Текст книги "Инклюз"

Автор книги: Вениамин Шехтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Я бросился к туркам, я даже взял их деньги. Но они не стали искать вас. Они пришли с порохом и штыками. Они разрушили обитель. Они убили даже раненых, уходу за которыми я хотел посвятить себя, чтобы замолить свои грехи. Пророчество свершилось! Но виновник того, что пришла не беда, а трагедия – ты!

Тут он завыл, а потом стал бредить, требуя, чтобы его повесили на осине.

– Дурак какой! – глядя на брата Ожье со смесью восхищения и сарказма сказал Зулеб.

Мы похоронили тела тех, кого нашли среди развалин, а заодно и Абиха Мамеда. На доске, бывшей когда-то столешницей, брат Камилл написал имена тех, кого знал. Жаль, нам не было известно имя, которое получил Абих при крещении.

Ночевать среди руин мы не стали. Отошли в сторону Хайфы и заночевали в реденьком горном лесу. Наутро мы разойдемся. Братья Камилл и Луи пойдут своим путем, захватив с собой брата Ожье. Должно быть, суровая выйдет ему епитимья.

Зулеб скроется на своих загадочных тропах. А куда идти мне – непонятно совершенно. Но в Акко возвращаться было бы крайне неосмотрительно и опасно.

С такими мыслями я натянул одежду на голову и уснул прямо на теплом камне. К утру он остынет, но мое крепкое здоровье убережет меня от простуды.

На рассвете, когда холод пробрал меня до костей, я встал и обнаружил: место, где с вечера обосновался Зулеб, пустует. Однако хурджин его и мушкет лежали там, где он их положил, отходя ко сну.

Прохаживаясь, чтобы согреться, я услышал журчание ручья и решил, что будет уместно прополоскать рот от ночной несвежести.

Возле ручья на корточках сидел Зулеб. Он брился, глядясь в крохотное стеклянное зеркало неправильной формы – осколок большого.

– Холодно, – вместо приветствия сказал Зулеб. – Я же дал клятву, что сбрею бороду, если ты наврал и кармелитская пеленка в ларце. Вот сбриваю.

Я сел напротив и стал смотреть, как он вершит нелюбезное ему дело. Удивительным образом кожа под бородой у Зулеба была почти такой же смуглой, как и на остальном лице. А я думал, он почернел от солнца, а не родился таким.

Убрав бритву, Зулеб подмигнул мне.

– Ладно, я не сержусь. Я тебя разгадал. Ты гармианец, да? Встречал таких, ваша вера близка к моей. На вот, на память. Сам когда-то сделал.

И он перебросил мне некий предмет, при взгляде на который мне расхотелось что-либо говорить насчет примстившегося Зулебу моего поклонения Гарму, да и о чем – либо еще.

К более чем хорошо знакомому мне куску янтаря с серым боком и пузырьком воздуха внутри, посредством серебряного кольца приделан был пучок щетины. Помазок. Зулеб слукавил, сказав, что сделал его сам. Максимум – починил.

Не давая себе уплыть в воспоминания, я задумался о том, чем отдарить Зулеба. Бельгийским пистолетом (а еще лучше – ха-ха, пулей из него)? Но отдавать единственное оружие перед долгой дорогой – безумие. Поэтому я протянул Зулебу Мильтона. В конце концов, отдать книгу владельцу я не смогу, так как в Акко не вернусь.

Рыжий посмотрел на обложку, взвесил книгу на ладони и в задумчивости почесал свежеобритый подбородок.

А я сжал в кулаке помазок. Менее всего на свете я хотел сейчас держать в руках эту вещь. Многое разбередила она в моей душе. Особенно же осень далекого года и замок Иртвель.

***

Я стоял у доверенной мне бойницы, перебирал стрелы в туле и молчал вместе со всеми. Такой тут был обычай – перед боем молчать. Никаких шуток, никаких песенок, никакого «если что, передай моей…». Все это или накануне или после. Но никакого «после» не предвиделось. Все знали, что, когда красное солнце прикоснется к вершинам черных елей, нам останется жить меньше времени, чем потребуется солнцу, чтобы вынырнуть из-за синих гор.

