Текст книги "Том 5. Проза, рассказы, сверхповести"
Автор книги: Велимир Хлебников
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Душа Сына Выдры
Ганнибал.
Здравствуй, Сципион.
И ты здесь? как сюда попал?
Не знаю, прихоть иль закон:
Сюда идет и стар и мал,
Да, все бегут на тень утеса.
Ты знаешь, мрачный слух пронесся,
Что будто Карл и Чарльз – они
Всему виною: их вини.
Два старика бородатых,–
Все слушают бород лохматых, –
Поймав, как жизнь морской волны,
Клешнею нежные умы
И тело веры, точно рыбки,
Клешней своей сдавив ошибки,
Добыче право дав висеть
(Пускай поет в тисках железных,
В застенке более полезных),
Поймали нас клешнями в сеть.
Весы над книгой – весы счетов
Числа страниц и переплетов.
Ей можно череп проломить,
Другим не надо изумить,
Хотя порой в ее концах
Ничто сокрылось, как в ларцах,
Ума не будет и помину –
И я пред книгой шляпу скину.
Давай возьмем же по булыжнику
Грозить услугой темной книжнику?
Да, эту старую войну
С большой охотой я начну.
Я шел войной на римский дол,
Вперед, упрям и бледен, шел,
Стада слонов сквозь снег провел,
Оставив цепи дымных сел,
Летел, как призрак, на престол,
Свободу юга долго пас,
Позднее бед числа не счел,–
Не для отчизны властных глаз,
И много знал в душе я ран,
И брата лик упал в мой стан;
Он был с копья сурово сброшен,
Суровым долгом рано скошен,
А волосы запутались о тын,
Был длиннокудр пустыни сын, –
Нет! Но потому, что римские купцы,
Сходя толпой накрашенной в Аид,
Погибнув от обжорства, лени и чумы
Зовут избытки и заразы,
Телом лоснящимся и масляным
Помощники неслыханным напраслинам.
Смерть розную рождение сулит
Пустыни смолами надушен
К словам, умри, равнопослушен.
А путь сюда велик и прям
И мира нашего властям
Становятся ненужными подпольные заказы,
Посредством юрких ходоков,
На масло и на жир у римских мясников,
На снедь горячую и гадкую,
В ней мы, по ученью мудрецов,–
<Не> верю я в ученье шаткое! –
Печемся здесь в смоле купцов,
По грудь сидя в высоких бочках,
В своих неслыханных сорочках,
Забыв о битвенных утехах
И о латах и доспехах,
Не видя в том ни капли толку,
И тянем водку втихомолку.
Ее приносят сторожа
Тайком, украдкой и дрожа.
Смущать подземное начальство
Они научены сызмальства.
Итак, причина у войны:
Одни весьма, весьма жирны.
Так Карл мрачно учит нас.
Товарищ в славе повествует
Толпе соседей и соседок
Про утро наших грез и сует,
Что первый мой неясный предок,
Сокрытый в сумраке времен,
Был мил и дик, но не умен.
Рукой качаясь на сучках,
С неясной думою в зрачках,
В перчатках белых на меху,
Как векша, жил в листве вверху,
Ел пестрых бабочек и зерна,
Улиток, слизней и грибы,
Он наблюдал глазами черными
Звезд ток, взобравшись на дубы,
Ладонью пользуясь проворной
Для ловли, бега и ходьбы.
И вовсе был простаковат
Наш предок, шубою космат,
С своей рукою волосатой.
А все же им служи и ратуй.
Таких людей я с ног сшибал
Одной угрозой темных взоров.
Сципион.
Ты прав, мой храбрый Ганнибал,
Они не стоят разговоров.
Наш мир, поверь, не так уж плох,
Создав тебя, создав меня!
Создать двух-трех веселых блох, –
Совсем не тяжкая вина.
Ганнибал.
Итак, пути какой-то стоимости.
О! слава! стой и мости.
Причина: кость или изъян
Есть у людей и у обезьян.
Ты веришь этой чепухе?
