Текст книги "Вторая жизнь"

Автор книги: Василий Ванюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ

Психиатрическую больницу, а попросту сумасшедший дом знает каждый житель славного Атлансдама. В городе ходячим было» выражение: «Отправить к Хейсу», Хейс был когда-то министром. Большой мастер почесать язык о ветер, он во время войны без устали твердил, что коммунизму на этот раз придет конец. Он не сменил пластинки и тогда, когда немцев погнали от Волгограда, он все еще говорил: «Это еще ничего не значит, Гитлер соберет силы и снова двинет на Москву».

Когда же русские очистили свою землю от гитлеровцев и перешли государственную границу, Хейс выдвинул новый тезис: «Русские солдаты, побывав на западе, перекрестятся, вернутся домой уже антикоммунистами и установят у себя новые порядки, по образцу «западной демократии». Говорят, Хейс держал пари с премьер-министром, ставил на кон свою новую виллу, утверждая, что именно тогда-то и придет конец коммунистической России. Но вот война кончилась, коммунизм в России не только не исчез, наоборот, укрепился; больше того, по пути России пошли многие страны, установив у себя действительно новые порядки. Хейса хватил удар. Явившись в парламент, он такое понес, что его тотчас же отправили в психиатрическую больницу, находящуюся в одном из пригородов Атлансдама. Там сумасшедшему экс-министру отвели отдельную виллу, приставили врачей и санитаров. Но Хейс никого к себе не пускал. Забаррикадировав двери, он дни и ночи просиживал на полу, придумывал новый тезис, обосновывающий неминуемую гибель коммунизма. Через неделю дюжие санитары взломали дверь. Они увидели экс-министра мертвым. Хейс лежал на полу, весь в нечистотах.

С того времени и пошло в Атлансдаме: о том человеке, который врал не в меру, говорили: «Его надо отправить к Хейсу», – то есть в сумасшедший дом. Простой народ в споре выражался проще: «Пошел ты к Хейсу».

Гуго сам пошел «к Хейсу»!

«Дом Хейса» в Атлансдаме занимал целый городок на окраине, обнесенный каменной стеной. Городок – не потому, что в Атлансдаме многие сходили с ума. Рассудок чаще всего теряли высокопоставленные головы. Таким отводили отдельные виллы с прислугой, отдавали многокомнатные квартиры со всеми удобствами, с залами для заседаний, с трибунами для речей и алтарями для молитв и проповедей. Прочий сумасшедший люд теснился в бараках.

Гуго подкрутил усики, развязной походкой приблизился к воротам в каменной стене и небрежно сказал стражу в белом халате:

– Мне к начальству. Доложите: племянник старика Халура, который жертвует на ваш бедлам тысячи, кормит вас, а мне не дает даже на портер.

Белый страж с минуту хлопал глазами, потом пропустил Гуго и указал на дорожку, красиво выложенную по краям квадратиками дерна с мягкой зеленью; она вела к дверям канцелярии. Двор городка не блестел асфальтом, тут не найдешь камня, которым бы можно размозжить голову, – только мягкая, без соринки земля, и дорожки с бордюрами из дерна.

В канцелярии, развалившись в кресле, дремал дежурный врач, могучего сложения и с огромным животом, округло и мягко распиравшим халат.

Гуго небрежно кинул на стул визитную карточку. Врач попытался шире открыть маленькие поросячьи глаза, лениво потянулся пухлой рукой к карточке, прочитал тиснутые золотом буквы, зевнул:

– Ау-х! Ну и что же?

Гуго сел на стул, закинул ногу на ногу, показал рукой на брюки и пиджак.

– Скажите, профессор, прилично племяннику миллионера ходить в таком костюме?

Врач еще раз посмотрел на визитную карточку, согнал с лица сонное выражение, приблизился к столу.

– Я вас не понимаю.