Впрочем, я забежал вперед, и сильно. Стоит начать с того дня, когда я вошел в окованные желтоватой бронзой ворота замка Иртвель. Вошел как бродяга, ищущий куска хлеба и кружку молока в обмен на тяжкую, но недолгую работу или, если повезет, даром.

И в первый же день я полюбил этот замок, который стал мне домом, и людей, населявших его, которые стали мне друзьями и братьями. Но я снова тороплюсь.

Все, что у меня было хорошего – крепкие сапоги и удобный посох, стянутый посередке и у концов гречишной бечевкой. Всеми этими тремя предметами я и прогрохотал по гулким доскам моста. Стоявший у ворота долговязый стражник в кольчуге и яке с рисунком, повторяющим весящий над воротами герб, не стал преграждать мне дорогу копьем, не стал даже ни о чем спрашивать. Только внимательно оглядел пока я шел по мосту и кивнул.

– Нет ли какой работы? – спросил я кузнеца, притулившегося со своей кузней под внешней стеной неподалеку от ворот. Поерзав по лбу головной повязкой, чтобы впитался выступивший над бровями пот, кузнец махнул клещами.

– Там вон в узле, что от обеда осталось. Поешь сперва, а потом уж посмотрим. Спина у тебя широкая, уж меха качать всяко сгодишься. А мелкий пусть купаться бежит, давно просится.

Повернув голову туда, куда он указывал, я сглотнул слюну при виде куска холодного мяса в полуразвязанном узелке, лежащем на колоде, и перехватил полный надежды взгляд коренастого подростка, тянувшего за веревку меха.

Утолив голод и напившись воды из бочки, я скинул лохмотья, служившие мне рубахой, и сменил парнишку у мехов. Поблагодарив меня кивком и смехом, он рванул через ворота и, судя по всплеску, прямо с моста прыгнул в ров.

Качать меха – как раз та работа, на которую я рассчитывал. Изматывает, а голову оставляет свободной. С час я то тянул, то отпускал оттертый руками до жирного блеска канат, а кузнец, покряхтывая, правил мятый толстостенный цервельер.

Отложив молот, кузнец покрутил шлем на клещах и с сомнением присвистнул.

– Глупая вещь. Делать его – в полдня управишься. А чинить да выправлять – весь день уйдет. Тебе – он оценивающе окинул взглядом мой торс и руки – доводилось ведь нашивать такие?

– Нет. По мне так тоже глупая вещь. Лучше уж мисюрка с репьем и крепкой бармицей.

– Тут такого не сыщешь, – усмехнулся кузнец. – Но! – он поднял вверх клещи – свой основной инструмент жестикуляции, – что-нибудь тебе эрлов каморник разыщет. Ежели захочешь в дружину поступить. А чего не поступить? Ты ж воин, сразу видать – мышца не та, что наша кузнечная. Лучник, поди?

– Я кивнул и вслух восхитился его наблюдательностью.

– Угу. Я приметливый, – согласился кузнец и, покачав клещами, дал мне понять, что горн остывает, пора бы вновь привести меха в движение. За работой он помалкивал.

– Лучник? Это неплохо, но щитники нам нужнее. В пешем строю работал? В железе с копьем?

Я скромно отвечал, а Гунно – коморник эрла Векса Бьяна почесывал щетинистый подбородок и вздыхал в такт моим ответам.

– Сможешь, но толку немного будет? Верю. Тут раж нужен, у лучников не то. Иди в казарму к Беспалому. Ох, к капитану Варру, конечно! И не называй его Беспалым, по крайней мере, до того, как подерешься с годик под его командой. За глаза я имею в виду. А в глаза – никогда. Иди, а потом снова ко мне.

Капитан Варр не стал спрашивать меня, где и за кого я воевал, только предупредил, что в замке есть обычаи, которые никогда не нарушаются. Один из прекраснейших по его словам обычаев заключался в утоплении воров и мародеров посредством удержания головы в лохани с квашней, а за неимением – в нужнике.

Слова его меня не напугали, ведь воровал я только тогда, когда не было другого способа поесть и одеться, а мародерством не занимался никогда.

Капитан вытащил из сундука проклеенный жилами лук и две стрелы и, позвав меня за собой, вышел вместе со мной за замковую стену.