Сципион.
Ей-богу, нет. Хе-хе!
Мы пляску их, смеясь, увидим,
А там, зевая, к предкам выдем.
Извергло их живое,
И вот, сюда явившись, двое
Приносят копоти огни,
Из новой истины клешни.
О тенях тени говорим!
Как много звезд там вдалеке.
Послушай, осаждая Рим,
Себя ударив по щеке,
Давил ты меньше комаров,
Чем сколько смотрит на нас ныне
<В> ночной доверчивой пустыне
Созвездий, пятен и миров.
На римском щеголе прыщей
Садится меньше и бедней,
Чем блещет звезд во тьме ночей.
И то, чему свистят,
И то, чему все рукоплещут –
Не стоит много (образ взят),
Когда кругом так звезды блещут.
Как два певца, что за проезд
До ближнего села,
Расскажут вам теченье звезд
И как устроена пчела.
Но слышишь – ходит кто-то,
В руке же древко дрота.
Святослав.
И снова, меж вас пролетая,
Вскрикну: «Иду я на вы!»
Горе: кайма золотая
Обвила пространство главы.
Чело, презиравшее неги,
И лоб, не знавший слова «страшно»
Налили вином печенеги
И пили так, славя мной брашно.
Пугачев.
Я войско удальцов
Собрал со всех сторон
И нес в страну отцов
Плач смерти, похорон.
Самко.
Я жертвой был течений розных,
Мои часы шли раньше звездных.
Заведён люд, <как> часы.
Чашкой гибели весы
Наклонилися ко мне,
Я упал по звезд вине.
Ян Гус.
Да, давно и я горел.
И, старее, чем вселенная,
Мутный взор (добыча хворости),
Подошла ко мне согбенная
Старушка милая, вся в хворосте.
Я думал, у бабушки этой внучат
Много есть славных и милых,
Подумал, что мир для сохи не почат
И много есть в старого силах.
«Простота, – произнес я, – святая», –
То я подумал, сюда улетая.
Ломоносов.
Я с простертою рукой
Пролетел в умов покой.
Разин.
Я полчищем вытравил память о смехе
И черное море я сделал червонным,
Ибо мир сделан был не для потехи,
А смех неразлучен со стоном.
Топчите и снова топчите, мои скакуны,
Враждебных голов кавуны.
Волынский.
Знайте, что новые будут Бироны
И новых «меня» похороны.
Коперник.
Битвы доля бойцу кажется
Лучезарной, вместе лучшей.
Я не спорю.
Спорить сердце не отважится.
Враждовал я только с тучею.
Быт рукой судьбы ведом,
Ходит строгим чередом.
Ганнибал.
Да, да: ты прав, пожалуй,
Коперник, добрый малый.
Раз и два, один, другой,
Тот и тот, идут толпой,
Нагибая звездный шлем,
Всяк приходит сюда нем.
Облеченный в звезд шишак,
Он, усталый, теневой,
Невесомый, не живой,
Опустил на остров шаг.
Ужель от Карлов наводнение
Ведет сюда все привидения?
Вопль духов.
На острове мы. Зовется он Хлебников.
Среди разъяренных учебников
Стоит, как остров, храбрый Хлебников.
Остров высокого звездного духа.
Только на поприще острова сухо –
Он омывается морем ничтожества.
Множества.
Наши клятвы и обеты
Клеветой замыла злоба,
В белый холст мы все одеты
Для победы или гроба.
Иль невиданных венков,
Иль неслыханных оков.
Голос из нутра души.
Как на остров, как на сушу,
Погибая, моряки,
Так толпой взошли вы в душу
Высшим манием руки.
Беседой взаимной
Умы умы покоят,
Брега гостеприимно
Вам остров мой откроет.
О, духи великие, я вас приветствую.
Мне помогите вы: видите, бедствую?
А вам я, кажется, сродни,
И мы на свете ведь одни.
Совет.
1911–1913
Сестры-молнии*
1-й парусРазговор молний
1 молния.
