подразумевая кармелита, спросил он и, не дожидаясь ответа, хмыкнул. – Любит порассуждать. Не со мной, конечно. Мне они не доверяют, а ведь я все их секреты знаю и храню. Но не доверяют, даже постриг принять не предложили, в веру свою не переманивали. Думают, что я магометанин.

– Разве это не так? – скорее из вежливости, а не из подлинного интереса спросил я.

– Совершенно не так. По рождению я должен бы поклоняться Митре. Но солнечный бог оказался нехорош, – тут Зулеб зыркнул на меня и замолчал, а когда продолжил, говорил уже о другом.

– Не верю в эту монашку. Предсказания, демоны это все не для католиков.

Мысленно я с ним согласился. Давным-давно мне довелось побывать в женской обители кармелитов, но все, с чем она у меня ассоциировалась – ускользающий аромат духов и явственный запах хвои. В таком месте одержимости и мрачным пророчествам места не было.

Зулеб продолжал ворчать, но я не слушал. Стало жарко, а воды я не захватил. В хурджине краснобородого она наверняка была, но просить не хотелось. Сонное настроение охватывало меня. Я задремал.

Из дремы меня вырвали крики. Все наше предприятие несло печать опасности, и я спросонья возомнил невесть что. Никакой беды не было. Стадо вислоухих коз загородило нам дорогу. Брат Ожье, окруженный блеющими любопытными созданиями, раздраженно молился, а спешившийся Зулеб раздавал пинки козам и грозил тем же самым пастуху. Тот крепкий, но не слишком смелый парень, отошел подальше и потрясал посохом, отлаивался, но ринуться в бой не решался.

– Прекратите! – велел я, хотя и непонятно кому, – никто меня не слушал. Веревкой и пятками я сумел заставить своего ослика выбраться из гущи коз, тянувшихся губами к моей одежде, и поскорее миновать их. Не желая разбираться с проблемами моих спутников, я поехал вперед и через несколько минут увидел светлую воду, в которой отражалось белесое небо. Тивериадское озеро лежало передо мной, и на его поверхности не было и намека на остров.

– Лодку добудет Зулеб, – сообщил подъехавший брат Ожье.

Так и вышло. Зулеб пригнал откуда-то плоский челнок, но прежде, чем отправиться в плавание, мы сделали небольшой привал и подкрепились прохладной водой из меха, соленым сыром, оливками, хлебом и, к особенному злорадству моих спутников, сушеной козлятиной (которую, впрочем, брат Ожье не ел согласно уставу ордена). Хурджин Зулеба похудел после нашей трапезы лишь самую малость. Должно быть, он рассчитывал, что наше приключение займет не один день. Мне бы, меж тем, этого не хотелось.

Хотя я не испытываю особой страсти к гребле, мне пришлось взяться за весла. Зулеб, несмотря на впечатление человека крайне практического и обладающего самыми разнообразными навыками. ю которое он на меня произвел, греб скверно. Брат Ожье грести не умел вовсе.

Некоторая физическая разминка пошла на пользу моему телу, скрючившемуся и затекшему на ослиной спине. Я взбодрился и с любопытством наблюдал за кармелитом, который, стоя на корме и опасно раскачивая лодку, устроил некое странное представление. Он зорко щурился и в тоже время водил перед собой руками, будто лишенный зрения. Все тело его подрагивало от напряжения, пальцы ходили ходуном, скрючивались, как у страдающего хореей.

Зулеб, также смотревший на него, нагнулся и сказал, уткнувшись мне в ухо жесткой бородой: "Он ищет остров". Пожалуй, другого объяснения поведению брата Ожье не было.

Тут же с ним произошла некоторая перемена. Взгляд его застыл, тело успокоилось. Приняв это за знак того, что он отыскал незримую сушу, я, проследив направление его взгляда, принялся табанить левым веслом, с тем, чтобы взять курс на видимый только монаху остров.