– Одна на дальность, вторая на меткость. Стреляй вдоль леса.

Лук был мне длинноват, я привык к более коротким, зато растягивался с приятной плавностью. Дальностью полета стрелы капитан остался доволен.

– В то дерево! – приказал Варр, указав на чуть выступавшую за общую границу леса ель. Я прикинул расстояние и ветер, взял три пальца поправки и отпустил стрелу, рассчитав, чтобы она пришла в ствол на уровне сердца. Ошибся я совсем немного, причем с высотой угадал, вот только стрела не осталась в дереве, а, содрав кору с его бока, ушла в лес.

Капитан качнул седеющей головой и вынес вердикт:

– Годишься. Каждый раз надеюсь наткнуться на такого стрелка, чтобы из ряда вон, но и просто хорошему найдется заделье. Получи оружие, доспех и подъемные, спать приходи в казарму. С утра – на стену, днем упражняться, ночью спать. Со следующей недели спать утром, на стену ночью. Еще через неделю – вместо стены в патруль. Так по кругу.

– Понял, очень благодарен.

Коморник разрешил мне самому выбрать лук. К счастью мне удалось найти привычный мне зифар. Еще Гунно предложил мне взять подъемные не деньгами, а одеждой, и я согласился. Крепкие штаны и рубаха, овчинный плащ – все это поначалу нужнее, чем возможность пить в свободное от службы время. Ратнику и так поднесут. А вот бесштанному могут и за деньги не налить.

Дежурства на стене оказались невероятно скучны. Раньше мне никогда не приходилось так много времени проводить на одном месте. Причем, месте размером в два шага на полтора. Я даже не обязан был вглядываться в подходы к замку. Просто быть готовым к стрельбе, когда раздастся сигнал: с донжона затрубит рог и вывесят желтый гвидон.

Но в остальное время я с удовольствием упражнялся с луком, без особого удовольствия, но с пользой – с топором, щитом и копьем. А главное, общался с людьми, окружавшими меня. И как сразу удивился, так и продолжал изумляться и радоваться тому, как мне с ними повезло.

В дружине, выполнявшей роль замковой стражи и войска, не было, вопреки обыкновению, людей совершенно безмозглых. Подлецов и прочих мерзавцев на первый взгляд не было вовсе, но так-то уж точно не бывает. А были веселые, смелые мужики и парни, с некоторыми из которых я быстро сдружился накрепко.

Первым и самым любимым из друзей стал балагур и рассказчик Олив, которого обычно называли уменьшительно – Ольвин. Плосколицый и весь малость растянутый в ширину, с руками на ладонь длиннее моих, при том, что я на голову выше, Олив был как раз тем исключительно умелым лучником, какого искал капитан. Почему Варр не признавал его талант за выдающийся – ума ни приложу. Может быть потому, что сам Олив свое мастерство почитал случайным и при каждом выстреле, равного которому не сыскать, пожимал плечами и с хохотом говорил: "Опа! Снова повезло!".

Мы с ним часто попадали в пересменку, и каждый раз тот, кто уходил с поста, задерживался, чтобы немного поболтать. Разговоры о луках и стрельбе Олив держал за скучные, предпочитал истории о местной шлюхе, жене каменщика Буара Сивлии. Сивлия – женщина неуемная, вечно попадала в диковинные ситуации, а спасал ее непременно верный Буар. Историй этих Олив знал множество, и нипочем не поверю, что уж половину-то он не придумал сам.

Вторым моим приятелем, а затем и другом стал Мелкий – племянник кузнеца. Имя у него какое-то было, но к четырнадцати годам успело потеряться за ненадобностью. Не по годам крепкому Мелкому наверняка еще предстоит стерпеть немало насмешек насчет своего прозвища, когда он превратится в семифутового здоровяка. Все задатки у него были. Разговорчивостью Мелкий не отличался, зато был идеальным слушателем и товарищем для путешествий. Он никогда ничего не забывал, не позволял повторять байки, что способствует развитию фантазии и красноречия. Но главное, он был так наблюдателен, что, как собака, умел угадать движение или желание спутника до того, как тот сам понимал, что собирается сделать или чего хочет. Угадывал и неизменно выражал предупредительность и радостную готовность помочь.