– Я тоже не понимаю, – сказал Гуго и вздохнул. – Обидно становится. Все видные дельцы жертвуют на вашу больницу, и этот чудак, – он ткнул пальцем в визитную карточку, – тоже туда лезет. Копается, как навозный жук и хочет прослыть благотворителем.

– Вот как! – оживился «профессор». – И что же он хочет сделать, ваш дядя?

– Он хочет, чтоб я босяком был, оборванцем, – сказал злобно Гуго и плюнул. – Балда! Из ума выжил. Решил отвалить вам сто тысяч. А для меня лишней сотни жалко. Я бегай в этом паршивом костюме по его делам в городе, крутись так и этак, и не имей возможности прилично одеться, сходить в ресторан. А я ведь еще очень молод, не так ли, профессор?

– Да, совершенно верно. И что же ваш дядя решил? – заплывшие глазки «профессора» разгорались любопытством, жадностью.

– И наружность у меня… – Гуго сделал возле лица жест рукой.

– Да, да, и наружность вполне… А дядя еще не стар? Как его здоровье?..

Но Гуго продолжал свое:

– Я бываю по делам в очень богатых домах. Сестры Парсон, чулочная фабрика. Знаком. Есть личные планы… Джой Громан, машиностроительный завод, долго был должником. Опять же старое дело к Нибишу…

Врач слушал, теперь не перебивая, все больше проникаясь уважением к посетителю.

– Младшая сестра Парсон Зизи упала в обморок, – болтал Гуго, покачивая ногой. – Обычная трагедия: любовь к человеку и любовь к деньгам. А у меня пустые карманы, старик – скряга и чудак – не понимает молодости, прямо с ума спятил. Сходи, говорит, в этот бедл… то есть в больницу, к вам то есть, посмотри, скажи там, что хочу помочь, быть настоящим христианином. О моей женитьбе и слушать не хочет.

– Вы должны делать так, как советует дядя, – изрек наставительно «профессор», подняв толстый мягкий палец. – Он у вас умница.

– Короче говоря, я и пришел по этому самому делу, – Гуго хлопнул по колену, спрятал визитную карточку и встал. – Старик поручил осмотреть заведение и доложить, правильно ли здесь используются пожертвования почтенных людей. После этого он отвалит вам сто тысяч. Эх, мне бы эти деньги, а его б самого в сумасшедший дом!.. Дайте мне, господин профессор, в качестве гида парня поздоровее. Боюсь я этих сумасшедших…

Обращение «господин профессор», а еще больше – плывущий в руки очередной солидный куш в виде пожертвования совершенно преобразили врача, разжиревшего на подаяниях: после Хейса у министров и миллионеров стало модой опекать дом сумасшедших. Врач быстро вызвал одного из дюжих санитаров и распорядился показать молодому человеку, «племяннику известного миллионера», все, что он захочет посмотреть.

– Вас кто больше интересует? – осведомился чичероне сумасшедшего дома, вооруженный ключом в виде пистолета. – Богатые или бедные?

– И те и эти, – ответил Гуго. – Дядя хочет иметь полное представление о содержании всего контингента сумасшедших, представителей всех слоев.

– Богатые и знатные интереснее. Иной раз живот надорвешь от смеха, – рассказывал санитар, оказавшийся довольно разговорчивым и добродушным малым.

Они подошли к длинному опрятному на вид одноэтажному зданию. Санитар тронул ручку двери, проверил запор, потом сунул трубку ключа в круглое отверстие с торчащим трехгранным шпеньком и повернул ключ. Пропустив Гуго вперед себя, он захлопнул дверь – замок автоматически закрылся. Гуго вздрогнул: вероятно, так захлопывается дверь тюремной камеры. В палате стоял смрад. Больные – их было пятеро – не обратили никакого внимания на вошедших. Они все выглядели одинаково – с бритыми головами, в полосатых рыжих куртках, как зебры. Трое сидели на низких продавленных койках; поставив, локти рук. на колени и подперев щеки кулаками, они сосредоточенно смотрели в пол. Один, встав на колени, неподвижными глазами рассматривал что-то под койкой. Еще один прохаживался по палате, от стены к стене; ступая ногой, он издавал губами звук, похожий на свист самого низкого тона, – «фук, фук»…

– Какого сорта больные здесь обитают? – спросил у санита ра Гуго.