Во время выполнения маневра я был несколько излишне энергичен, отчего произошел забавный казус. Брат Ожье пошатнулся, когда лодка развернулась, и, не сделав ни малейшей попытки удержаться, плашмя выпал за борт. Проявивший незаурядную скорость реакции, Зулеб успел прыгнуть к нему и поймать за пояс рясы. Но схватил он монаха поздновато, и в результате кармелит головой и плечами оказался в воде, тогда как нижняя часть его туловища удерживалась Зулебом над поверхностью озера. Со сторонней точки зрения, все это могло выглядеть, как попытка утопления монаха бородатым злодеем, а с моей же представлялось таким потешным, что я бросил весла и расхохотался.

Все то время, что потребовалось Зулебу, чтобы втащить пришедшего в себя и запаниковавшего кармелита в лодку, я провел, не принимая ни малейшего участия в спасении брата Ожье, а лишь хохоча, как ополоумевший.

Мокрый и испуганный монах поведал нам, каково ему пришлось, когда он ощутил, что вместо воздуха в легкие ему устремляется озерная вода, и мою веселость, как рукой сняло. Хорошо еще, что выверить курс я успел, и теперь, по словам кармелита, мне оставалось только грести пока лодка не уткнется в землю, которой мы с Зклебом не увидим, но толчок и скрежет киля по дну несомненно ощутим.

Несколько минут гребли, и предсказанное монахом произошло на самом деле. До сей поры, во мне не было абсолютной уверенности, что история о невидимом острове сколько-нибудь реальна. Судя по изумленному лицу Зулеба, такие же сомнения одолевали ранее и его. Но теперь, когда неверие наше было рассеяно, мы с ним вышли из лодки и собрались втащить ее на берег. Странное же это ощущение: чувствовать ногами каменистый склон, а видеть лишь водную гладь! Остановил нас предостерегающий крик брата Ожье:

– Ни в коем случае! Я не могу ступить на этот остров, и трудно представить, что произойдет, если вы попытаетесь поместить туда силой, вытаскивая вместе с лодкой.

– Ну, так прыгай за борт и плавай кругами, – пробормотал Зулеб.

Я же, как не вовлеченный в их антагонизм, не разделял его цинизма и предложил монаху лечь в дрейф возле берега, только следить, чтобы лодка не удалялась от берега. Ведь для этого уметь грести необязательно, он наверняка справится.

Не оценивший моей заботы монах с сарказмом ответил:

– А вы, надо думать, прекрасно представляете, куда идти и что делать?

– Нет, – терпеливо сказал я, – понятия не имею. Однако думаю, что раз вам путь заказан, мне придется разобраться самому.

– Ни в чем вы не разберетесь, – довольно грубо заявил Кармелит. – Постойте оба и послушайте.

Зулеб со вздохом опустился на невидимый берег и подпер щеку кулаком, изготовившись слушать. Я же остался стоять, надеясь, что инструкции будут не слишком пространными.

– Выслушайте историю истинную и значимую, – начал брат Ожье с некоторой заунывностью и я, поняв, что надеждам сбыться не суждено, уселся рядом с Зулебом, в точности повторив его вздох.

– В лето господне 1156-е святой Бертольд Калабрийский, основатель и учредитель ордена нашего, стал счастливцем, которому было явлено второе за его жизнь чудо господне. Про первое – явление Господа над осажденной Антиохией – ведомо всем. Второе же, не менее дивное – тайна, хранимая капитулом ордена и теми из прочих, кого сочтут достойным.

Что это за чудо, спросите вы? Ответствую, не дожидаясь вопроса. Когда святой Бертольд помогал рыбакам здесь на Тивериадском озере, и так утомился, что заснул прямо в лодке, несомый ветром и баюкаемый зыбью, к нему явилась пресвятая Богородица. Поддержав его в решимости основать орден на святой горе Кармель, она даровала ему знание о чудном острове, хранящем святыню, которую она сама туда возложила при посредстве ангелов господних.

Видя путь к острову, словно бы прочерченный перед глазами его раскаленным до красна стилом, святой Бертольд направил свой челн к невидимым берегам. Лишь ему одному открылся остров и позволил ступить на него. Ни до, ни после никто, кроме ангелов господних, не свершал такого, чтобы и видеть остров Богородицы и ощущать его во плоти.