Вот только ел много. Если мы выбирались побродить в окрестностях замка, провизии для перекуса приходилось брать из расчета на четверых, а ведь ходили мы вдвоем.

Третьим, с кем мне повезло близко сойтись, оказался ветеран-щитник Старший Равли. Приставка "Старший" сохранялась уже долгие годы, несмотря на то, что его тезка Меньший Равли давно покинул замок, сорвавшись вместе с бродячей жонглершей.

Старший Равли стал моим наставником в пешем бою, упражняться в котором должны были и мы, лучники, и легкая кавалерия, и скауты. Поначалу Равли был молчалив, но, обнаружив во мне усердного и одаренного ученика, обладающего к тому же некоторым практическим опытом, потеплел. Искусный в бое копьем, топором, кистенем, он научил меня множеству приемов и хитростей, которые не только помогали поразить противника, но и позволяли драться эффективно, экономя силы и оставаясь подолгу свежим, даже в затянувшейся схватке. После упражнений мы часто вместе шли к пивовару Гаузу, где угощались свежайшим пивом и "тайным" увлечением Гауза – сладкими наливками из всего, что можно заставить забродить. Равли любил влить в кружку, прямо в пену, мерку крыжовенной, а я предпочитал потихоньку цедить прозрачную из ревеня.

Когда пришло мое время присоединиться к патрулям, вышло так удачно, что вместе со мной лес и поля обходил Олив. Ну и, бывало, что к нам присоединялся Мелкий, хотя это и не приветствовалось старшим патруля. Но гнать его не гнали, с чего бы?

Лес, черные сосны которого окружали холм, на котором стоял замок с запада, стоит того, чтобы рассказать о нем. Патрули за долгие годы вытоптали в нем тропинки и на первый взгляд они были единственным доказательством того, что в лесу бывает кто-то, кто ходит на двух ногах, но не умеет летать. Уже в первом же патруле я узнал, что это не так. Началось все с того, что на полуденном привале наш командир десятник Шлог не одобрил рвения, с которым я принялся собирать валежник.

– Костер нельзя! – прикрикнул он на меня, а когда я уронил хворост на землю и поинтересовался причиной запрета, объяснил:

– Духобабы дыма не любят. А чего они не любят, то и эльфам не по сердцу.

– Тут живут эльфы? – поразился я, оглядывая непроглядную чащобу, куда не проникал толком свет солнца и всегда было свежо и сыровато.

Десятник выпучил глаза.

– Да как им тут жить? Они любят, чтобы светло, листья, орехи. А тут просто патрулируют, как и мы. Кто какой непорядок заметит, тот своему правителю скорей сообщает, если сам устранить не смог. Мы эрлу Вексу, а они своему старейшине Дагру Огенрану. А уж эрл со старейшиной потом договариваются, как быть. По родственному.

– Как так?

– Ну, эрл-то Огенрану внук, не то правнук. Ты что, не приметил, какие у эрла глаза да уши?

– Так я его и не видел пока толком.

– Увидишь. Как время большой охоты придет, так и увидишь. И, ежели глаз у тебя лучницкий, приметишь, что уши-то без мочек и врозь растут, а глаза с золотыми ободьями вкруг радужки. Потому, что эрл наш, как есть на одну четверть эльф. И со сродственниками дружен. Вишь, как нам повезло! А ты хочешь подкузьмить с костром.

Отряхнув руки от налипшей с хвороста коры и паутины, я помотал головой.

– Совершенно не хочу.

– Тогда подтяни пояс, да пошли. Пока болтали, так даже поесть не успели.

Тут он был не совсем прав. Как только выдвинулись, Олив сунул мне кусок хлеба с вареной печенкой.

