Текст книги "Вторая жизнь"
Автор книги: Василий Ванюшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
КОРОТКИЙ РАЗГОВОР
– Сегодня профессор работает дома, – сообщил ассистент Доминака, молодой человек с грустным лицом и рассеянным взглядом темно-коричневых глаз.
Не следовало откладывать категорический ответ. Галактионов подошел к телефону. Доминак отозвался сразу же.
Ассистент рядом. Неудобно вести разговор при нем – об этом надо бы подумать, прежде чем снимать трубку.
– Господин директор, мне нужно сказать вам очень немногое, но весьма важное. – Даниил Романович надеялся, что после этих слов ассистент догадается уйти. Но не тут-то было!
Доминак пригласил Галактионова к себе. Говорил он торопливо и, кажется, приветливо. Неужели надеется?
В назначенный час Даниил Романович подъехал к дому профессора Себастьяна Доминака. Директор института жил в стороне от деловой шумной части города. Сначала Галактионов расценил это, как желание старого и не совсем здорового человека уединиться в тиши для спокойной работы и отдыха. Но, открыв дверь, он сразу же понял, что совсем с иной целью поселился Доминак почти на самой окраине.
Известный ученый Атлантии, директор Международного геронтологического института усиленно занимался частной практикой, как самый заурядный врач. Конечно, в стране свободного предпринимательства явление это обычное. Но Доминак не хотел, чтобы о его делах на дому узнали ученые, стали писать газеты. Нашлись бы такие, что осудили бы его, это те, для которых цель жизни – наука. Пусть бы профессор Доминак делал сложнейшие операции и получал за это деньги, соответственно своим заслугам, опыту, званию. Но ведь он берется лечить и туберкулез, и потливость ног, и венерические болезни, и астму, и эпилепсию – все, с чем к нему приходят. Свою практику Доминак не рекламировал. Достаточно таблички возле двери с магически-притягательными словами «академик, профессор». Сюда шла вся окраина города.
Это была единственная практическая работа, которой занимался известный профессор и академик Атлантии, – не сложные операции и научные опыты, а примитивное врачевание. Одна теоретическая деятельность не давала достаточно денег.
Больных было много. Доминак забыл о часе, назначенном Галактионову, он наскоро выслушивал больного, задавал два-три вопроса, выписывал рецепт и получал деньги. Даниил Романович увидел его сквозь стекло двустворчатой двери и решил подождать.
В приемной не было ни одного стула, ни одной табуретки, даже вешалки не было. Голо, как в тюремной камере. Больные – их оставалось человек пять – стояли, прислонившись к стене, и смотрели в пол. Пожилая женщина с красными пятнами на лице сидела у дверей, ее лихорадило. У окна, вцепившись лиловыми руками в палку, еле держался на ногах старик. В середине комнаты стоял маленький круглый столик, покрытый белой салфеткой, – единственная мебель. На нем кучей лежали иллюстрированные журналы, сверху – два одинаковые, с портретом самого Доминака во всю обложку.
Заходя в кабинет профессора, больной передавал следующему в очереди свою шляпу. Даниил Романович представил себе, что тут творится зимой! Одежда сваливается в кучи, прямо на полу. Какая уж тут санитария! Галактионов думал о Доминаке. Ученый и католик теперь оказывался еще и дельцом, притом очень опасным, потому что никакой врач не возьмется по-настоящему лечить ото всех болезней. Это походило бы на знахарство.
Доминак вспомнил о Галактионове, глянул в дверь – там оставался всего один человек, но это и был Галактионов. Доминак смущенно спрятал глаза, и, казалось, они совсем исчезли с его большого лица.
– Нет, знаете ли, никакой возможности поработать и отдохнуть. Идут и идут… – начал он сбивчиво оправдываться. – Долг врача, ничего не поделаешь, коллега. Вы давно пришли?
– Недавно.