Я сомневаюсь и тоскую,
С глазами художника,
Как пламя безбожника,
Сижу на зеленом столбе,
Где тени заснули ночные.
Какую снять судьбу людей
На празднике веселом?
Нет, буду я глаголом:
«Аз есмь Бог,
Да не будут тебе Боги иные,
Кроме мене».
На северной стене,
Где хутор голубка,
Как невод рыбака,
Поймаю глаза верующих
Седых, чужих и юных.
Или надпись: «Всюду меру ищи!»
Потом, как сон, засну на струнах.
Иль ветром крыл чугунных
Углы покрою храма,
Его седую проседь:
Пусть время сбросит!
И мальчик спросит:
«Зачем же ласточек крыло у этих камней, мама?»
<2 молния.>
Одежда, прочь!
Ты жмешь в плечах.
Теперь былому небу ночь.
Их род зачах.
Книгою скрою Черные зори молнии ног.
Ислам моя рубашка,
Но жмет меня подмышкой;
В Коране я дурашка,
Хотя –
Степная молодежь клянется этой книжкой.
<1 молния.>
Дитя!
А эта точек, черт и запятых
Таинственная связь,
Таинственный глагол
Из многоточий,
Как будто бы петух,
Положенный на стол,
Затворил покорно очи,
Круга белого боясь,
Круг разрушить меловой
Боится глупой головой,–
Безбожной веры имя.
Нет, пойду тайком сосать
У коровы доброй вымя.
Бойся разума осад.
2 молния.
Я холод сумрачной рубашки
Тому, чей разум спятил.
3 молния.
Я божество лесной букашки
В стране коры сосновой.
Твой длинный язык, дятел,
Здесь божество суровое.
Но чаще: прохожий, запиши так,
Что мы – катушка ниток.
Нет, виды одежд умножу я
И оденусь как безбожие!
1 молния.
Обнажена у ноги я.
Видишь – молния синеет.
2 молния.
Ты нагая, мы нагие,
Нами небо пламенеет.
1 молния.
Белый воздух бурным кружевом
Не закрыл полей руки.
2 молния.
Что ж хорошего? тем хуже вам,
Что портнихи – пауки.
1 молния.
Нету веры, есть веревка!
Небо в нас и небо там.
2 молния.
Пусть морским узлом уловка
Нас привяжет к высотам.
На площади меж улиц
Мы неба куском завернулись.
Звездами пеги, рябы и пестры
Молнии-сестры.
1 молния.
Я волящий меч!
2 молния.
Я мыслящая печь!
3 молния.
Не гордясь мышиным пиром –
Серой тысячью страниц,
Мы проносимся над миром
Вереницею зарниц.
Холод строгих плоскостей,
Чисел нежные кривые,
Чтоб мятежней без властей
Самоправились живые.
1 молния.
Оденусь тучею малиновой,
Висит над пашнями она.
2 молния.
А я утешу сына вой –
Мне власть над слезами дана.
1 молния.
Я одену человека,
Его дела, поступки, сны,
Кем он был весною этой,
Кем был в первый день весны?
Я блесну широкой плетью
Пастухам у табуна!
Сквозь сосновое столетье
Прозвучит грозы струна!
<3 молния.>
Я резвая, я молния – шалунья.
2 молния.
Старик седой, как лунь, я.
Кого я одену, какую судьбу?
Судьей с законами в руке,
Казненным юношей
И с дерзкой песней,
Красивой жницей
С серпом усталым на плече,
Иль молотом, разбившим
Седые глаза у божницы,
Иль много любившим,
Иль смехом волос на мече?
Иль дурнем, что шепчет «бу-бу»?
Где я небесней? где я чудесней?
Сбрит подбородок наголо весь
И котелок на голове.
1 молния.
Оденусь пахарем.
2 молния.
Оденусь знахарем
С кривою палкою.
3 молния.
А я русалкою.
<Вместе.>
Сестры, сестры – вот мы нагие,
Снимем людей, бросимся вплавь
Синяя вечная молнии вьюга!