Жуя печенку, (хлеб я вернул, не люблю хлеб) я перебирал в памяти странности замка Иртвель. Что люди сплошь приятные – это полбеды, а вот дружба с эльфами… В других землях люди с ними, конечно, тоже не воевали. С эльфами воевать дело зряшное. Походом на них идти? Если войско большое, растворятся эльфы в лесах – не найдешь. Можно их селения жечь, а что толку, если они новые вырастят, да не прикладая рук, только на дудочках наигрывая. А малому войску – самому конец. Перестреляют издали, передушат в чащобе живыми удавками. Короче, не воюют с эльфами. Но и дружбы особой не водят. Торговлишка есть, но хилая, меновая. Хотя, с другой стороны, если эльф девку обрюхатит, то никто ее порицать не будет. Уж очень детишки получаются смышленые, и не болеют никогда. Только вот сами эльфы их за своих отпрысков редко признают, а тут не сына даже, а внука эльфийский старейшина признал. Удивительно!

Но еще удивительнее мне стало, когда через два дня, во втором своем патруле, на той самой полянке, где мне десятник про эрла объяснял, застали мы не кого-нибудь, а один из тех самых эльфийских патрулей, про которые Шлог толковал.

Трое эльфов сидели по птичьи на нависающей над краем поляны толстой еловой ветви, и, передавая друг другу, слизывали сок с надрезанной маковой головки. Головка была с полкулака, где такую нашли?

При виде нас эльфы встряхнули рыжими косами, вроде как поздоровались. И тут же, встав, растворились среди хвои. Причем они не таились, просто умеют.

– Видал? – сказал Олив. – Они ж, вроде, по ночам только тут того.

– Шаманы ихние что-то почуяли, – разъяснил Шлог. – Что-то нагадали, или как там у них. Вот, Огенран своих и кинул нам на усиление. Ешьте, парни, отдыхайте. Но уж как выйдем – молчок, и смотрите-слушайте во все четыре!

Десятник зря б говорить не стал, мы это уже знали. И потому слуха и зрения не щадили. Но ничего угрожающего так и не встретили. Лес был таким же, как и в прошлый раз. Кто-то мелкий понизу шуршит, кто-то клювастый или зубастый над головами шишки лущит, кто-то косматый шерсть на коре оставляет.

Следующую неделю нам с Оливом снова в очередь пришлось на стене стоять. Я скучал по патрулям, Олив кивал головой и говорил:

– О, понял! Вроде и скукота по лесу бродить, а уж на что интересней, чем здесь торчать.

Утешало нас то, что на конец недели эрл запланировал большую охоту. Такую, что кроме егерей и псарей найдется заделье и части дружины. Мы как лучники рассчитывали в эту самую часть попасть.

О том, что мне повезло, я узнал от Старшего Равли.

– Ты верхом ездишь? – спросил он у меня, когда я пришел на занятия. Сегодня у нас был день копейного боя. Утомительного и однообразного. Всяких финтов и кручений Равли не уважал, предпочитая до бесконечности отрабатывать прямые уколы и уход за шит.

– Еще как езжу! – хвастливо ответил я. Мне было, чем похвастаться, с конем я управлялся получше многих рыцарей, только дорог конь, не про мою честь.

– Тогда до копий сегодня не дойдет, – вздохнул Равли. – Что ж ты так? Научился где-то этой дурости лошадиной, а я теперь один пей? Иди, давай, к конюшням, там тебе подберут меринка, станешь его до охоты чистить, положено так, чтобы привык.

– Не обижайся, – я хлопнул Равли по плечу. Коня чистить дело быстрое, у Гауза раньше тебя буду!

По дороге к конюшням я забежал за Оливом.

– Не, верхом это не по мне, – помотал головой мой друг. Телегой править могу, а в седле сроду не сидел. Конная нынче охота, жаль.

Он махнул рукой и вернулся в казарму, а я вскоре познакомился с Бушем, как верно угадал Равли, мерином.

Буш мне понравился. Привыкший менять наездников, он не упрямился, был спокойным и ласковым коньком. Хоть и всего пяти локтей ростом, Буш, наверняка, был резвым: ноги сухие, мышцы под кожей, как морские волны – все время движутся, перекатываются.

Дружелюбный и при том годный к настоящему делу конь – редкость. Я с удовольствием вычистил Буша, погонял на корде и, к сожалению, нарушил слово, не только не придя к Гаузу раньше Равли, но и вообще забыв об этом. Когда вспомнил, Равли от пивовара уже ушел и, по словам последнего, только пригубил, да и то без удовольствия.