– Очень хорошо, – но он, это было видно по его лицу, чувствовал себя совсем не хорошо. – Надо помогать ближнему. Я рад вас видеть.
– Я пришел к вам, господин директор, сказать…
– Прошу! – И Доминак пропустил вперед Галактионова.
Они вошли в кабинет – большую комнату со стеллажами, зак рытыми темной материей. На столе лежал фонендоскоп, раскинувший упругие трубки.
– Так вот, господин директор, каков мой ответ…
– Ах, как устал я сегодня! – Доминак болезненно сморщил ся, снял халат и подошел к креслу. – Поговорим сначала о чем-нибудь другом. Садитесь.
В кабинете стояла старинная мебель, затянутая чехлами, сам Доминак казался очень старым и больным. Когда он сел, дряблые щеки его повисли и легли на отвороты пиджака.
«У него атеросклероз или стенокардия, – подумал Галактионов, бросив взгляд на Доминака. – Сейчас он страдает. Ему хочется разжалобить меня».
– О чем же нам говорить, господин директор?
Доминак протянул руку к столу, открыл коробку, достал ка кое-то лекарство, приготовленное в виде шарика, и положил его в рот.
– Как вы расцениваете препарат Шельбы?
– Не могу судить. Я не видел результатов.
– Их не будет, – сказал Доминак устало, но уверенно. – Ведь это второй Броун-Секар. Тот сделал себе настойку из семенных желез и помолодел. Но надолго ли? Скоро одряхление пошло снова, уже катастрофически, и он умер.
– Шельба не повторяет Броун-Секара, – сказал Галактионов. – Он идет своим путем, от своего препарата он добивается химической функции.
– Это невозможно. И не нужно. Одно огорчение, я думаю, помолодеть на короткое время. Старость неизбежна, только не для всех она начинается в одни и те же годы.
Беседа шла вяло.
Доминак, склонив голову, смотрел на ноги Галактпонова. Он еще не оправился от смущения. Научный разговор он завел для самоуспокоения. После того, что Галактионов увидел в его приемной, нельзя было сразу же разговаривать о предложении Нибиша. Будь гостем Шельба или даже Мартинсон – это меньше смутило бы Доминака.
– Профессор Мартинсон поставил новый опыт, – сказал Доми нак.
– Да, собака с искусственным сердцем… Следовало бы широко продемонстрировать этот опыт.
– Возможно. Как вы думаете, что практически могут дать работы Мартинсона?
– Сейчас трудно сказать, – Галактионову хотелось как можно выше поднять перед Доминаком значение опытев Мартинсона, однако он остался очень сдержанным в похвалах. – Профессор Мартинсон давно считает, что ритмическую деятельность сердца нельзя объяснить неврогенной или миогенной теорией, – он не отводит первенствующей роли ни элементам нервным, ни элементам мышечным, короче говоря, он не входит в лагерь неврогенистов, так же как и в лагерь миогенистов.
– Лагери! – качнул головой Доминак. – Всюду лагери. Зачем делить так? Невозможно…
– В науке возможно, господин профессор, – возразил Галактионов. – Мартинсон рассуждает так: если миогенисты и неврогенисты до сих пор не представили убедительных доказательств в свою пользу, то обе теории надо поставить под сомнение. Пусть идет спор, но Мартинсон не хочет ждать его окончания. Необъясненность причин ритмической деятельности сердца – ведь даже трудно сказать, почему в конце концов оно перестает работать, – сдерживает успешную борьбу врачей с возникновением сердечно-сосудистых заболеваний, количество которых угрожающе растет. И вот наш уважаемый коллега профессор Мартинсон, человек простой, прямой во взглядах и немножко суровый, предлагает при первых симптомах болезни сердца заменить его искусственным, уверяя, что искусственное сердце даже надежнее, оно не подвергается никаким болезням.
– Хм, без согласия больного?
– Это – детали, для ученого они не играют большой роли. Важно – решение проблемы.