Мы равны, мы похожи друг на друга.
Страстная площадь
Молодой инок в келье читает стихи
Воин.
Еще удар один и ногу,
Руки размахом изловчась,
К столбу
Прибью
Людскому Богу.
Постой, постой, сейчас, сейчас!
Зачем трепещешь ты, как птаха,
Когда ей мальчуган
Пред тем, как голову красивую свернуть,
На темя дышит
И топорщит перья?
Он слышит? нет, не слышит!
Послушай, Бог, не балуй!
Не у знакомых ты – здесь плаха.
Ты плачешь? слушай, ты
Хороший малый,
А слезы это суеверье.
Да. Слезы это предрассудок.
Ну, вроде синих незабудок.
И красных слез я раньше не видал.
Не верю им, угрюмый сын труда я,
Что ты за нас висишь, страдая.
Опять стучат там?
Пусть басни говорят внучатам,
Что ты святой, – не верю я.
За все плачу своею кожей.
По ней гуляли раньше плети.
А говоришь: «Сын Божий»,
<Да> это худшее на свете.
Как дышит грудь! как бьются ребра!
Послушай, у меня семья есть, дети,
Я сам совсем не злой, а добрый.
Люблю смотреть восходы звезд.
Как странно, что и боги
Имеют тело, руки, ноги…
Эй, стража, дайте гвоздь! –
Широкий, черный, с круглой шляпой…
<Хотя б ты>, кровь, сюда не капай.
Зачем ты стонешь: «Боже! Боже!»
Скажу по совести, что не поможет.
Тебе здесь сутки нужно мучиться.
Я старый человек, бывалый,
И это дело мне знакомое:
Его веду я от отца.
(Ведь от отцов род смертный учится.)
А после понесу я мертвеца
И тело оберну соломою.
<Отец мой> был сутул и крив,
Лицо же в оспе… Да.
Зачем <он> жил? Зачем ты жив?
Опять зовешь ты Господа!
Бывало, в роще соловьиной
И птичий свист, и зной, и гомон,
Но над суровою холминой,
Над смерти преданной долиной
Высокий столб стоит не сломан,
И из вечерней темноты
Такой же смотрит – точно ты.
А над ним, точно в зеркале девица,
Ворон, тот, что детям снится,
Смотрит в мертвые ресницы,
И войском идут мураши!..
А гвозди хороши!
И идут жены горною тропой.
Звенели кубки.
На водопой
Летят голубки.
О жены! Те, которые внимали
Его словам о Боге и добре
И руку тихо целовали,
Всю ночь на утренней заре
Ловили нити разговоров,
Зачем же мощною кольчугой,
Броней из богомольных взоров
Любимца позднего досуга
Не скрыли от гвоздей и молота?
Уже пробудилось село.
Его снеговое чело,
Любимое тихими девами,
Одетое влагою взоров
Земле будет предано,
Червями снедано.
Улица.
Эй, зй! Хи-ха-хо!
Эй, эй! Хи-ха-хо!
Голоса.
Уши! Уши! Кому нужны уши?
Корзина отрубленных ушей!
Торговки <любовью>
Любви! Любви! Корзина любви!
Кому нужно любви?
Надпись: «Не трудящийся да не ест!»
Сестры-молнии порхают там и здесь.
Люди.
Из улицы улья
Пули, как пчелы.
Шатаются стулья.
Бледнеет веселый.
По улицам длинным, как пули полет,
Опять пулемет
Косит, метет
Пулями лиственный веник.
Гнетет
Пастухов денег.
Смерть коня
«Верую» пели пушки и площади.
Хлещет извозчик коня,
Гроб поперек его дрог.
Образ восстанья
Явлен народу на каменных досках.
На самовар его не расколешь.
Господь мостовой Глядит с площадей,
Свежею кровью написан,
Смотрит глазами большими Рублева.
Одет в полотенца [развернутых] войск,
В булыжном венце,
В терновнике свежих могил
Образ нового Бога
Подан ладонями суток,
Висит над столицей.