– В основном, конторщики, мелкие служащие, – ответил тот.

– Знакомство с ним окончено, – сказал Гуго, морщась от нестерпимой вони. – Покажите привилегированное общество. Надо почтить его вниманием. Дайте что-нибудь поинтереснее.

Санитар вывел Гуго во двор. По пути к особнякам знатных и богатых сумасшедших он рассказывал:

– Я люблю ходить сюда, в это высшее общество. Тут видишь людей высшего сорта натурально и даже забываешь порой, что они ненормальные.

– А ты, парень, кажется, не глуп, – заметил Гуго. Санитару похвала понравилась, и он продолжал:

– Иной раз даже хочется, чтобы какой-нибудь важный генерал или министр набросился на меня. Я бы дал ему…

Оба расхохотались.

Подошли к богатой вилле. Довольно значительный участок был обнесен низенькой оградой. Два солдата подметали сор.

– Прислуга атомного генерала, – пояснил санитар. – А вот и он сам. Постоим здесь. Сейчас вы увидите та кое, что ни в каком кино не покажут.

На крыльцо виллы вышел тщедушный старичок в полной генеральской форме. Задрав голову, он долго смотрел в небо. Солдаты приняли стойку «смирно», приставив метлы к ноге. Вдруг генерал завопил срывающимся голосом:

– Атомная тревога!

Солдаты кинули метлы и начали стягивать с себя мундиры и брюки.

– Чего это они? – удивился Гуго.

– Подождите, подождите! – смеялся санитар. – Все увидите. Это военное учение.

– Прямо на запад-взрыв атомной бомбы, – задыхаясь, про визжал генерал.

Солдаты, в одном нижнем белье, кинулись на землю. Слегка приподняв обтянутые белыми кальсонами зады, они замерли в таком положении.

– Отражают атомный удар! – залился смехом санитар и торопливо рассказал, на чем свихнулся генерал: – Говорят, в каком-то штабе он выступил с докладом и доказывал, что нашел надежный и простой способ защиты от поражения лучами при взрыве атомной бомбы: достаточно надеть что-нибудь белое, непременно белое, и лечь, повернувшись задом в сторону взрыва, – так учил этот генерал. Ну, его после этого попросили подать в отставку. Он и свихнулся. Его поместили здесь и дали двух солдат, для обслуживания и занятий.

Следующий особняк занимал какой-то выдающийся в прошлом государственный деятель, санитар не знал его фамилии. Он был тихо помешанный и имел право выходить во двор, но никогда не пользовался этим правом. Все время он проводил в большом богато обставленном кабинете и неотрывно. любовался огромной во всю стену картой, изготовленной специально для него. Он признавал лишь эту географическую карту и никакую другую.

– Только однажды показался он в канцелярии больницы, – рассказывал санитар. – И такое с ним приключилось, чего никто не ожидал. Там он увидел карту на стене, маленькую карту, и заревел, как сумасшедший…

– Он разве нормальный? – осведомился Гуго.

– Простите, – смутился санитар. – Но такие люди порой мне кажутся совершенно нормальными. Вот извольте взглянуть в окно.

Гуго встал на скамейку под окном и, вытянувшись, заглянул внутрь. «Государственный деятель» сидел в кресле и с блаженной улыбкой рассматривал огромную карту, висевшую перед ним на стене. Этот любитель географии забыл о самом себе, о своем носе, который издавал фырчащие звуки – они доносились через открытое окно. У двери стоял его (личный санитар, время от времени он подходил к «государственному деятелю» и вытирал ему нос.