– Какие все смелые! – Доминак оживился, смущение прошло, и появились признаки раздражения: отвислые щеки подергивались. – Мой ассистент предлагает новый способ замены участков кровеносных сосудов искусственными. Вам не кажется, господин профессор, странным то, что в нашем институте все занимаются не тем, чем нужно. Почти все, – уточнил он.
– Вне института ученый волен заниматься интересующей его проблемой.
– Это меня не касается. Что мы даем общей для нас проблеме – вот вопрос? Мы обязаны представить Международному конгрессу геронтологов отчет и рекомендации, основанные на тщательном изучении возможно большего числа престарелых и обобщения прошлого опыта. Число долгожителей, макробиотов, не так уже велико – около ста человек на миллион. Тем ценнее будут наши исследования. Мы должны сказать свое веское, может быть, решающее слово по поводу самых различных теорий и гипотез, пытающихся объяснить причину старения организма. Это относится и к так называемой теории интоксикации организма продуктами обмена бактерий и веществ, и к коллоидной теории с процессом конденсации протоплазмы, и к рацемизационной гипотезе, объясняющей старение за счет снижения активности ферментов. Все эти теории, по-моему, не состоятельны. Я так же не считаю правильным утверждение Сенеки, что старость сама по себе является болезнью. Это не болезнь. Но одряхление неизбежно. Природа! – Он поднял указательный палец и опустил.
Доминак говорил, вдохновляя себя. Долголетие он считал явно наследственным признаком.
– Наш институт – благородное поле деятельности! – воскликнул он рассерженно. – Но я боюсь, что мы не выполним возложенной на нас, задачи. С горечью предстоит признаться перед ученым миром в своей беспомощности. Мы как-то разобщены, у нас нет целеустремленности в работе, хотя и есть прекрасно составленные планы. Институт разваливается.
Конечно, вину он хотел бы свалить на Галактионова.
– Я тоже думаю, что получилось довольно эфемерное создание, – согласился Даниил Романович, сдерживая улыбку. – И все же оно сыграет свою роль. Хотите, я изложу свою точку зрения на нашу общую проблему?
У него разгорелись глаза. Уж если он пришел к Доминаку, то не ради одного ответного слова «нет».
– Общая для нас проблема – она волнует все человечество – не в том, что этот индивидуум прожил 75 лет, а тот – 91 год. Даже правильный, глубоко научный ответ на вопрос, почему второй прожил дольше, никого не удовлетворит. Пока не будет окончательно устранена угроза войны – а она грозит преждевременной смертью миллионам людей, – усилия геронтологов тщетны. И еще – вы знаете, сколько людей ежедневно гибнет в одном только Атлансдаме в результате автомобильных катастроф, сколько недавно было заживо погребено рабочих в шахтах на севере Атлантии – об этом писали в газетах. А сколько людей умирает только потому, что плата за лечение неимоверно высока! Это во мне говорит просто человек. Если рассуждать о долголетии научно, то давайте возьмем для примера не семью Нибиша, а обыкновенного рабочего и увидим, как быстро изнашивается человек у конвейера. Разве нас не должно интересовать это? Мы могли бы дать полезные рекомендации.
– Постойте, постойте! – Доминак, как бы защищаясь, поднял руки. – Опять вы начинаете сбиваться на политику. Не горячитесь. Ответьте прямо – вы считали мысль о создании нашего института неплодотворной? Зачем же вы пошли работать сюда? Зачем назвали себя геронтологом и явились на конгресс? – Доминак опустил руки и подался вперед. Он сводил разговор к старому спору.
– Ученый не может ограничивать себя рамками, – сказал Галактионов. – Если требуется, он смело входит в соседнюю область науки. Изучая причины старости, мы не можем не учитывать условий жизни. Вы переоцениваете роль наследственности. На условия жизни мы смотрим по-разному. Возьмите такой факт: в нашей стране после Октябрьской революции средняя продолжительность жизни больше чем удвоилась – с 32 лет увеличилась до 70. Можем ли мы в своих выводах не учитывать такого показательного факта? Вы скажете – политика? А я говорю – это жизнь.