– Мамо! Чи это Страшный суд, мамо?
– Спи, деточка, спи! Баю, бай.
В подвал голубые глаза! Под плети свинцовые счастье!
Выстрелов веник
Кладбищем денег
Улицы мёл,
Дворник жестокий.
Дикий священник
В кудрях свинцовых
Сел на свинцовый ковер, чтоб летать до утра.
Ветер пуль
Дует и воет в ухо пугливых ночных площадей,
Облако гуль
Прянуло кверху в испуге.
Нами ли срубленный тополь
Рухнул, листвою шумя,
Ветками смерти лица закрыв у многих?
Лязга железного крики полночные.
И карканье звезд над мертвецкою крыш
Слышу я в эту ночь.
Множество звезд, множество птиц.
Ветер дул в дол
Голода дел.
Чу! зашумели вдруг облака шумом и свистом,
Точно клокочет дыханье умершего, хрипло и грубо.
Это летели души умерших
Нынче в эту ночь прочь над столицей.
Стаею жаворонков
Выше и выше
Летели усопшие души
Прочь от земли.
Вырвалось точно дыхание трупа, с хлипом и свистом,
Это летели души усопших,
Бросив столетьям сегодня:
Здравствуйте, милые волки!
Ветер, хоть ты, многоустый, выстони,
Что опять белогривый Спаситель
Бьется всем телом на дышле.
Спаситель в телеге,
В оглобле Спаситель народа коней?
Он в упряжи черной.
На площади, разорванные львиными челюстями восстаний,
Мы некогда вышли
С веткою своей истины, слабые, как дети.
Но все же настанем, но все же настанем!
Тяжко шагает в телеге новый белый конский Спас!
Он конского племени час.
Конские веры, как собаки
Легли у порога,
Радуя Бога,
Душой точно дети.
– Цыц, подождите!
Точно собаки легли,
Получая пинки, из-под плети:
Позже прийдите!
Он в сбруе! Он в сбруе!
Это не по закону?
Справимся в книгах священных. Это же чудо!
Люди! Белых четыре ноги у пророка! Конского бога!
Бьется, как пена, белая грива, бьется концами по камням,
Осколками сыпет белые кудри.
Белое море меньше его разлившейся гривы.
Перешеек ноги и копыта – кожи лоскут, ниже
Мяса немного и кости осколок, согнут, закручен,
Кости краснеют, спрятаны в мясо.
Он бьется, он бьется, пророк площадей.
Он, конской веры светоч великий, чиркнул глазами большими усталого мученика.
Паутину мечет на воздух
И умирает роскошно
Водопадною пеной.
Борзым он был, а теперь ноги перелом.
Страшный день, когда Спаситель стал конем.
Заботы и неги!
Спаситель в телеге, глазами чаруя,
Спаситель и, кроме людей, в плену у ремней!
Овса в большом сите!
Спасите, спасите!
Чтоб верил добру я!
Чтоб не возил он бочки ночные.
Белая грива, белые косы, ноги и шея.
Скрипка живая жестокой игры.
Волнуются ребра, как море вздыхающее,
Белое брюхо растет, точно море,
И падает стон.
Горе и горе!
И насторожены уши
Бога, страдающего
Среди небоскребов.
Более и более,
Опять и опять
Подсолнух из боли
Цветет у копыт.
А разве это плохо,
Когда каждый шаг – плаха?
У бога,
Может, урок получу
Шагать
На гать,
Когда каждый шаг –
Отрезанная голова Разина
В руке палача.
Вы, извозчики белогривых
Спасителей, перед Москвой,
Спешите, бегите по набату мостов!
Над теми
Из теми.
Хлещите, стегайте завтра богов!
Грядущего ношу вместо законов.
Спешите, чтобы не спешиться.
Многие! Нет, не курите завода!
Бросьте свободу на полупути.
Видно клеймо и не вкусно.
Костры из ружейных прикладов.
Еще и еще.
Не надо, не надо
Еще горя.
Парни, спешите, кто помнит удаль!