Новый экземпляр высшего общества заинтересовал Гуго. Приглядевшись к карте, он понял, почему этот деятель не может оторвать своего сумасшедшего взора от нее. На карте не было и намека на существующие границы государств. Атлантия занимала огромную территорию, простершуюся далеко на восток. Родина профессора Галактионова, сильно уменьшенная в размерах, оставалась на карте не закрашенной, без точек городов – как будто там не было жизни.

– Он не ест и не пьет, – сказал санитар-гид.

– Значит, скоро сыграет в ящик, – сделал вывод Гуго.

– Несомненно.

Последующие пациенты этого знаменитого заведения, жившие в роскошных виллах и скромных особнячках, не вызвали особого интереса у Гуго.

– А вон в той вилле, самой красивой, живет генерал-пара зит…

– Как вы сказали?

– Простите, – извинился санитар. – Но его так называют у нас…

– Ничего, рассказывайте, – ободрил Гуго. – Я не люблю генералов, не люблю миллионеров и своего дядю в том числе.

– Туда не пройти, там часовые. Присядемте вот здесь. Я разбираюсь в медицине и могу судить, что к чему. Этот генерал готовил новое оружие для войны – микробы. Есть микробы, способные убить человека сразу, а есть такие паразиты, которые ослабляют организм постепенно. Это давно известно. Генерал занимается другим – он размножает микробы, способные уничтожать растительность, животных. Применив это оружие в войне, можно лишить противника продуктов, одежды, экономически подорвать его. Говорят, такие паразиты размножаются с поразительной быстротой. Бросить небольшой флакончик в лесу или в хлебном поле – дело нетрудное и незаметное. А через неделю на десятки километров вокруг стебли и деревья засохнут и почернеют. Говорили еще, – санитар понизил голос, – что их уже применяли, чтобы повысить цены на продукты, избежать кризиса… Это – страшное оружие не только в войне, а и в экономической борьбе стран. Вот почему генерала запрятали сюда. Но его скоро выпустят…

Гуго пожал руку санитару.

– Ты славный парень, ей богу! И вот что я скажу: мне думается, не стоит давать деньги на этот бедлам.

– Конечно, не стоит, – охотно поддержал санитар. – Они пойдут вот таким паразитам, достанутся начальству. А остальных ведь содержат впроголодь.

– Я, пожалуй, так и сделаю, – сказал задумчиво Гуго и, помолчав, решил довериться санитару. – Вот что, приятель: мне нужно бы повидать тут одного человека, выручить его. Он из простых и совсем не сумасшедший. Давай-ка обдумаем, как это лучше сделать, чтобы все было шито-крыто и тебе не влетело.

– Что ж, я охотно помогу, – не колеблясь, ответил санитар. – Вы мне тоже понравились. Давно я не встречал порядочных людей.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЖИЗНЬ

…Сначала возникло ощущение тяжелой черноты, она надвигалась, давила, отступала, становясь мягче, и снова наваливалась бесформенной массой. Послышался тупой звук, нависшая плотная чернота сразу же поглотила его. Звук повторился, более отчетливый – тяжесть отодвинулась. Потом раздался двойной звук – хлопок и звон. В поредевшей темноте что-то шевельнулось-серое, расплывчатое, свернулось в комок и исчезло. Снова антрацитовая чернота – слитная, тяжелая, всеобъемлющая. В глубине ее образовался тусклый просвет. Там что-то постукивает, тихо, робко. Затем удары становятся все настойчивее, отчетливее. Темнота не отступила, но тяжесть давила слабее. Возникли два белых глаза. Стали различимы руки, они поднялись, ударили в черноту и вяло опустились, пропали; и сразу же исчезли глаза. А потом снова появилось все это, уже яснее, приближалось, увеличиваясь и усиливаясь. Белые без зрачков круги глаз слились в большое светлое пятно. Сквозь него стало видно что-то белое, кланявшееся из стороны ч сторону, и опять – глаза и руки. Только глаза и руки. Лоб, нос и рот были закрыты белым. Руки держали перед глазами что-то круглое, блестящее. Это был человек. Раздался глухой, ровный голос:

– …Браун, вы слышите меня, Браун?