Чтобы загладить вину перед другом, я уговорами и хитростью вымутил у Гауза две полные фляги крыжовенной наливки, запасся копченой рулькой и перченым рулетом из сала с ливером, и, подгадав время, когда мы все четверо были свободны, позвал друзей на Лисью горку.

Такое имя носил холм в миле от замка, окруженный кленовой рощей, неведомо как сохранившейся между распаханных полей. На холме жила лисья семья, которую по обычаю не трогали. Лисы тут обитали смышленые, и курокрадством людей не провоцировали. Мышковали себе, да кроликов ловили. Места спокойнее и красивее я в округе не знал.

Мы пили и болтали, сидя на занесенном кем-то на вершину холма, как нарочно для подобных посиделок, толстенном бревне. Равли следил, чтобы Мелкий на налегал на наливку, а запивал бы еду сидром.

Внизу весело краснели кленовые листья, а здесь на желтом от увядающей травы холме, если чего и не хватало, так только лис, которые обычно сновали неподалеку в расчете на остатки еды. Сейчас бы их рыжие спины должны были то и дело показываться из желтой травы.

– Где лиски-то? – первым не выдержал Мелкий.

Мы с Оливом пожали плечами, а Равли облизал хрящ на рульке и задумался.

– Вообще нехорошо, – сказал он через некоторое время. – Может, я щас пустого страху нагоню…

– Нагоняй! – жадно потребовал Мелкий и приготовился внимать.

Равли сплюнул под ноги, постучал жестким пальцем по бревну, на котором мы сидели.

– Силу набирает.

– Бревно? – удивленно вскинул брови Мелкий.

– Это он так бревно, а перевернешь – идол. Скверный идол. Его отец нашего эрла своими руками сковырнул. Никто ему помочь не решился. Потом уж, когда ясно стало, что силы в идоле нет, стали его простым бревном считать. Удобное бревно, не гниет, а зимой снег на нем не держится, скатывается сразу. Сиди, кто хочешь. А лет полста тому не то было. Вру, не полста, сто с гаком.

– Так отец или дед эрла? Век назад, какой отец, эрл-то не старый совсем. Его вон лет, считай. – Ольвин указал на меня пальцем.

– Дык, полуэльфы ж! – Воскликнул раздраженный недогадливостью друга Равли. – Жизнь ихняя, считай, как наших две-три. Говорю отец, значит отец! Сам он кайлом да лопатой идола повалил, и еще, говорят, наговорил над ним.

– Эльфийским наговором? – уточнил Ольвин.

– Не, он же тока на половину эльф. Обычным, человечьим. Но сильным. А допреж, как он управился, стоял этот идол да на всех зыркал. Кто глаз не отведет, тому худо придется. Того он зыркал, что голодный был. Еще тому раньше кормили его.

– Чем? – прошептал, уже готовый к ответу, Мелкий.

– А чем такого идола кормить, как не кровушкой нашей? – не подвел его Равли. – В исстарние времена прям резали людей-то. Но позже народ одумался, мужики, кто покрепче, сами приходили, жилы себе резали да идолу на язык кровь спускали. Потом веревкой перетянут вот тут, – Равли ухватил себя за локоть, – и кто своим ходом до дому дойдет, а кого под руки сведут. Слабнет человек без крови. Были и такие, кого идол принуживал: те всю кровь до капли отдавали. Но редко, ему и так хватало. Хотя злился, что не насмерть людей режут, не так ему сладка кровь, когда тот, кто дал ее, живой остался.

– А ну перевернем его! Глянем каков! – загорелся Мелкий, но Равли приложил палец к губам и замотал головой.

– Нипочем! Помалкивай про такое! И эрлу неуважение, и дело опасное. Говорю вам, оттого лисы не кажутся, что снова в идоле сила завелась. Мы не чуем, а у лис нюх особый! Как бы навовсе не ушли отсюда-то!

– А кто этого идола поставил? И зачем? – спросил я.

– Кто… люди ж и поставили. Пращуры наши. Затем поставили, чтобы жисть себе облегчить.

– Какое облегчение от кровожадного идола?