Ухала, охала, ахала.
Ахала, ухала, охала.
Охала, ахала, ухала.
Здесь лебедь и ветер, и море, и комья, и зём – все снежно,
Черны лишь копыта и очи безгробной тоски, за нас, за коней.
У кого из пророков людских было четыре ноги? Числа не те,
А правда все та же. Страдать он явился на землю.
Голуби. Ветер. Рябь голубая.
Чу! Ржание слышно Божией Матери… умное, нежное.
Ночь опускается, темь. Голуби… ветер…
Как голова на усталую руку писателя над письменным столом, вдруг опустилась звездная ночь.
Белые нарукавнички богу! Стекло на большие глаза! Он умный – поймет.
Оденьте копыто в перчатки, дайте в глазницу стекло,
В петлицу цветок голубой принесите!
Что делать с четвертой ногой? с копытом? разбитым о камни пути?
Поставить на стол? где цветы? Между цветов и стеклянных кувшинов?
Целовать? целовать? мохом поросшее, в трещинах черных копыто!
Эй, любители средних чисел!
Вместе сложите две ноги человека
И четыре копыта бога.
Буду трехногий, будет и конь о трех ногах.
Что делать мне с третьей ногой белогривых и бурных коней?
На что она мне, третья нога, человеку? Зачем три ноги? Костылям?
Так нужны ли кому трехногие кони?
Живодерне за городом?
Может, татарам?
Дети! Правительство женских глаз! звездной ночи!
Небывалое у людей! Слушайте, слушайте!
Правительство двояковыпуклого стекла. Право чисел!
Только на звездах соседних такие.
Свежий переворот: двояковогнутая чечевица пала!
Власть двояковыпуклых стекол! Смена мировых чечевиц!
Новость! Зазор! Ставят новую правду зодчие наши на новых основах,
Вычисленных новым уравнением,
Чтобы свет, жилой людьми, полный окон и дверей, и стеклянных хат,
Шел согласно кривизне чечевицы старшей.
Новое! Стеклянная управа столетий!
Большие времена луча!
Стеклянная правда!
Дева свободы смотрит на Бога в увеличительное стекло!
Бог под увеличительным стеклом! Сам Господь звезд.
Подзорные трубы устремлены на Я,
Чтобы свести с неба на землю Я человека.
Величавый переворот на земле. Грозная смена кривизны власти.
С страшным громом и треском положительный луч стекол сменил отрицательную кривизну. Люди ринулись по новым путям, точно первый пучок утренней зари.
Жилые лучи городов выбрали новую власть Зажигательных стекол свободы!
Стекло! круглую, как пуговица, чечевицу.
Переселение душ
1.
Я беженкой от боженьки
Лечу сейчас с Остоженки.
2.
Полечу к портным за меркою
Человеческой судьбы,
В диком поле исковеркаю
Все столетние дубы.
<1>
Мы – мыслящие печи,
Дыханье наше – дым,
А сам печник далече
За облаком седым.
Кто там? толстяк, чудак и купчик
Одену, как тулупчик.
Будет на небе морозно,
Я одену осторожно.
<2>
Краснощекий здоровяк,
Он удобнее кривляк.
3.
Я синею летучей мышью
Полечу одна над крышами.
4.
Со Спасителя нетленного,
Восковую покинув щеку,
Я потною слезой теку,
Стекаю и живу,
Потом скачу козой,
Дровами современными
Творца грез наяву.
5.
Я образ, я уборная,
Одежды я бросаю,
Лечу меж туч босая,
Я девушка проворная!
6.
Я продаю права на рай,
Хожу в серебряной парче,
В руке горшок или ковчег.
Захочешь – умирай!
7.
Я красных губ промеж.
Но все же водку лей,
Иль дам тебе я бучу!
8.
А я одену тучу.
Она суровым зубром
Повисла над землей.
9.
А я со скрипкой буду
Печальный старый чех.
Платок связал простуду
На жалком скрипаче.
10.
Я оденусь палачом:
Мне жестокость нипочем!