Доминак устало склонил голову на плечо, потом перевалил ее на другое, и так несколько раз проделал эти медленные движения, выказывая крайнее удивление и глубокое разочарование Галактионовым.
– Дальше некуда… Вы говорили о Павлове, я это понимаю. Но. теперь? Вы похожи на этих… как там у вас? Подручные, что ли… На нашем языке и слова не подберешь. Поймите вы! – почти закричал Доминак, округлив маленькие серые глаза. – Вы – ученый, вас знает мир! Вам должно быть стыдно…
Галактионов поднялся. Доминак дрожащей рукой потянулся за лекарством.
– Своих взглядов я не стыжусь, – сказал Даниил Романович. – Я могу гордиться… Мне стыдно видеть, когда ученый оказывается подручным Нибиша.
Доминак уронил горошинку, она щелкнула, ударившись о пол, подпрыгнула и покатилась. Он, не взглянув на Галактионова, достал другую.
– И очень стыдно, – продолжал Галактионов, – когда мне, ученому, предлагают унизительную сделку с совестью.
Бледный, Доминак тяжело опустился в кресло. Он зажал лекарство в руке. Глаза смотрели испуганно.
– Воды, – прошептал он.
БАНДИТ ЛИ ГУГО?
«Мальчик Гуго» уходил из клиники. Он выздоровел. Шрам на шее он прикрыл цветным платком, завязав его, как галстук. Правда, лицо его было бледно, отчего казалось тоньше. Сейчас он был действительно похож на мальчика.
Даниил Романович решил повлиять на Гуго, чтобы он не возвращался к своим прежним занятиям. Это нужно было не только Гуго, но и Галактионову: если Гуго попадется еще раз, то неизбежно посыплются проклятия на голову Галактионова.
Галактионов надеялся, что слово его должно возыметь действие. Ведь если человеку удалось как бы заново родиться, то он уж не повторит прежних ошибок в новой жизни. Доводилось слышать сетования неудачников в жизни и разных греховодников перед смертью на то, что поздно приходится сожалеть о прошлом и раскаиваться в своих грехах, сожалеть, что не так сложилась жизнь, как хотелось бы, и они сами в этом виноваты; доведись начать жизнь сначала, они начали бы ее по-иному,
И они говорили искренне, правду – словам перед смертью надо верить, опровергнуть этого до сих пор никто не мог.
Подойдя к клинике, Даниил Романович увидел уже знакомого донора с вставным глазом в компании джентльменов – один краше другого: все имели отметины то на лбу, то на щеке, на губе или подбородке. Они, несомненно, поджидали Гуго. Автомобиль их стоял тут же.
Когда Даниил Романович проходил мимо, вся компания сняла шляпы и почтительно склонила головы. На ходу кивнув им, Галактионов быстро прошел в клинику и захлопнул дверь на защелку.
«Гуго я скоро им не выпущу, – решил он. – Подождут и, может быть, уйдут».
Открыв дверь в палату, он увидел Гуго: тот в накинутом на плечи халате стоял лицом к окну и делал какие-то знаки…
– С кем вы там переговариваетесь? Отойдите от окна! – строго сказал Галактионов.
Гуго повернулся. Радостная улыбка не исчезла с бледного лица, мягкие темные усики вытянулись, в глазах горел огонек нетерпения.
– Господин профессор, я ваш по гроб жизни. Буду предан, как негр своему хозяину. – Гуго склонился, прижав правую руку к груди.
– Садитесь, – сухо предложил Галактионов, показав на ка чалку.
С той же улыбкой радостного наслаждения жизнью Гуго сел в качалку напротив профессора.
– Слушаю и повинуюсь, – Гуго снова приложил руку к груди, качнулся.
Галактионов строго посмотрел на Гуго.