«Кто такой Браун?» – возник вопрос.

Ощущение «Я» появилось не сразу. Впереди стоял человек в белом халате, колпаке и с повязкой на лице, вверху – потолок, позади, очень близко, – боль. Что-то лежало слева и справа, простиралось в сторону человека в белом, но не ощущалось, что это руки, туловище, ноги.

– Браун, вы слышите меня? Капитан Браун…

«Вероятно, меня спрашивают. Браун? Возможно… Да, да, я Браун. Но почему – капитан?»

Появилось желание ощупать себя. «Должны быть не только глаза, которыми я вижу, и не только уши, которыми слышу. Должны быть руки. Как поднять руку?» Этого он не знал.

Надо ответить на зов человека в белом. Но как это сделать?

«Что же произошло со мной?»

Он прикрыл глаза.

Память повела к ответу издалека.

…Окраина города. В стороне дымят высокие трубы. Он лезет на дерево, выше, выше! – чтобы увидеть, на идет ли домой отец. Он смотрит напряженно и не замечает, что поставил ногу на тонкий сухой сучок, – срывается и падает. Больно ударяется о землю и теряет сознание…

Воспоминание исчезло под обрушившейся тяжелой чернотой. Забытье без времени и боли… Сознание пришло как полусон. И появилась мысль, сдавленная болью и темнотой, разорванная на части, потом стала яснее, связаннее.

«Нет, это было очень давно, в детстве, когда я еще не ходил в школу. Со мной что-то случилось в школе».

…Первый класс. Кто будет чемпионом по боксу? Кончились занятия, все идут в глубину двора. Ему драться первому. Противник – незнакомый мальчишка с рыжими волосами. Когда он протянул руку, большой палец выгнулся назад, как носок лыжи. Дрались здорово. Но нечестный удар в живот повалил его, и он задохнулся, скорчился и долго не мог встать. Вверху одновременно крикнуло несколько звонких глоток: «Брек!»

«И это не то. Ведь после школы я работал в шахте».

…Над головой нависают глыбы черного угля. Темно, страшно. Вдруг все рушится. Не слышно криков рабочих, только грохот и тяжесть, навалившаяся мгновенно. Она давит, душит…

Снова обрушилась катастрофическая чернота. Она увлекла его в глубокую пропасть и опустила тихо, без боли на что-то мягкое и холодное. Темень начала подниматься, и он плыл за ней, будто подхваченный утренним туманом, струящимся из низин земли к свету солнца.

«Но ведь меня тогда откопали! Я остался жив и здоров. Да, совершенно здоров, потому что меня скоро взяли в армию. Ах, вот что!»

…Маневры. Танк мчится на высокой скорости. Впереди – окоп. Его трудно уловить глазом сквозь узкую смотровую щель. Сильный толчок оказался неожиданным, и он больно ударяется грудью и головой. Все исчезает…

Он чувствовал, что жив, а мысли не было – ее вытеснила острая боль в голове. Он лежал, раскачиваясь, и ожидал, что вот-вот последует жесткий, смертельный удар – только этого и опасался. Но качка становилась меньше и меньше. И он вспомнил, о чем думал.

«Но почему меня назвали капитаном? Ах, да, я захотел стать офицером, поступил в офицерскую школу. Мне присвоили звание лейтенанта, а перед отъездом в Атлантию – капитана. Атлантия! Бог мой, сколько мыслей возникло! Да, я уехал – так хотел отец, он вдруг стал известным и богатым, нетрудно было устроить меня в штаб Объединенного командования. Он рассчитывал, что я сделаю блестящую карьеру. Я приехал в Атлансдам… Когда это было? Зимой, в канун Рождества. Почему в канун? Я только что приехал и не имел своей машины. Осматривая город, ездил троллейбусом, трамваем. Помню, там сидели женщины. На коленях у них лежали длинные железные противни, прикрытые бумагой. Я знал: на противне были приготовленные из теста пироги, печенье, булки. Женщины везли домашние изделия на фабрику-кухню, чтобы испечь там к Рождеству… Что же тогда произошло со мной? Тогда ничего не произошло. Я вернулся в штаб, меня представили генералу… Почему генералу? Ведь начальник штаба – главный маршал авиации Фромм! Фромм!.. Но он появился потом, а до этого был генерал. Фромм…?»