Выйдя на остров, святой Бертольд обратился к Пресветлой Деве с молитвой. Окончив же ее, сбросил на землю плащ и взошел на ствол акации, что растет в самом высоком месте острова. И,когда ведомый верой, сделал он шаг выше вершины, свершилось необычайное: вместо того, чтобы рухнуть вниз к подножью дерева, святой ступил на мраморные плиты и перенесся в пещеру, в точности такую, как пещера Иоанна, где начинали свое радение отцы нашего ордена, только изукрашенную и исполненную великого духа.

Не касаясь ни стен, ни предметов, прошел святой Бертольд к стене пещеры и из указанного ему Богородицей кедрового ларца достал предназначенную ему реликвию. С великим почтением укрыл он ее у себя на груди, и, после жаркой молитвы Богородице и сыну ее, ушел прочь вершить подвижничество свое.

Реликвия же сия наполняет сердца братьев ордена милосердием и споспешествует тому, чтобы взлелеивали они в себе веру в горнее и сострадание к земному.

Когда же в лето господне 1187-е настало время для святого Бертольда взойти к трону Господню, поведал он братьям се.

Не навеки дарована реликвия, а лишь пока верны братья заветам и чаяниям основателя орденского и уставу священному, заверенному папой Гонорием III (о последнем не говорил святой, но подразумевал). И в любой момент может сгинуть она и снова придется свершить паломничество на тайный остров, с тем, чтобы вернуть ее. Но никому из братьев, ибо все они повинны в пропаже, не дозволенно будет ступить на святую землю острова. А равно и прочим служителям церкви Господней. Только мирянину будет дозволено это. Но ни ныне, ни в грядущем не откроется остров никому, кроме братьев ордена для всякого прочего невидим есмь.

– Ха! Ну, так что? Схожу – ка я за этой вещью и тронемся в обратный путь, – вставая заговорил Зулеб. Но брат Ожье взглядом вернул его на место.

– Ты не сможешь совершить это деяние, Зулеб. Если бы ты не перебил меня, то вскоре услышал бы, что магометанину не дастся в руки реликвия.

– Я не магометанин, я уже говорил, – вытолкнул сквозь зубы Зулеб, но кармелит уже обращался ко мне.

– Только добрый христианин, человек почитающий папу и славящий Иисуса, сможет помочь ордену вновь обрести драгоценную святыню.

– Э-мм… – смущенно начал я, но кармелит продолжал:

– Ибо сказал святой Бертольд, что никакой язычник, никто, кто поклоняется ложным идолам, не достоен войти в благословенную пещеру и рука его не возляжет на чудесный ларец. То ему открыла Богородица и явила образ ангела, сторожащего реликвию от сатанопоклоннических и языческих рук.

По окончании его тирады я кивнул. Такая формулировка меня устраивала.

– Идите же и добудьте нам искомое! Зулеб поможет вам влезть на дерево и проследит, чтобы вы смогли благополучно спуститься.

– Подождите, брат Ожье! А что представляет собой ваша реликвия? Что мне забирать, из, если я правильно запомнил, кедрового ларца?

Кармелит с благоговением коснулся своего скапулярия, будто черпая из него силу, и ответил:

– На взгляд непосвященного в ларце хранится кусок ветхой снежно-белой ткани с желтоватыми разводами. Но это ничто иное, как сбереженное богородицей покрывало, которым оборачивала она младенца Христа.

– Пеленка? – уточнил Зулеб.

– Именно, – подтвердил монах и так закаменел лицом, что Зулеб и не подумал шутить.