– А такое, – вздохнул Равли, – что, ежели идола поставить, то тот, кого из бревна искусники вырезали, реже станет живьем являться. Идол, он навроде языка или рта. Мы вот рот от себя отдельно оставить не можем, и он у нас один, больше не положено. А тот, чей идол, он же не таков. У него, может, таких идолов дюжина была, и с каждого он кормился. Удобно. Самому шастать не надо, тока, если охота придет беды людям наделать.

– А вот это и вправду страшновато, – я даже передернулся, представляя то, о чем говорил Равли. – Кто ж он такой-то?

Равли развел руками.

– Имени не знаю. Не положено было вслух говорить, что б не накликать. Все и так знали. Но года-то шли. Кто знал, молчал, а кто не знал, так и не услыхал. Кануло имя. Да и сам он пропал. Все уж думали насовсем. Но ежели идол силу набирает, стало быть, ворочается он. Помнишь, – Равли помрачнел, – вы мне сказывали, как эльфов в лесу днем увидали? И десятник ваш решил, что эрлов дед чего-то наворожил? Вот, мне сдается, прав он, десятник. Почуяли эльфы, что беда идет. И лисы вот тоже. У эльфов шаманство ихнее, у лис чутье природное. Тока мы обделенные, тогда только чухаемся, когда прям в нос нам суют.

– Да ну, не пугайся и нас не пугай! – хмыкнул Ольвин. – Раньше-то понятно жили, в лесу молились колесу. Всякий обидеть мог. А теперь мы есть – дружина. Сотня с десятком, да рыцарей трое, да сам эрл. Кто нашей кровушки захочет – живым не уйдет!

– Угу. Кабы так славно бы, – покачал головой Равли. – Ладно вечереет. Пойдем?

– Мы побросали кости на землю для лис. Может, придут по темноте, а сами поспешили в замок. У каждого были дела поближе идолов и тех, кого они представляют.

Говорят, нет зрелища роскошнее королевской охоты. Вот не возьмусь спорить, не видал.

Наш эрл (я ем его хлеб, потому да считаю своим) Векс охоту любил. Уж раз в четыре-пять дней непременно уходил в лес с копьем, луком и кем-нибудь из опоясанных приятелей. И непременно возвращался, если не с косулей, так хоть с фазаном. Но большие охоты были в Иртвеле редкостью. Старший Равли помнил: меньше дюжины, а ведь жил в замке четвертый десяток лет. К такому бы событию готовиться, да что-то я особой суеты не замечал. И, несмотря на это, когда настало утро охоты, все было готово, и это самое "все" было таково, что и король от зависти камушки с собственной короны пообкусывает (или зубы об них в труху стешет).

Мое место было скромное, зато с хорошим обзором. Нас, конных стрелков, еще при волчьих хвостах выгнали за ворота с тем, чтобы мы, растянувшись редкой цепью, перегородили свежесжатое поле напротив замка. На флангах стояли десятники, а меня, новичка, воткнули в середку, где, если что, вреда поменьше будет.

Держа Буша под уздцы, я любовался на то, как выезжает на рассвете из замка эрл с остальной охотой.

Первыми показались егеря, все в зеленом, разукрашенном медными пряжками и оловянными значками, непременно в виде дубовых листьев. Каждый в отставленной руке нес рог, и как будто все время готовился в него затрубить. Но этого, конечно, до поры не случится. Кони их ступали медленно, но видно было, что все они – отличные Гюнтеры, крепкошеии, с сухими бабками.

За егерями бежали псари, и каждый вел на сворке трех-четырех псов, рыжих и пегих клыкачей из тех, что в одиночку управляются с подсвинком, а слаженной сворой валят оленя или держат невредимым до прихода охотника – как прикажут.

За псарями ехали оруженосцы с флажками, а сразу следом – рыцари в яках, разрисованных головами зверья, и щитами в парусиновых чехлах, на которых были нарисованы следы медведя или кабана.

Егеря уже миновали нашу цепь, когда из ворот показался эрл с супругой. Оба они несли у седла короткие копья с крестовиной позади широкого жала, а у эрла плюс к тому висел на луке легкий лабрис на длинной ручке. Раньше я не особенно обращал внимание, во что эрл одевается, а сегодня рассмотрел, что на нем поверх кольчуги сюрко цвета давленой клюквы.