– Капитан Браун, вы слышите меня, вы видите меня?

Он открыл глаза и увидел человека в белом, который уже снял с лица марлевую повязку. Это был врач, профессор. У него пристальный взгляд умных серьезных глаз, глубоко сидящих под выпуклым лбом и густыми бровями, довольно широкие скулы, крупный нос. Как же его фамилия? Немножко необычная фамилия – он, кажется, русский. Надо ответить ему. Но как это сделать?

Кроме легкого выдоха ничего не получается. Отчего это?

«Что случилось со мной и когда? Фромм… Но ведь главное – не он, а Мэй, Ювента Мэй, Юв… Где она, моя Юв? Жена мне она или нет? Мы ездили в машине в ресторан, я ревновал ее к этому профессору; потом она сама сказала, что мы поженимся…»

– Капитан Браун, скажите «а».

«Когда у меня в детстве была ангина, врач положил на язык ложечку и попросил сказать «а». Это не очень трудно».

Воспоминания детства были ясными, и очень хотелось произнести первый звук. Он вдохнул поглубже и попытался произнести «а». Вырвался легкий хрип. Эти усилия вызвали резкую боль в голове. Профессор в белом халате наклонился влево, вправо и вдруг перевернулся и встал на голову, перевернулся не один, а вместе с блестящим прибором, возле которого он стоял. Это было очень странно – без всяких усилий пожилой человек совершил такое трудное сальто-мортале. При этом лицо его не выражало ни напряжения, ни огорчения оттого, что пришлось принять слишком неудобную позу. Очень странным показалось и то, что полы халата свисали не вниз, а вверх. Постояв на голове с минуту, профессор стал крениться набок и вот опять принял правильное положение – головой вверх.

– На первый раз довольно, – сказал профессор. – Надо дать отдых.

Он отвернулся и сказал еще что-то о приборах, которые нужно держать в рабочем состоянии.

Браун прикрыл глаза – так было легче думать. Не скоро мысли вернулись к тому, от чего оторвал их голос профессора.

«Юв Мэй, – вспомнил он, – моя Юв! Почему ее нет здесь? Я в больнице, тяжело болен, ее, вероятно, не пускают. Я очень болен… Нет, я ранен в голову – как болит!.. Фромм. Вот именно Фромм поручил мне руководить испытанием нового оружия. Я, вероятно, сидел в убежище, построенном по проекту отца. Меня завалило… Нет, этого не было. Я отказался участвовать в этом испытании. Не хотел, чтобы погиб отец Юв. Смертельная опасность угрожала и мне. Почему? Да, да, дополнительный фильтр, о котором писал отец. Рисковали здоровьем и жизнью солдаты охраны. Я понял все это и отказался. Тогда Юв поверила мне, что я честный человек. Я сделал так, как она хотела, – написал рапорт, подал в отставку… Но почему меня называют «капитан Браун»? Я теперь не капитан, а просто Ремиоль Браун. Значит, меня не уволили из армии. Но почему? Маршал Фромм дал согласие, он написал на моем рапорте… «Уволить» – это я хорошо помню. Потом я оформлял документы. В тот день мы договорились с Юв… Как же я мог забыть?»

Он открыл глаза, но не увидел профессора, его не было – только поблескивал никелем высокий аппарат, возле которого он стоял несколько минут назад. Браун попытался повернуть голову, отыскать взглядом дверь, но острая боль в затылке вынудила лежать неподвижно, прикрыть глаза.