– Вы, я вижу, не догадываетесь, что я вас пригласил для серьезного разговора. Жаль! Я надеялся, что, уходя отсюда, вы не будете столь легкомысленны.
– Нет-нет! Что вы, господин профессор. – Гуго перестал улыбаться, подобрал полы халата. Вся фигура его выражала покорность. – Я готов ко всему.
– Ну так бросьте паясничать и слушайте внимательно. Но для начала я задам вам один вопрос: что вы думаете делать?
Гуго задумался. Врать своему спасителю он стыдился, сказать правду не хотелось.
– Что вы молчите? Я имею право требовать от вас.
– Мне пока нечего делать, как только вернуться к прежнему… – Гуго покосился на окно и потупился.
– Зачем? Разве нет другого пути в жизни, честного пути?
– А именно?
– Работать.
Гуго усмехнулся:
– Кому я нужен? Кто меня возьмет? Где работа? Какая?
– Надо искать, стремиться… Грабить, убивать – это… бесчеловечно.
У Гуго дрогнули, опустились брови, но он взглянул на профессора открыто:
– Я не убил ни одного человека и никого не ограбил.
– Но о вас столько разговоров, столько писали в газетах!
– Кто писал? Они разве люди! – вскинул голову Гуго, нем ного помолчал, улыбнулся: – О вас тоже много писали плохого, а я знаю, что вы самый лучший человек в этом городе.
– Я – другое дело… Я из чужой для вас страны. И разговор сейчас не обо мне, а о вас. Вы молоды, грамотны, могли бы приносить пользу людям, как и другие… Почему вы стали бандитом?
– Я не бандит, – спокойно ответил Гуго.
– А они? – Галактионов показал за окно.
– Они бандиты.
– Но они ожидают вас, и вы вернетесь к ним?
Гуго пояснил, что он вынужден это сделать. В одиночку жить нельзя: всегда может потребоваться финансовая помощь, выручка, защита. Он вносит свой денежный пай в организацию, и она заботится о нем. В делах этой организации он не участвует, предпочитает работать один, у него своя цель, свой интерес…
– Вы напрасно хотите уверить меня в своей честности, – прервал его Галактионов. – Разве визит к Нибишу – не грабеж?
– Вы не верите! – воскликнул Гуго. – Вы не поймете меня, если я не расскажу вам о себе все. Рассказать? Но это длинная история.
Вначале эта история не содержала ничего примечательного.
Отец Гуго убит на фронте, мать погибла на заводе, ее ис калечило машиной… Пяти лет Гуго остался сиротой, с десяти начал работать. Ну, известно: голодал, одевался кое-как, жил где придется, как бродяга… За десять лет работы побывал на многих заводах, у разных хозяев, но жил все время впроголодь и теплого угла не имел. Среди рабочих встречал разных людей, иные говорили: учись, читай, набирайся ума… Гуго читал – сначала потому, что свободное время некуда было девать: пойти в кино или просто погулять – одежда не позволяла. Потом втянулся, полюбил книги, и стал читать все подряд. Попалась ему одна книга, которая заставила его по-иному взглянуть на жизнь. И задумался Гуго над своей судьбой.
Получилось, что хозяева, у которых он работал, платили ему много меньше того, что следовало, большую часть заработанного оставляли себе.