11.
Седни в доме сумасшедшем
Врачу я предложила
Улечься в жаркой печи,
Чтоб скушать его жилы.
О, врач родной и милый!
12.
А я помчусь мыслителем
Над письменным столом,
Помчусь людей учителем
Сквозь дикий бурелом,
Где сосны лишь да ели
Насмешливо скрипели.
13.
Буду биться волной
В глины обрыва.
Девушка, пой:
Что умерло, живо!
14.
Я лечу к торгашу
И собою небо черное гашу.
15.
А я кусочек хлеба
Несу Любяшке неба.
По слухам, голодает
И потому страдает.
16.
Судьбиной медленной
Я промчусь, как гроб оседланный.
Блестящи, живы очи
Царицы полуночи.
Когда же гроб хохочет,
Гнилые скалит зубы,
Я верю: он пророчит,
Что пухнут неба трубы.
17.
Я труп сложила в ящик,
Красива, как вода.
В глазах моих блестящих
Есть почерк «нет стыда».
18.
Я кушала сома –
Он сладок и жирен.
19.
А я схожу с ума,
Мой разум озарен.
20.
Купца или рабочего
Сейчас одену я.
В глубинах дома отчего
Одежынька моя.
Всегда на мне лоскутья
<Молнийных перепутий>.
21.
<Я напишу на теле
Седого звонаря
Черной молнии стрелы –
Мрак и заря.>
22.
Я буду близорукими штанами людей.
23.
Я волосом снега седей.
24.
Я буду вор ночной,
В рубашке – нож.
25.
Я горничной
У царских лож.
26.
В зеленые ткани
Одето окно.
В молитве и брани –
Я одно! я одно!
27.
Сегодня хорохорится
Во мне какой-то дух,
И двое во мне борются
С глазами от старух.
28.
Я буду сапоги.
29.
Иди, дитя, беги!
30.
Лежу одна в мертвецкой
И жду ножа ученого.
А завтра девой светской
Письмо прочту сужоного.
31.
Я полномочный господин
Своего трупа.
В мертвецкой я один.
Глупо.
32.
На том, кто мне знаком,
Я черным котелком
Усядусь, заблестев,
От солнца почернев.
33.
Я буду умной книгой.
34.
Умы зови и двигай!
35.
А я катушкой ниток
Свернусь красивой змейкой.
Все ж маленький прибыток
Ночной кудрявой швейке!
36.
О дробных степенях пространства
Кто думал по ночам,–
Его как свое убранство
Я подаю очам.
37.
Я буду нищим.
38.
Я голенищем.
39.
Женой писателя.
40.
Глаза<ми> Спасителя.
41.
Мы едины, мы равны,
Дети правды и волны!
42.
Я слово «Бог», и вслед ругательство
Кого-то – «стерва!»,
Что догоняет собакой лающей
Кошку на дереве.
И, кроме того, я мечтательство.
Кто желает?
Верю вам.
43.
Я – «Боже! Боже!», – возглас уст священника.
44.
А я настой из веника.
45.
Мы – молнии,
Люди – молний лохани.
Разнообразные ткани,
Одежды, молитесь телам,
Вечного моря волнам!
46.
В лягушку верю.
Раскройте двери!
47.
Я мертвая дева,
Чья пена волны
Свирелью напева
Уносит сквозь сны.
48.
Я человеческая молния
На молнии земли,
И равенство наполню я,
Лежащее в пыли.
49.
Хочу быть глаголом:
«Аз есмь Бог»
И в доме веселом
Звать топотом ног,
И неводом рыбацким
Ловить глаза верующих,
Тонуть в дыму кабацком,
Где дымно водке меру ищем.
50.
Я буду изречением веселого гуляки:
«Да не будут тебе бози иные,
Но окорока свиные».
Пророческий совет
Уже почтенных лет!
51.
Красивой дороги, чтоб жить, ищу.
Тревога.
Вытешу, вытешу, вытешу
Тело нового бога.
Небо, будь камнем!