Его жену я видел впервые. Хорошего роста, с волосами, забранными под берет одетая в платье того же цвета, что и сюрко мужа. Платье плохо мялось, когда она двигалась, и я подумал, что, на самом деле, это бригантина. Не сразу удалось мне вспомнить ее имя – Ошенн.

Приказ десятника я помнил лучше, поэтому, едва рыцари проехали мимо, я вскочил на Буша и, ровно в тот момент, когда караковая кобыла эрла поравнялась со мной, сжал шенкели, и развернул Буша на месте так энергично, что он всхрапнул. Нам, стрелкам, положено следовать в полусотне шагов позади эрла.

Солнце всходило, а мы рысью продвигались через поле, вспугивая перепелок и кроликов. Ни тем, ни другим сегодня ничего не угрожало, но пестрые птицы вспархивали из под копыт со звуком распарываемого шелка, кролики же бесшумно улепетывали зигзагами и затаивались, но всадники были повсюду и зверьки снова убегали, слишком глупые для того, чтобы просто переждать.

Хотя нас и подняли, чуть ли не затемно, не мы были первыми. Еще с вечера по холмам рассыпались подростки, которые выглядывали (вернее выслушивали и вынюхивали) кабаньи лежки, не тревожа секачей и маток, а только запоминая. Сейчас они подавали сигналы флажками, а оруженосцы дублировали их для эрла и рыцарей.

Поле кончилось, начались перелески. Цепь утратила правильность формы, но мы все же старались выдерживать дистанцию, не допуская больших дырок в "сети" и не сбиваясь в кучу. Передо мной и чуть правее маячили красные спины эрла и его жены. Я не выпускал их из виду, одновременно понуждая Буша продираться через подлесок.

Затрубил первый егерский рог. Почти сразу же ему начал вторить второй. Гул рогов начался на левом фланге, прошел правее, но, не дойдя центра цепи, стал возвращаться. Эрл обогнал рыцарей и галопом, удивительным в зарослях живокости и бузины, понесся туда, где егеря заметили зверя. Ошенн отставала от него на пару лошадиных корпусов.

Выполняя неотрепетированный маневр, цепь смялась; только настоящие охотники: рыцари, псари и егеря не оплошали. Псов спустили со сворок так грамотно, что они, не тратя время на свары друг с другом, сработанными тройками помчались к зверю. А мы, стрелки, опозорились.

Десятникам не удалось быстро восстановить цепь из-за чего те, кто держался в седле уверенно, кинулись догонять эрла, а прочие, каких оказалось большинство, остались на месте, воюя с собственными лошадьми.

Видя это, я решил, что неплохо бы взглянуть, как благородные охотники управятся с кабаном, и погнал Буша прямо за ними. Не успел. Все, что я увидел, это псов с окровавленными мордами, кружащих вокруг черной туши, которую, одобрительно качая головой, потрошил один из егерей. Двое других готовили подобие носилок из жердей, чтобы подвесить кабана между двумя вьючными лошадьми и отправить в замок. По обычаю Иртвеля, первая добыча большой охоты отдавалась вдовам и сиротам. То, что вдов в замке сейчас было всего четыре, включая мать рыцаря Бсая, а не вошедших в возраст сирот не наблюдалось вовсе, значения не имело.

Постаравшись не обращать (да и кто бы обратил?) на себя внимания, я развернул Буша и вернулся на свое место в цепи, которая к тому времени более-менее восстановилась.

Перелески сменялись полями, затем пошли невозделанные пустоши, заросшие купырем, корневища которого, хоть и не излюбленная, но приемлемая кабаном пища. Мы поднимались все выше в холмы, за которыми маячили настоящие горы, в которых мне бывать еще не доводилось. Вряд ли доведется и в этот раз, горы всегда кажутся ближе, чем есть на самом деле.

Снова мне была видна вся охота целиком, благодаря тому, что наша цепь двигалась ниже по склону, нежели все остальные.

Коротко хрюкнул рог, но охотники продолжили движение, ведь это был сигнал того, что поднята дичь приличная, но не достойная эрла. Этой дичью оказались две косули, одна из которых исчезла за гребнем холма, а вторая, ополоумев, метнулась прямо в просвет между охотниками. Собак на нее не спустили, добыть этого зверя – задача стрелков.