– В книге были примеры с цифрами, объяснялось, как все это получается, – оживленно рассказывал Гуго. – Я тоже стал записывать свой заработок и удивлялся, что мало получаю. Я хотел выбиться в люди, был экономным, бережливым. Вот! – Гуго достал из кармана маленькую, в пол-ладони, потрепанную, в захватанном переплете записную книжку. – Тут – весь мой заработок за десять лет. Подбил я итог и подсчитал по примеру, что был в той книге, сколько мне недоплачено. Получилось, что шесть лет из десяти я работал даром, мои деньги прикарманивали боссы. Вот сколько они должны мне: Дод Мерилл, фабрика игрушек, – 2000; Инджин Севбью, завод искусственной кожи, – 3500; Ив Гейну, стекольный завод, – 4000; Джой Громан, машиностроительный завод, – 4500; Габриэл Смит, электростанция, – 4000; сестры Парсон, чулочная фабрика, – 2500; отец и сын Бризгайлы, оружейный завод, – 4500; Чарльз Сайд, угольные копи, – 5000; Джордон Нибиш, медикаменты и больничная аппаратура, – 6500. Всего, если перевести на доллары, тридцать шесть с половиной тысяч. Это же мои трудовые деньги! Друзей у меня не было, совета я ни у кого не спрашивал и недолго раздумывал, что делать. Раздобыл револьвер и пришел к первому по списку, к этому толсторожему Мериллу. Выбрал удачное времечко, явился прямо в кабинет и – дуло к виску. Он поморщился и выложил две тысячи.
Вижу, дело началось неплохо. Я вычеркнул первого должника, пошел ко второму – пришла очередь раскошеливаться старику Севбью.
Самое трудное было – выбрать время, чтобы мой должник си дел в кабинете один и имел под рукой деньги. Все дни и часы до визита я тратил на разведку, и поэтому не знал неудач. Обо мне стали писать в газетах, и называли бандитом и другими страшными именами. Я про себя думал: ладно, пишите, что угодно, я свое дело знаю, потом как-нибудь выяснится, кто грабитель, а кто получает заработанное. Вот с Кайзером я связался, пожалуй, зря. Ему лестно было затащить меня в свою шайку и работать вместе, но я вступил только в их кассу, чтобы в случае провала меня могли выкупить.
Кто там был дальше по списку? – Гуго заглянул в книжечку. – Сестры Парсон. Ну, эти вели себя возмутительно, они действовали мне на нервы своим визгом. Мужчины при виде направленного в лоб револьвера сразу догадывались, о чем речь, и открывали домашние сейфы. А это бабье подняло такой вой и визг, что я опасался за барабанные перепонки полисменов, стоявших на улице. Сестры затрясли своими юбками, начали закатывать глаза и падать по очереди в обморок. Мне пришлось брызгать в лицо холодной водой и долго объяснять причину визита. Они, кажется, готовы были отдать самих себя и твердили одно: денег дома нет, все в банке. Я-то знал, что они есть: наугад не ходил. В конце концов они выложили свой долг, и я тут же вычеркнул их из списка, сказав, что больше беспокоить не буду.
Удивляюсь, почему газеты не писали, что я собирал долги. Наверное, потому, что если бы написали так, то многие бы стали требовать свои деньги.
Список моих должников подходил к концу. Оставался один Нибиш. Тут меня постигла неудача…
Вы теперь видите, что я совсем не грабитель, а сам был ограблен и только требовал свои деньги, не так ли, господин профессор?
– Вы думаете взыскать долг с Нибиша? – спросил Даниил Романович.
Гуго закрыл книжечку и спрятал в карман. Взгляд выражал решимость довести дело до конца.
– Остался только он один. Но долг Нибиша, пожалуй, увеличится. Накину за лечение, за вынужденный прогул и непременно – штраф за применение оружия. Я уже подсчитал – всего будет около десяти тысяч.
Вставая, Галактионов сказал:
– Ваши действия я считаю все равно преступными, слышите? Вы очень меня огорчите, если после всего этого займетесь прежним делом.
Гуго помолчал и упрямо произнес:
– Я все-таки не могу простить Нибишу.
Галактионов понял, что уговаривать Гуго бесполезно. Чело век он настойчивый. Даниил Романович попросил:
– В таком случае обещайте мне, что в течение трех месяцев, по крайней мере, вы оставите Нибиша в покое.
– Это я могу обещать твердо, – Гуго положил руку на грудь – то был уже не шутливый жест, а клятва. – И прошу, господин профессор, если понадобится моя помощь, – я к вашим услугам. Я поклялся никому не прощать своих долгов, точно так же я ни у кого не останусь в долгу. А у вас я в большом долгу.