Как оказалось, передвигаться по невидимому острову сделалось необычайно легко, стоило лишь закрыть глаза. Тогда диссонанс между видимым и чувствуемым исчезал, и все превращалось в обычную прогулку безлунной ночью. Ноги сразу поняли, где подъем, а где спуск, и быстро вознесли меня на самую вершину пологого, усыпанного щебнем и поросшего жесткой травой холма, каковым был остров Богородицы. Не знаю, закрывал ли глаза Зулеб, но он оказался даже проворнее меня, потому что первым нашел дерево. И хорошо, что это был он. Дерево отличалось изрядными для акации колючками и крайне твердой корой. Зулеб ударился локтем о ствол и, судя по его шипению, это было больно.

Нащупав ствол руками, я определил, где находятся нижние ветки и, подталкиваемый и поддерживаемый Зулебом, принялся карабкаться по акации, не видя ее, но чувствуя, как шипы рвут мои манжеты и цепляются за панталоны.

Дерево по мере моего подъема становилось тоньше, ствол начал раскачиваться. Заподозрив, что падение с невидимого дерева может принести те же увечья, что и падение с дерева обыкновенного, я стал осторожнее.

Когда, вытянув руку, я обнаружил, что стою на последней ветке способной выдержать мой вес, а выше лишь тонкая верхушка и небеса над ней, мне пришла в голову неприятная мысль: в какую сторону я должен шагнуть чтобы оказаться в пещере, а не на земле со сломанными ногами?

Цепляясь одной рукой за верхушку акации, я принялся шарить вокруг, надеясь, что упомянутые монахом "мраморные ступени" проявятся. Увы, надлежало быть решительным и довериться истинности слов святого Бертольда. Глубоко вздохнув, я отпустил руки и сделал шаг в пустоту, готовый сгруппироваться и покатиться, едва мои ноги коснуться земли.

Так я и сделал. Но ноги мои коснулись не щебнистой почвы, а полированного мрамора. Комичный должно быть был у меня вид, когда я катился по гладким плитам, на которые даже не рухнул откуда-то сверху, а ступил ровно с той высоты, с какой всегда ступает идущий человек.

Я открыл глаза. Чудо состоялось, вокруг была пещера и я ее видел. Она не впечатлила меня так, как святого Бертольда. Здесь было довольно тесно, а свет, падавший через щели в каменном своде, тускловатый и словно свечной, позволял видеть, что помещение, если и было обитаемым, то давно. Несмотря на то, что ни пыль, ни грязь не скопились на убранстве и утвари, человеческого дыхания тут явно не хватало.

Зато сразу делалось понятно, что долго искать реликвию не придется. В пещере был только стол, два карла, длинная лавка, плетеный из лозы сундук и ларец. Вероятно, кедровый, но лак на нем так почернел от времени, что рисунок дерева совершенно не проглядывался.

Машинально обтерев руки платком, я склонился перед ларцом и с немалым трепетом приподнял крышку. С трудом провернулись бронзовые петли, крышка распахнулась, и я смог заглянуть внутрь ларца. Дыхание, которое я от волнения задержал, склонившись над вместилищем реликвии, с шумом восстановилось. Ларец был пуст.

Оторопело помотав головой, я заглянул в плетеный сундук. Там тоже ничего не было. Даже каких-нибудь крошек или дохлых мышей – совсем ничего. Полагаю, весть, которую я принесу брату Ожье, поставит его в тупик. Бедолага кармелит!

Брата Ожье мое сообщение так ошарашило, что сперва он просто отказался мне поверить. Я отнес его дерзость на счет нервического самочувствия и подтвердил, что все обстоит именно так: ларец на месте, пеленки – как ни бывало.

Кармелит погрузился в тягостное молчание. Мы расселись по своим местам в лодке, и я приналег на весла. Как бы там ни было, а продлевать свое отсутствие в Акко, сверх необходимого, резонов у меня не было. Устав от интенсивной гребли, я ненадолго уложил весла вдоль бортов и стал встряхивать руками и крутить поясницей, чтобы снять напряжение. Во время одного из поворотов я заметил на берегу любопытную фигуру.

– Кто это, Зулеб?