Даль высока мне.
52.
Помчусь я солнечным пятном –
Урожаи будут сном.
Я просьбами колоса ржи
Небес укрепляю тяжи.
53.
Я просьба земли:
<«Человек, будь больше меня, внемли!»>
54.
Я в звездном небе шума ищу
И расту себе деревом думающим.
55.
Люди, все вы молнии и все равны,
Ровно как овнов стада.
Да!
56.
Я ветки ломала,
Где плавал пловец.
Потом задремала
Со стадом овец.
57.
Под водопадом, где коряга,
Меня на удочке тянет ловец.
Что делать мне?
О горе мне, бедняга!
Становится в глазах темней.
58.
Ты поцелуй его поскорей
Над государством пескарей,
Миляга!
59.
Буду бедствия рогом
Над хлеба стогом.
60.
А я одену, как шубейку,
Село и приглашу скорей соседку и швейку.
61.
Я книга засохших морей.
62.
Я буду ножик.
63.
Я – мотыльками <полей>.
64.
А я семьей босоножек.
65.
А я учебником детей
Сейчас по воздуху летала.
66.
Я в руках рыбака – грузом сетей
Провисала.
67.
Буду единцем.
68.
Я – пехотинцем.
69.
Я небу бросаю
Холодное слово: «пес!»
И косы кусаю.
Мой образ бос.
70.
<Кого я одену? какую судьбу?
Судью с законами в руке
Иль дурня, что шепчет «бу-бу»?>
71.
<Где я небесней? где я чудесней? >
Я песнь влюбленного.
72.
Я раздета донага –
Одену серебряное чело мертвеца ученого.
73.
Я кусочек жира
В мышеловке между книг.
74.
«Отречемся от старого мира» –
Я в поле раздавшийся крик.
75.
Кто будет размышлять
Своим белым скорбным челом до зари,
Его я буду приучать
Быть пламени – «гори!»
76.
За вечерним самоваром,
Ложкой стукая в стакан,
Я оденусь земным шаром,
Уеду в небостан.
77.
А я ночной сторож.
78.
А я толпой, где сто рож.
79.
Я полечу за урожаем
На солнечные пятна.
Мы молодеем и свежаем,
А после на попятный.
80.
Игре сынов земли мятеж дай!
Люди, мы носим вас нашей одеждой.
81.
Я буду кудрявою нитью чахотки.
82.
А я лицом деревенской молодки.
83.
Я город насекомых
У нищего певца.
84.
Чумной на соломах,
Несчастьем отца.
85.
Чумною палочкой.
86.
А я русалочкой.
87.
Я чаном с ядом.
Лечу к усладам!
Старуха будет по каплям капать
И бить лбом в паперть.
88.
А я болезнью, чьи союзники –
Крысы, мухи и суслики.
89.
Толпой стрекоз.
90.
Бочонком водки.
91.
Купавами около лодки.
92.
Я судорога чумных
После смерти.
93.
Я – хохотушка.
А люди – черти!
94.
Я босоножка, <играю поступками>.
95.
Я женщина с покупками.
96.
Я нож кровавый, на вершок
Он в сердце был!
97.
Я с голубым цветком горшок,
А имя я забыл.
Гроза.
Сестра за сестрою летели, во мраке ныряя.
Хор.
Сестры! Сестры! все мы нагие!
все мы едины! все мы равны!
Бросимся в реки, все мы похожи,
как капли воды!
Великого мы девушки-цацы.
Все смуглоглазые, будем купаться.
Сложим одежды, потом перепутаем,
Все переменим – все мы равны,
И после оденем, русалки волны.
И кто был в воде нем, будет бус без.
Мы – равенство миров, единый знаменатель.
Мы ведь единство людей и вещей.
Мы учим узнавать знакомые лица в корзинке овощей,
Повсюду единство мы – мира кольцо!
Бога лицо.
<Смех.>
Мыслители, нате!
Этот плевок – миров столица,
А я – веселый корень из нет-единицы.
<1918–1921>