Через несколько минут Гуго был в окружении компании Кайзера. Они предлагали отпраздновать его второе рождение. Но Гуго отказался ехать в ресторан, сославшись на слабость. Кайзер посадил его в свою машину, и вскоре они были на окраине города. Кайзер выключил мотор и повернулся к Гуго.
– Ты прав, мальчик, тебе надо отдохнуть, – согласился Кайзер. – Мы отправим тебя на курорт, на берег моря. Но прежде хотелось бы обтяпать одно дельце. Тогда денег будет по ноздри. Я надеюсь на твою помощь. Очень выгодное дело. Обещана большая сумма. Берусь сам… Но нужно, еще одного, за руль. Кроме тебя, не хочу никого…
– Я уже говорил, что не могу, – скучно ответил Гуго.
– Ерунда! На секунду остановишь машину, я выскакиваю – удар, готово! – и мчимся дальше. Даже полицейских на месте работы не будет. Предусмотрено…
– Кого убрать надо? – поинтересовался Гуго.
– Да одного «амурчика с крылышками».
– С крылышками?
– Ну да, с погонами.
– Нет, Кайзер, я ценю твое доверие, но не могу… Слаб. Выключаюсь на три месяца, а там возьму сразу десять тысяч.
– Опять один?
– Да.
– Смотри, Гуго, – недовольно произнес Кайзер. – Опять попадешься. Кончай эксперименты в одиночку. Добром это не кончится. Помни – я спас тебя от смерти. В тебе моей крови не меньше пары пивных кружек. Пойми, ты теперь мне кровный брат.
Гуго молчал.
Возвращаясь из клиники, Даниил Романович думал о Туго. Пусть он и не такой, как Кайзер, но все равно из преступного мира, и с точки зрения общественной, опыт этот нельзя считать удачным. Можно ли верить Гуго? Время покажет и, следовательно, опыт еще не окончен.
Гуго счастливо отделался от тюрьмы. Доминак говорил как-то, что бандита Гуго после выздоровления сразу же арестуют. Но потом выяснилось, что никто из «пострадавших» от Гуго не требовал его ареста и суда над ним: от боязни ли, ибо Гуго прослыл уже бессмертным и мог отомстить, или поверили ему, что, получив долг, он больше не побеспокоит. Помалкивал и всесильный Нибиш. «Разве будет судиться с Гуго сам Джордон Нибиш?» – так сказал Доминак.
Не знал Даниил Романович, что Нибиш совсем не хотел суда над Гуго, не хотел нового шума о воскресении мертвеца. Миллионер даже сделал кое-что по мелочи, чтобы полиция и газеты «забыли» о Гуго, не упоминали больше и имя Галактионова. «Так мне никто не помешает купить секрет Галактионова», – думал он.
Когда вчера Галактионов сказал Доминаку, что он решительно не желает разговаривать Нибишем, Доминак только буркнул: «Пожалеете» и больше не произнес ни слова, не обмолвился и о Гуго, хотя знал, что завтра он будет выписан.
Даниил Романович остановился у газетного киоска, Он постоянно покупал рабочую газету «Бессмертие труда», интересовался, что пишут «Новая Атлантида» и «Патриот». Газеты «Бессмертие труда» в продаже не оказалось. На вопрос «почему?» продавец ответил:
– Конфисковали.
– За что?
Продавец пожал плечами, внимательно посмотрел на Галактионова.
– Говорят, было что-то в защиту политических заключенных.
Галактионов пошел домой.
«Покажется ли сегодня Макс? – подумал он с грустной надеждой. – Вряд ли: сейчас ему не до меня… Сдержит ли, в случае чего, свое слово Адам Мартинсон, не испугает ли его обилие грязи, которая будет брошена в мой адрес? Встанет ли на мою сторону Арвий Шельба?»
Много тревожных вопросов возникло, но ответ на них могло дать только время.