– Какой-то старик-монах, – Человек, подпрыгивающий у кромки воды, явно не слишком занимал Зулеба. Должно быть, он никогда его раньше не видел. О себе я такого сказать не могу, поскольку опознал в человеке ни кого иного, как брата Луи – патриарха молчальника босых кармелитов. Когда я обратил на него внимание брата Ожье, тот несколько оживился и попросил меня скорее причалить к берегу. Напрягши спину, я выполнил его просьбу.

Брат Луи, стоя обутыми в сандалии ногами в воде, кричал сиплым голосом человека отвыкшего от речи:

– Вы привезли ее?

Весть о том, что реликвия исчезла, его опечалила, но не удивила.

– Так я и знал. Бог да проклянет этих интриганов! Пречистая дева да отвратит от них свой лик! Сатана во всей мерзости своей да выпотрошит их черева, а турецкие нехристи да оскопят их своими желтыми ногтями!

Старик, похоже, долго сдерживал свои ругательские таланты и теперь дал им выход.

– Да отсохнут их уды и ятра, и да прольются их глаза на землю гнойными каплями! Проклинаю их самое и породивших их, и труды их, и дни, и след каждого из них, и пищу его, соль его, и огонь его! Паки и паки проклинаю их, да пожрут их Белиал и Астарот!

На этом месте старец, сообразив, до чего он договорился, захлопнул себе руками рот.

– Поаккуратнее, – буркнул Зулеб. – С такими именами не шутят.

А брат Ожье, весь побелевший, с проступившими на висках жилами (так старался он держать себя в руках) холодно попросил:

– Брат Луи, расскажите нам, что вам известно о пропаже реликвии, почему вы здесь и почему нарушили обет молчания?

Старец прополоскал рот озерной водой, и, собираясь с мыслями, пригладил мокрой ладонью редкий пух вокруг тонзуры. Или лысины, в таком возрасте ей уже приличествует быть.

– Это все Камилл, проклятье ему, – голос старика стал глуховат, словно он был не совсем уверен в своих словах. – На заседании Капитула он обронил, что только общая беда сплотит сейчас орден.

– Это было до предсказания одержимой? – поинтересовался я.

– До. И сказать по правде, думаю, не было никакого предсказания. Все рассказы о нем идут от Камилла или близких к нему братьев. Придумал он это, а потом подстроил пропажу. Но такие штуки с реликвиями с рук не сходят! – старик почти визжал, потрясая тощим, как птичья лапка, кулаком.

– Странная версия, – я пожал плечами. – К чему ему тогда обращаться ко мне за помощью? Потянул бы время, сплотил орден, а потом бы реликвия "нашлась".

Пряча глаза, старик ответил:

– Вас должны были убить. Такая трагедия! Спаситель реликвии не добрался до цели, где нам искать нового!? Он был таким любопытным и доброжелательным, хотел помочь ордену, мир его праху!

– Абсурд! – слова старца возмутили меня. – Не верю, что кто-то из братьев, включая Камилла, пошел бы на убийство! Пусть я не знаю его, но я разбираюсь в людях!

– О, нет, – выставил перед собой ладони старик, – конечно, Камилл не стал бы брать на душу такой грех! Думаю, он полагал, что вас убьет совсем другой человек и по другому поводу.

– Да кто же!?

– Он, – брат Луи указал куда-то в прибрежные кусты.

Тут же Зулеб сорвался с места и раньше, чем я успел понять, на что указывает старый монах, ворвался в заросли, откуда тут же донесся крик и звуки ударов.

Через минуту Зулеб бросил к нашим ногам моего слугу Абих Мамеда.

– Абих? – я склонился над оглушенным телом и приложил руку к тому месту на шее, где в такт ударам сердца пульсирует жилка. Удары были редкими, но сильными, из чего следовало, что Абих жив и лишь оглушен, да и то скоро очнется.

– Да-да, он самый. Соглядатай и наверняка убийца, – веско заговорил брат Луи. – Вы тайно покинули город, стало быть, вы шпион французов. Он выследил вас и прятался. А зачем? Разумеется, чтобы убить. Наверное, у него есть удавка. Турки любят душить. Накинут петлю на горло и скручивают ее. У слабого сломается шея, сильный задохнется.