«Галактионов! – вспомнил он фамилию профессора. – У него лечилась Юв и очень сердилась на меня, что я ревную. Еще бы не ревновать! Она ходила к мужчине в дом и ничего не хотела объяснять. Она объяснила только тогда, когда исчезла со щеки опасная «родинка», Но почему я попал к этому профессору? Он не хирург. Он работает в геронтологическом институте. За ним следили, потому что он, наверное, коммунист. Уж не в России ли я? Но Юв не оставила бы меня… Что еще говорили о профессоре Галактионове? Он оживляет трупы. Этому верили и не верили. Я читал о какой-то Эрике, и вот мы с Ювентой увидели ее живой – это сделал профессор Галактионов.

Неужели и я был убит? Иначе я не попал бы к профессору Галактионову. Да, со мной случилось что-то страшное… Чувствую, что руки и ноги целы, а пошевелить ими не могу. Надо попытаться вспомнить все.

Итак, я оформил документы. Машину у меня взяли, а мне на до было ехать в цветочный магазин. Я стоял у подъезда штаба и ждал, не попадется ли на глаза кто-нибудь из друзей-офицеров. Машину мне дал Гарвин, сам предложил. Почему именно он? Гарвин не был мне другом. Он все время старался держаться около адъютанта Фромма. Я не знал, что Гарвин такой скупой. Он потребовал у меня долг, какую-то мелочь. В тот день мне не хотелось отдавать: денег в кармане оказалось немного, а нужно было купить цветы Юв, еще кое-что для нее и иметь на всякий случай про запас. Гарвин и слушать не хотел, как я ни уверял, что верну долг завтра. «Только сегодня». – настаивал он. – «Но я никуда не денусь!» «Кто тебя знает!» – отвечал он.

Пришлось отдать. Я поехал и скоро заметил, что за мной неотрывно следует превосходная машина Я остановился возле цветочного магазина. Эта машина, подойдя вплотную к моей, тоже остановилась, но дверца ее не открылась, и человек за рулем – он был в штатском костюме – сидел отвернувшись. Когда я нагнулся, чтобы захлопнуть дверцу, в этот момент… Но больше ничего не помню.

Так что же, выходит, Гарвин знал, что меня убьют. Он боялся потерять свои деньги.

«Жадность на деньги подобна стрелке компаса: как ни крути его, стрелка непременно покажет ту сторону, где можно написать слово «преступление», – так говорил когда-то мой отец.

Гарвин, а за ним – Фромм, конечно… Надо сказать об этом. Где профессор? Надо, чтоб знал отец, знали на родине…»

Этот неожиданный вывод, к которому наконец привели его воспоминания, возникшие издалека, как будто встряхнул его всего. Он резко приподнял голову, опираясь на руки, но тотчас же опустил ее, застонав.

– Тише… Вам нельзя двигаться, – послышался сбоку нежный просящий голос.

О, как сразу забилось сердце! В висках больно застучала кровь и помутилось в глазах.

– Юв, – шепотом произнес он первое слово. – Ты?…

Молчание. Кто-то стоял рядом – слышны дыхание, шелест платья.

– Нет, – ответил тот же голос. – Это я, Эрика Зильтон.

– Эрика? – удивился он.

Боль постепенно утихла, туман спал с глаз. Он разглядел тонкую фигурку в белом халате, худенькое лицо. Это не Юв…

– Она скоро придет, – сказала Эрика.

– Придет, – тихо повторил он. – Он хотел представить Юв здесь, вместо Эрики, но это не получалось. Была только Эрика.

– Почему вы здесь?

– Я после расскажу. А пока вам нужно отдыхать, лечиться.

«Да, надо лечиться, чтобы жить, – подумал он. – Как это хорошо – жить! Но – Фромм… Как подло они поступили!»

Браун стиснул зубы от негодования, и тотчас голова будто раскололась, в глазах все подернулось туманом…